Урод

— Кальбак, как считаешь? Мне кажется, справа лицо нашего шеереза можно выгодно подправить. Скажем, можно использовать разведенный сок тальпея. Конечно, придется сначала основательно поработать лезвием, но следы должны быть похожи на те, что на левой стороне, верно?

— Вак-к! Кабин и-и-и-ири иан! — радостно пробулькал аулу, гладя себя по шее. — Виа-а-а-л!

— Кажется, ему нравится мысль, — улыбнулся шэд. — Думаю, от этого наш шеерез должен только выиграть. Я отведу ему почетное место в своем зверинце. Как только он оправится, конечно. Канен, ты будешь лично следить за его здоровьем. И отвечаешь собственной шеей!

— Как будет угодно моему шэду, — склонился лекарь. Факелы мигнули и поплыли перед глазами.

— Да, так и сделаем. Начнем сейчас же, к чему приготовления...

Только тогда Крэйн закричал.

Он опять умирал. Он варился в бесцветных водах боли и боль была везде.

Она заполняла его, как кипящая вода — пустой глиняный кувшин. Призывая смерть, он метался в бреду, жалкий, как выброшенная на берег растерзанная медуза, но рассудок его был слишком далеко, чтобы он отдавал себе отчет в собственных действиях.

Боль была разнолика и вездесуща. Она составляла мир, и само тело Крэйна было не больше, чем ее порождением.

Он хотел умереть, но в бесконечном водовороте смерть потеряла значение.

Он был затерянной песчинкой в нестерпимом полыхании огня.

Он замерзал, охваченный со всех сторон ледяной коркой.

Его тело распадалось на части, тронутое гниением.

Тупые шипы пронзали его кожу.

Он умирал.

Когда сознание вернулось к нему, он был слишком слаб, чтобы говорить.

Единственное чувство, не отказавшее ему, обоняние, несло затхлый запах горячей похлебки и мочи. Боли, как ни странно, не было, лишь лицо невыносимо жгло, словно на него высыпали полную лопату горячей золы.

Крэйн застонал. У него не было сил даже чувствовать, внутри он был пуст и прозрачен, как свежевыпотрошенный карк. Он не знал, уцелели ли его глаза, потому что не помнил, что значит быть зрячим — весь его мир составляли переплетения разноцветных вспышек и скользящие холодные ленты. Прошла целая вечность, прежде чем ему удалось застонать.

— Тихо. — Голос упал на него сверху твердыми тяжелыми комьями, придавил его к неровному полу. — Молчи.

Что-то холодное и мокрое коснулось правой части его лица, и Крэйн опять застонал, на этот раз от удовольствия. Пальцы, казавшиеся навсегда потерянными, неожиданно коснулись мокрой материи. Кто-то взял его за запястье и отвел безвольную руку от повязки на лице.

— Лежи. Не дергайся, слышь! Бяльцы свои расставь по-перву, а потом... Тебе тут не тор-склет!..

— Багой, тащися сюда! Брось ты ту падаль, слышь! Багой! Грать пошли!

— Э, прихлопни пасть! Иду.

Он действительно умер.

Мир, в котором он оказался после смерти, был сер и беззвучен. Этот мир не мог иметь ничего общего с небом и землей, потому что находился по другую сторону жизни. Небо здесь было черное и низкое, а вместо земли пол устилали спрессованные подстилки из прелой травы. От травы пахло кислым и старым, уткнувшись в нее горящим лицом, Крэйн молча лежал, не пытаясь встать. Но серый мир не собирался отступать, он был вечен и незыблем. Нависнув над Крэйном, он смеялся ему в затылок сырым скрипом открываемых дверей и шелестел соломой.

Он был велик. Не меньше полутысячи локтей, в ширину около двухсот.

Стены мира были обмазаны толстым слоем глины и взбухали, показывая мощные крепкие горбы бревен. Даже воздух здесь был другой, какой-то жидкий и тоже серый, он не давал сил, лишь поддерживал жизнь. Им нельзя было надышаться, как не давала сытости и жидкая похлебка с плавающими в ней лохматыми островками съедобного лишайника.

— Я б, наверное, уже и человека съел... — Багой сел возле лежащего Крэйна, тщательно поправив под собой соломенную подстилку, шумно выдохнул. Сегодня он выиграл у соседей половину тангу, которые выдавали Эно три назад, и торопился его съесть, пока неиссякающий азарт и склонность к игре не позволили потерять бесценное приобретение. Тангу был мятый и старый, Крэйн слышал озабоченное дыхание щуплого худого тела и треск рвущейся кожуры. — Как представлю себе мясо...

Их клетка была не больше и не меньше других, десять локтей в ширину и столько же в длину, но расположена была в самом начале коридора, поэтому в нее немного проникал свет из узкого оконца под потолком. Потолок был грязный и обветшавший, а оконце совсем маленьким, но столб света был в толщину с два кулака и при нем можно было б даже читать, имей кто из обитателей этого мира способность разбирать символы. А символов было много. На восходе Эно, когда свет был рассеянным и розоватым, можно было разобрать надпись, выбитую в дереве на уровне головы, которая была начертана на противоположной стене. Из их клетки можно было разобрать только последнее слово, «Трис». К полудню луч Эно уходил дальше, все больше отклоняясь от стены, и к закату алел на противоположном конце, где читалось одно из первых слов — «существ». Крэйн никогда не видел надпись целиком, но всякий в этом мире знал, что гласит она «Вместилище отвратительнейших существ, собранное преславным господином Асенефом шэд Трис».

Прутья клетки тоже были из дерева, но толстого и крепкого. Каждый не уже запястья, они делили мир на две части. В одной ходили слуги, в другой жили такие, как Крэйн и Багой. Дверей здесь не было, прутья крепились намертво хитиновыми пластинами по внешней стороне клетки и их можно было выломать только с другой стороны. Расстояние между ними было достаточным, чтобы слуга мог просунуть руку и плеснуть в глиняную миску похлебки из специального узкогорлого кувшина. Клетки никогда не открывались, только в тех случаях, когда кто-то из жителей этого мира испускал дух или преславный господин Асенеф шэд Трис находил новый экспонат для своей коллекции. Крепкие дружинники выламывали один прут, после чего тщательно крепили его обратно. В это время сзади них стояли другие, с кейрами и артаками наготове.

— Хватит жрать, шуму от тебя, как от голодного шууя! — Крэйн раздраженно перевернулся на спину. — Дай поспать!

— Ишь, спать он будет... — Багой громко сплюнул обсосанную скорлупу и довольно рыгнул.

Багой был уродом. Скальп его, сорванный лапой хищника еще в юности, сросся неправильно и висел складками, почти закрывая один глаз. Нос смотрел набок, а вместо щеки зияла черная дыра, в которой видно было ворочавшийся багровый язык.

Уродство его не было плодом аулу, много тысяч Эно назад он по неосторожности наткнулся на голодного хегга. Ему удалось уйти, и отделался он достаточно легко. В мир уродов Триса Багой попал случайно, когда стражники поймали его на грабеже в городе. Это могло закончиться для него ывар-тэс, но второй раз Ушедшие сохранили ему жизнь, и Багой, несмотря на достаточно зрелый возраст и опыт нищего бродяги, сохранил веру в Ушедших и справедливость.

— Сколько можно спать? Ты всю жизнь свою проспишь.

— Пшел... — Крэйн перевернулся на другой бок.

— Пожрать тебе дать? У меня завалялось. Э, чуешь?

— Сам ешь.

— То «хватит жрать», то «сам ешь». — Багой пожал плечами и прислонился спиной к стене. Взгляд его стал задумчив. — Слышал, два Эно назад еще одного гостя поймали? Говорят, одной руки нет и вместо одного глазу — ухо. Как тебе такое? Не иначе к нам присадют, это я тебе верно говорю. С начала передали, с третьей клети, там Доик сидит, У него приемыш бывший в слугах... Представляешь — ухо вместо глаза, а? Каково? Крэйн!

— Чего тебе?

— Чего ты молчишь?

— Сплю. Отлезь.

— Ты слушай. — Багой заволновался, сплюнул прилипшую к губе кожуру, придвинулся ближе. — Опять худо иль что? Жжет?

— Нет, нормально. Спать хочу.

— Ты ж третий десяток Эно подряд дрыхнешь, куда в тебя столько?

— Мое дело. Отлезь.

— «Отлезь», «отлезь». — Багой, обиженный в лучших чувствах, отошел. — Привыкнешь еще. Думаешь небось, что жизнь тут и закончилась, да? А вот не закончилась. Жить тебе здесь еще десять десятков Эно и еще больше. Жизнь твоя не там, — он ткнул кривым грязным пальцем в сторону коридора, — а здесь. И жить тебе здесь до самой твоей смерти.

«А ведь прав он, — ляпнул внутренний голос. — Это и есть твоя новая жизнь. В качестве личного уродца светлого господина Асенефа шэд Трис. Привыкай». Серый мир вокруг него шелестел соломой и звенел отдаленными нотками злых и ленивых голосов. Этот мир не отпускал никого. Но при одной мысли, что с ним надо будет смириться, подчинить ему самое дорогое, что есть в жизни — свободу, — стать частью этого серого душного вместилища уродов, делалось настолько гадко, что Крэйн, забывшись, впивался пальцами в соломенную подстилку. Только не он! Пусть жрут свою похлебку эти недоноски с мочой вместо мозгов, пусть пялятся из-за решетки на славных гостей господина Асенефа, этот путь не для него. Не сможет он умереть на гнилой подстилке в темном сыром углу.

Струпья на лице подживали, хотя прикоснуться к коже было невозможно.

Крэйн давно не видел зеркала, но брезгливый ужас в глазах окружающих уродов и прислуги, разносившей еду, стоил многого. Среди этих одноногих, рванолицых, заеденных разлапицей и лишаем существ, весь день валяющихся на своих подстилках и вяло переругивающихся через решетку, он был на особом положении. Поначалу ему действительно было худо, добро еще — Багой менял мокрую тряпицу на воспаленном лице, сохранял ему долю похлебки, хоть и изрядно уменьшая ее при этом. Когда Крэйн сухо поблагодарил его нищий лишь сплюнул.

— Думаешь, самый красивый тут? — буркнул он. — Мне дружинники обещали все кости вынуть, если с тобой чего станет. Не за тебя старался.

Они не могли сойтись характерами, даже будучи замкнутыми в тесную клетку и деля на двоих миску с похлебкой. Разговаривали редко, разве что от скуки, про себя каждый молчал — оба они не доверяли друг другу.

Крэйн, опустошенный болью и черным отчаянием, не обращал внимания на товарища по несчастью, предпочитая Эно напролет лежать без движения, глядя в низкий серый потолок. Багой, за простоватой грубостью которого прятался острый, хоть и своеобразный ум, тоже предпочитал не смотреть на Крэйна, считая его гордецом. Они были слишком разными и даже общее уродство скорее оттолкнуло их друг от друга, чем сблизило.

Наполненные серой тишиной Эно и черные глухие Урты сказались на Крэйне. Он уже не чувствовал себя человеком, скорее, каким-то лишенным разума придатком, в котором не осталось ни силы, ни чувств. Мысли его, раньше послушные и острые, как лезвия, теперь катились тугой медленной волной, перемалывая все, чего касались, словно смертоносные порождения морских глубин, которые изредка выбрасываются на берег. Разум его был мертв и безмолвен, иногда Крэйну казалось, что вместо мозга у него в голове плещется жидкая жирная баланда вроде той, что они получали каждый Эно.

— Чегой-то он? — с любопытством тыкал пальцем из соседней клетки безносый косоглазый Пейт. — Помирает?

— Живет, — махал рукой вечно бодрый Багой. — Свыкнет, как отойдет.

— Долго он.

— Тебя б так отрисовали, как его... Морду-то видел?

— А то! Страх подземный, ну как кожу всю содрали. Мне б такое — удавился бы хоть и руками...

— Завали рот, если откинется — нам всем от дружины попадет. Он теперь самый верхний тут, гостей первым делом к нему ведут, видал? Верхний экс... эксконат в нашем соберите, сам слышал.

— Шэд уродов, — хихикнул Пейт, кося свои крошечные глазки. — Шэд уродов, во! Командир над нами.

Крэйн, не глядя, бросил в него миской, промахнулся, но вставать не стал.

Гостям его действительно показывали первым, хотя новые люди появлялись в тор-склете не чаще, чем раз в два или три десятка Эно.

Обычно это были молодые и полные изящного достоинства шэлы более или менее знатных родов Триса, иногда их сопровождали молодые девушки с подведенными по здешней моде глазами. Опасаясь приближаться ближе к решетке, сии стояли, шушукаясь между собой и бросая на Крэйна полные восхищенного отвращения взгляды. В этих взглядах был свежий воздух, добрый густой и ароматный фасх, тонкотканые тадемы. Попадая под их действие, Крэйн не только чувствовал себя замурованным в серой клетке чудовищем, но и был им.

— Арьт, щеку... — шептала какая-нибудь девушка, стыдливо прячась за спину очередного шэла, щеголявшего новенькими эскертами за спиной. — Посмотри на щеку...

Тот снисходительно кивал, мужественно закрывая ее широкой грудью. Были и другие, которых Крэйн ненавидел еще больше.

— Какой ужас! Мне кажется, это бесчеловечно. Не правда ли? Разве можно держать людей вот так... Ну как дикие звери, действительно. По-моему, это ужасно.

Жалость текла на него, как кипящая смола на незарубцевавшиеся раны.

Жалевшие его прекрасные шаббэл и шэлы уходили, сопровождаемые гулким мерным перестуком сапогов дружины, а Крэйн оставался лежать в своей клетке. Поначалу он не хотел показывать свое лицо посетителям, кровь всего родя Алдион кипела в его жилах, когда он представлял себя в качестве беспомощного циркового уродца. Крэйн ложился лицом вниз и лежал так, пока любопытствующие не уйдут, но светлый шэд Трис имел богатейший опыт по усмирению своих питомцев. Он приказал лишить клетку похлебки на три Эно. Когда это не помогло — пообещал Крэйну, что аулу вновь сможет поправить в лучшую сторону его лицо, а заодно и тело. Тошнотворные воспоминания о пережитом были слишком сильны, он позволил себя сломить.

Когда в коридоре, отгороженном тонкой фигурной решеткой, раздавались оживленные молодые голоса и лязг кейров дружины по стенам, он садился, развернувшись лицом ко входу, и молча сидел, не позволяя глазам даже на пол-локтя оторваться от пола.

Остальные уродцы, населявшие подземный мир тор-склета, потешались над Крэйном, шутливо упрекая его в том, что он забирает их популярность, строили предположения относительно того, кто был его родителями и сколько людей на свободе он запугал до смерти. Шутили они беззлобно, но едко, так, что иногда Крэйну до смерти хотелось взять глиняную миску и раскроить их лица до кости. Подземных обитателей было неполных три десятка и в большинстве своем они происходили из черни. Шумные и полные злого веселья, они половину жизни провели в прогнивших шалхах или под открытым небом. Они теряли руки и ноги в схватках со стражей и друг другом, зарабатывали устрашающие рубцы на охоте, лица и животы их опухали от той гадости, которую они пили в трактирах, от грязных болезней гниль ела их по частям. Попав в мир покоя и бесплатной похлебки, многие из них быстро свыклись и даже находили удовольствие в такой жизни. Они громко спорили друг с другом, корчили отвратительные гримасы, играли в свои нехитрые игры, перебрасываясь через решетку сделанными тайком помеченными кубиками, тайком пили сделанное из остатков перебродившего тангу подобие тайро, некоторые смеялись и пели.

Иногда возникали драки и тогда в ход шли глиняные миски и кулаки.

Прибегавшие на шум стражники тыкали беспокойных длинными шестами сквозь решетку. Дружинников боялись, те не терпели уродливую чернь и, как приближенные к шэду, не боялись его гнева — могли шутки ради отсечь кому-то палец, проверяя заточку эскерта или кейра. Однако к Крэйну они не приближались — всем было известно, что он — лучший экспонат собрания, за которого шэд может и отправить в ывар-тэс, не глядя на звание.

О самоубийстве Крэйн больше не думал — утомленный до предела, смерть он представлял мало отличной от жизни, таким же серым водоворотом, высасывающим по крохам частицы силы и разума. Скорее, в нем даже проявилась боязнь смерти, загадочная болезнь, первый приступ которой он перенес еще на свободе. Если бы он пожелал, возможностей было бы достаточно — разбить миску, обточить осколок, да и просто свернуть себе шею, — но это потеряло для него интерес. Он был мертвым неподвижным куском этого мира с его скрипом дверей и ветхим шелестом.

Он не знал, сколько времени прошло, время здесь отмеряли по кормежке.

Возможно, двадцать Эно, а возможно, и две тысячи. Время потеряло значение, оно скользило сквозь него бесплотной тенью и растворялось, впитавшись в сырой влажный воздух подземелья. Времени не было. Был лишь сам Крэйн — заблудившийся в себе и своих воспоминаниях, безразличный ко всему окружающему, тощий как вобла и неподвижный, как навеки замерший холм.

Но человек, дремавший в нем, до этого оглушенный, стал приходить в себя. Все чаще Крэйн вспоминал чистое небо и ощущение мягкой теплой земли под ногами, все чаще от беспробудной серости потолка он сжимал зубы. Пробуждение это было долгим, оно растянулось не меньше чем на несколько десятков Эно, но оно принесло плоды. Однажды в Урт Крэйн заговорил.

— Нам надо уйти отсюда.

Багой, ковырявшийся от нечего делать в редких зубах соломинкой, от неожиданности вздрогнул.

— Что?

— Бежать, говорю, надо. Мы здесь умрем.

— Бежать? Да у тебя, смотрю, таки все мозги прогнили. Куда еще бежать? Отсюда что ль?

— Это возможно. Я знаю.

— Тайлебу нажевался? — презрительно сплюнул урод. — Тебе даровая похлебка поперек горла встала? В ывар-тэс заспешил?

— Не кричи. — Крэйн взял его за плечо, встряхнул. Ощутив на себе твердую руку и взглянув вблизи в его глаза, Багой обмяк.

— Куда бежать? — прошептал он, испуганно косясь на спящего в своей клетке Пейта, который во сне беспокойно выворачивал шею. — Сам на колья иди, мы без тебя. Тебя дружинники по пальцам в ывар спустят. Иль у тебя Ушедшие в заступниках?..

— Не хочу гнить заживо. Мы сможем выбраться из тор-склета и покинуть Трис. А там дружинники шэда нам не указ. И будет тебе твоя миска похлебки, с мясом вместо гнилой танги. Разумеешь?

— Эге.

— Ты мужчина, а не тварь из калькада, до самой смерти будешь позволять, чтоб на тебя пялились, как на диковинное животное? И сдохнешь в своей соломе? Ну, ты!

— Ишь разголосился, — проворчал Багой, отстраняясь и с опаской косясь на помятое плечо. — Что ты раньше такой смелый не был, а? Дурак ты, вот кто. Не буди народ своими глупостями, тебе отсюда ход один — по коридору, да только не ногами, а на руках. Отсюда живыми не выходят.

— Потому что не пытаются. Вы живете здесь, как забредшие на поле тайлеба одурманенные шууи.

— Зато кончим своей смертью! Тут закон таков — смерть у каждого своя. Хошь выбираться — других за собой не тащи, не твое это дело. А дураков живот себе пороть заради глупости тут нет. Сам и ступай. Бежи.

— Один я не смогу, — терпеливо сказал Крэйн. — Одному мне даже из клетки не выбраться. Мне нужны люди. Много людей.

— Три десятка? — Багой, обретя обычное спокойствие, скрипуче хохотнул. — Ну иди, поищи таких! Сказано же тебе — отсюда выходят только на руках. Живым отсюда ходу нет.

— Мы попытаемся. Найди в себе смелость, сырая душа!

— Смелость?.. Э, брат, для того чтоб на смерть наступить, смелость не требуется. Коль у тебя смелости много — проживи тут хоть три тысячи Эно, тогда и будешь разумничать. Я в этой жизни ничего не боялся, ни когда на хегга шел, ни когда в переулках стис прямил. И я в отличие от тебя разума-то за свою житуху набрался. Любая жизнь, хоть она горше недобродившего фасха, лучше, чем получить два локтя хитина в брюхо. Будь смелым, чтоб терпеть эту жизнь, а не скулить, как побитый шууй о свободе. Вот она, твоя свобода! — Он пнул худой ногой ворох сырой соломы. — Жри ее, пока есть! Как помрешь — свободы у тебя не будет, верно?

Крэйн прикрыл глаза и несколько раз медленно вдохнул и выдохнул.

Трусливый разглагольствующий старикан явно напрашивался на то, чтоб ему скрутили шею, но он понимал — если путь наверх найти действительно можно, ему нужны будут люди. Терять соседа, пусть даже такого, непозволительная роскошь. Кроме того, в чем-то Багой был прав, была в его словах какая-то трезвая, выработанная грязными улицами и возрастом, нотка. И она заглушала все громкие слова Крэйна о свободе и гордости.

Прошло четыре Урта, прежде чем он понял, что легче зубами проложить путь из подземелья, чем убедить Багоя—тот лишь скалил зубы и продолжал свою вечную песню. Крэйн пытался завести подобный разговор с соседями, но те, относясь к странному уроду настороженно и с опаской, предпочли отказаться сразу.

Долгая бездеятельность зарядила его рвущейся на свободу энергией, каждый день, проведенный в собрании уродов, казался тупым деревянным гвоздем, вогнанным в тело. Стены и потолок давили на него, обычные запахи, к которым как он думал, он привык, вызывали тошноту и слабость.

Теперь Крэйн думал только об одном — как покинуть это место, и даже месть Орвина казалась давно забытой и смешной. Выбраться из-под земли — и домой, в Алдион... Орвин не посмеет прикоснуться к нему и пальцем, увидев изуродованное лицо, он отходчив и давно понял, что между Крэйном и смертью Риаен нет и не могло быть никакой связи. И Лат поможет, он всегда помогает...

Сам шэд Трис спускался в узилище не часто, даже не сопровождал гостей.

Лишь изредка, в сопровождении отборных дружинников с обнаженными эскертами он позволял себе прогуляться по коридору, неспешно и по-хозяйски оглядывая свой зверинец. Уроды благодарили его, славили его доброту, но лишь в надежде выпросить дополнительную порцию похлебки. Это удавалось немногим — шэд Трис, вяло улыбнувшись, никогда не обращал на них внимания. Крэйн ждал его визита четыре десятка и еще девять Эно, часами ожидая услышать скрип двери и отголоски его голоса. Он понимал, что только Асенеф может стать его путем на свободу.

Шэд появился внезапно, на закате Урта. Бесцветный луч высветил из сумрака его уверенную властную фигуру, скользнул по начищенным кассам дружинников. Уроды со сна заворочались, их хриплые густые голоса заглушили громкие отзвуки шагов по деревянному полу коридора. Асенеф шел впереди, небрежно засунув руки за богатый толстый пояс и лениво перебегая взглядом с одной клетки кдругой. Наткнувшись на Крэйна, он сделал шаг в его сторону. Породистое благообразное лицо дышало благородством черт, сытостью и сознанием собственной силы. Крэйн встал у решетки, прижавшись похудевшим телом к прутьям.

— Мне надо кое-что передать, — сказал он быстро, отчаянно желая, чтобы Асенеф не прошел дальше. — Это важно. Очень важно.

Асенеф искривил бровь, глядя на своего фаворита.

— Действительно? Это интересно.

— Я — Крэйн, шэл Алдион. Я бежал из Алдион, вам это наверняка известно. Мой брат Орвин сейчас шэд, можете узнать у него. Я — сын Кирана и Таиль, двадцать восьмой в роду шэл Алдион. Это правда.

— Шэл Алдион? — Шэд покачал головой. — Ушедшие, ты действительно готов на что угодно, чтобы лишить мою коллекцию самого ценного экспоната.

— Я клянусь, что каждое мое слово — правда. Слово шэла. Прикажите узнать и...

— Мальчик мой, возраст позволяет мне отличать вздор от истины, а это не тот случай, когда старику можно задурить голову. Я привык ко лжи, особенно в этом благом месте, но настолько откровенно и нагло мне, признаться, еще не лгали. Ты действительно необычен.

— Клянусь Ушедшими, это так. Вы можете не верить мне, но вы ничего не можете поделать с истиной — я законный шэл Алдион. Я говорю вам это.

— В самом деле? — шэд прищурился и сделал еще шаг к клетке, не обращая внимания на предупреждающие жесты охраны. — Впрочем, если подумать... Боги, это невероятно! Господа, вы только посмотрите, перед нами действительно считавшийся долгое время погибшим шэл Алдион Крэйн, непобедимый и прекрасноликий, гроза эскертов всех земель и услада всех женщин! Уму непостижимо, как такой прекрасный молодой человек мог оказаться среди этого сброда!

Дружинники засмеялись, не опуская эскертов, из клеток глухим воем вторили им сотрясающиеся от смеха уроды.

— Крэйн! Шэл Алдион!

— Прекрасноликий, а?..

— Шэл! Шэл!

— Ох-хо... А ведь наглый!

Крэйн замер, впившись омертвевшими пальцами в неподатливую решетку.

— Вы должны мне поверить, — прошептал он. — Я не лгу. Проверьте. Посыльные Орвина должны были вам доложить... Орвин искал меня не так давно, он должен был направить сюда своих личных шпионов и вы не могли не знать об этом. Да, мое лицо сильно изменилось, но это из-за болезни. Я клянусь, что не буду держать на вас зла за те пытки которые я перенес, только позвольте мне выйти отсюда! Я ничего не расскажу Орвину.

Шэд посмотрел на него с какой-то смесью снисхождения и сочувствия.

— Это жалко. Стоит ли унижаться ради далекого призрака свободы?.. Ты ведь все-таки человек, имей гордость хотя бы сохранять человеческое достоинство, не пытаясь прикрыться чужими именами. Видать, ты совсем потерял ум... Младший шэл Крэйн из Аддиона погиб много Эно назад на охоте, тебе следовало бы получше знать того, кем собираешься прикинуться. Надеюсь, ты не собираешься предстать теперь в роли Орвина?.. В любом случае будь осторожен — еще немного и я прикажу основательно счистить с тебя шкуру кнутами — когда отвратительный урод пытается прикинуться высокородным родственником самого шэда, это вполне можно считать оскорблением, а Алдион — наш добрый сосед и нам ни к чему взаимные недоразумения.

— Я Крэйн, шэл Алдион, — тихо сказал Крзйн, с ужасом ощущая, что сам в эту секунду не верит сказанному. — Я действительно...

— Замолчи. Типпин!

— Ради Ушедших! — Крэйн приник искалеченным лицом к прутьям, словно пытаясь пролезть между ними в последней отчаянной попытке. — Пожалуйста! Я никому не скажу! Я шэ...

Рукоять эскерта врезалась ему в челюсть, размазывая мир в тусклое звенящее серое пятно. Оглушенный, он намертво вцепился пальцами в прутья и заработал еще два удара, отбросивших его на добрых три локтя от решетки. Багой замер в углу, остальные уроды испуганно молчали, чтобы не навлечь на себя ярость хозяина.

— Ублюдки... — хрипел Крэйн разбитыми губами, выталкивая из себя густые сладко-соленые сгустки. — Чтоб вы сдохли, вы... Убью.

Шэд Трис устало покачал головой и сделал жест своим дружинникам продолжать движение.

Когда Урт достиг зенита, к Крэйну подполз Багой.

— Эй, ты... — прошептал он, убедившись, что остальные спят в своих клетках. — Слушай.

— Уйди, — безразлично бросил Крэйн. Клочок его бывшего плаща, вздувшийся бурой кровью, по-прежнему был зажат в руке, взгляд устремлен в никуда.

— Ты это... Действительно, что ль?

— Не важно.

— Слушай сюда. — Безщекий уродец ухватил неожиданно крепкой рукой его за предплечье. — Хоть ты и безбожный урод, каких свет не видывал, а знаешь, я тебе верю.

— В самом деле? — печально усмехнулся Крэйн. — Веришь, что я, оборванец и страшилище, действительно погибший на охоте шэл Алдион?

— Да, пусть мои глаза высыпятся при жизни, ежли лгу. Есть в тебе что-то... Не знаю. Поверил я тебе. Мне люди часто лгали, я ложь распознаю, как привкус олма в тайро. Когда лгут, знаешь, глаза такие мягонькие, с водой... И голос такой же. А у тебя другое, ты сильно говорил, правильно. Может, ты и не шэл, а дурак круглый, которому что-то втемяшилось, но ты не врал, это уж мне поверь.

— А что, если и шэл?

— Ну, это уж как поглядеть... — Старик хитро прищурился, голос его стал тише и медленнее. — Тут всякое может быть. Ежли ты шэл, то чего ж ты тут трешься, а не сладкие туэ в тор-склете грызешь? И мордой такой страшный?

— Я уже говорил — болезнь. Я не умер на охоте, карки убили лишь мою дружину и хеггов. А я сам, раненый, дошел до Триса и... и вот.

— А дома тебя, часом, головы не лишат?

— Нет. Ты к чему все это?

— А к тому... Подумалось мне тут, а что, если мы с тобой вдруг в Алдионе окажемся, а? Ты ведь старого приятеля не забудешь, верно? Наверняка пристроишь его к хорошему делу, склет выделишь... А то и над дружиной поставишь?

— Ты хитер, Багой. Но ты прав, если мы с тобой окажемся дома, ты сможешь рассчитывать на столько сер, сколько сможешь унести на своем старом горбу. Только вот на ворожея ты не похож.

— А мне ворожейство и не потребно. Ты лучше скажи — жизнь без опаски дашь? Не выделят меня посыльники Триса, ежли я в Алдионе поселюсь?

— Не выделят, — твердо сказал Крэйн. — У тебя будет и безопасность, и жилище. И деньги.

— Вот как, стало быть. Ну тогда, думается мне, можно и решеточку на прочность-то испытать. После стольких Эно под землей охота и свежего воздуха дыхнуть, на небо посмотреть. Верно ты давеча говорил — гордость иметь надобно, а помирать здесь — то скверная смерть, не человеческая.

Крэйн слишком устал, чтобы радоваться.

— Двоих будет мало, — просто сказал он. — Только до дверей из тор-склета и добежим. А дружина? А стража на улицах?

— Люди у тебя будут, — пообещал Багой, в волнении потирая пятерней отсутствующую щеку. — Сколько тебе надо?

— Хотя бы десяток. А лучше — три.

— Три не будет. Не пойдут. А десяток с привеском сделать можно.

— Как? Ты действительно думаешь, что уговоришь соседей? Это невозможно.

— Эт смотря как уговаривать... — хитро усмехнулся тот. — Ежли умеючи... Людей я тебе достану. Только вот для чего?

— Отвлекать стражу. Я считал шаги из коридора. Здесь один стражник, судя по всему, без касса. Вероятно, с кейром или стисом. Наверху должно быть больше — когда меня несли, я заметил у входа в подземелье еще двух и на выходе трех. Если пойдем вдвоем — нам столько не перебить. А вот пустить вперед толпу, чтоб со следа сбить — это можно. Мы пойдем в середине, укроемся за спинами, а как пойдет лов — прыгнем в тень и по тихим улицам уйдем...

— Не дурно. Головитых ребят тут не много, а на кого надо — над тем я связь имею. Людей наберу. Только вот дальше, что думаешь делать? Ну как выберемся из тор-склета и...

— Надо пересидеть облаву. Нас будут искать, это точно, вероятно, и дружинники тоже. Шэд не оставит такого без наказания. Пересидим десяток или два Эно в тайном месте и будем выбираться из города. У меня и место есть...

— С местом проще, — перебил его Багой. — Я знаю про такое место, что тебе и не снилось. Про Дикий Ров слышал?

Крэйну доводилось слышать об этом в бытность загонщиком, но он не имел представления, что скрывается за этим туманным названием — собеседники при упоминании их теряли охоту болтать языками, а Крэйн никогда не стремился завести с ними беседу. Единственное, что он знал, — Дикий Ров был таинственным и глухим местом, вероятно, сборищем грязной швали.