Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)

      В суммe я с братом вeсили под 200 кило, и соотвeтственно этому наши силовые номера производили фурор. Было здeсь и подниманiе всяких доморощенных тяжестей, и "разбиванiе камней на грудях", и "адская мельница", и "мост смерти" и прочiе эффекты, вполнe достаточные для того, чтобы с избытком удовлетворить не очень изысканныя требованiя хохлов.
      Если удавалось -- провоцировали на выступленiе какого-нибудь мeстнаго силача, который обычно срамился, не зная спецiальных трюков. Послe этого мы устраивали схватку "на первенство мiра по борьбe", с соотвeтствующими "макаронами" и "грозным ревом разъяренных противников". При хороших сборах мы угощали зрителей на дессерт дополнительным блюдом -- схваткой по боксу в самодeльных перчатках из брезента, как рашпилем рвавших кожу при случайных ударах по лицу (вeдь вы, читатель, надeюсь, не думаете, что мы всерьез массировали лица друг другу!).
      Послe всего этого скамейки убирались, гармонист зажаривал залихватскiе танцы, и веселый топот украинских чоботов долгое время сотрясал зал.
      Словом, нами были довольны, а так как плату за вход мы брали не только деньгами, но и, главным образом, натурой -- маслом, мукой, яйцами, крупой, то обычно весь зал был переполнен.
      Послe таких выступленiй мы тащили домой по мeшку продовольствiя, а бывали даже дни, когда из мeшка грустно крякали утки или густи и пронзительно протестовала против насилiя "поросячья личность"... Такая живность была коллективной платой за посeщенiе какой-нибудь семьей нашего "грандiознаго вечера смeха и силы с участiем знаменитых братов-атлетов"...
      Жена моего брата, Тамара, педагог с высшим образованiем, подвергнув соотвeтствующему "марксистскому анализу экономическую конъюнктуру мeстнаго рынка", раздобыла рецепт простого мыла, варила его и с большим успeхом торговала им на базарe...
      Частенько я с братом, босые и запыленные, в костюмах, "чуть-чуть" отличавшихся от салонных фраков, возвращаясь из своих походов, проходили со своими 95 мeшками по пыльной площади базара, гдe Тамара, разложив свое мыло на скамеечкe, бодро торговалась с хохлушками, вымeнивая свое производство на всякую снeдь.
      -- Так це-ж воно не мыло, а якая-сь замазка! -- недовeрчиво говорили бабы, щупая мыло.
      -- Мыло, Боже-ж ты мiй! -- скрывая улыбку, говорили мы, подходя. -- А у селах-то вeдь нeт ни кусочка. Подождите, гражданочка, вот мы через часик зайдем -- все у вас заберем. Завтра на село поeдем -- там с руками оторвут...
      Испугав хохлушек угрозой забрать все мыло, мы уходили домой, а Тамара с сынишкой успeшно распродовала остатки товара.
      Мораль рабов
      Ярко помнится мнe один позднiй осеннiй вечер в нашем маленьком домикe. Слабый огонек коптилочки тускло освeщает нашу бeдную комнатку. Маленькая желeзная печурка догорает, и вспыхивающiе в ней послeднiе блики пламени освeщают блeдную мордочку больного племянника.
      Мальчик серьезно болен, а холод уже начинает вползать в комнату.
      Нужен горячiй чай, нужно тепло, а топлива нeт...
      -- Юрчик, мальчик, -- нeжно говорит Тамара. -- Дай, я тебя своим платком прикрою...
      -- Все равно, мама, мнe холодно, -- звучит слабый голосок Юрочки. -Вот, если бы печечку получше зажечь...
      Измученное лицо матери оборачивается ко мнe.
      -- Что-ж дeлать, Боба? Неужели же больной мальчик так и будет мерзнуть? Давай хоть скамью эту стопим: все равно...
      -- Постой, Мутик. Скамьи хватит только на час. Это не выход.
      -- Боже мой! И Ваня уeхал!.. Денег нeт... -- в голосe ея слышны слезы. -- Ну, как это мы, трое взрослых людей, не можем заработать, чтобы ребенку хоть тепло было?.. Неужели воровать дрова идти?.. 96
      -- Ничего, мамочка, -- шепчет Юра. -- Я закроюсь получше, может быть, и теплeй будет. Ты не огорчайся, Мутти. Это я нечаянно попросил печечку. И так обойдется. Ничего...
      Тамара обнимает лежащаго в постели мальчика и беззвучно плачет.
      Я сжал зубы и вышел во двор. Осеннiй вeтер рвался в темнотe и шумeл голыми вeтвями деревьев. Подавленная ярость кипeла у меня на душe.
      Неужели милый мальчуган может погибнуть только от того, что никакое душевное материнское тепло не замeнит ему горячаго чаю и согрeтой комнаты. Неужели нормально то, что мы, трое взрослых людей, не можем обезпечить больному мальчику -- даже не книг, не игрушек, не забав, а просто тепла в комнатe?...
      Я вышел на улицу. Там, на углу недавно был поставлен большой деревянный щит для наклеиванiя совeтских плакатов. С переполненным злобой сердцем я нажал плечом на щит. Дерево треснуло, и я понес домой охапку топлива.
      Через полчаса ярко пылавшая печка освeщала оживившуюся мордочку мальчика и радостное лицо Тамары.
      Но на душe у меня было тревожно. Первое сознательное воровство жгло мою совeсть. Но это острое ощущенiе заглушалось другими мощными голосами, звучавшими в глубинe души.
      "Ты прав, старина, -- мягко говорил один голос. -- Неужели бы твоя совeсть была спокойна, если бы мать больного ребенка с а м а пошла на улицу ломать доски? Ты поступил так, как и должен был поступить. Успокойся. Ты украл не у ближняго своего, а у тeх, кто создал это трагическое положенiе"...
      "Что-ж, так и терпeть? -- яростно прерывал другой голос. -- Вас всeх ограбили и продолжают грабить для фанатических опытов, для мiровой революцiи, а ты должен молчать, терпeть и бeдствовать? Что-ж -- бросить жизнь родного мальчика под ноги неумeлой, жестокой и чуждой тебe власти, заставляющей взрослых культурных энергичных людей сидeть голодными в нетопленной комнатe? Власть грабит тебя. Если хочешь 97 остаться живым -оторви кусок этого награбленнаго обратно"...
      Уже много лeт позже я, внимательно присматриваясь к окружающему, отмeтил, что такое отношенiе к совeтскому государству и его собственности имeлось вездe и среди всeх слоев населенiя.
      "Совeтская власть -- это не мы, -- казалось, говорили всe. -- Это -чуждая нам сила, которая не признает никаких законов в отношенiи нас. Почему же мы должны быть связанными моральными тормозами в отношенiи к этой безжалостно гнетущей нас силe?"...
      Жизнь совeтская
      Тяжелой была зима 1922 года! Неурожай, террор, реквизицiи, паралич транспорта -- все это несло с собой все обостряющiйся голод.
      Одесса, жившая морем и портом, представляла собой пустынный вымирающiй город. Вмeсто электричества, дома освeщались жестяночками с фитильками-коптилочками, дававшими копоть за 10 свeчей, а свeтившими в четверть свeчи. Воды не хватало. Водонапорная станцiя, расположенная в 40 километрах от города, на Днeстрe, не работала. И, переселившись в большой город, мы носили воду ведрами за нeсколько километров из колодцев. Об умыванiи и не мечтали: не хватало воды для питья. Топлива почти не было. В каждой комнаткe стояло изобрeтенiе эпохи "военнаго коммунизма" -- жестяная печурка, называвшаяся "временкой" или почему-то "румынкой", -- которую топили случайными матерiалами, начиная от собственной мебели и кончая сосeдними заборами...
      Изумительные старые парки были вырублены, а дворцы Фонтанов на берегу моря -- разобраны на топливо... Голод сжимал все сильнeе свои страшныя объятiя. Все самое слабое -- старики, дeти и больные -- вымирали всюду. Но смерть уже не пугала. Нервы притупились. Часто по утрам на улицах приходилось проходить мимо скрюченных фигур, неподвижно лежавших у стeн домов. Голод и холод прекратили их страданiя... 98
      Рука помощи с того свeта
      Но и в этих ужасающих условiях жизни скаутская семья продолжала собираться и работать. В городe было 3 русских отряда и один еврейскiй -"Маккаби".
      Много милых, хотя и голодных, походов, вечеров и праздников провел я среди ребят, отдыхая там от напряженной жизненной борьбы и заряжаясь, как аккумулятор, бодростью и жизнерадостностью неунывающих молодых сердец.
      Однажды, придя поздно вечером домой, послe утомительной 12 часовой работы на авто-заводe (гдe я разбирал автомобильныя кладбища) с пайком -- 1 килограмм чернаго хлeба на всю семью (это считалось самым первоклассным снабженiем!), я не успeл еще снять своего грязнаго плаща, как ко мнe подбeжал маленькiй племянник.
      -- Дядя Боба, тебe тут записочку какую-то принесли!
      -- Тащи ее сюда, великан (он теперь на полголовы выше меня!).
      Мальчуган весело сбeгал в сосeднюю комнатку и торжественно принес мнe листок бумаги.
      "Б. Л.! -- стояло в ней. -- Вас очень искал какой-то грек Скiапуло, видимо, иностранец, мнe ребята об этом передали. Этот грек просил вас зайти к нему по срочному дeлу в Гранд-Отель".
      В Гранд-Отелe меня ждало чудо -- грек-коммерсант привез из Константинополя письмо от О. И. Пантюхова и дар одесским скаутам от константинопольских -- 6 мeшков муки...
      В мрачной завeсe, отдeлявшей нас от остального мiра, на миг прiоткрылась небольшая трещина. И в эту трещинку проник привeт и помощь далеких друзей...
      Мука была распредeлена быстро и справедливо. Были собраны всe скауты, и мы, взрослые, дали им самим возможность опредeлять наиболeе нуждающихся.
      Сколько мелких, но безконечно трогательных сцен разыгралось при этом честном ребячьем распредeленiи! Как горячо отстаивали скауты право какого-нибудь сироты на полученiе большей порцiи муки! Какой-нибудь малыш, 99 сам постоянно полуголодный, горячо доказывал, что его товарищ по патрулю вот уже нeсколько дней, как почти ничего не eл...
      Как радостно было видeть, как в мeшечках, наволочках, корзинках или ящиках, с сiяющими лицами понесли скауты драгоцeнную муку к себe домой...
      Люди -- звeри
      Нашлись люди с волчьими сердцами и каменной совeстью, которые подняли руку на одного нашего мальчика, отняв у него пуд муки, полученный им из отряда...
      Тяжела была жизнь семьи Аркаши. Его отец, красноармеец, погиб в гражданскую войну. Мать, преждевременно состарившаяся и больная, была вынуждена заняться трудной и грязной работой -- собирала кости и тряпки для бумажных фабрик...
      Аркаша хорошо учился и горячо был привязан к своему отряду. Его тяжелое положенiе было извeстно всeм, и он получил муку в первую очередь.
      -- Уж как мы рады-то с Аркашей были, когда он принес домой мeшок муки! -- разсказывала потом бeдная старушка. -- Вот, дай Бог здоровья и счастья добрым людям!.. Не забыли вeдь, как мы тут мучаемся. Помогли... Ну, напекли вечерком мы с ним коржиков и поужинали. Вeрите, -- за много, много мeсяцев в первый раз сыты были... А утром раненько, Аркаша еще спал, ушла я на работу. А потом... Боже мой!.. -- дальше она не могла говорить, и слезы градом начинали катиться из ея глаз.
      Днем мальчика нашли на кровати полумертвым. Может быть, он кричал. Может быть, боролся за свой драгоцeнный мeшок муки. Кто скажет?
      Нeсколько ударов желeзной палки проломили ему голову, и капли крови брызнули высоко на бeлую стeну...
      Больше мeсяца боролся в больницe молодой организм Аркаши со смертью. Всe ждали, что, может быть, он придет в себя и назовет убiйц. Но он так и умер без сознанiя, унося с собой в могилу имена людей-звeрей.
      -- Скажите, пожалуйста, -- удивленно спрашивал 100 меня старик-врач, -ч т о ` -- у этого Аркаши много родных, или что? Каждый день регулярно заходят мальчики и дeвочки, справляются о здоровьи, интересуются -- не нужно ли чего... Нeсколько раз, -- растроганно улыбаясь, добавил он, -- даже хлeба и молока откуда-то приносили... А сами-то, видно, тоже из бeдняков. Откуда у него столько друзей?
      Послeднее прости
      Бeдный деревянный гроб, покрытый желтым скаутским флагом... Могильная яма уже ждет... Со всeх сторон высятся наши знамена. Почти 200 человeк собралось отдать послeднiй долг погибшему маленькому брату...
      Знамена склоняются к гробу... Глубокiй старик священник с серебристо-сeдой бородой, раньше удивленно оглядывавшiй стройные ряды патрулей, видя их сосредоточенныя печальныя лица, с особенным чувством произносит послeднiя слова панихиды. Тихо звучат слова церковных пeснопeнiй...
      Глухо в подавленном молчанiи стукают о гробовую крышку первые комки земли... Каждый скаут, медленно проходя мимо могилы, наклоняется и бросает горсть земли в открытую яму.
      Идут и идут патрули и отряды... Кажется, что стоящим с лопатами рабочим и не придется досыпать земли на свeжую могилу...
      Послeдними уходили мы, старшiе.
      -- Погодите минуточку, -- тихо говоритъ, останавливая насъ, священникъ. -- Мнe хочется сказать вамъ два слова... Много видалъ я на своемъ вeку... Много и горя у могильных холмов, но, знаете, этих минут я никогда не забуду. Пусть Господь Бог ниспошлет вам счастья и успeха в вашей работe с дeтьми...
      Мы всe склоняемся под благословляющей рукой старика.
      Печаль, которая спаивает
      В штаб-квартирe слободки Романовки собрались всe отряды. Не слышно обычнаго смeха и шума: мы только 101 что проводили в послeднiй путь нашего брата и впечатлeнiями от похорон полны души всeх.
      Вот все замолкло, и в тишинe звучат торжественные и рыдающiе звуки нашей скаутской похоронной пeсни:
      "Мы тебя хоронили душистой весной",
      -- тихо запeвают тоненькiе печальные голоса дeвочек...
      "Распускалась сирень и цвeли тополя"...
      Пeсня не крeпнет и не гремит. Так же тихо, мягко и задумчиво поет хор:
      "Из-за дальних крестов, из-за кружев вeтвей
      Вeтерок доносил пeснопeнiй слова,
      Вмeстe с запахом пряным родимых полей.
      Чуть шептались цвeты, да дремала трава"...
      Льются знакомые звуки, и у каждаго в памяти проходит картина послeдняго прощанiя с милым Аркашей... И кажется, что веселая рожица безвременно погибшаго по-прежнему среди нас, и удар по нашей семьe был только сном... А пeсня все льется...
      Пройдут года и десятилeтiя, но звуки этой пeсни всегда будут связаны с воспоминанiями об этих торжественно печальных минутах.
      Пeсня растет, ширится, крeпнет. Чистые звонкiе голоса дeвочек уже начинают тонуть в низких сильных звуках мужских молодых голосов, и в этой крeпнущей мощи пeсни слышится опять просыпающаяся послe минут печали бодрость, вeра в себя и нашу молодую семью...
      "...На зеленом кладбищe нашел ты покой...
      Да, ты можешь сказать -- "я всегда был готов!"
      Спи же, милый наш скаут, спи, наш брат дорого`й"...
      Предательскiя слезинки ползут по щекам. Сейчас у всeх нас -- одно сердце, опечаленное прошедшей картиной похорон и просвeтленное чувством общаго горя. 102
      <>
      Инженеры душ
      Первыя столкновенiя
      -- Прямо обидно думать, что нас оттуда выгонят, как какой-то вредный элемент, -- с сердитым выраженiем лица говорил Владимiр Иванович, начальник отряда в желeзнодорожном поселкe... -- Вeдь, вы подумайте, Борис Лукьяныч, прiют этот почти совсeм разваливался. Персонал поуходил, имущество было разворовано, почти всe ребята разбeжались кто куда... Это было год тому назад, когда мы приняли, так сказать, "шефство" над этим прiютом...
      -- А работы-то прiюту, вeроятно, было по горло?
      -- Ну еще бы. Голод, да "высокополезная дeятельность" ВЧК так и подсыпали сирот. А тут еще с сeвера, гдe еще голоднeе, да с Волги, гдe говорят уже людоeдство пошло, масса безпризорников нахлынуло... Ну, мы и взялись помогать прiюту. Распредeлили шефство патрулей, скаутмасторов, и работа, знаете, как-то наладилась.
      -- А чeм вы с ними занимались?
      -- Да выдумывали, что могли -- и походы, и экскурсiи, и игры, и занятiя. Читки постоянныя устраивали, неграмотность ликвидировали, вечера, пьески ставили, праздники, состязанiя... Мало ли что?
      -- А знаете что? -- оживленно добавил Владимiр Иванович, довольным жестом оглаживая свою бороду. -- Ей Богу, там много хороших ребят оказалось. А нeкоторые -- так прямо молодцы. Один, вы помните, черный такой, на цыганенка похож, так он прямо героем себя показал: на пожарe ребенка из огня вытащил.
      -- Помню. Этот, со скаутской медалью? Лeт 14?
      -- Да, да. Как раз пожар был, два дома горeло. Мы успeли собрать почти весь отряд, хоть и ночь была -- система экстренных сборов у нас образцовая. И помогали там, чeм можем. Ну, там, знаете, цeпью публику сдерживали, вещи охраняли, воду качали -- в общем, работа извeстная: вездe, гдe нужно, помочь. Так этот чертенок, -- с радостной и гордой улыбкой продолжал учитель, 103 -- в самый горящiй дом пролeз, и ребенка оттуда вытащил. Обгорeл, бeдняга, здорово, но зато какое торжество было, когда Митькe медаль за спасенiе погибающих давали!..
      -- Ну, хорошо, Владимiр Иваныч. А почему теперь-то ваше положенiе ухудшилось?
      -- Да, вот, Райком Комсомола хочет нас выставить из прiюта.
      -- Чего это он?
      -- Да, вот, видите, "вредное влiянiе" выискал. Как-то на днях он своего политрука туда послал. Ну, видно, тот паренек оказался неопытный и давай говорить о том, что де, совeтская власть, мол, своя, родная, заботится и болeет, де, нуждами дeтей, ну и так далeе, как на митингe, гдe никто, конечно, пикнуть не смeет. Ну, тут скандал и вышел. Ребята в прiютe, знаете сами народ отчаянный: прошли, как говорят, огонь и воду и мeдныя трубы и чортовы зубы. Они-то уж видали больше, чeм кто-либо, что в странe надeлала "родная власть". Они-то больше всeх и пострадали... Им, безпризорникам-то что стeсняться! С них взятки -- гладки... Они и давай крыть политрука: а почему хлeба нeт, а почему голод, а почему одeваться не во что, а почему отцы поразстрeляны... Не обошлось дeло, конечно, и без крeпких слов. А уж будьте покойны, эти ребята ругаться умeют -- прямо артисты. Ну, тут с комсомольцем этим такое поднялось, что небу жарко стало. Парнишка едва ноги унес. Хотя из нас, к счастью, никто на докладe не был, но вeдь нужно же во всeх коммунистических неудачах находить "классоваго врага". А уж чего проще -- свалить весь скандал на скаутов. Как же "контр-революцiонное влiянiе"... И вот теперь Комсомол требует, чтобы никто из скаутов больше в прiютe не работал. Обидно -- прямо сказать нельзя. Ребята уже сроднились с этой работой. Все налажено, и результаты были хорошiе. А тут вот тебe и на!..
      Нескрываемое огорченiе было написано на добром лицe стараго учителя. 104
      Песчинка под колесами революцiи
      Большой старый дом, полуразрушенный и ободранный. Выбитыя стекла замeнены фанерой или просто заткнуты тряпками. За высоким забором шум, крики и смeх. Владимiр Иванович насторажавается.
      -- Что это там у них?
      Но в этот момент до нашего слуха доносится свисток, и лицо его проясняется.
      -- А... а. Вeрно, в баскет-бол играют.
      Мы проходим под воротами, над которыми висит покосившаяся вывeска: "Дeтскiй дом имени товарища Н. К. Крупской", и входим во двор.
      На широкой площадкe, дeйствительно, идет горячая игра. Несмотря на холодную погоду, ребята с азартом гоняются за прихотливо прыгающим на неровной почвe мячом.
      Русскiй мальчик, выброшенный на улицу вихрем революцiи.
      Около нас собирается кучка ребят с худенькими лицами, одeтых в самыя разноцвeтныя лохмотья.
      -- Как, Владимiр Ваныч -- в поход скоро пойдем?
      -- А к лeту лодка будет?
      -- А у нас двое новеньких -- сегодня как раз с осей сняли, да к нам...
      -- Ладно, ладно, молодцы, -- добродушно говорит 105 учитель. -Устроим, все устроим. А гдe Екатерина Петровна?
      -- Завeдующая? А она в складe. Сегодня платье пришло, так они там разбирают...
      -- Старое солдатское обмундированiе, -- важно объясняет один из мальчиков.
      -- Почем ты знаешь? -- обрывает его другой. -- А может, с разстрeлянных -- прямо с Чеки...
      -- Борис Лукьянович, я пойду пока потолкую с завeдующей, хотя по моему это и безнадежно. А вы пока здeсь на игру посмотрите. Вот, кстати, и Митя идет. Митя, вали сюда!
      Митя обернулся на зов и, узнав нас, весело подбeжал. Это был высокiй крeпкiй мальчик с некрасивым, но смeлым и открытым лицом. Густая шапка растрепанных черных волос покрывала его голову. На нем была одeта старая военная гимнастерка с разноцвeтными заплатками, полуистлeвшая от времени, и сeрые штаны с бахромой внизу.
      -- Здорово, Митя, -- ласково сказал учитель. -- Ну, как живешь? А гдe-ж твоя медаль?
      -- Как же! Буду я ее все время носить! -- серьезно отвeтил он. -- Еще потеряешь...
      -- Ну, а гдe-ж она?
      Мальчик замялся.
      -- Да я ее спрятал.
      -- Буде врать-то, Митька, -- с дружеской насмeшкой ввернул один из его товарищей. -- Что это ты, как красная дeвица, штучки строишь? Знаете, Владимiр Ваныч, он свою медаль-то в рубаху зашил.
      -- Ну, а тебe-то какое дeло, баба болтливая? -- заворчал на него Митька, чтобы скрыть свое смущенiе.
      Владимiр Иванович засмeялся.
      -- Ничего, Митя! А развe въ рубахe сохраннeе?
      -- А как же? Конечно! Медаль-то завсегда при мнe.
      -- А ночью? -- спросил я.
      -- Ночью? -- удивился вопросу Митька. -- Ну и ночью ясно, тоже. А как же иначе?
      -- Постой-ка. Рубашку-то ты снимаешь на ночь? -- объяснил я свой вопрос. 106
      -- Снимать? А спать-то в чем?
      -- А в бeльe?
      -- Эва, бeлье! -- невесело усмeхнулся Митька. -- Мы забыли, как оно, бeлье-то, выглядит, да с чeм его eдят... Мы вeдь, как елки: зимой и лeтом все одним цвeтом. У меня, кромe как одна эта рубаха -- ничего больше и нeт...
      Обыкновенная исторiя...
      Площадка гудeла криками и смeхом. Подзадориванiя и замeчанiя неслись со всeх сторон. Игра становилась все оживленнeе. Могучiй импульс игры владeл всeми: и участниками, и зрителями.
      Эти ребята, дни которых проходили в тюрьмах, на базарах, под заборами, в канализацiонных трубах, на улицах, под вагонами, в воровствe, картежной игрe, пьянствe -- всe эти ребята сбросили теперь личину своей преждевременной троттуарной зрeлости и превратились в смeющихся играющих дeтей...
      Я стоял с Митей у края площадки и с интересом смотрeл на его живое лицо, на котором тeнями смeнялись чувства зрителя -- одобренiе и насмeшка, восторг и досада...
      -- Слушай, Митя, -- спросил я. -- Как это ты попал сюда?
      Он не сразу понял вопрос и недоумeвающе посмотри на меня.
      -- Куда это?
      -- Да, вот, сюда, в дeтдом.
      -- Сюда-то? Да с тюрьмы, -- просто отвeтил он.
      -- Ну, а в тюрьму?
      -- В тюрьму? -- медленно переспросил мальчик, лицо его помрачнeло. -Длинно говорить. Да и вам зачeм? -- и его глаза пытливо заглянули в мои.
      Видимо, он прочел в них не одно любопытство, ибо болeе довeрчиво продолжал:
      -- Да что-ж -- дeло обычное... Папка-то у меня -- старый рабочiй, слесарь. Так с год назад его мобилизнули в деревню. Как это... ну, кампанiю какую-то, что ли, 107 проводить... Уж я и не знаю точно... Ну, а там как раз возстанiе было. Крестьяне взбунтовали, что-ли... Словом, видно, убили там его, папку-то моего. Пропал... -- Мальчик промолчал нeсколько секунд. -Жалко было. Хорошiй он был. Не бил никогда. Ладно жили... -- Ну, а послe житуха-то у нас совсeм плохая пошла. Мамка-то у меня больная, а братишка совсeм еще маленькiй... Хлeба не было. Перемогались мы сперва как-то, а потом совсeм застопорили. Ну, а я -- как старшiй дома был. Должон же я был что сдeлать? -- вопросительно сказал Митя, и что-то рeшительное и смeлое прозвучало в его голосe. -- Что-ж, так и подыхать мамкe, да Ванькe с голоду? Нeт уж! Ну, значит, и пошел я воровать... Что-ж было иначе дeлать?.. Да, вот, еще молодой был, не умeл. На первом же дeлe и засыпался...5 Привели меня в милицiю, пустили юшку6 с лица и в тюрьму. Мeсяца два сидeл я вмeстe с ворами. Они меня всему научили... Ну, думаю, вот, теперь выйду на волю -теперь уж Ванька, да матка не пропадут! Я их сумeю прокормить! Ученый уже... Выпустили меня, значит, из тюрьмы, да в дeтдом и загнали. Не этот, а там, у вокзала, другой... Как первая ночь, так я, ясно, и смылся. Из окна на крышу, да по водосточной трубe... Дeло плевое. Послe тюремной голодухи был я легкiй, как шкилет... Бeгу, я, значит, домой полным ходом, ног под собой не слышу, хочу скорeе мамку повидать. Подбeгаю к нашему домику, гляжу -- Боже-ж ты мой! -- а там окна досками забиты. Что такое? Я в дом -- дверь закрыта. Стучал, стучал -- никого. Я -- к сосeдям -- хорошiе люди были. А тe: давно говорят, Митенька, твоих-то на погост свезли... С голодухи померли...
      5 Попался.
      6 Кровь.
      Голос мальчика прервался, и его загорeлое лицо передернулось.
      -- А потом, что-ж разсказывать-то? -- тихо закончил он. -- Опять на улицу, да на воровство. Из тюрьмы в тюрьму. Оттуда в какой-нибудь дeтдом заберут. Убeжишь, конечно, засыпешься опять, и опять та же волынка начинается. Уж такая, значит, планида... 108
      -- А отсюда не убeжал?
      -- Хотeл было спервоначалу -- для нас вeдь это дeло привычное: удрать-то. Да, вот, Владим Ваныч со своими ребятами понравились мнe. Хорошiе, душевные люди. Да тут еще, вот, медаль эту заслужил на пожарe. Как-то теперь уж и не тянет на улицу...
      -- Ну, а если скауты уйдут из дeтдома?
      -- Уйдут? -- Глаза Мити с подозрeнiем поднялись на меня. -- С чего им уходить-то?
      -- Мало-ли что может случиться!
      Лицо мальчика вдруг вспыхнуло раздраженiем.
      -- А, может, тот хрeн комсомольскiй нажаловался? С него, сукина сына, это станется. Вишь, вздумал нас обхаживать! Наша власть, мол, родная, заботливая. Небось, -- злобно вырвалось у него, -- как моя мамка с голоду помирала, так никто не помог!.. А теперь -- "заботливая"... Как-же!.. Нeт уж... Если Владим Ваныч уйдет, то я и часу здeсь не пробуду. Чорт с ними... Но если я узнаю ч т о ` про этого комсомольца, да что это его дeло, -- с холодной угрозой сказал Митя, -- будет он у меня бeдненькiй... Я ему за все отплачу...
      Это вам не носорог!..
      Африканская Уганда
      Когда я вспоминаю прошедшiе годы и всe тe случаи и приключенiя, которыми судьба щедрой рукой расцвeтила мой жизненный путь, я невольно улыбаюсь. Вeдь -- описать их -- не повeрят. Скажут -- "это невeроятно. Это похоже на дешевый бульварный фантастическiй роман, из котораго выдернута романтика любовных сцен"...
      Ладно... Я понимаю это и не пытаюсь здeсь описывать всeх моих "совeтских приключенiй". Обстановка, в которой я жил всe эти годы, бывает раз в нeсколько столeтiй. И человeку, волей судеб избавленному от хаоса и бурь, лавиной кипящих в такую эпоху, никогда не понять возможности самых невeроятных ситуацiй.
      Если, Бог даст, мнe суждено сдeлаться... гм... гм ... 109 знаменитым писателем, бiографiя котораго будет интересовать мiр, -- тогда уж я опишу полностью, без сокращенiй, весь тот пестрый и неправдоподобный фильм, который промелькнул на моем жизненном экранe в эти незабываемые годы...
      Хорошо это было старому славному президенту Roosevelt'y описывать свои охотничьи приключенiя гдe-нибудь в дебрях тропической Африки, в Угандe. Одно удовольствiе, ей Богу!..
      Вот, летит это на него с опущенной, готовой для сокрушительнаго удара головой громадный носорог... Страшный момент! Сердце читателя замирает... Еще секунда и... Но в руках хладнокровнаго президента слоновый штуцер, провeренный и смертоносный... и... happy end. И голова носорога теперь улыбается (поскольку это вообще для носорога возможно) в залe Бeлаго Дома...
      Но даже если бы, паче чаянiя, этот end был бы unhappy, то (да простит мнe память большого человeка) смерть в диких джунглях от рога достойнаго противника, боровшагося на почти равных правах -- (сила и рог, против смeлости и пули) -- не так уж и обидна.
      Но погибнуть в подвалe ЧК от руки пьянаго палача, идти вниз по ступенькам с замирающим сердцем, ожидая послeдняго неслышнаго удара пули в затылок, умереть, не чувствуя вины, беззвeстно погибнуть на зарe жизни... Б-р-р-р... Это менeе поэтично и много хуже охоты на Угандe...
      Одесская Уганда
      Разскажу вам мимоходом, как выкручивался я (без штуцера), когда в Одессe глаз ЧК (голова носорога) был совсeм рядом.
      Как-то на работe по разборкe автомобильных кладбищ я стал замeчать какое-то необычное вниманiе к себe каких-то подозрительных людей. А такая внезапная любовь и дружба чужих людей в совeтской жизни всегда наводит на нeкоторыя непрiятныя размышленiя. 110 Даже и в тe годы у меня начало вырабатываться этакое чутье, "совeтскiй глаз и нюх", который позволяет безошибочно опредeлять в окружающем все, что пахнет приближенiем милаго рога -- сердечнаго дружка -- ЧК. И вот эта непрошенная любовь запахла чeм-то нехорошим...
      Нужно было, не ожидая удара, уйти в сторону, ибо ВЧК, как и носорог, в тe времена была свирeпа, но немного слeпа. Уйдя во`-время с ея дороги, можно было избeжать ея любви и гнeва...
      Словом, я рeшил немедленно бросить работу на заводe и стал искать себe новых пастбищ для прокормленiя.
      Восьмипудовый спаситель
      Как-то иду я по улицe и догоняю какую-то шкапообразную могучую фигуру, медленно шествующую среди кучки почтительно выпучивших глаза мальчуганов. "Словно линкор среди экскорта эсминцев", мелькнуло у меня шутливое сравненiе. Но вот шкаф повернул голову, и рыжiе топорчащiеся усы направились в мою сторону...
      -- Ба... Максимыч!..
      Дeйствительно, это был "сам" Иван Максимыч Поддубный, краса и гордость русскаго спорта, троекратный чемпiон мiра, страшный казак-борец, когда-то кумир парижской толпы...
      -- Иван Максимыч! Каким вeтром занесло вас сюда?
      -- А... а... Это ты, Борис? Здравствуй, здравствуй... Какими вeтрами спрашиваешь? Да этими проклятыми, совeтскими, что-б им ни дна, ни покрышки не было...
      Толстое лицо Максимыча было мрачно.
      -- Да что случилось, Иван Максимыч?
      -- Случилось, случилось, -- проворчал гигант. -- На улицу на старости лeт выкинули. Вот что случилось... Буржуя тоже нашли, врага... И домик, и клочек земли отобрали, сукины дeти... Сколько лeт деньгу копил. Вот, думаю, хоть старость-то спокойно проживу. Довольно старику по мiру eздить, лопатки гранить, ковры в цирках протирать... Да нeт, вишь... Буржуй, помeщик, кровопивец, враг трудового народу. Всяко обозвали... А хиба-ж я сам не хрестьянин, казак?.. "Катись, говорят, старый хрeн, к чортовой матери"... Ну, и выгнали... 111
      -- Ну, а здeсь в Одессe-то вы как очутились?
      -- Да, вот, думаю чемпiонат соорудить. Надо-ж чeм-то жить...
      -- Слушайте, Иван Максимыч, спаситель мой возьмите меня к себe в чемпiонат!