Урод

«Я не хочу закапываться с головой в грязь».

«О да, ты хочешь запачкать лишь руки, а самому остаться чистым».

Этот второй Крэйн был порождением болезни, это его половина лица, покрытая язвами, улыбалась ему из водоема. Теперь он забрал причитающуюся ему по праву и часть мозга. Крэйн нащупал там его логово, как кончиком языка — дыру в зубе, что-то вроде сырой промерзлой пещеры с забранной густой паутиной входом. Где-то внутри вяло ворочалась его вторая половина, ожесточенная, напрягшаяся, готовая в любой момент выскочить и выпустить когти.

«Ведь это не моя была мысль — убить случайного прохожего, — неожиданно подумал он. — Предыдущий я, настоящий, выросший в тор-склете, никогда бы не смог убить в спину человека, пусть даже пустого и никчемного, только ради того, чтобы обчистить его талем. С другой стороны, тому предыдущему никогда не приходилось сталкиваться со смертью. Нет, я, конечно, смотрел ей в глаза, всегда была вероятность, что очередной оскорбленный муж наймет убийц по душу молодого шэла, очередной противник окажется ловчее его самого или какая-нибудь из брошенных пассий отмерит, мне яда, но никогда прежде смерть не касалась склизкой холодной рукой шеи, она всегда играла по правилам, выжидая ошибки с моей стороны. Сейчас все было иначе».

Он брел по улице, глядя себе под ноги. Его провожали внимательными взглядами или мимоходом брошенными угрозами, которых он не замечал — в этом районе не было место черни. Какой-то здоровяк с затуманенными фасхом глазами попытался преградить ему дорогу, но, увидев лицо, быстро обмяк и, став похожим на большую тряпичную куклу, посторонился. Крэйн почти не заметил этого — он был занят своими мыслями.

Что он умеет? Как ему, чужаку, найти деньги в этом сумасшедшем городе?

Первый вариант, пришедший ему в голову, позволял не уронить достоинства, но он отмел его, недолго поразмыслив — разумеется, в дружину шэда его не возьмут, пусть даже он раскидает голыми руками всех дружинников.

Собственно, учитывая его лицо и одежду, его не подпустят и на пол-этеля к тор-склету. Назваться же настоящим именем — полное безрассудство — Крэйн хорошо знал возможности Орвина и не сомневался, что даже если его не бросят в яму слуги шэда, на выходе из тор-склета или в темном переулке его наверняка ждет брошенный невидимой рукой артак. Пока его лицо изуродовано, он в безопасности, ни одна душа его не опознает, но стоит назвать имя — и не поможет уже ничего.

По этой же причине не стоит рассчитывать и на место охранника у какого-нибудь торговца или ремесленника — с таким лицом и одеждой тут же примут за шеереза и хорошо если просто откажут, а не вызовут стражу.

Нет, придется смириться с тем, что здесь ему не отыскать работы, до которой он смог бы снизойти с высоты своего достоинства. Копаться в ываре? Убирать за шууями? Крэйн почувствовал, как зубы скрипят, перетирая друг друга. Никогда! Даже если ему не суждено умереть красиво в бою, он встретит смерть достойно, глядя ей в глаза, как и полагается члену древнего и славного рода. Он не станет мараться в грязи, только чтобы трусливо отсрочить ее на Эно или два.

Петляя по незнакомому городу, он и сам не заметил, как оказался возле ывар-тэс. Вместилище ывара здесь было немногим меньше, чем в Алдионе, размером с добрую половину тор-склета, и также отгорожено невысоким заборчиком из глины и обожженного дерева. В огромном котловане, вырытом в земле, медленно ворочался ывар, похожий с расстояния на густой колышущийся фасх, но только непривычного белесо-прозрачного цвета. На поверхности, то исчезая в глубинах, то снова всплывая, крутилось несколько лохмотьев уже неразличимого цвета, то ли остатки чьей-то одежды, то ли выброшенный кем-то мусор.

Крэйн приблизился к самому ограждению. Отсюда уже было заметно, что однородная на первый взгляд вязкая жидкость состоит из бесчисленного множества крошечных комочков, каждый не больше песчинки. Он знал, что неспешность ывара обманчива, его личинки набрасываются на любую добычу с такой скоростью, что оказываются под кожей быстрее, чем незадачливая жертва успеет моргнуть глазом, а его прожорливость не делает разницы между отбросами, деревянной щепкой и человеческой плотью — все, что оказалось в котловане, исчезает почти мгновенно.

Подойти еще ближе, к самому ограждению. Навалиться грудью, перекинуть ноги — и... Всплеск, короткое мгновение боли — и все.

Тишина.

Да, это будет хоть и не достойным завершением жизни, но позволит ему не потерять остатков чести. Раз рядом нет верного эскерта, которым можно вспороть живот, остается ывар. Что ж, не самая мучительная смерть.

Подождать еще немного, сосредоточиться, подвести итог жизни и, уже не колеблясь, отдать себя во власть смерти. Без сомнения, так и надо сделать.

Приняв это решение, он почувствовал, как сильно и гулко стучит в пустой груди сердце, и заметил, что основательно запыхался, хотя не прошел и этеля. Найдя неподалеку от ывар-тэс место поспокойнее, там где возможность появления дружинников была меньше, он опустился на старую глиняную лавку возле чьего-то забора. Людей здесь не было, лишь из стоящего на углу трактира с опущенным куском грубой ткани вместо двери, доносилось приглушенное сонное бормотание местных тихих пьяниц и скрежещущий рокот сдвигаемых кружек.

Принятое решение не принесло облегчения, оно легло на него тяжелым твердым обломком. Он все сделал правильно, покойный Киран, где бы он ни находился, наверняка одобрил бы поступок сына — равномерно и убаюкивающе звенела мысль, но с каждой секундой, беспокойно ерзая на неудобной жесткой скамье, Крэйн чувствовал в ней нарастающую тревожную нотку.

— Я буду шэлом и в смерти, — сказал он сам себе жестко, скрещивая руки на груди, чтобы унять неровное дыхание, не желавшее успокаиваться. — Никто не сможет сказать, что я бился за свою жизнь, как визжащий карк с переломанной спиной.

Но непослушная тугая жилка в мозгу продолжала биться, мешая настроить мысли на подходящий лад и отрешиться от окружающего, чтобы подвести итог двадцати годам непрерывной игры с жизнью. «Смерть — это отвратительно, — шептала она его же голосом. — Смерть — это зловонное жалкое разложение, в нем нет ничего прекрасного и возвышенного. Просто в один прекрасный момент, скрючившись от судорог, как последний тайлеб-ха, ослепнув и оглохнув от боли, ты замрешь навсегда и последнее, чем тебе дано будет увидеть — грязный кусок чужой серой земли. Разумеется, если до этого тебя, еще живого, не сбросят в ывар-тэс похохатывающие стражники. Смерть — это не деревянное надгробие с родовым гербом, это исчезновение тебя».

Крэйн сжал зубы так, что заломило в висках. Впервые в жизни он не хотел умирать, упрямое тело каждым ударом сердца и каждым вздохом символизировало, что оно живо, оно еще не готово становиться холодным и оцепеневшим. Кровь, бросавшая молодого шэла из поединка в поединок, стала жидкой и холодной. Было что-то невыносимо противное в том, чтобы осознать смерть заживо — не в последнюю секунду, видя лезвие чужого эскерта перед глазами, а заранее, хладнокровно обрекая самого себя.

«Трусость это или сила? — подумал Крэйн. — Да, я не хочу умирать, я чувствую, что слишком мало еще видел неба, я не успел им насытиться. Но почему я цепенею, как хегг в спячке, когда думаю о смерти? Сила ли это — несмотря на все удары судьбы оставаться живым или просто инстинкт глупого тела? Я не знаю». Влекущая и отталкивающая красота жизни: крохотная сухая трещина на глиняной скамье, нежащиеся в лучах Эно склеты, россыпь старых черепков у стены — все это было безобразно и все оно звало жить. Тоска по жизни — это не закатное светило, освещающее алый остов битвы на зеленой траве, понял он, это именно такие знакомые и в то же время противные мелочи.

Кто-то подошел к нему. Густая широкая тень коснулась его ног в обмотках из порванной ткани, скользнула по нему вверх и заслонила глаза от лучей света. Крэйн машинально поднял голову, даже не потянувшись к стису. Ему было все равно.

— Ты. — Плоские серые глаза в обрамлении густого плотного волоса смотрели на него сверху вниз. — Как жизнь?

Крэйн неожиданно чуть не рассмеялся. Вот она, жизнь, стояла и с интересом смотрела на него, опустив узкий острый подбородок и сцепив за спиной длинные руки. У жизни были длинные волосы, неопрятно спадающие на лицо и открывающие лишь узкую полоску от лба до жилистой серой шеи с грошовой цепочкой из хитиновых колец. Эта цепочка контрастировала с довольно пристойным двухслойным вельтом из хорошей ткани и двумя блестящими новенькими кей-рами за поясом.

— Ничего.

— Вижу, — усмехнулся неизвестный, демонстрируя узкие ровные зубы. — Я за тобой давно смотрю, ты здесь долго сидишь.

— Верно, — спокойно заметил Крэйн, сдвигая немного капюшон. — Я не тороплюсь.

Увидев его лицо, тот лишь хмыкнул.

— Да, рожей тебя Ушедшие не обидели. Не обижайся, это я так... Это не заразно?

— Не думаю. Тебе чего?

— Да потолковать с тобой хотел. Не бойся, не из стражи. — Он зачем-то похлопал по вельту, словно демонстрируя этим, что действительно не относится к слугам шэда. — Я тебя тут давно приметил.

— Я не обижаюсь, — ровно сказал Крэйн, все так же пристально глядя на незнакомца снизу вверх. — И не боюсь. Я не знаю тебя, но если ты хочешь со мной говорить — я тебя слушаю.

— А ты не местный... По говору чую. И слог не уличный, не скажешь, что из черни. Алдион или Себер, верно?

Крэйн промолчал.

— Ладно, я понял, с тобой лучше сразу по делу толковать. Вижу, ты парень серьезный, хитиновая кость. Крепкий, тайлеб не жуешь, да и фасхом от тебя не несет... Поэтому я с тобой красивости разводить не буду. Я тоже не люблю всю эту шелуху, как по мне — лучше рубить сразу. У меня есть работа.

— Работа?

— Верно. Судя по твоей одежке, это должно тебя заинтересовать. Или старик Тигир ошибся?

На старика он похож не был, лет тридцать с небольшим, врядли больше.

Отвлекшись наконец от своих мыслей, Крэйн отметил, что назвавшийся Тигиром вовсе не так прост, как он старался себя представить, несмотря на простецкий быстрый говор и добродушные смешки, которыми он густо сдабривал свою речь, было в его глазах что-то твердое, как косточка в плоде туэ. Вербует на улице, да еще и незнакомца? Это необычно. Вряд ли на черное дело — о таком обычно сговариваются в трактире, надежно укрывшись от посторонних взглядов, но и на человека шэда он действительно не походил. А походил он... Крэйн улыбнулся, пряча улыбку в тени капюшона. Он походил на воина. И непрост.

— Чеши, поглядим, — бросил Крэйн, легко переходя на язык городской черни, чтобы немного сбить загадочного нанимателя с толку. — С меня не убудет, а деньга кому не интересна?..

— И то верно. Будешь?

В его руке появилась небольшая фляжка. Тигир достал тряпичную затычку, сделал шумный короткий глоток и протянул Крэйну. Крэйн принял фляжку, приложил к губам не нюхая — от жары во рту было сухо. Это был дрянной кислый фасх, в придачу то ли разбавленный водой, то ли из молодых растений, он не ласкал нёбо, как полагается доброму напитку, а жег его как жидкий огонь. В иное время Крэйн такой бурдой не угостил бы и последнего слугу из тор-склета, но сейчас ему стоило труда остановиться на четвертом глотке. Тишр понимающе покосился на него, заткнул горлышко и спрятал фляжку под вельтом.

— Загоняю карков, — бросил он, гася ладонью запоздавшую отрыжку. — Нужен человек в отряд.

— Ты предлагаешь мне? — Крэйн приподнял бровь.

— Да уж не троюродному брату шэда. Я смотрю, ты парень какой надо... Не перебивай, у меня опыт есть, даже по неподвижному скажу, каков он в деле. Твердый, выносливый — сразу видно. А мне, брат, такие и нужны. Соображаешь?

— Пока нет. Ты охотник?

— Да вроде того. Я успел и дружинником побывать, и охотником, и Ушедшие знают кем еще. А за дело скажу так... Один из местных — не пялься так, я сам едва с десяток Эно, как в Трисе, — думает начать большой промысел. К югу от города есть места, охотники говорят — карков там как вшей у нищего, вот один знатничек и решил деньгу к рукам прибрать бесхозную.

— Какой еще знатничек?

— Да это и не важно. Хлыщ местный, один из дальних родичей самого шэда. Сам он даже на эскертах не мастак, но тут у него голова работает ладно — карки, особенно сейчас, когда шкура нежная, в цену хорошую пойдут. Тем более родственник шэда... Он в убытке не будет, это точно. Так вот, думает он устроить большую облаву, карков в этих краях, как мне рассказывали, давно уже не пугали, они в Урт чуть ли не к валу подходят, распустили их. А охотников у него, значит, нет.

— Если он из знатного рода, у него должна быть дружина.

— А, дружина... — Тигир махнул рукой. — Дружина, брат, не по этой части. Она больше как в трактире позаседать, соваться под лапы каркам не больно-то охота. Да и серьезно, опыта у них никакого, к каркам свой подход нужен, тут эскертом не помашешь.

«Помашешь, — подумал Крэйн, вспоминая, как в сопровождении дружины охотился на карков под Алдионом. — Тут рука главное. Однако послушаем тебя, пока ты заливаешь неплохо».

— Этот знатничек присмотрел меня. Знакомы мы с ним, но мельком, сам понимаешь — не чета, за одним столом не сидели. Он предложил возглавить отряд, подбор загонщиков — по моему слову, деньги — один на десять. То есть по одному серу в Эно на нос, да по десять — за каждого карка. Он, конечно, на каждом не меньше чем два десятка наживет, ну так это его дело. А наше — этих карков загнать и спины им переломать, а потом доставить.

— И ты людей на улице берешь? Больно странно.

— Ты не думай, что я каждого встречного беру, чтобы на Карка идти — тут одной руки крепкой мало, тут и голова нужна. Поэтому я не по трактирам хожу, мне пьяницы и тайлеб-ха не нужны. Потому что от каждого из загонщиков может зависеть и моя голова. — Он доверительно понизил голос и похлопал по мощной жилистой шее. — А я к своей голове привык. Поэтому чернь стараюсь не брать — очень ненадежное, через одного все или трусы, или тайлеб пожевывают. Мне не сброд грязный нужен, чтоб в Урт на улицах орудовать, я собираю нормальную грамотную команду, на серьезную охоту. А по улицам хожу потому, что ни один дурак с эскертом на карков не пойдет, это только нам лишние пять сер — уже деньги. Поэтому люди у меня простые, но надежные, не банда шеерезов.

— Ты их всех на улицах собрал?

— Я ж тебе говорю — у меня глаз верен, еще ни разу не ошибся. Тебя вот беру, хотя сам подумай — с такой мордой да еще при одежке с чужого плеча выглядишь ты как шеерез, над которым поработал аулу.

«Глазастый, — подумал Крэйн. — Сразу заметил, что плащ не впору. И умен, хотя и пытается это скрыть. Посмотрим».

— И много у тебя людей?

— Два десятка. По-хорошему надо б еще десяток, конечно, да где ж я его найду... Будем управляться так. Оружие нам кинут, не с дубинами пойдем, обещают даже дружиной спину прикрыть, если что. Короче, дело доброе, что-то в тулес перепадет.

— А меня кем зовешь?

— Загонщиком. — Тигир развел руками. — Ты ведь на карка раньше не ходил, не разберешься. Но если дельно пойдешь — Эно через десять могу взять и помощником. Или главным во втором отряде. Так что ты подумай. Первый раз нынче под Урт идем, как только земля посинеет. Если думаешь присоединиться — приходи к южному валу, сегодня там собираемся.

— Может, и приду. Как думаешь, много за раз получится?

Тигир задумался, морща узкий лоб.

— Десятка пол сер на брата выйдет, если хорошо пойдем. Главное — чтоб выводок большой накрыть. Ну и свои головы сберечь, конечно. А вообще тут раз на раз не приходится — в иной Урт можно и две сотни сер взять, а в другой — хорошо если десяток. Рассчитывать на тебя, парень? Кстати, тебя как зовут-то? Я и позабыл...

— Крэйн. Я не знаю. Если надумаю — приду, а не надумаю — так тебе легче.

— Как знаешь. Короче, помни — на закате этого Эно у южного вала.

— Я помню.

— Ну, бывай... — Тигир махнул рукой, быстро повернулся и зашагал по улице, утрамбовывая спекшуюся землю неровными крепкими ногами. Так и не повернувшись, он скрылся за углом. Через минуту о нем напоминал только горький вкус фасха на губах и щекотка крови в жилах. Она твердила о том, что он еще жив.

Эно катился по небу медленно, словно увязая в густых жирных облаках, тени неохотно удлинялись. Крэйн сидел неподвижно, сжав голову двумя непослушными руками и прикрыв глаза. Ему казалось, что изнутри его тоже опаливает Эно. Несмотря на то, что он уже долго обходился без воды, пот пропитал плащ насквозь. Но он этого не замечал. Случайные прохожие, оказавшиеся на улице, чтобы справить нужду или зайти в трактир, ежились, как от холода, встречая его мертвый взгляд и видя окоченевшие бледные руки с истончившимися острыми пальцами. Но он был жив. В эти минуты он был жив, как никогда.

Когда Эно стал соскальзывать с неба и прятаться за высоким шпилем тор-склета, он поднялся, легко, словно и не сидел долгие часы на одном месте без движения, натянул поглубже капюшон и зашагал по улице, оставляя заходящее светило по правое плечо. Когда взошел Урт, его темный плащ исчез в лабиринте погруженных в сонную синеву улиц.

Людей было много. Они стояли в лучах набирающего силу Урта и были похожи на одинаковые столбы, расставленные в случайном порядке. Залитые синим светом лица казались непривычно бледными и пустыми, черты — заостренными и резкими. Их было не меньше двух десятков и они стояли возле вала, образовывая на фоне потемневшего неба целую россыпь бледных лиц. Вместо обычного людского гомона над толпой проносился, то разгораясь, то затихая и становясь тише ветра, сухой треск, больше похожий на быстрый стук хитина по дереву, чем речь. Они были насторожены, подозрительны и достигли той степени утомления от ожидания, когда движения становятся резкими и отрывистыми, а глаза двигаются быстро, скачут с одного предмета на другой.

Кэйну показалось, что даже воздух здесь не такой — какой-то жидкий, наполненный медленно скручивающимися струями скрытых за неживыми лицами эмоций. Многие из них по виду не сильно отличались от тех обитателей шалхов, которые пытались растерзать его не так давно — суетливая походка, опущенная голова, грязная мешковатая одежда и какой-то виноватый забитый взгляд сразу выдавали жителей городского дна. Даже неподвижно замерев, они казались поспешными, неровными в движениях. Были и получше, некоторые смотрелись вполне пристойно, но безошибочному острому глазу Крэйна потребовалось одно мгновение, чтобы понять, кто перед ним.

Сброд. Осмелевшая от многочисленности, начинающая ворчать и показывать зубы стая. Не уличные шеерезы, еще не успели, но заготовки — слишком уж выделяются недобро щурящиеся глаза с мрачной искоркой внутри. И руки — Крэйн всегда первым делом смотрел на руки. У большей части собравшихся руки были нервные, быстрые, с узкими от голода пальцами. Такие руки очень хорошо представляются в ударе, быстром, в спину, с зажатым дешевым стисом.

Дрянь. Нельзя было верить этому весельчаку с густыми волосами... как его там?

Тигир обнаружился неподалеку. Почтительно и вместе с тем с достоинством касаясь стремени, он беседовал с сидящим на хегге молодым человеком в блестящем кассе и с эскертами за плечом. Судя по всему, это и был «знатничек», устроитель охоты, Крэйн примерно так себе его и представлял. Он был знаком с подобной породой и лишь удостоверился, что Трис схож с Алдионом гораздо больше, чем ему это казалось сперва. Тонкие черты лица, узкие правильные губы, ухоженные волосы, полуприкрытые глаза, безразлично взирающие на собравшийся сброд. По Крэйну он и скользнули также сухо и безразлично.

— Это тоже мой, — громко сказал Тигир, проследив за взглядом нанимателя. — Из сегодняшних. С виду неказист, но крепок, остолоп, хорошая кость.

— А морду ему где искалечили?

— Вот это не знаю. Главное — чтоб рука не дрожала, а что у него с лицом — то уже не важно, я так думаю. Одобряете?

— Урод и наверняка шеерез. — Родственник шэда флегматично отвернулся. — Но это твои заботы, Тигир. Мое слово — один к десятку, а набирать ты волен хоть тайлеб-ха.

— Воля ваша, — немного дерзко ответил Тигир, демонстрируя толпе, что вовсе не находится в подчинении у этого изнеженного жизнью в тор-склете высокородного скареда. — Один к десяти. А остальное — и правда мое дело.

Толпа одобрительно заворчала, кое-где распороли синеву ухмылки.

Нанимателя не любили. На броню его ледяного презрения приходилось не меньше сорока глаз — прищуренных, с недоброй искрой, взгляды уличной швали, питающейся отбросами тор-склета. Пожалуй, не будь у прохода стражи да возвышающихся за спиной «знатничка» двух высоких теней, могли бы и напасть. Двадцать стисов и уличных укороченных кейров против одного хиляка, пусть и на хегге — не бой, бойня. Тем более на глухой улице возле самого вала, как ни кричи — в тор-склете не услышат. Но родственник шэда не боялся. Он смотрел на толпу с ясной усмешкой на тонких губах, глаза глядели прямо и уверенно. Он сознавал свою силу и превосходство, равно как и то, что ни один из оборванцев не осмелится поднять на него руку. Крэйну стало мерзко смотреть на это красивое породистое лицо, полное достоинства и тщеславия, отвратительную смесь из прекрасного и уродливого.

«А как ты смотрел на чернь? — кольнула в висок зазубренная иголочка. — Ты ведь не часто задумывался о том, как выглядишь со стороны. А теперь смотришь на этого жалкого хлыща, который в былое время ползал бы перед тобой ради одной брошенной улыбки, и завидуешь ему. Да, это зависть. Он смотрит на эту собравшуюся грязную дрянь как положено, они не люди, но он имеет на это право. Он богат, красив и родственник шэда. А ты, хоть полностью разделяешь его взгляд, урод в рваном вонючем плаще с чужого плеча. Ему есть за что презирать эту свору — он по крайней мере еще не сравнялся с ними».

Тигир украдкой ему подмигнул, Крэйн кивнул в ответ. Пожалуй, чтоб у нанимателя не возникло подозрений, придется демонстрировать бурную радость от того, что его взяли в отряд. Нищему бродяге не к лицу принимать подобную милость снисходительно. Будущие загонщики смотрели на Крэйна настороженно и недобро. Любой чужак встретил бы отпор, попытавшись пробиться в эту сбитую голодом и злостью стаю, его же ненавидели и по более простой причине — каждый понимал, что чем больше в отряде человек, тем меньше выручки придется на каждого. Пока Тигир тихо переговаривался с нанимателем, задумчиво изучая ветхие пыльные носки сапог, его подчиненные подобрались, не сводя горящих холодом глаз с Крэйна. Они словно затвердели, редкие движения казались резкими и скованными. К нему присматривались — уверенно, без спешки. Крэйн ухмыльнулся, однако почувствовал, что в груди сжимается нехорошее чувство. Он словно оказался перед лицом стаи хеггов. А ведь могут и разорвать — пронеслась метеором мысль — стражники и не подумают вступиться, а дружинникам это тем более не надо.

— Эй, ты! — окликнул его кто-то из толпы, властно и уверенно. — Подь сюда!

— Что?

От неожиданности Крэйн позволил голосу дрогнуть. Едва слышно, за пределом человеческой слышимости, но окликнувший его почувствовал это и его полные губы сладострастно искривились. Обычный, ничем не выделяющийся из своры человек, пустое лицо, на котором человеческими казались лишь глаза, поразившие Крэйна необычной пропорциональной смесью радости и ненависти, которая уже начинала бурлить, узко сжатая грязными веками. Стоящие вокруг него люди заволновались, по толпе прошла волна, похожая на всплеск в тазу, дойдя до края, она растворилась в Урте шипящими смешками и короткими восклицаниями. Человек смотрел на Крэйна и наслаждался своей уверенностью.

— Ну, че застыл? — крикнул он, едва заметно подаваясь вперед. — Человеческого языка не понимаешь? Я ж тебе говорю.

Крэйн глубоко вздохнул. Этот первый крик — проверка на волю. Трус подойдет, успокаивая себя тем, что он не выполняет чужую волю, а лишь делает одолжение, но с этого момента его дорога незавидна. Пробив первый слой воли, можно без труда пробить и остальные, шаг за шагом превращая человека в трусливое загнанное животное. Его сейчас испытывают — шагнет ли вперед, навсегда отделяя себя от них несмываемой чертой покорности, или останется на месте. Все замерли и ждут, что он сделает. Им нечего бояться — их много, а он один. А возможно, и не проверяют, просто ищут повод для того, чтобы всадить ему стис под ребра. Крэйн улыбнулся им. Он знал, что от того, как он себя сейчас поведет, сложится его будущее в отряде, знал и то, что Тигир и родственник шэда смотрят на него, делая вид, что по-прежнему увлечены разговором. Стражники посмеиваются, перебрасываясь редкими словами. Он должен показать им, что не боится, тогда стая отстанет от него, обломав острые тонкие зубы. А для этого...

Крэйн сделал первый шаг и поймал вспышку удовольствия в глазах загонщика. Остальные заулыбались, они уже поняли, кто он и как надо относиться к странному уродливому чужаку. Но сделав еще три или четыре шага, покорных, с опущенной головой, чужак сделал что-то странное. Пола его плаща вдруг взметнулась, прикрывая обоих от свечения Урта, а когда она опала, загонщик уже лежал, стараясь зажать небольшую борозду повыше острой ключицы, которая со свистящим всхлипом вытягивала из него воздух вместе с жизнью. Пока он корчился, нелепо загребая руками, никто не шевелился. Крэйн стоял спокойно, опустив руку со стисом. Он знал, что первого встретит коротким ударом под ребра, второго — скорее всего сбоку в живот, третьего — лучше тычком по шее в уходе. Достанет его скорее всего пятый или шестой.

— Вот мерзавец! — воскликнул родственник шэда с удивлением. — Не успел еще стать загонщиком, а уже увеличил куш остальных!

— Я подбирал, — довольно усмехнулся Тигир. — Этим он проявит себя еще раз.

— Смотри, чтоб он не вернулся один. Душегубам все едино — человеческую кровь пускать или карка.

— Если он захочет перебить половину этого сброда, я ему мешать не стану. Ладно, что смотрите?.. Давайте-ка этого задиру в ывар-тэс!

Стражники нахмурились, услышав приказ от Тигира, но родовитый наниматель согласно наклонил голову, и они, неторопливо приблизившись, подхватили незадачливого загонщика под руки и потащили куда-то в переулки, ругаясь себе под нос. Последними скрылись покореженные вздувшиеся подошвы старых сапог — вздрогнув, словно их хозяин хотел вскочить и куда-то бежать, они исчезли за поворотом, оставив изломанную неровную борозду в пыли. Крэйн проводил их взглядом и демонстративно засунул стис за пояс. Встречаясь с ним взглядом, загонщики ежились, как от пробирающего сквозь одежду ветра и отводили глаза. Спокойствие, разлившееся по крови, говорило, что он все сделал верно. Это отребье видело смерть, его не напугать кровью. А напугать стоило, хотя бы для того, чтобы в дальнейшем ни один из этих недочеловеков не осмелился считать его, шэла крови, низшим. Они не испугались гибели недавнего товарища, их трудно было смутить и жестокостью, но эта неожиданная жестокость, совершенная хладнокровно, расчетливо и спокойно, оставила в их сознании страх перед этим странным чужаком с изуродованным лицом.

Они не знали Крэйна и не могли догадываться, что для него этот поступок был простым и продуманным, как удар по мишени, он не убивал, он просто стер со страницы жизни еще одно грязное уродливое существо, марающее воздух и землю. И почувствовал при этом лишь брезгливость и легкую досаду от того, что незажившая рана помешала нанести удар более эффектно и четко.

По знаку высокородного нанимателя дружинники оставили на земле три больших тюка с оружием, после чего вся свита неторопливо двинулась к тор-склету, провожаемая эскортом стражи. Тигир незаметно плюнул им вслед, вызвав очередной всплеск радости у толпы и усмехнулся:

— А теперь начнется наша работа. На которую требуется настоящий мужчина с верным глазом, крепкой рукой и трезвыми мозгами, а не эти упакованные в кассы хлыщи. Давайте-ка посмотрим, что нам перепало из погребов тор-склета...

Оружие в тюках действительно оказалось с клеймом шэда Триса, но никто не прикоснулся к нему до Тигира. Это были непривычные удлиненные кейры, хорошо подходящие для того, чтобы прорубать крепкие кассы, но совершенно непригодные для боя в строю. Крэйн наметанным взглядом оценил их, большая часть находилась в сносном состоянии, хотя во многих местах старый хитин потрескался или начал щепиться. Еще были тонкие узкие колья с игловидными длинными наконечниками, оружие, не прижившееся в Алдионе, но, судя по всему, пользующееся хорошей славой здесь. Крэйн подхватил одно, машинально повертел на пальцах, находя баланс.

— Чего скажешь? — поинтересовался Тигир, следя за его движениями.

Остальные попятились, хотя и понимали, что Крэйн достаточно ловок, чтобы не задеть никого из стоящих рядом.

— Хлам. С таким оружием только на шууя ходить.

— А мы их, брат, не оружием возьмем, а хитростью. Если знать их повадки — ничего не стоит и стисом перерезать, а с моим опытом за это можешь не волноваться. Главное в этом деле — чтоб сердце твердое было, не дрогнуло в самый неподходящий момент. Потому как один побежавший может загубить весь отряд.

Тигир стал объяснять — неторопливо, но жестко, не допуская сомнений.

Он говорил долго, если требовалось — повторял, иногда прикрикивал на тех, кто утрачивал интерес к его словам.

Карки — твари стайные. Они верткие, как водяные пауки, только силы у них достаточно, чтобы раздавить самый крепкий касс заодно с человеком.

Своими длинными тонкими конечностями, которыми разрывают на части падаль, они орудуют невероятно ловко. Им ничего не стоит развалить человека пополам, если он замешкался, или снести ему взмахом две ноги стразу Хитинового панциря у них нет, но при этом их кожа настолько плотна и упруга, что от нее отскакивает даже заточенный эскерт.

На карков нельзя ходить в лоб и в зените Эно — выждут, набросятся выводком и все, через час ни одной кости не останется. Несмотря на то, что глаз у них нет, присутствие человека они чуют за добрую четвертую часть этеля, а на падаль и вовсе сбегаются за несколько сотен.

Карков надо бить в Урт, это твари Эно, которые питаются его светом и теплом. В Урт они не засыпают, но движения их, хоть и по-прежнему быстрые и смертоносные, утрачивают четкость, часто беспорядочны, словно мозг твари затуманен и она отбивается вслепую. Часто, чувствуя удар под светом Урта, они застывают, будто удивленные, и тогда, подобравшись достаточно близко, можно забить их одним ударом. Но в выводке карков не меньше трех тварей, а иногда встречаются и огромные, до целого десятка.