Урод

— Это ужасно.

— Я рад, что мы с тобой единодушны в этом. Ведь ты, конечно же, не делал ничего такого, Крэйн?

— Твои шпионы должны были рассказать тебе с подробностями, что я делал вчера. Ведь они за это получают хлеб?

— Погибший оружейник был хорошим мастером, — не обратив внимания на резкость, продолжил Орвин. — Арсеналу Алдион нанесен серьезный ущерб. С его смертью нам труднее будет вооружать дружину, а его цех вряд ли захочет иметь дело с родом Алдион.

— Он оскорбил память Кирана.

— Никто этого не слышал. Только ты.

— Этого недостаточно?..

— Этого достаточно с излишком. — Орвин вздрогнул, словно ему стоило значительного усилия удержать себя в руках. Голос его не изменился, все такой же глухой, размеренный и холодный. Не голос, а крепкое ледяное щупальце, оплетающее грудь. Уверенное, затягивающееся все сильнее. — Похождения шэла Алдион известны всем. Каждый тайлеб-ха в гнилом шалхе знает шэла Алдион, если в Урт шэл выходит из тор-склета, за ним всегда остается след, по которому его можно безошибочно найти. Но вчера этот след привел не туда, куда надо.

— Ради Ушедших, хватит иносказаний, Орвин. — Крэйн поморщился. — Ты хочешь сказать мне что-то о ворожее?

— Ты убил его, — четко и раздельно сказал сводный брат. — Убил во время какого-то черного ритуала, и теперь даже Ушедшие не знают, к чему это приведет. Жрецы осмотрели склет. Они сказали — ворожба. Никто из них не может сказать, какого рода, но там несомненно творилось нечто скверное.

— Значит, он действительно ворожил против рода Алдион. Я думал услышать благодарность.

— И ты убил его не сразу. Витору пришлось доделывать начатое.

Перед глазами возникло лицо Витора — растерянное, багровое в отсвете чадящих факелов, с растерянно распахнутыми глазами. Тихое бульканье. Скрип дерева. Блеклые картины вчерашнего дня обрели цвет и запах, затанцевали вокруг. Горький затхлый запах варева из котла, отвратительные лица черни, заглядывающие в проемы. В глазах — сладострастное ожидание, бешенство и жажда крови. Темная прогнившая комната с коростой осыпающейся глины на стенах...

— Я виноват в том, что не справился одним ударом? — Крэйн изгнал отвратительные картины из сознания и снова стал видеть Орвина. Немного поддавшись вперед, тор-шэл пристально смотрел ему в глаза и от этого взгляда хотелось закрыться рукой.

— Ты виноват в том, что ты есть. Позор и чудовище рода Алдион, шэл Крэйн...

— Орвин, я думаю не...

Орвин бросил взгляд на Риаен, и она замолчала, опустив голову. На лице у нее были страдание и отвращение. Она этого не хотела — отчетливо понял Крэйн. С самого начал это было лишь его идеей. Это он меня вызвал.

— Не будь столь уверен в словах, мой тор-шэл, они могут подвести. И эскерт годен не только на то, чтобы сшибать головы старым ворожеям.

Риаен испуганно взглянула на него. Орвин оставался внешне полностью спокоен. Не потому, что рассчитывал на дружину, она была далеко, а потому что был тор-шэлом и не знал, что такое страх. Он всегда был достойным правителем.

— Не стоит мне угрожать, Крэйн. Я не приму вызов от убийцы безоружных и стариков.

Крэйн стиснул зубы и попытался унять ненависть, бившую внутри горячим клокочущим ключом. Он представил себе, как тяжелая крепкая рукоять эскерта удобно ложится в ладонь, послушное лезвие превращается в размытую коричневую полосу и... Нет, нельзя. Это все Риаен. Нельзя. Надо успокоиться. Хотя бы из-за нее.

— Ты отвратителен, Крэйн. Ты уродливее и бездушнее любого хегга. В тебе нет ничего человеческого и ты давно утратил право именовать себя членом рода Алдион. Ты злобен и неуправляем, единственное, с чем ты можешь иметь дело — с фасхом, женщинами и эскертом. Без этого ты — ничто, потому что больше ты ничего не умеешь и ничему не способен научиться. Скопище ывара, неспособное ни думать, ни чувствовать. Гниль Разъела тебя изнутри, Крэйн, она в тебе...

— Все! — Риаен подняла руку, и Орвин замолчал, часто дыша. Щеки его заметно порозовели. — Ты сказал то, что хотел, теперь буду говорить я.

— Я слушаю, моя шаббэл. — Крэйн сам удивился, до чего спокойно звучит его голос.

— Мы думали, что можно сделать. — Ее лицо, кажущееся рыхлым и мятым от глубоких морщин, затвердело, глаза смотрели уверенно и непреклонно. — Тебе нельзя оставаться в Алдионе. В этом городе ты зашел слишком далеко. Я боюсь за тебя, и я боюсь за жизнь людей, но не могу сберечь и то и другое. В тебе слишком много злости, Крэйн. Она скопилась в тебе и ищет выхода. И чаще всего она его находит. Мы не прогоняем тебя, ты всегда будешь моим сыном и шэлом Алдион, но ты должен понимать, что иначе я сделать не могу. Каждый должен нести ответ за свои дела. Ты должен понять... Тебе лучше покинуть город. Не навсегда. На какое-то время. Пусть люди забудут тебя, забудут, что в мире вообще существует Крэйн. Дай им спокойствие. И мне.

— Жить в шалхе за стеной Алдиона? — Крэйн заставил себя дышать ровно и смотреть точно перед собой. — Полагаю, прибежище тайлеб-ха будет для меня подходящим местом?

— Не надо так говорить. Ты останешься шэлом, как и был. Перед тобой открыты другие города. Трис, Себер, может быть, Нердан... Дорога вытянет из тебя злость, она даст тебе знания и опыт. Орвин выдаст тебе деньги, ты поедешь в сопровождении дружины. Возможно, у тебя будет возможность послужить во благо роду Алдион — нам нужен надежный посол на севере, а ты достаточно умен и решителен для этого. Это будет началом новому Крэйну, сыну Кирана...

— Меня выгоняют.

— Нет. Я лишь показываю тебе путь, решение всегда останется за тобой.

— Я могу не согласиться.

Орвин отвернулся и издал короткий смешок.

— Я шаббэл, Крэйн.

— Знаю. Я способен отвечать за свои поступки.

Риаен печально покачал головой.

— Это было раньше. Сейчас ты другой. Не знаю, что сделало тебя таким, я помню тебя еще ребенком, поверь мне — чем дальше ты будешь от Алдиона, тем легче будет мне. Ты стал причиной слишком многих бед и, пока не поздно, лучше избежать следующих за ними. А они будут, я это чувствую. Их будет много. Поезжай. Если хочешь — возьми с собой Лине. Уверена, она не будет против.

— Тебя не интересует, против ли я?

— Сейчас — нет. Я делаю то, что должна. И не думай на Орвина, он здесь ни при чем. Я упустила то время, когда могла помочь тебе иначе, и сейчас я не вижу другого выхода. Не вижу... Ради тени Кирана, не держи на нас зла.

— Значит, ворожей был лишь поводом?

— Ворожей был последней каплей, — ответил за мать Орвин. — Ты не выдержал, опять сорвался. И вновь за тобой остался след из фасха и крови. Ты думаешь, что я тебя ненавижу. Это не так. Но я не хочу видеть тебя в городе, ради города и ради тебя самого. Езжай куда хочешь, с кем угодно и бери что пожелаешь, но оставь Алдион хотя бы на шесть десятков Эно. Возможно, Ушедшие будут милостивы к нам и о тебе действительно забудут. Хотя, воистину, забыть тебя будет нелегко.

— Я понял вас, — медленно кивнул Крэйн, переводя взгляд то на шаббэл, то на Орвина. — Алдион хочет забыть меня? Что ж, я готов оказать ему такую услугу. Это не такая уж и большая цена.

— Ты зол... — тихо сказала Риаен. — Но я надеюсь, что ты понял меня или поймешь позже. По крайней мере я в это верю.

— Я покину Алдион. Через... шесть Эно. С дружиной. Это мое слово, и я надеюсь, у вас не останется мысли о том, что вы меня вынудили. Вы понимаете меня, но и я понимаю вас.

Орвин кивнул. Он сидел неподвижно, прикрыв глаза, было видно, что он спокоен и собран.

— Я заберу с собой дружину и шесть хеггов. Мне потребуются запасы в дорогу и три тысячи сер.

— Ты получишь это.

— Вы не станете говорить ни Лату, ни кому-либо еще, куда я отправился и когда буду.

— Это твоя воля, Крэйн. Так и будет. У тебя есть еще условия?

— Нет. Шесть хеггов и три тысячи сер. — Он усмехнулся. — Не такая уж и большая цена за чудовище, верно?

— Верно, — согласился Орвин. — Я заплатил бы и больше. Куда ты отправишься?

— Еще не знаю. Возможно, в Себер. Слышал, там варят замечательный фасх, а женщины красивы и смелы.

Риаен не смутилась, как рассчитывал Крэйн, лишь нахмурилась, и он на мгновение пожалел о своих словах.

— Это твоя воля, — повторил Орвин. — Пусть Ушедшие приглядывают за тобой.

— Спасибо. — Младший шэл коротко поклонился сводному брату. — Я постараюсь, чтобы им не стало скучно зато время, пока я буду в отъезде.

Повернувшись, он быстро вышел из покоев шаббэл, и деревянная дверь за ним бесшумно затворилась. Риаен вздохнула, но в этом вздохе не было облегчения. Орвин покачал головой.

— Как я и говорил. Гниль внутри. Она не даст ему покоя. Я всегда удивлялся, почему Ушедшие не разрешили ему быть снаружи таким же уродливым, как и внутри? Воистину это было бы неприятнейшее зрелище...

— Замолчи.

Орвин покорно замолчал. Поднявшись как можно тише, он вышел в боковую дверь, оставив мать одну.

Риаен, жена покойного шэда Кирана, шаббэл Алдион, плакала, и сейчас ей не требовались свидетели.

ГЛАВА 3

ВНУТРИ И СНАРУЖИ. АЛДИОН

— Мой шэл желает принять трапезу?

Крэйн поднял голову. Оказывается, он зашел в обеденный зал. Пожилая служанка, не смея поднять на него глаза, поклонилась. Ушедшие, неужели она уже знает? Нет, понял он с облегчением, просто боится. Обычная робость прислуги. Риаен и Орвин не станут распространять новость раньше, чем это будет необходимо. Наверняка об отъезде шэла станет известно лишь в последний момент. И конечно же, это будет представлено как желание самого Крэйна. Интересно, как отреагирует Лат?

Он прислушался к себе и почти ничего не уловил. Ни ненависти, ни беспокойства. Лишь какая-то рыхлая тягучая наполненность, настолько невнятная и пустая, что даже непонятно было, к чему ее отнести. Словно изнутри он был набит холодной сыпучей землей, мертвой и тяжелой. Это ощущение не было неприятным, поскольку не оставляло места для того, что принято называть приятным или неприятным, но доставляло неудобство.

Ссылка? Что ж, это не самый плохой вариант. Подальше от Алдиона, от этих узких смердящих улиц, поросших травой, от этих сумрачных одинаковых лиц, похожих друг на друга словно морды насекомых, от вязкого затхлого воздуха, который пропитал каждое бревно склетов и каждую крошку земли.

Решено, Себер.

Служанка по-прежнему стояла перед ним, не поднимая головы. И ее блеклое серое лицо, запечатанное навеки унижением, вызвало в нем отвращение.

— Подай еду. Я буду есть.

— Сейчас, мой шэл.

Она торопливо вышла, оставив его одного. В зале царил полумрак, тут не было окон, как в покоях Риаен, лишь ряд потускневших, поставленных еще вчера вигов, озарял его мягким зеленоватым светом. Крэйн сел за стол, опершись локтями о крепкое старое дерево. Есть не хотелось, хотелось темноты и свежего ветра. Глухие стены давили на него, как чьи-то огромные ладони, он задыхался. Позвать Лата?.. Нет, ни к чему. Он справится и сам. Минутная слабость.

Служанка вернулась, бесшумно поставила перед ним несколько тарелок с аккуратно нарезанными плодами туэ, ноздрей коснулся сухой пряный запах старости, пыльный и тяжелый. Словно чувствуя его настроение, она быстро вышла. Крэйн машинально взял один плод и бросил в рот. Зубы двигались механически, перетирая терпкую сочную мякоть, ощущение холодной земли внутри не исчезало. Он чувствовал, надо что-то сделать, должно найтись то действие, совершив которое, он придет в себя, вздохнет свежий воздух, и мучительно пытался понять какое. Но ответа не было, мысли глухо бились о твердую оболочку черепа и упорно не хотели выстраиваться ровными четкими рядами. Хотя именно этого сейчас не хватало. Он чувствовал себя избитым, дряхлым и вялым. Остаток хмеля? Разговор с Орвином?

Служанка поставила на стол кувшин с легким фасхом и несколько круглых хлебцев. Но не ушла, а опять замерла, опустив голову, словно ждала каких-то слов. Или, наоборот, хотела что-то сказать.

— Что?

— Мой шэл, разрешите... — Она не к месту коротко поклонилась. — Жрец у ворот. Странствующий.

— Черноголовый? Что ему надо?

— Он просит пропитания, мой шэл, — высказав, что требовалось, служанка явно испытала облегчение. — Пришел издалека, просит милостыню.

— Жрец... — Крэйн покрутил в пальцах туэ, казавшийся в свете вигов твердым и несъедобным. — Давно они не наведывались в тор-склет. Значит, попрошайка? Собирает милостыню?

Она кивнула.

— Еще не старый, но лицо хорошее. Разрешите, я прикажу вынести ему немного снеди... Совсем немного. Он, наверное, ужасно голоден.

— Нет.

— Нет? — Она приняла его отказ без удивления. — Прогнать его?

— Прогонять не стоит. Приведи его сюда.

— С-сюда?

— Да. В зале достаточно места, чтобы поместился еще один человек. Пусть зайдет. Скажи, что я приглашаю его разделить трапезу вместе со мной. Думаю, он не откажется. Если действительно голоден.

— Я передам, — сказала она медленно и вышла. Кажется, она даже не пыталась скрыть удивления.

Крэйн прицелился и метнул туэ в ближайшего вига. Он промахнулся на какой-то палец, светящийся жучок лишь вздрогнул. Жрец Ушедших? Наверное, это будет интересно. Крэйн никогда не разговаривал с черноголовыми, считая их жалкими фанатиками и глупцами, упивающимися своей собственной беспомощностью. А сейчас — что? Любопытство? Желание с кем-то поговорить? Нет, нет... Что-то другое. Просто заинтересованность, понял он с облегчением от того, что сумел хоть раз разобраться в собственных мыслях, интересно поглядеть на жреца в родовом тор-склете Алдион, а не посреди улицы. Как он отреагирует? И что будет говорить? Неужели попытается привести его, Крэйка, к вере? Впрочем, вряд ли, даже если он пришел из далеких мест, одного дня ему хватило бы, чтобы услышать о младшем шэле. Конечно, чернь многое переврет или преувеличит, но впечатление у него уже должно было сложиться. Не струсит ли он сесть за один стол с чудовищем? Надо посмотреть. Как только черноголовый станет надоедать, ничего не стоит кликнуть Армада и приказать ему выкинуть побирушку из тор-склета. Возможно, предварительно сломав ему руку или ногу. Лестницы внутри такие крутые, ничего не стоит упасть и повредиться. Крэйн решил, что не станет загадывать наперед — пусть пойдет как пойдет. Возможно, жрец Ушедших — не самый плохой собеседник, кто знает? По крайней мере один раз поговорить с ним должно быть интересно.

Жрец появился очень быстро, не иначе бежал по лестнице, когда служанка передала ему слова шэла. Но когда он заговорил, голос у него был не запыхавшийся, а дыхание ровное.

— Во имя Ушедших, да будет долог твой век, мой шэл.

Крзйн неторопливо повернул голову к вошедшему. Он ожидал увидеть худого изможденного аскезой и дорогой человека, безвольного и хлипкого, как тряпичная кукла. Кожа у жрецов почти всегда была тонкой и пожелтевшей, следствие многочасовых изнуряющих молитв, жестоких обетов и странствий, а взгляд — безразличным и мутным. Жрецов в Алдионе всегда было много и Крэйн привык видеть их фигуры в бесформенных рясах на улице — молчаливые бесшумные тени, вяло бредущие неизвестно куда, потерянные и кажущиеся неосязаемыми, как отражение в спокойно стоящей воде. Каждый раз, встречая на улице черноголового, у него возникало ощущение, что тот настолько бесплотен, что сквозь него можно пройти и даже этого не заметить. Потерянные куски жизни, безразличные ко всему и кажущиеся сухой человеческой оболочкой, жрецы уже не вызывали страха у людей. Скорее — брезгливое сочувствие. Но милостыню им до сих пор бросали обильно — не из жалости, просто чтобы ускользнуть от тяжелого мертвого взгляда.

Человек, вошедший в зал, медленно поклонился, и в свете вигов стало видно, что, несмотря на пыльную рясу и татуировку на лбу, выдающую принадлежность гостя к жрецам Ушедших, кожа у него обычного цвета, хоть и довольно грязна, а глаза смотрят суетливо и подобострастно. Роста он был небольшого, однако не имел признаков худобы, свойственной жрецам, даже сквозь грубую потертую ткань ясно обозначался небольшой живот, выпирающий из тонкокостного субтильного тела, как набухающая почка из древесной ветви. Тело из-за этой странной полноты казалось неуклюжим и местами разбухшим — особенно выделялось лицо. Широкое и мясистое, обтянутое плотной лоснящейся кожей, оно выглядело детским и наивным, хотя выпуклые толстые щеки в сочетании с быстрыми темными глазами придавали ему плутоватый вид. Снять с него рясу да вывести татуировку — получился бы молодой помощник повара или подмастерье портного, подумалось Крэйну, если он рассчитывает на милостыню в Алдионе, не много же ему перепадет... Народ любит убожество, лучше всего выманивает деньги жалкое и беззащитное уродство. Потому что деньги — это просто способ откупиться от чужой беды, искусственная граница, пролегающая между просящим и подающим. У этого парня слишком цветущий вид.

Жрец действительно был молод — прежде всего это было видно по живому любопытному взгляду, тщетно пытающемуся скрыться под обычной жреческой маской беспристрастной скованности. Оказавшись внутри тор-склета, он оглядывался, стараясь в то же время казаться неподвижным как дерево, до этого ни один член рода явно не оказывал ему внимания.

Крэйн коротко кивнул, отвечая на поклон.

— Твой тоже, жрец. У тебя есть имя?

— Меня зовут Витерон, — поспешно сказал жрец, потом постарался придать своему голосу сухость. — Меня нарекли так при вступлении в сан жреца.

Это имя явно не шло ему, решил Крэйн, Витерон должен быть твердым, этакая холодная острая хищность, жесткий крепкий взгляд, осанка. А это — мешок с зерном, расплывшийся и суетливый. Надувается от гордости, словно именно его заслуга в том, что его удостоил посещения сам шэл Алдион.

Нет, это имя определенно ему не идет. Ему бы быть каким-нибудь Аватом, Вереном или, на худой конец, Тибельтом.

— Садись, Витерон. — Он покатал острое угловатое имя на языке. — Надеюсь, ты не откажешься принять вместе со мной трапезу.

— Ваше благородство не знает границ... — Витерон суетливо поклонился еще раз и устроил свое неуклюжее бочковатое тело на стуле по другую сторону стола. Приблизившись к Крэйну, он заметно смутился, хотя и старался по-прежнему казаться невозмутимым и скованным.

— Ешь. — Крэйн подал ему пример, подцепив еще один туэ и бросив его в рот. Служанка, стараясь передвигаться бесшумно, поставила на стол несколько блюд с пряными лепешками, мясом шууя и кувшин с фасхом.

Витерон несмело взял лепешку, разломил короткими твердыми пальцами и аккуратно положил в рот. Большие щеки неторопливо задвигались, как кузнечный мех, ел он осторожно и не спеша.

— Ты, должно быть, голоден.

— Истинно так, — пробормотал Витерон, смахивая с толстых губ крошки. — Я прошел много городов на пути в Алдион. Путь был далеким, мой шэл.

— Из каких краев ты идешь?

— Из Нердана, мой шэл.

— Ты просишь милостыню?

— Да, мой шэл. Мне требуется пропитание, чтобы иметь силы. Долгий путь отнимает много сил, а тело мое пока еще слишком слабо.

— Действительно... — Крэйн налил фасха в две кружки, одну подтолкнул к жрецу. — Что ж, давай выпьем за твою дорогу, Витерон. Полагаю, в Алдионе она не закончится.

— Истинно так, мой шэл. — Витерон поднял кружку и, запрокинув немного голову, влил в себя добрую треть. Видно, хороший фасх не так часто перепадал ему во время странствий — на лице его появилось удовольствие, глаза немного прищурились. Татуировка на лбу жреца была знакомой. Частое переплетение толстых и тонких угольно-черных линий, больше похожих на шипы какого-то растения, она больше походила на ощетинившуюся остриями ловушку, а не на узор, но в то же время Крэйн не мог не признать, что рисунок был красив, да и выполнила его умелая рука. На добродушное полное лицо Витерона татуировка накладывала строгий отпечаток, из-за которого лоб не был столь гладким и маслянистым, как у людей его комплекции, даже щеки казались чуть меньше. Говорили, жрецы делают татуировки кровью хегга, в несколько десятков приемов, а боль, испытываемая при этом вновь посвященным, столь высока, что многие, так и не вытерпев ее, умирают прямо во время ритуала. Что ж, лицо Витерона явно не носило следов чрезмерных страданий. С другой стороны, самозванцем он явно не был — в его поведении чувствовалась какая-то тонкая внутренняя скованность, как у всех жрецов, невидимая подкожная строгость. Да и не рискнул бы ни один самозванец посещать Алдион, где его тут же вывели бы на чистую воду, тем более — принимать приглашение самого шэла.

Служанка прошла вдоль стены, снимая старых вигов. Новых она доставала из специальной корзины и, быстро оборвав лапки, с хрустом вставляла в крепления. Вига едва слышно скрипели, но, лишенные лап, могли лишь беспомощно шевелить усами. Свет стал гораздо ярче, словно в зале взошло небольшое зеленое Эно. Крэйн крутил в пальцах кусок мяса, то касаясь им верхней губы, то откладывая на стол. Аппетит пропал, есть не хотелось. В какое-то мгновение, прикрыв глаза, он увидел зал со стороны — длинный стол, залитый зеленым светом, две фигуры, склонившиеся над блюдами, одна оплывшая и суетливая, другая — настороженная и жесткая, как замерший хегг. Сам себе он показался в это мгновение отвратительно старым и серым, каким-то дряхлым на фоне Витерона.

— Так, значит, ты жрец... — пробормотал Крэйн, не зная, что еще сказать.

Смотреть на занятого снедью жреца было интересно, очень уж не шла к строгой татуировке Ушедших и старой рясе поспешность чревоугодника, с которой Витерон брался за еду, но пауза становилась долгой.

— Да, мой шэл. — Витерон отхлебнул еще фасха, почтительно опустив глаза. — Я хожу от города к городу, прославляя Ушедших.

— Ушедших? — Крэйн разорвал кусок мяса пополам, но есть не стал, отбросил в сторону. — В Алдионе много людей знают учение Ушедших, жрец Витерон. Но мне оно безразлично. Я не чту Ушедших. Это не делает меня грешником в твоих глазах?

— Вы великодушны и добры, мой шэл.

— Так я грешник?

— Мой шэл, вы происходите из старого и славного рода Алдион и...

— Только прошу, без старых легенд, годных лишь для черни. — Крэйн поднял руку в предупреждающем жесте. — Ты даже не представляешь, сколько легенд и сказаний может услышать каждый, выросший в тор-склете. Поверь, они утомляют. А историю про возникновение рода Алдион я слышал не один десяток раз.

— Это основа нашего учения, — несмело возразил жрец. — Их дыхание, вложенное в человеческое тело. Я верю, что божественное начало лежит в славном роде Алдион...

— Я уже сказал — забудь об этом. Мысль о том, что ты произошел от богов, льстит самолюбию лет до десяти, после этот вздор вызывает только отвращение. Витерон, я недостаточно глуп, чтоб верить в подобного рода легенды, я сам из рода Алдион и прекрасно понимаю, кем и для чего они создавались. Но я не верю в Ушедших.

— Понимаете ли, — Витерон кашлянул, прочищая горло, — в глазах Ушедших не чтящий их не отличается от того, кто возносит им молитвы. Ведь они покинули наш мир много, много Эно назад, еще до того, как благородный род Алдион возник на земле. Оттуда, где сейчас находятся Ушедшие, им невидимы ни наши помыслы, ни наши дела.

— Разумеется, они же Ушедшие, — улыбнулся Крэйн. — И как далеко они сейчас находятся?

— Этого никому не дано знать. Единственное, что известно точно, — они потеряли связь с нашим миром и никогда больше не вернутся.

— Так зачем же им молиться?

— Мы просим их проявить милость, мой шэл.

— Но ты же сам говоришь, что они покинули наш мир навсегда!

— Навсегда, мой шэл, — подтвердил Витерон, поглаживая кружку и глядя куда-то в сторону. — Молитва — это не только воздаяние, это также путь искупления греха. Мы пытаемся снять с нашего мира тот грех, из-за которого Ушедшие сочли нас недостойными. Возможно, наши молитвы не достигают их, но наша святая обязанность — призывать их. Так заведено. Даже покинув нас, они могут явить нам свою милость.

— Какую же?

— Они могут послать в этот мир нового бога. Которому будет по силам восстановить порядок, царивший здесь когда-то.

— Ты кажешься неглупым, жрец Витерон, — заметил Крэйн. — Но это, надо думать, лишь видимость. Ты действительно считаешь, что до ухода богов наш мир был лучше? Так мыслит чернь. Только потому, что чернь всегда недовольна своим положением, она мечтает о тех временах, когда ей будет житься лучше, но, поскольку они никогда не настанут, довольствуется сказками о том, как хорошо ей жилось в прошлом. Мне неприятно слышать, что жрецы разделяют мнение черни.

Он намеренно добавил в голос ледяную строгость, Витерон застыл от страха, пальцы, тянувшиеся к блюду, замерли.

— Мой шэл, несомненно, разбирается в этом лучше своего покорного слуги, — зачастил он. — Прошу простить меня, если мой недостойный язык подвел меня. Я лишь хотел сказать, что сами люди, населявшие наш мир во времена правления Ушедших, были более наделены добродетелью, чем те, которые обитают в нем сейчас. Несомненно, славный род Алдион — то немногое, что осталось от былого, чернь же во все времена оставалась чернью.

— Значит, в те времена не было убийств? В те времена не плодоносил тайлеб и фасх не туманил мозг? Верить в изначальную благость человека — это слабость, мой дорогой Витерон, это удел тех, кто, не будучи в силах проявить добродетель самостоятельно, пытается спрятаться за добродетелью толпы. Убийца, приговоренный к погружению в ывар-тэс, всегда будет считать, что изначально, едва появившись на свет Эно, он был безгрешен, лишь независящие от него причины виноваты в том, что ему пришлось взять в руки стис.

— Убийства были всегда, любое зло неизбежно. Но в те времена, когда ныне ушедшие боги смотрели за нами, добродетель имела совсем другую цену, нежели сейчас. В наше время проявление добродетели считается слабостью...

— И это так. — Крэйн хлопнул ладонью по столу. — Мне по душе нрав того времени, в котором я живу, он по крайней мере не спрятан за ложью. Да, добродетель — это слабость. Это всегда проявление слабости человека, попытка вымолить у судьбы или богов дары за то, что он совершал либо не совершал. Но с богами не торгуются, Витерон.

— Однако не каждое доброе дело содержит в своей основе желание получить благо за него, — нерешительно возразил жрец. — Некоторым людям свойственно совершать благо бескорыстно, не ожидая милости богов, мой шэл. Такова их природа.

— Эти люди слепы, но не думаю, что мне жаль их. Они лишь следуют однажды принятым принципам, их действия безотчетны, как действия диких животных. Они творят добро — что ж, это их выбор. Однако всю жизнь они будут зажаты между добром и злом, как между двумя стенами, которые невозможно сломать. Их сила творить добро — это сила оставаться без выхода, навсегда запереть себя в лабиринте греха и добродетели. Сильный человек не станет творить добро, поскольку это не в его природе, однако он не станет творить и зло. Сильный человек живет вне добра и зла, он сам определяет, что для него является добром, а что — злом. Согласись, в такой ситуации сами эти слова теряют смысл, это дает ему свободу делать то, что необходимо, вместо того, чтобы следовать каким-то абсурдным древним представлениям и традициям.

— Мой шэл великолепно разбирается в философии...

— Твой шэл сидит перед тобой, — оборвал Крэйн. — Обращайся к нему.

— Простите, шэл. Я лишь хотел сказать, что ваши суждения необычайно ясны и разумны, однако я, как жрец Ушедших, не могу разделить их в полной мере, — пробормотал Витерон. — Я считаю, что любой человек, рожденный под светом Эно или Урта, должен следовать добру и поступать так, как велят заветы богов. Боги покинули наш мир из-за того, что люди перестали видеть различия, посчитали себя выше богов, дали себе право самостоятельно судить о том, что есть благо и что есть зло. Боги наказали нас, они покинули мир, и теперь все мы обречены бесконечно блуждать в потемках, потеряв свет. Мы молимся им, чтобы искупить вину за это, и таим надежду, что рано или поздно в нашем мире родятся новые боги, которые вновь дадут нам надежду и поведут за собой.

— Ты считаешь, что они дадут новое добро? Оно будет отличаться от прежнего?

— Они лишь обозначат его, укажут направление, мой шэл. Этого будет достаточно для того, чтобы мы отринули грех, в котором живем.

— Ты глуп.

— Мой шэл как всегда прав, — с готовностью согласился Вптерон. — Я недостоин судить о таких вещах. Я пытаюсь это делать лишь в меру своих сил и веры.

— Веры в то, что миром должно править добро? — Крэйн сделал глоток из чаши, чтобы промочить горло. Сегодня фасх не радовал его. — Это суждение карка, а не человека. Вера всегда слепа, она не терпит сомнений. Карки живут стаями и верят своему вожаку, у человека же есть разум, который позволяет ему делать свои суждения. Но ответь мне, если Ушедшие столь стремились к добродетели, почему же они покинули нас, увидев, что добродетель в этом мире уже потеряла цену? Если они отвернулись от нас, значит, надежды уже нет. Не потому ли они освободили свое место, что убедились — нет разницы между грехом и добродетелью, как пусты сами понятия добра и зла? Может, поэтому они и предоставили нас самим себе, что рассудили — добро и зло не два полюса огромного шара, как принято считать, а лишь крохотные частицы внутри каждого из нас?

Витерон заглянул в пустую кружку, несмело наполнил ее на два пальца из кувшина. Если хмель и действовал на него, то это было незаметно, разве что щеки немного порозовели. Сидел он по-прежнему ровно, спрятав под столешницей набухший живот и скрестив на груди руки, словно демонстрируя смирение и покорность шэлу. «Обрадовался возможности набить брюхо, а теперь трусит, — думал Крэйн, поглядывая на жреца. — Теперь-то его пробрало, сообразил, что пустыми словами об Ушедших не отделаешься. Теперь, наверное, проклинает свою доверчивость и коварного шэла, заманившего его в ловушку».

— На все воля Ушедших, — наконец изрек Витерон. — Они сотворили этот мир, и они дали нам знание о том, что есть добро. Сколь мы рождены по их воле, нам остается только следовать ей во всем.

— То есть подчиняться.

— Мой шэл как всегда прав.