Едва они приступили к легким, но изысканным кушаньям, Вера полюбопытствовала:
– Мне сказывали, вы из Петербурга, как же это ваш дом?
– Кто вам сказывал? Вы меня знаете? – В голосе князя явственно читалось беспокойство.
Вера пришла в замешательство. Признаться, что с комедиантами на Масленицу представляла у губернатора потешки? Ни за что! Князь должен видеть только ее торжество в роли Дездемоны!
– Вас все в городе знают, – пролепетала юная актриса, не очень веря в убедительность своих слов.
Однако князя они успокоили. Он ответил:
– Я родом отсюда, и это мой наследственный дом. Еще есть имение в восьми верстах от Коноплева. Но, дитя мое, я слушаю вашу историю. Бьюсь об заклад, она не менее занимательна, чем нынешние романы для девиц. Как вы попали сюда? Ваш облик и манеры говорят о том, что ранее вы занимали более достойное положение. Я не ошибся?
Князь внимательно всматривался в лицо Веры, ожидая ответа, и это весьма смущало ее. Изрядно проголодавшись после спектакля, девушка уписывала ужин с недурным аппетитом, и собеседник ее сжалился:
– Однако вы можете все рассказать, когда насытитесь.
Столичный гость и ранее почему-то вызывал у нее доверие, а теперь Вера испытывала к князю неизъяснимую симпатию. Когда принесли кофе, князь спросил позволения курить и задымил трубкой с длинным чубуком.
Вдыхая табачный аромат, Вера начала свое долгое повествование. Собеседник ее слушал молча, внимательно, не пропуская ни единого слова. Такое внимание располагало к доверительному рассказу, и Вера поведала о своей жизни все, начиная со Слепнева и семьи Свечиных и завершая нынешним днем. Повествование о доме княгини Браницкой вызвало волнение слушателя. Князь поднялся со стула и стал ходить по комнате. Как ни увлечена была Вера рассказом, она заметила, что князь взял что-то с камина и убрал в небольшое бюро, стоявшее в углу.
– Ваша светлость, – между тем спросила Вера, – вам, может быть, знакома Ольга Юрьевна? Не доводилось ли вам встречаться с ней в Петербурге?
Князь глубоко вздохнул и ответил с легкой насмешкой:
– Имел честь. Однако продолжайте.
Вера послушно продолжила. Если князь погружался в задумчивость, она приостанавливала свой рассказ, тогда мужчина взглядывал на нее все с тем же тайным волнением и просил не прерываться. Вера рассказала о себе все, исключая, натурально, секреты Браницкой. Когда же в рассказе своем девушка дошла до театра, князь удивленно поднял брови:
– Невозможно! Так вы и есть та самая госпожа Кастальская, которую мне не терпелось увидеть в ролях Шекспира?
– Да, – смущенно подтвердила Вера. – Но Антип Игнатьевич сказывал, что двадцать лет назад уже была госпожа Кастальская.
– Знаю, – ответил изрядно взволнованный князь.
– Вы ее видели? – заволновалась сама рассказчица.
Казалось, теперь князь смутился, что мало вязалось с его властным обликом.
– Слишком много вопросов, дитя мое. Помилосердствуйте. Я и без того взволнован вашим рассказом. Сия история достойна пера Вальтера Скотта или Виктора Гюго. Однако вам пора отдыхать, а мне надобно кое-что обдумать. Я предполагаю решительно вмешаться в вашу судьбу, чтобы вернуть ей положенный ход. – Он вызвал даму в чепце: – Фрау Анна, приготовьте покои для барышни и все необходимое.
Немка важно кивнула и скрылась. Князь обратился к Вере:
– Ждите, за вами придут, помогут устроиться на сон. Я откланиваюсь до завтра.
С этими словами князь вышел, а Вера осталась наедине со своими вопросами и недоумениями. Отчего этот незнакомый человек принимает в ней участие? Отчего он смотрел так нежно и тепло? Отчего так бледнел и стискивал зубами янтарный мундштук? Какие-то догадки бродили в ее голове, но никак не связывались в одно целое. Любопытство, новые впечатления, ожидание чего-то значительного переполняли Веру, вполне вытеснив неприятности и беды последних дней. Князь волновал ее воображение, не терпелось узнать о нем что-нибудь.
Тут взгляд Веры упал на бюро, куда хозяин что-то спрятал на глазах у собеседницы. После непродолжительной внутренней борьбы Вера поднялась с кушетки, опасливо оглянулась на дверь и, приблизившись к бюро, дрожащей рукой открыла его. Среди прочего она обнаружила миниатюрный портрет работы Соколова, изображающий прекрасную юную даму с надменным и гордым лицом. Взяв портрет в руки и вглядевшись как следует в черты акварельной красавицы, Вера ахнула: она узнала в ней свою бывшую благодетельницу, Ольгу Юрьевну Браницкую. Испугавшись этого открытия, Вера положила миниатюру на место и закрыла бюро. Едва она водворилась на прежнее место, дверь открылась и важная дама в чепце кивнула, приглашая Веру следовать за собой.
Засыпая, Вера не могла ни о чем думать, кроме как о своем неожиданном открытии. Казалось, она вот-вот найдет ответы на все вопросы, обрушившиеся на ее голову в одночасье. Однако усталость взяла свое и сон овладел ею ранее, чем появилась догадка.
Глава 10
Бенефис
На другое утро, едва Вера проснулась, ее пригласили к завтраку. Князь, уже сидевший за большим овальным столом, поднялся, чтобы встретить Веру и усадить напротив. Девушка с волнением отметила, что он свеж, чисто выбрит и деловито собран. У нее на языке вертелось множество вопросов, но страшная робость сковала обычную Верину живость. Князь, казалось, был поглощен едой, но частенько довольно дружески поглядывал на визави. Гостья не решалась нарушить молчание и отдала должное легкому, вкусному завтраку с присущим ей аппетитом. Давешние события – Шишков, Стельковский, пари – теперь представились такими далекими, будто все это было несколько лет назад и вовсе не с ней, Верой. Присутствие важного благородного господина возвращало ее к московскому бытию в доме Браницкой, к светскому изыску и хорошему тону. Кольнуло воспоминание о Вольском, но Вера не позволила себе погрузиться в уныние. «И что же теперь? – с горечью думала она. – Вернусь в театр, опять буду представлять легкомысленных субреток? Терпеть волокитство завсегдатаев кулис? И это моя судьба?»
Погруженная в раздумья, девушка не заметила, что давно сидит над пустой тарелкой, а князь внимательно разглядывает ее. Очнулась Вера, когда услышала его голос:
– Нынче я пребывал в бессоннице и много думал о вас, дитя мое. Ваша история глубоко тронула меня. И вот я решил: как только мне позволят дела, забрать вас с собой в Петербург.
Удивленная Вера опять не решилась спросить, какую роль отведет ей князь, когда увезет в Петербург, и чем она будет ему обязана. Наученная горьким опытом, она подозревала худшее. А что еще ждать безвестной, безродной актрисе? Тут она вспомнила об антрепренере.
– А как же бенефис? К тому же по условию я обязана буду оплатить неустойку. Антип Игнатьевич меня не отпустит. Благодарю вас, сударь, но, верно, не судьба.
Пришел черед удивиться князю:
– Вы хотите остаться здесь? Театр так много для вас значит? Но и в Петербурге вы могли бы предаваться любимому занятию: участвовать в домашних спектаклях.
Вера вовсе смешалась, не понимая, что от нее хочет важный господин.
– Позвольте мне подумать, если это возможно. Мне надобно отыграть бенефис, Антип Игнатьевич…
– Да, – перебил ее князь, – я и сам не прочь увидеть госпожу Кастальскую, – это имя он произнес с особенной интонацией, – в роли Дездемоны. О неустойке не хлопочите. Однако я настаиваю, чтобы вы до бенефиса пожили в моем доме. Что скажете?
«Вот оно! Я знала!» – уныло подумала Вера. Вслух она произнесла:
– Ваша светлость, я здесь не одна, с братом. Мне не хотелось бы оставить его.
Князь задумался. Тем временем Вера нерешительно поднялась:
– Мне пора на репетицию.
Хозяин продолжал размышлять, затем мягко произнес:
– Обдумайте мое предложение. После бенефиса я приду за ответом. Надеюсь, он будет благоприятным.
С этими словами он покинул столовую. Немка с непроницаемым лицом принесла и подала Вере вычищенный плащ, проводила ее до дверей. Выйдя на весеннюю улицу, девушка почувствовала себя вовсе скверно. Кажется, она сама отрезала себе дорогу назад, ну не глупая ли?
Дом, где Вера снимала чердак, находился в двух кварталах от дворца князя. Подходя к подъезду, девушка уже думала в ином направлении. Рано или поздно ей, верно, придется принять подобное предложение, а князь определенно вызывает доверие. Вновь девушка почувствовала, что знала его когда-то и любила.
– Странная история! – произнесла она вслух, открывая дверь своей квартирки.
Она пожала плечами, скинула плащ в гостиной и ахнула от неожиданности. На стареньком диванчике, свернувшись клубком, спал Сашка. Ему, верно, было холодно: братец спал в одежде, без одеяла, будто сон сразил его внезапно. «Что же с ним будет, если я уеду?» – с грустью подумала Вера. Сладко посапывающий Сашка был трогателен: с торчащими вихрами, причмокивающими во сне губами и ладонью, подложенной под щеку. Но, выбравшись в Петербург, можно будет и Сашку со временем пристроить получше, думала Вера, разглядывая братца. Он, будто почувствовав взгляд, повозился и открыл глаза.
– Вера… – сонно улыбаясь, протянул Сашка и тут же, встрепенувшись, сел на диване. – Где ты была всю ночь, Вера? Я искал тебя! В театре сказывали, был скандал, а после ты пропала. Я перепугался до смерти: что, если ты надумала руки на себя наложить?
– Глупый! – Вера чмокнула братца в макушку. – Куда же я от тебя денусь? – И добавила строго: – Почему ты спишь в одежде?
– Как хорошо, что ты нашлась, Вера, – не отвечая на вопрос, обрадованно сообщил Сашка, – а то я уже было отчаялся… Мне стало страшно: вдруг ты больше не придешь? Воля твоя, но я даже плакал…
Вера вовсе растрогалась:
– Бедненький мой братец! – Присев рядом, она обняла юношу за плечи. – Я тебя не оставлю, не бойся.
– Но где же ты была? С тобой не приключилось худого?
– Нет. Сдается мне, что эта ночь была судьбоносной.
Сашка дернулся, стряхивая Верины руки.
– С кем?
Девушка лукаво улыбнулась:
– Что значит «с кем», братец?
Сашка ответил сурово:
– С кем ты провела судьбоносную ночь? Уж не со Стельковским ли? Он, часом, не умер от счастья: все-таки выиграл пари?
Вера засмеялась, дразня:
– Что ж тут худого, коли так?
Сашка надулся и замолчал, глядя в сторону. Вера вдруг погрустнела:
– Я все расскажу тебе, Саша. Мне нужен твой совет, а то я вовсе потерялась.
И она рассказала. К концу повествования Сашка сник. Он держался за Верину руку и теребил рукав ее платья.
– Что нужно от тебя этому князю? – спросил он наконец. – Мне сказывали, он записной театрал, ценитель. Может, в свой театр переманить думает?
– Нет, – покачала головой Вера. – Об этом речи не было. Знаешь, он так хорошо на меня смотрел…
– На тебя все хорошо смотрят, – съязвил Сашка, за что получил щелчок по носу.
– Саша, а я ему почему-то верю. Не может князь дурное замыслить. Вообрази, он при дворе в высоком чине, на что ему безвестная провинциальная актриса? Я не понимаю…
– Может быть, решил приволокнуться? – легкомысленно предположил Сашка.
Вера рассмеялась:
– И для этого везет меня в Петербург? Едва узнав? Нет, что-то здесь не так. Веришь ли, я нашла у него портрет моей благодетельницы, Ольги Юрьевны. Уж не муж ли он княгини, вот что пришло мне в голову? Я, конечно, не стала спрашивать. Если мое предположение верно и князь – муж Браницкой, мне бояться нечего. Он благородный человек и, может быть, вернет меня к Ольге Юрьевне.
Сашка некоторое время думал и молчал, затем торжественно произнес:
– Вера, тебе надобно ехать с ним!
Девушка удивленно посмотрела на брата:
– А как же ты?
– Что я? – глубоко вздохнув, скорбно произнес Сашка. – Моя доля известна. Сопьюсь на сцене, потом меня выкинут из театра, и я окажусь под забором.
Вера воскликнула дрожащим голосом:
– Я не могу допустить это!
Она крепко обняла братца, будто его мрачные пророчества вот-вот сбудутся. Сашка грустно усмехнулся:
– Отказавшись от предложения князя, ты меня не спасешь. А вот коли уедешь в Петербург, даст Бог, устроишь свою судьбу и о бедном, павшем братце, может быть, вспомнишь.
Вера прошептала:
– Я боюсь…
Сашка меланхолически вопросил:
– Боишься, что не успеешь? Сопьюсь ранее? Могу пообещать: если поедешь с князем, я буду ждать. Только не проси, чтобы я бросил театр. Это теперь невозможно.
– Саша, ты потерпи! – умоляла Вера. – Я непременно что-нибудь придумаю. Я не оставлю тебя…
Они крепко обнялись в знак согласия.
Накануне бенефиса Вера предполагала хорошенько выспаться, несмотря на засилье хлопот и беспокойств, связанных с представлением. Принятое совместно с Сашкой решение освободило ее от мучительных размышлений, она целиком погрузилась в образ Дездемоны. Говорила нежным голосом, кротко смотрела, двигалась с совершенной грацией и чувствовала себя влюбленной. Сашка купился на это и стал вдруг робким, смущенным. Краснел, когда Вера обращалась к нему. Даже перестал шляться по трактирам и еще невесть где. Верно, предстоящая разлука так воздействовала на юношу. В последние дни Вера не видела его пьяным или хотя бы навеселе.
Антипу Игнатьевичу покуда не стали говорить об уходе госпожи Кастальской из театра. Все могло измениться в одночасье. Находясь под влиянием роли и волнуясь перед бенефисом, Вера порой сомневалась в правильности решения, однако сомнения гнала: все потом, потом…
И вот она проснулась довольно поздно, полная сил и надежд, чувствуя, что этот день переменит нынешний уклад жизни. Сашки дома не было. Глаша подала барышне кофе. Волнение бенефициантки все возрастало. Что, если забудет роль или Натали изобретет новую пакость? В театре будет князь… Его надобно поразить. А что, если не получится? Он видел прежнюю госпожу Кастальскую, Анастасию. Вновь какие-то смутные догадки, предположения бродили в ее голове, но Вера усилием воли прогнала все посторонние мысли.
Приготовления заняли два часа: Вера затеяла ванну, и Глаша сбилась с ног, помогая хозяйке. И вот когда уже юная актриса готова была отправиться в театр, горничная сообщила испуганно:
– К вам господин Стельковский, просят принять.
Вера замешкалась от неожиданности. Сколько усилий она приложила, чтобы не помнить о гусаре, о своем падении, о злосчастном пари. Напоминание было болезненно и вовсе не своевременно. Однако Вера решилась:
– Проси.
Она приготовила гневную речь и уж было приняла сообразную случаю позу, однако все впустую. Завидев Стельковского, Вера в изумлении опустилась на стул. Гость был облачен в грубую солдатскую шинель и вид имел вовсе не победный. Куда подевался весь гусарский шик, гордая осанка? Смертельная бледность покрывала ланиты пришельца, даже усы его уныло опустились вниз.
– Что с вами? – со страданием в голосе воскликнула Вера.
Стельковский опустился на одно колено и поцеловал край ее платья.
– Ради всех святых простите меня!
Вера взяла молодого мужчину за руки и взглянула в его полные муки глаза. Он заговорил:
– Я позволил себе дерзость явиться к вам прежде, чем отбуду на Кавказ и расстанусь с вами навсегда. Я не мог не объясниться. Моя вина перед вами скоро будет искуплена, верно, жизнью. Да, я преступник, мне нет прощения, но и самый кровавый убийца мечтает о милосердии. О милосердии молю и вас…
Голос бывшего поручика пресекся, на глазах показались слезы. Он продолжил с усилием:
– Сегодня меня увозят под конвоем. Добрейший командир наш отпустил меня под честное слово проститься с вами. Мы никогда не увидимся более, я, верно, сложу голову под чеченскими пулями или умру от ран. Но я должен знать наверное, что вы простили меня…
И он вновь припал губами к платью Веры, не смея даже коснуться ее рук.
– Что произошло? – трепеща, спросила наконец девушка. – Почему вы разжалованы, почему Кавказ?
– Я дрался на дуэли с Шишковым. Корнет убит. – Кажется, бывший поручик всхлипнул. – Меня преследует его последний угасающий взор. Мысль, что я стал причиной его гибели и ваших страданий, доставляет нестерпимую боль. Только большими страданиями искупаются эти преступления. Но знайте, о, мой ангел, что я люблю вас. Да, я участвовал в споре и делал ставку, что добьюсь вашей благосклонности, но тогда я вовсе не знал вас, принимая за обычную актрису. Узнав вас ближе, я полюбил… И после запретил себе пользоваться вашей слабостью и одиночеством, это было бы неблагородно. Я надеялся объяснить, открыть вам правду, чтобы ничего меж нами не стояло. Шишков меня опередил… Да простят его небеса…
Стельковский плакал, не стесняясь присутствия юной девушки. Вера почувствовала, что вот-вот тоже расплачется.
– Я прощаю вас, – жалобно произнесла она, подавая Стельковскому руку, к которой тот страстно припал губами.
– Больше мне ничего не надобно!
Он поднялся на ноги.
– Но мне пора. Командир весьма рискует, а я не хочу, чтобы еще кто-то пострадал из-за меня.
Стельковский уже было направился к выходу, но Вера воскликнула:
– Постойте!
Она сняла с себя образок, присланный некогда Марьей Степановной, надела его на шею разжалованному гусару, перекрестила беднягу:
– Храни вас Бог. Я буду молиться за вас.
Губы Стельковского дрогнули.
– Маменька убивается, ее жалко! – едва выговорил он. – Ну да на все воля Божья. Прощайте.
Вера сидела одна, молитвенно прижав к груди руки. Душа ее ныла, на глаза наворачивались слезы. Ей жаль было бедного гусара…
Глаша напомнила, что пора в театр. Выходя из дома, Вера отметила, что страдание за Стельковского не сбило ее расположения к роли, а, напротив, усилило. Растревоженная душа просила выхода, роль должна получиться. Уже заняв свое место в уборной (у нее теперь была отдельная комнатка) и собираясь с мыслями, Вера увидела в зеркале, как лихорадочно блестят ее глаза, как румяны щеки, как во всех чертах лица играет жизнь.
Принесли костюм. Юная актриса тщательно его осмотрела, памятуя о «сюрпризах», которые обожает Натали. Явился нанятый куафер и занялся прической Веры. Заглянул Антип Игнатьевич справиться, все ли идет ладно. Удовлетворившись увиденным, он удалился, но скоро появился вновь с хитроватой улыбкой:
– Дитя мое, к тебе важный гость. Дозволишь ли впустить?
Вера испугалась: неужто князь за ответом пожаловал? Она надеялась, что он придет после представления, теперь же было вовсе некстати.
– Я раздета, не убрана, – попыталась воспротивиться юная актриса.
Антип Игнатьевич махнул рукой:
– Вздор! – и скрылся за дверью.
Тут на пороге возник русый богатырь Прошкин. Вот уж кого Вера никак не полагала увидеть! Она смутилась, накинула на плечи платок. Прошкин же и вовсе заалелся и потупил глаза. В руках он держал богатую сафьяновую шкатулку, которую, поклонившись, протянул девушке:
– Вот-с! Подарочек от всей души-с! Давеча имел счастие лицезреть вас в уморительном водевиле. Знатно-с!
– Ох! – горестно вздохнула Вера, но шкатулку приняла.
Ей теперь частенько приходилось принимать подарки от богатых поклонников ее таланта. Открыв шкатулку, она задохнулась от восторга: прекрасная диадема, украшенная крупными бриллиантами, засияла разноцветными огоньками в ее руках.
– Егор Власьевич, – продолжила Вера с укором, – ну на что такие дорогие подарки? Разоритесь ведь.
– Помилуйте, Вера Федоровна, я разве шаромыжник какой? Хозяйствовать умею и торговать не в ущерб. А ради вашей-то красоты все к вашим ногам сложить готов. Да я к вам с поклоном от вашей матушки, Марьи Степановны, – вдруг вспомнил он.
– Как?! – Вера даже вскочила, вырвавшись из рук куафера, который вновь усадил ее на место. – Вы видели матушку? Что она? Больна? Здорова? Бедствует? Страдает? – Вера так взволновалась, что не в силах была усидеть на месте и дважды обожглась щипцами, которые держал в руках куафер.
Прошкин застенчиво улыбнулся и продолжил:
– Был у нее в гостях. Все об вас пеклась да горевала. Хотела со мной немедля сюда отправиться, чтобы своими глазами посмотреть, да не вполне здорова. Просила не хлопотать об ней, Акулина приглядывает-де. Вы не тревожьтесь, Вера Федоровна, я-то на что? Помогу завсегда, не дам пропасть вашей матушке. О сыночке дюже убивалась, думала, сгинул, так я утешил.
Вера почувствовала сильный укор совести. Так они с Сашкой и не навестили больную маменьку. Грех это, грех… Стараясь не вертеть головой и через зеркало глядя на Прошкина, Вера не в первый раз уж подумала, что с ним было бы надежно, спокойно. Словно подслушав ее мысли, Прошкин спросил, помявшись:
– Не надумали ль чего, Вера Федоровна? Я о моем давешнем предложении. Коли замуж не хотите, так, может, без венца? – Он снова покраснел и опустил голову.
«Ну вот, и он туда же, светлой души человек», – с горечью подумала Вера. Она выслала наконец куафера и сама взялась за щипцы. Купец же робко продолжил:
– Ни в чем отказа вам не будет, золотом осыплю. Пусть кто-нибудь хоть слово скажет, пожалеет. Да никто и не посмеет злословить, лишь бы вы согласны были…
Вере стало грустно. Она даже не рассердилась на Прошкина. Устало опустив руки, девушка тихо произнесла:
– Благодарю вас, Егор Власьевич, за подарок, но принять его я не могу. И условий ваших принять не могу. Надо ли говорить, сколь огорчительны и непристойны они. От вас я не ждала такого.
– Помилосердствуйте, матушка! И в мыслях не было обидеть! Такой уж я незадачливый уродился! Запали вы мне в душу, ничего не могу с собой поделать. Не лишайте надежды, примите подарок! – Он бухнулся на колени, протягивая Вере шкатулку.
– Что ж, я возьму, чтобы вас не обидеть, но впредь будьте ко мне уважительнее. Я актриса, но разве не человек?
Прошкин был готов провалиться сквозь землю.
– Простите, матушка!
– Полно, встаньте. Я ценю вашу дружбу, Егор Власьевич, и если решу прибегнуть к покровительству, то выберу только вас. А теперь ступайте, мне надобно приготовиться к роли.
Прошкин еще раз поклонился и послушно вышел. Более никто не беспокоил Веру до самого спектакля. На сцене она забыла обо всем. Антип Игнатьевич тоже был в ударе. Бедный мавр страдал и терзался ревностью столь натурально, что Вера услышала за кулисами женский сочувствующий голос кого-то из прислуги:
– Ишь, убивается-то как, сердешный!
А в самый решительный момент, когда Отелло обвинял Дездемону, из райка донесся крик:
– Она не виновата! Это Яго!
Антипу Игнатьевичу пришлось на этот момент сделаться глухим, а Вера едва удержалась, чтобы не поблагодарить растроганного зрителя за заступничество. Вера знала, где сидит князь. Она еще ранее высмотрела его через дырку в занавесе. Князь занимал губернаторскую ложу вместе с Фомой Львовичем. Свои монологи Вера обращала именно к этой ложе, она страстно желала, чтобы князь по достоинству оценил ее дар.
Все пережитое ею в последние месяцы выплеснулось наружу. Юная актриса чувствовала, что играет в последний раз, и отдавала себя роли без остатка, как в самом начале сего поприща. Рукоплесканиям не было конца. Выйдя на поклоны, Вера с улыбкой озирала зал. На сцену сыпались цветы, молодые люди яростно хлопали в ладоши. И вдруг сердце Веры застыло: она споткнулась о тяжелый, холодный взгляд Алексеева. Тот зло усмехнулся и направился к выходу. Чувство восторга от триумфа мгновенно улетучилось, душа заныла в тревожном предчувствии. Девушка метнула взгляд в сторону губернаторской ложи. Губернатор благосклонно улыбался, а князь едва заметно кивнул в знак одобрения.
– Немедля еду в Петербург! Только бы князь не передумал! – лихорадочно бормотала себе под нос Вера, поспешно скрываясь в уборной и не дожидаясь, покуда зрители утихнут. – И пусть он будет мужем княгини и кем угодно, я отправлюсь за ним…
Пока Вера торопливо переодевалась и смывала жирные румяна, принесли корзину цветов от губернатора. Юная актриса трепетала в ожидании князя. Сомнения все отпали, твердое решение пришло им на смену. Вера боялась лишь, что Антип Игнатьевич ее не отпустит: в его руках условие, а значит, ее судьба. Впрочем, князь просил не беспокоиться об этом. Мысли юной актрисы приняли иной оборот. Что же заставляет этого важного петербургского чиновника проявлять к ней, бедной провинциалке, интерес и участие? Здесь определенно есть некая тайна.
Вера еще не успела одеться, как в уборную заглянул капельдинер:
– Там вас спрашивают. Велели проводить до кареты.
Девушка спешно собралась, подгоняя горничную, и, прихватив шкатулку, поспешила за капельдинером. Глаша несла за ней корзину с цветами. «Должно быть, князь не решился явиться сам и прислал за мной карету», – мыслила Вера.
– Вот-с, – указал капельдинер.
– Ступай, – отослала Вера горничную, с которой накануне рассчиталась вполне.
Глаша поклонилась и побежала в театр. Вера открыла дверцу, капельдинер помог ей взобраться на подножку и протянул корзину. Девушка упала на мягкие подушки. Кто-то, кого во мраке кареты она не смогла рассмотреть, крикнул кучеру:
– Гони! – и захлопнул дверцу. Корзина осталась в руках служителя.
Карета понеслась, качаясь на рессорах. Вера едва удержалась, чтобы не упасть. Она никак не могла разглядеть своего спутника, сидящего напротив. Тревога вновь завладела ее сердцем, но девушка старалась ее унять. Занавеси были опущены, невидимый сосед сидел молча, и от этой тишины исходила угроза. Девушка не выдержала:
– Куда мы едем? Кто вы?
Ответ поверг ее в такой ужас, что на миг Вере показалось, что она теряет сознание.
– Ваш старый знакомец, мадемуазель актриса.
Вера похолодела от догадки. Голос и впрямь был знаком. Еще не веря в кошмар, уготовленный ей судьбой, с быстро тающей надеждой она вопросила:
– А именно?
– Бурковский к вашим услугам.
– Только не это! – прошептала Вера. – Зачем?
Похититель с ехидством ответил:
– Вам лучше покуда не знать.
– Остановитесь! – вдруг закричала Вера и рванула дверцу кареты.
В тот же миг омерзительная ладонь запечатала ей рот.
– Молчать! – прошипел Бурковский. – Иначе я придушу вас не задумываясь.
Часть III
Глава 1
В заточении
В замке щелкнул ключ, и дверь отворилась. Ставни были уже открыты, и солнечные лучи прокрались сквозь занавески в небольшую, бедно обставленную комнату. Сюда вошла неопрятного вида старуха в сером чепце, из-под которого выбивались седые космы. Маленькие пронзительные глазки уставились на только что проснувшуюся Веру.
– Будет бока-то отлеживать, поднимайся. Завтрак подан.
Сказав это, она не стала ждать, сразу вышла. Девушка облегченно вздохнула: она не любила и боялась старухи. Было что-то зловещее в ее постоянном бормотании под нос, в ежедневных визитах всяких подозрительных людей, даже в ее молчании. Старуха не ходила в церковь, не пряла и не вязала, что пристало женщине ее возраста и положения. Она гадала на картах, часто отлучалась из дома с корзиной, покрытой тряпицей, оставляя вместо себя глухонемую кухарку Матрену, здоровую деваху в грязном переднике.
Деревянный ветхий домик старухи был похож на хозяйку. Неубранный, пыльный. На месте образов в углу красовалась паутина. Комната, которую старуха отвела Вере, была немного почище, но мебель потертая и ветхая. Как и весь дом. Зеркало мутное, кувшин надтреснутый и в щербинках, дорожки на полу стерты до ниток, полог на кровати пыльный и серый, как и вся постель. Вот уже вторую неделю Вера наблюдала эту картину и никак не могла привыкнуть к ней.
Облачась в единственное платье, Вера вздохнула о своих нарядах, оставленных в Коноплеве. И бриллиантовая диадема, оказавшаяся у нее в руках в момент похищения, исчезла вместе с Бурковским. Девушка до сих пор не знала, зачем ее увезли из Коноплева и поселили здесь и кто ее действительный похититель. Архиповна (так называл старуху Бурковский) как-то пробормотала:
– Приедет сам и распорядится.
И вот уже вторую неделю они кого-то ждут. Бурковский лишь играл роль фельдъегеря, доставил Веру на место. На все вопросы девушки, которые сыпались на него во время их недельного путешествия, он уклончиво отвечал:
– Узнаете все, когда будет нужно, а пока не велено докладывать.
Странно, но лишения и неудобства совместного путешествия их примирили. Бурковский заботился о юной пленнице, кормил ее, укладывал спать на лучшее место в домике смотрителя или на постоялом дворе, даже развлекал анекдотами и повествованиями о собственных приключениях. Однако из виду ни на миг не выпускал. А она и не пыталась бежать: куда? Когда прошло первое потрясение, Вера смирилась с положением, уповая на Бога и понимая, что изменить сейчас ничего нельзя. Она вспоминала, как Марья Степановна говаривала:
– Что толку сетовать на бедствия да несчастья? Все дается человеку по силам его. Если ты не можешь ничего изменить к лучшему, молись и жди. Во всем есть Промысел Божий.
Еще одно открытие, удивившее ее, сделала Вера. Оказывается, даже в самом пропащем человеке (а именно таким она считала Бурковского) всегда остается нечто человеческое: сострадание, любовь, жалость. Пусть на самом донышке, но есть. Впрочем, Бурковский не был закоренелым злодеем – скорее авантюристом, игроком, бесшабашной головой и просто никчемным человеком без всякой основы. Вот его и носило по жизненным весям как былинку в поле.
Но теперь бедную пленницу более беспокоил вопрос: кто ее похититель? Вере страсть как хотелось обмануться, поверить, что это дело рук Вольского, ведь однажды он решился на подобное… Однако будь Вера вдвое глупее теперешнего, и тогда бы понимала, что все это мечты. Вольского надобно забыть.
Когда бедняжка впервые увидела свою тюремщицу, тотчас с ужасом подумала: «Должно быть, это сводня, как коноплевская Лизавета Густавовна!» С трепетом и страхом девушка ждала, что ее худшие опасения подтвердятся, и сделала попытку найти путь к отступлению. Однако окна, несмотря на жару, были крепко заколочены и не открывались, дверь комнаты всегда запиралась бдительной стражницей, а выход в сени сторожила Матрена. Вера грешным делом даже подумывала о самом крайнем средстве, если дойдет до насилия, но вновь решила положиться на Божью волю…
