Избранник

Лось обернулся и опешил. Но стремительно взял себя в руки и натянул свою дежурную американскую улыбку на лицо. Впрочем, улыбка вышла кривой и ненатуральной.

— Что, козлина, за сколько сдал своих партнеров? — громко, так чтобы слышали все присутствующие, поинтересовался Сашка.

— Не понял... — оторопел от такого нахальства Лось. — Ты чего гонишь, пацан?

— Я так слышал, за четыре процента... — подошел ближе Сашка и сплюнул вязкую, отдающую кровью слюну.

— Ты на кого катишь, фраер? — оторвал задницу от капота Сивый. — Или забыл уже, как тебе рожу начистили?

Сашка окинул его оценивающим взглядом: килограммов сто, но явно слишком неповоротлив — смотри, как идет...

— Я не с тобой разговариваю, Сивый, — хмыкнул он, — так что иди в машину и погрейся... пока.

Братва дружно вытаращилась на этого до предела отмороженного фраера.

— Ну что, Лось, иди сюда, — сделал подзывающий жест пальцами Сашка, — поговорим с тобой, как мужчина с мужчиной...

«Господи! Что я несу?!»

Лось шумно глотнул и двинулся на него. Сашка дождался, когда он подойдет, встанет напротив, криво улыбнется... и в тот самый миг, когда веки Лося дрогнули, плавно отошел в сторону, пропустил удар Лося вскользь и сунул ему в печень.

Лось как споткнулся. Упал на одно колено, некоторое время так стоял и мотнул головой. А от машины уже шел с монтировкой второй его дружок со злыми зелеными глазами — Бек.

— Подожди, Лось, я сам с этим козлом разберусь! — Он подскочил, взмахнул монтировкой, но Сашка не стал дожидаться удара, пошел на перехват, и еще до того, как Бек что-то понял, монтировка была в руках у противника, а сам он, зажимая разбитый рот руками, валялся возле колеса.

Сашка взвесил монтировку в руках, отметил, что Лось уже поднимается с колена, и легонько сунул ему острым концом в пах. Тот хватанул воздух ртом и завалился набок.

— Полежи пока... — бросил ему Сашка и подошел к оторопевшему стокилограммовому бугаю... — Ну что, Сивый? Погрелся?

Браток шумно сглотнул. Он боялся. Сашка это чувствовал чем-то внутри себя, чуть пониже ребер, так ясно, как если бы это был его собственный страх.

— Которая машина Лося? — поинтересовался он.

— Эта, — ткнул перед собой огромной лапищей Сивый.

Сашка понимающе кивнул, подошел к машине и неторопливо начал ее крушить. Пробил тонированное лобовое стекло, расколошматил фары, ковырнул дверную ручку, но всё это было скучно. И вот тогда он почувствовал этот ветер за спиной. Словно кто-то дунул ему в затылок.

В этом дуновении было столько темной угрозы, что в любой другой день Сашка перепугался бы до чертиков. Но не сегодня.

Он просто отскочил в сторону, отметил, как мимо его головы, рассекая воздух, медленно прошла пуля, переместился к лежащему у колеса Беку и пригвоздил стрелявшую руку монтировкой к асфальту.

— Справедливо? — Браток захрипел от боли.

— Око за око, зуб за зуб, — нравоучительно, как в церкви, проговорил Сашка и переместился к уже поднимающемуся Лосю. — Что там у вас полагается за предательство?

Лось смотрел на него полным ужаса взглядом.

— Не надо...

— Ты что-то сказал? — наклонился над ним Сашка.

— Не надо... — уже громче повторил бывший кандидат в мэры.

— А ведь Неля тебе поверила, — покачал головой Сашка. — Она и мужа не послушалась, и меня не послушалась, лишь бы договор исполнить. Себя подставила, всю свою общину подставила, а это, между прочим, триста пятьдесят человек... и всё из-за тебя.

— Я был не прав... — просипел Лось.

— Знаю, что не прав, — распрямился Сашка. — За это и казнить буду.

Лось вытаращил глаза:

— Не надо, Саша!

— А, собственно, почему не надо? У тебя что, семеро по лавкам? Ты ведь падла по жизни! Сколько еще людей угробишь, если я тебя жить оставлю!

— Я тебя как человека прошу, — всхлипнул Лось.

Сашка видел его насквозь. Он прекрасно заметил, как тянется рука Лося к спрятанному за спиной пистолету, спокойно дождался, когда тот возьмет его, и в последнюю секунду двинул его монтировкой под ребра.

Мужик всхрапнул и повалился навзничь.

«Если в течение часа не прооперируют, умрет от кровотечения, — отметил Сашка и вдруг замер. — Господи! Что это со мной?!»

Наваждение схлынуло, и он словно увидел себя со стороны.

До него отчетливо дошло, что он только что едва не поубивал их всех.

Он вспомнил, как разглядывал медленно пролетающую мимо головы пулю.

Ему стало абсолютно ясно, что он не только инфицирован, хуже того, вирус уже проснулся и начал менять его психику изнутри — быстро и неотвратимо.

И вот тогда он испугался.

Новая реальность обрушилась на Сашку, как лавина, сметая напрочь все так долго и тщательно конструируемые ценности. Теперь он не знал, ни кто он, ни что ему делать. И лишь одно Сашка понимал четко: теперь он уже не смеет полагаться на себя, как не может гарантировать и того, что приступ не повторится еще раз. И кто знает, что ему взбредет в голову тогда...

— Так... — пробормотал он, взял себя в руки и огляделся. — Хорош...

Стокилограммовый здоровяк все еще трясся от страха. Тот, что лежал у колеса, — Бек, теперь привстал и тщетно пытался дотянуться до отлетевшего в сторону пистолета.

— Ты, — подошел Сашка к Сивому. — Берешь своих друзей и быстро к врачам.

— Понял, — кивнул тот.

— Скажешь им, что у Лося разорвана печень. Надо срочно оперировать.

— Ага! — тряхнул головой здоровяк.

— А если менты чего спросят...

— Да не будет никаких ментов! — испуганно кинулся заверять браток. — Мамой клянусь!

— Если спросят, — не слушая его, завершил Сашка, — расскажешь всё, как было. Врать не надо. Ты понял, Сивый?

— Ага!

— Вперед.

Сашка подошел к тянущемуся за пистолетом братку с пробитой рукой и помог ему встать и опереться о капот. Поднял и закинул валявшийся на дороге пистолет в снег, оглянулся по сторонам, быстро пересек дорогу и легкой трусцой побежал в лес.

Еще до спуска на трассу он видел, что отсюда можно выйти на Шаманку, а к ночи спуститься с нее прямо в город, не рискуя встретить ни единой живой души. И теперь именно так и собирался сделать, просто потому, что был уже «прокаженным» и знал: его место среди таких же, как он сам.

«Ничего! Переживем!» — растерянно улыбаясь, бормотал Сашка, чувствуя, как стремительно покидает его столь приятное чувство всесилия и всезнания. Сверхчеловек на глазах растворялся и таял, без особой борьбы уступая место просто человеку. Стараясь не терять ни минуты, он добежал до облепивших подножие сопки редких деревьев и с ужасом обнаружил, что по эту сторону от трассы снежный покров намного глубже. Настолько глубже, что вверх приходится пробираться чуть ли не ползком. И несмотря на то что он мгновенно взмок от напряжения, вскоре у него начали подмерзать ноги и пальцы рук, а забивающийся в ботинки снег только усугублял положение. Сашка несколько раз останавливался и заправлял брюки в ботинки, затем наглухо всё это дело зашнуровывал, но штанины стоящих колом промокших джинсов постоянно выскакивали из ботинок, и ситуация повторялась.

А тем временем маленькое красное светило медленно скользило вдоль края сопки, обещая вот-вот упасть и целиком оставить его во власти ночи. Мороз усиливался, и, снова став нормальным, трезвомыслящим человеком, Сашка понимал: еще три, от силы четыре часа ходьбы при такой температуре, лимит организма будет исчерпан — и тогда может начаться обморожение. И это еще большой вопрос, поможет ли ему адреналиновый выброс. Если он вообще повторится этой ночью...

Мороз жал без пощады, и, когда Сашка, последовательно исполняя свой план, поднялся на вершину Шаманки, ноги буквально отваливались, а постоянно растираемые уши, нос и пальцы рук отчаянно болели. Там, внизу, светился множеством огней живой и теплый городок, а здесь, наверху, царила черная ледяная смерть.

— Кажется, мне скоро хана! — пробормотал он и рванул вниз по склону.

Он давно уже пожалел о том, что просто не пошел по трассе, потому что сдаться властям сразу и здоровым или потом, но после ампутации пальцев, а то и конечностей, это всё-таки разные вещи. Но что-нибудь менять было слишком поздно.

Он бежал вниз, цепляясь руками за тощие лиственницы и старательно огибая опасно торчащие из-под снега валуны, бежал быстро и решительно, порой съезжал на заду и сам же понимал: не успевает. Сашка остановился, быстро стащил один ботинок и начал растирать онемевшие пальцы ног, затем сдернул второй, потом снова переключился на щеки, уши и нос, но всё было бесполезно: тепла отчаянно не хватало.

Он панически оглянулся и вдруг осознал, что сидит на той самой тропе, по которой он с участковым, а затем и с Рейнхардом поднимался к пещере, и если пройти еще метров пятнадцать вбок, он выйдет в точности на это место!

Сашка вскочил и что есть силы побежал вдоль склона. Он прекрасно помнил, что там, внутри, так и остались лежать забытая в спешке керосиновая лампа, три или четыре коробка спичек и брошенная за ненадобностью, наполовину заполненная керосином канистра.

— Только бы спички не отсырели! — Сейчас он сам себе напоминал падающий, молчаливый «кукурузник» с визжащим от ужаса, но всё еще живым содержимым: тело уже почти не слушается, а то, что внутри, отчаянно не хочет страшного, но, похоже, неотвратимого конца.

Сашка выскочил на знакомую поляну, отыскал наполовину заметенный валун и кинулся судорожно разгребать снег в стороны. Ухватился за камень, крякнул, сорвал его с места и, не теряя драгоценного времени, нырнул в черную ледяную утробу.

Он промчался на карачках по заледеневшим телам своих родственников, быстро нащупал лампу, поискал рядом и обнаружил спички. С трудом вытащил одну и зажег. Поднес к лампе, но, когда она откликнулась слабым желтоватым светом, понял: ни пещеру, ни даже конечности идущим от стекла теплом не обогреть. Сашка зарычал, вскочил, ударился темечком о низкий потолок, отыскал канистру с керосином и, толкая канистру и лампу перед собой, выбрался наружу.

Сушняка вокруг было вдосталь. Присыпанные снегом кривые серые ветки торчали повсюду, и он поставил канистру и лампу у входа и кинулся всё это собирать. Свалил в одну огромную, несуразную кучу, негнущимися пальцами открыл канистру, обильно полил сверху и понял, что ни на то, чтобы лезть внутрь за спичками, ни на то, чтобы снова пытаться их зажечь, его уже не хватает. И тогда он поднял керосиновую лампу над головой и с яростным мычанием шваркнул ее о самую массивную ветку.

Огонь занялся не сразу. Сначала по ветке скользнул маленький голубоватый язычок, затем почти незаметное пламя распространилось везде, где он пролил керосин, а потом занялось дерево, и только тогда он понял, что спасен.

Яркое желтое пламя пожирало древесину с таким аппетитом и отдавало столько тепла, что Сашка без малейшего сомнения плюхнулся в снег, стащил ботинки и тоненькие носки и сунул конечности едва ли не в огонь. Жизнь начала возвращаться.

Сначала он почувствовал, как болезненно отходят пальцы, затем конечности начало буквально крутить, а потом всё кончилось, и что руки, что ноги помаленьку отогрелись и отошли. Но теперь уже остывало всё остальное: и спина, и поясница, и уж тем более пятая точка.

Сашка поворачивался к огню то одним боком, то другим, но собранные им дрова уже прогорели, и он с горечью осознал, что за ними придется идти снова, и, может быть, еще не один раз.

Наверное, если бы не постоянно усиливающийся мороз, всё было бы иначе. Но мороз всё жал и жал, и Сашка всё никак не мог, просто не успевал отогреться. Пока он таскал сушняк, пламя отдавало свое тепло впустую, а он умудрялся порядком застыть. Так застыть, что, даже когда он подсаживался к огромной полыхающей куче, это уже не помогало, и едва он отогревал поясницу и зад, замерзали ноги, руки и лицо, а когда он поворачивался лицом, стаскивал ботинки и совал ноги в огонь, начинало стремительно отмерзать все остальное.

Сашка настолько вымотался и озверел, что схватил несколько толстенных полыхающих палок и заполз вместе с ними в пещеру, надеясь прогреть хоть это небольшое помещение. Но дым сразу заполонил всё вокруг, и дышать стало невозможно. И Сашка стоял на четвереньках в самой середине маленькой, промерзшей пещеры и четко осознавал: еще немного такой борьбы, и он ляжет здесь же, третьим Никитиным... или Николаевым — он уже ни в чем не видел разницы. Он уже был почти готов: почти мертв и почти безумен.

— Зачем вы это сделали со мной?! — в изнеможении прохрипел он. — Зачем?

Родственники молчали.

— Тупые твари... Чего вы хотели добиться? Шестой расы? Человека духовного? А не слишком ли высокая цена?

— Новый человек всегда рождается в крови и боли... — умело парировал сквозь дымку тлеющих ветвей дядя Женя.

— Но я-то тут при чем?! За что меня-то?!

— Тебя выбрала Сила.

— Мне не нужна ваша Сила, — покачал головой Сашка. — Я не хочу ее.

— Ты уже дал согласие... Поздно. Ты должен основать шестую расу.

Сашка вспомнил этот дикий обряд, на котором он и впрямь дал сектантам свое согласие на что-то неведомое, вздрогнул и бросился спорить, убеждать, что не так и не с тех все начинается. Лихорадочно изобретая всё новые и новые аргументы, он пытался убедить их, что любые новые способности, наложенные на старые цели, только увеличат пропасть между людьми!

Но всё было бесполезно. Мертвецы твердили свое: Сила не собирается ждать, и зачатие новой, шестой расы уже состоялось — готов ли человек к этому или не готов.

— А как же те, кто не сможет? — совсем уже растерянно спросил Сашка.

— Прах к праху.

Сашка мотнул головой, начал жадно хватать кислород и обнаружил, что торчит в узком выходе из пещеры головой наружу — ни живой ни мертвый. Костер уже догорал, а в небе беспощадно сияли яркие, холодные звезды.

«Прах к праху...»

Сашка выбрался наружу, почти на автомате собрал еще дров, навалил их на угасающий костер и, на секунду остановившись перед входом, снова полез в пещеру. Он не вполне отдавал себе отчет в том, что делает, но одно знал точно: как бы ни сложились дела там, внизу, он не хочет, чтобы нашпигованные заснувшими от холода вирусами тела его родственников так и лежали минами замедленного действия всю вечность. Прах к праху...

С невероятным трудом, не обращая внимания на хруст смерзшейся мертвой плоти, он распрямил им конечности и вытащил их за ноги, одного за другим: сначала дядьку, а затем и прадеда. Оглянулся по сторонам, перекрестился, вздохнул и, поочередно ухватив заледенелые тела под пустые, вскрытые Рейнхардом животы, уложил обоих на костер. Отыскал в снегу канистру с остатками керосина и обильно полил сверху.

Погребальный костер нещадно чадил, а трупы категорически не хотели разгораться. И лишь когда он выбрал почти весь сушняк на сотню метров кругом, тела начали полыхать наравне с дровами.

Пламя оказалось настолько мощным и отдавало столько энергии, что отогревшийся и даже просохший Сашка впервые сумел получить передышку и вдруг начал отдавать себе отчет в совершенном безумии происходящего.

Отодвигаясь от яростно полыхающего костра всё дальше и стараясь не вдыхать густой, плотный запах жаркого, он отчетливо вспомнил, как втыкал острие тяжеленного лома в белое беззащитное брюхо маленькой крылатой машины. Как орал что-то угрожающее ни в чем не повинным делегатам, как жестоко и хладнокровно расправился с Лосем и его братвой. И наконец, он вспомнил свой разговор. С мертвыми.

— Бред! — тряхнул он головой. — Это не я!

Сашка неторопливо сходил за новой порцией сушняка, кинул его сверху и увидел, что практически всё уже прогорело и теперь осыпается при малейшем прикосновении, становясь неотличимым от древесной золы серым порошком. И тогда он еще раз — так, на всякий случай, — перекрестился, развернулся и быстрым, деловитым шагом побрел вниз.

Уши и прихваченные морозом кисти рук немного болели. И хотя мороз еще давил, на востоке занималась новая заря, и он знал, что уже сумел пережить эту ночь и хуже теперь не будет.

Постепенно спуск стал еще круче, и Сашка, поражаясь тому, как это сумел проделать неповоротливый и неспортивный Рейнхард, повторил их недавний совместный подвиг и скатился вниз, почитай, на собственном заду. И только у самой речки Шаманки притормозил. На мосту, совсем недалеко отсюда, стояла патрульная машина.

«Так, через мост не пройти, — потер застывающие ладони Сашка. — А где тогда?»

Он перебрал в памяти всё, что знал об этом городе, и понял: больше пройти просто негде! Разве что попытаться преодолеть парящую на морозе Шаманку вплавь.

Сашка дико огляделся по сторонам и увидел, что заря занимается все ярче. Пройдет еще четверть часа, и его сгорбленная темная фигура на пустом заснеженном берегу будет видна километра за три.

«Надо под мост! — мгновенно сообразил он. — Больше прятаться некуда!»

Он еще раз пригляделся к патрульной машине, сделал вывод, что его оттуда пока не увидать, и побежал вперед. В считанные минуты достиг цели и замер: больше бежать было некуда.

Он простоял так часа полтора. Уже давно поднялось из-за сопки неяркое зимнее солнце, по мосту вовсю шуровали в город и обратно грузовики и легковушки, а он всё стоял, переминаясь с ноги на ногу и проклиная тот день, когда сменил умеренный среднероссийский климат на героический северный.

Четыре раза, рискуя быть замеченным, он выбирался из-под моста и немного отходил в сторону. И каждый раз убеждался: патруль на месте.

Он снова начал разговаривать сам с собой, то проваливаясь в странное, полудремотное состояние, то просто пытаясь подбодрить свою уставшую от бесконечных волевых усилий душу. А потом сверху насыпи полетели комья снега и мерзлая щебенка, и Сашка встрепенулся и кинулся прятаться за опору.

— Что за люди пошли? — пробормотал сиплый голос. — Ни одной бутылочки.

Сашка выглянул. Прямо перед ним, растерянно разводя руками в стороны, стояла бомжиха. Испачканная в мазуте сиреневая куртка поверх длинного, ободранного по краю пальто, две вязаные шапочки — одна на другую — и драный платок на голове, безразмерные калоши...

— Бабушка! — позвал он. Бабка отпрянула:

— А?

— Бабушка, там менты еще стоят? — Бомжиха перевела дух:

— Стоят, милок. — Сашка вздохнул и подумал, что еще немного, и можно будет сдаваться.

— А чего ты прячешься? — уставилась на него единственным зрячим глазом старуха. — Хороший человек, а прячешься...

— Я плохой, бабуля. — Ежась и подпрыгивая, вышел он из-за колонны. — Но в город мне всё равно надо... хочешь, я тебе денег дам?

— Зачем? — перепугалась бомжиха.

— Мне они скоро не понадобятся, бабуля, — шмыгнул Сашка носом. — Да и все равно в ментовке отнимут. Или вот что, у тебя курточка не продается? А то, веришь или нет, а никаких больше сил! Застыло всё...

Сашка смотрел, как перепугавшаяся старуха постепенно успокаивается, а затем внимательно взвешивает все «за» и «против», и молил небо только об одном: чтобы она не испугалась еще сильнее.

— Ты мине помог, и я тибе помогу, — внезапно решилась она, и вдруг Сашка вспомнил, где ее видел.

— Йо-пэ-рэ-сэ-тэ! Так это на тебя тогда Бобик напал?!

Спустя пять-семь минут они уже поднимались на мост. Одетый в ярко-сиреневую верхнюю бабкину куртку и в бабкину же вязаную шапочку, Сашка тащил на себе ее же мешок и старался смотреть только под ноги. Бабка мелко семенила рядом.

— Ты бутылочки-то мне не побей, милок, — боязливо просила она. — Мне еще хлебушка купить надо...

— Я ж тебе денег дал, бабуля, — пробормотал он. — Там на весь хлебный магазин хватит...

— За деньги спасибо, но бутылочки-то не побей...

— Я стараюсь, — пытался успокоить ее Сашка и сам же понимал, что гарантий у него никаких: его кидало из стороны в сторону против всякой воли.

Ему даже не надо было придуряться: застывшие, онемевшие ноги не держали, а голова шла кругом, как после хорошей пьянки.

— Не побей, говорю, бутылочки-то...

Менты сидели в машине, и Сашка всей шкурой ощущал их молчаливое недоброжелательное внимание.

— Я тебе еще денег, бабка, дам, — яростно прошипел он, — только заткнись!

— Спасибо, милок, — вздохнула бомжиха. — Ты мне, главное, бутылочки не побей...

Они миновали патрульную машину, прошли мост до конца, затем оставили позади два жилых квартала и тут же наткнулись на следующий патруль.

«Блин! — ругнулся он. — Сколько их здесь?!» И буквально через пять минут убедился: хватает. Собственно, ментов было немного, но вот штатских... Они стояли чуть ли не на каждом перекрестке и внимательно осматривали всех проходящих мимо мужиков.

«Что за черт?! — не мог понять Сашка. — Чего им надо?!»

— Мне направо, милок, — вежливо напомнила старуха. — Ты же мне бутылочки донести обещал.

Сашка мысленно матюгнулся, но направо повернул безропотно. И лишь тогда признал: этот проходящий мимо многочисленных бараков путь намного безопаснее.

— Ты где живешь, бабуля?

— Так в подвале, милок. Вон, Горняцкий проезд, шестнадцать...

Сашка кивнул в знак согласия со всем, что она ни скажет, прошел вслед за бабкой в подъезд и с невероятным облегчением спустился в темное, теплое чрево подвала. Бережно передал неподъемный мешок бабуле, бессильно осел возле пышущей жаром трубы отопления, обнял ее и заплакал.

Это произошло с ним настолько внезапно, что Сашка даже не понял почему... что за причина. Но слезы лились из глаз непрерывным ручьем, горло перехватили спазмы, а рот наполнился вязкой, густой слюной. И только тогда он вспомнил, почему плачет.

— Чего это с тобой, милок? — подсела старуха. — Чего такое?

— Я болен, бабуля, — горько прорыдал он. — Я очень... сильно... болен...

Хотя сказать надо было другое: я обречен оставаться в этом городе навсегда...

Галлюцинировать он начал позже, уже когда старуха помогла ему подняться и, впрочем, не упустив случая снять с него свою замызганную курточку, провела и уложила на сооруженное поверх отопительных труб ложе из несколько слоев картонных ящиков.

Бабка что-то говорила, спрашивала, но Сашка уже был не здесь. Перед ним ярко и радужно вспыхивали цветные пятна, структурированные в нечто спиральное, бесконечно уходящее в замысловатое никуда. Затем его начало трясти, и перепуганная старуха попыталась напоить его кипятком из большого эмалированного чайника. Но Сашку немедленно вырвало, и он снова погрузился в кошмарные цветные видения.

Он совершенно точно знал, что эти пятна, если их посмотреть на просвет, обнаружат в себе сатанинскую схему по захвату земли иноземными пришельцами. Но он точно так же был уверен, что, если пришельцев окрестить растворенным в иорданской воде башкирским медом, вся их злобная натура будет гармонично трансформирована в нечто высокое и бесконечно прекрасное. И он метался, раскидывая руки в стороны, и требовал от бабки немедленно доставить ему хотя бы тонн восемь этого волшебного средства. Ибо пришельцев было много.

А потом он увидел прямо над собой женскую грудь, и это было странно, потому что грудь была поистине космических размеров, уж точно больше его головы.

— А кто у нас кушать будет? — неожиданно молодым голосом проворковала мать.

«Неужели это мне?» — хотел спросить Сашка и тут же увидел свой новый велосипед и понял, что его вопрос относится именно к этому сказочному зверю. Нежно-бирюзовый цвет рамы пробуждал в груди неземное блаженство, а бесчисленные сверкающие на солнце спицы просто пугали своим совершенством. И даже хищные зубья шестерни восхищали именно этой своей хищной целеустремленностью.

Такую же хищную целеустремленность Сашка увидит еще лишь один раз, когда попадет под нож бульдозера. Тракторист и понятия не имел, что кто-то из пацанов прямо сейчас сидит на трубах, там, внизу... Но Сашкина ступня преглупым образом соскользнула и застряла меж труб, и он смотрел, как прямо на него, единым живым целым, движется уже начавшая подсыхать глина, а прямо за ней посверкивает на солнце верхний край ножа. И тогда он понял, что сейчас умрет.

— Как так умрешь? — затрясли его за плечо.

— Это легко, — одними губами шепнул Сашка.

— Нам здесь ментов не надо! — озверело рыкнул в лицо неизвестный бородатый мужик.

— Коля правильно говорит! — подхватила старушка.

— Ментов сегодня не будет, — заверил Сашка. — Менты завтра придут.

Он сказал это с абсолютной уверенностью, хотя сам же знал, что в этот момент гипотетическое завтра находится не ближе Южного полюса. Он даже сомневался в том, что оно вообще наступит. Могло и не наступить. И только он это осознал, как увидел прадеда.

Шаман Николаев стоял прямо перед ним в широченных галифе и щегольской гимнастерке хорошего сукна, но почему-то без одного сапога. И Сашка смотрел на его монгольские скулы, жесткий черный, с красивой проседью, ежик волос и странным образом узнавал себя.

— Ты не в обиде? — испуганно спросил Сашка. — Я ведь не по обряду тебя...

Слово «сжег» он произнести не сумел.

— Прах к праху, — равнодушно произнес шаман. — А теперь ты должен принять Силу.

— Но я не хочу!

— У ребенка нет выбора, родиться или не родиться, — покачал головой шаман. — И если он сопротивляется жизни, то просто родится мертвым.

— Я боюсь, — честно признался Сашка.

— Ты не можешь бояться, ты бессмертен. Бояться может лишь твоя плоть, — криво усмехнулся шаман. — И ты должен победить ее.

— Как?

— Не обращать на нее внимания. Посмотри на свои руки.

Сашка поднес трясущиеся кисти к лицу. Грязные, обожженные у ночного костра пальцы, обломанные ногти с угольной каймой по краям.

— Нравится?

— Нет, — мотнул головой Сашка.

— Тебе не нужны руки, чтобы делать, — достал из-за спины огромный бубен шаман. — Тебе не нужны ноги, чтобы оказаться там, где ты хочешь. Тебе вообще ничего не надо, чтобы следовать Силе.

— Докажи, — глотнул Сашка и мгновенно оказался в своей квартире за тысячи километров.

Мать сидела у телевизора и, вцепившись в кресло, смотрела боевик с участием Ван Дамма. Она очень переживала.

— Чего смотришь?! Стреляй! — аж подлетела она в кресле и вдруг изменилась в лице и растерянно оглянулась: — Саша?

Она поднялась, быстро пробежала к двери, защелкала замками и открыла дверь. На площадке никого не было.

— Показалось... надо позвонить, — пробормотала мать и со вздохом вернулась к телевизору.

— Убедился? — спросил шаман. — Тогда начнем.

— Еще нет! — отчаянно замотал головой Сашка. — Не сейчас!

— У тебя нет времени, — сурово проговорил шаман. — Я начинаю.

Он ударил в бубен, и тот отозвался долгим, вибрирующим звуком. И эта вибрация легко пронизала Сашку насквозь, и он сразу вспомнил, узнал это сладостное чувство единения со вселенской Силой! Как тогда, напротив дядьки, — глаза в глаза.

Шаман ударил в бубен еще раз, и Сашка оторвался от тела.

— Господи! Коля! Он не дышит! — завопила там, внизу, старая бомжиха.

— А я че сделаю? — шмыгнул носом Коля.

И когда шаман ударил в третий раз, Сашка взвился вверх, в белое северное небо, отыскал черное отверстое жерло пещеры в склоне Шаманки и со скоростью гаубичного снаряда ввинтился внутрь. Непонятно откуда, но он совершенно точно знал, что именно здесь проходит один из немногих тоннелей в Нижний мир.

Полет был на удивление долгим. Узкая, чуть наклонная шахта вела его точно к центру Земли, но Сашка почему-то знал, что никакого центра Земли не существует и подвешенная к рогам оленей Великого Тойона Земля на самом деле почти плоская... как бубен.

Звон бубна постоянно откликался в каждой его жилке и, более того, становился всё громче и громче, а когда он достиг почти нестерпимой мощи звучания, Сашка с легким хлопком вылетел из отверстия и понял, что это и есть Нижний мир. И его тут же окружили со всех сторон, схватили и повлекли еще ниже, туда, где никто и ничто не может помешать сделать то, что надо.

— Молодой шаман будет... молодой шаман... — ликующе зашептали черные закопченные стены.

— Если выдержит... если он выдержит... — отозвалось эхо.

— Что я должен выдержать? — встревожился Сашка, и всё сразу же изменилось, потому что черные, одетые в бесплотную рванину духи поняли, что он испугался.

Они налетели со всех сторон, закружили его диким, разнузданным вихрем, и Сашка увидел замелькавшие со всех сторон отточенные до состояния бритв желтые костяные лезвия ножей.

— Мясо! — завопили они. — Мясо!

— Дай и мне кусочек! Дай и мне!

Сашку полоснули по плечу, ногам, животу, и он с ужасом видел, что вся его одежда мгновенно расползается и раздирается в разные стороны, а его самого, голого и беззащитного, уже тащат к огромному, обильно политому запекшейся кровью камню.

— Мясо...

Сашку швырнули спиной на липкий, холодный камень, и всё его тело пронизала острая боль.

— Что вы делаете?! А-а-а!! Не нада-а! — Но его уже разделывали, как барана.

Сашка, выпучив глаза и хватая воздух, видел, как легонько надрезанная по плечам и бедрам кожа со свистом, четырьмя чулками, сошла с плоти. Он даже не успел охнуть, как его перевернули, чтобы содрать кожу со спины, а затем и с груди; с хрустом сошел с головы скальп...

— А-а-а!!!

Желтые острейшие лезвия уже плясали по всему телу, вычленяя и отсекая съедобные куски.

Ему до костей рассекли бедра и мгновенно отделили от костей мощные бедерные мышцы. Стремительно сняли грудные мускулы, обнажив сдвинутые ряды желтых ребер, вырвали щеки, рывком содрали ягодицы...

Он хрипел и булькал вязкой кровавой слюной, не в силах даже кричать, но ему уже вырезали легкие, печень и сердце, вырвали гортань, и он чувствовал, как начали высасывать мозг через глаза и уши.

Его расчлененные, обглоданные кости вываривали в булькающем котле несколько часов. Сашке нечем было это чувствовать, и он просто знал, что это так. А потом бульканье пошло на убыль, вода начала остывать, и он осознал, что снова что-то ощущает. Ибо ему не нужны были уши, чтобы чувствовать, как содрогаются на дне котла его очищенные добела кости. Это была вибрация от ударов бубна. Сашке нечем было затаить дыхание: у него не осталось ни легких, ни рта. И единственное, что он мог сделать, — это просто подчиниться, раствориться в этой жизнеутверждающей вибрации. А потом наступил миг, когда Сашка снова начал ощущать боль, но это была сладостная боль новой жизни.