Кортни - В джунглях черной Африки

Пробираясь садами, женщина набивала карманы рюкзака спелыми плодами манго и бананами. Этому мелкому воровству она научилась у бамбути, считавших территории садов своими исконными землями, где они раньше охотились. А потому пигмеи уносили из деревень все, что, так сказать, плохо лежало. Однако просто стащить что-нибудь было не так весело, как надурить жителей деревни и заставить их с помощью разных уловок расстаться с какими-нибудь красивыми безделушками. Келли улыбнулась, вспомнив, как старый Сепу рассказывал племени о своих удачных приобретениях, возвращаясь из деревень в лес к бамбути.

А теперь вот и сама Келли уносила из садов столько, сколько могла, и, как и старого Сепу, совесть ее вовсе не мучила. В Лондоне одна только мысль о том, что она может что-то стащить в «Селфриджез»[20], привела бы ее в ужас, но, едва ступив в лес, она начинала вести себя подобно всем бамбути, ибо здесь царили законы выживания.

В последнем саду она увидела забор из веток с острыми шипами, дабы уберечь урожай от ночных набегов лесных обитателей. А по всему забору на равном расстоянии друг от друга возвышались деревянные столбы с разноцветными флажками и побрякушками – они призваны были отгонять лесных демонов и не позволять djinni приближаться к деревне. Каждый раз, наталкиваясь на эти глупые способы защиты, бамбути умирали со смеху, ибо все это лишний раз подтверждало, что жители деревень испытывали суеверный ужас перед лесом и что бамбути не зря старались всячески внушить им мысль о существовании злых духов.

Келли быстро отыскала в заборе небольшое отверстие и нырнула в дыру.

Прямо перед ней вздымались к небу гигантские деревья. Посмотрев наверх, Келли несколько секунд наблюдала за стайкой серых попугаев, с криком перелетавших с одного дерева на другое в тридцати метрах у нее над головой.

Непроходимые заросли зеленых растений преградили ей путь: там, куда сквозь крону проникали лучи солнца, вовсю поднимались мелкие деревца и густой кустарник, образуя подлесок. Острое зрение помогло Келли разглядеть среди этой чащобы тропу пигмеев, но даже она вынуждена была пригнуться, ибо ветки растений царапали ей лицо. Среднего роста бамбути, обычно сантиметров на тридцать ниже ее, своими мачете обрубали растения как раз у себя над головой. Свежесрезанные ветви не заметить невозможно, но, высыхая, ветки становились острыми, как пики, и надо было двигаться с чрезвычайной осторожностью, чтобы не выколоть себе глаза или не поранить лицо. И Келли ловко, как зверек, пробиралась по тропе. Сама того не сознавая, она научилась двигаться в лесу почти с той же легкостью, что и крошечные пигмеи.

Бамбути уничижительно называли wazungu всех пришельцев и чужаков в лесу. Но даже старый Сепу признавал, что Келли ступает по лесу, как настоящий человек, а не как белый wazungu.

Непроходимые заросли подлеска тянулись на протяжении какой-нибудь сотни метров, не больше, а потом вы внезапно попадали в зеленый сумрак настоящего тропического леса. Все равно что ступали внутрь какой-нибудь подводной пещеры, куда едва попадал свет и где все было волшебство и тайна.

Здесь, в глубине леса, солнечный свет, проникая сквозь густую крону, отражался от листьев деревьев, и казалось, что все воздушное пространство омыто зеленым. Воздух, влажный и теплый, пах прелой листвой. После зноя, пыли и безжалостно палящего солнца на дороге Келли почувствовала невероятное облегчение и вдохнула полной грудью, оглядываясь и щурясь, пока глаза ее не привыкли к удивительной зелени вокруг. Здесь, под деревьями, не было густых зарослей, только стволы-великаны тянулись высоко к небу, образуя своей кроной зеленую крышу, и верхушки деревьев тонули в зеленой тени, совсем теряясь из виду и странным образом напоминая Келли высоченные колонны в храме Карнака на берегах Нила.

Опавшие листья под ногами лежали невероятно толстым и мягким слоем. Келли почудилось даже, будто она ступает по настоящему персидскому ковру. Раздававшийся при каждом ее шаге шорох предупреждал лесных обитателей о ее приближении. Идти, не объявляя о своем присутствии, было бы весьма опрометчиво, ибо велика вероятность неприятной встречи с коварным красным буйволом или смертельно ядовитой гадюкой, незаметно свернувшейся кольцом на пестрых опавших листьях.

Келли двигалась легко и быстро. Прелая листва приятно шелестела под ногами, и только однажды Келли остановилась срезать палку, чтобы выкапывать ею сладкие корешки съедобных растений. Вытащив из рюкзака складной ножичек, она остругала конец палки и поспешила дальше.

Келли даже запела от радости. Запела песню, которой обучила ее жена Сепу, Памба. Лес был Богом; бамбути почитали его и пели ему гимны. Они почитали лес одновременно как Мать и как Отца, не веря ни в какую чепуху о разных гоблинах и злых духах, в чьем существовании они настойчиво убеждали чернокожих жителей деревень, рассказывая им об ужасах, творимых лесными демонами. Но втайне от души веселились над страхами этих глупцов. Для бамбути лес был живым божеством, могущим щедро раздавать свои дары, но способным и утаивать их, готовым выказывать свою милость, но также и жестоко карать нарушивших его законы, доставивших ему боль. За годы, прожитые в лесу, Келли научилась понимать восприятие бамбути и почти во всем соглашалась с ними. И сейчас, продвигаясь легко и радостно, она пела хвалебную песнь лесу.

В середине дня разразился ливень. Небо разверзлось, и тяжелые, словно мелкие камешки, капли, густо падали с неба, ударяя по кроне с такой силой и грохотом, что казалось, будто высоко над головой ревет горный поток. Стоит такому ливню обрушиться на голую землю, как мощные потоки воды смоют верхние слои почвы, оставив глубокие шрамы на поверхности. Равнины скрылись бы под водой, а с холмов неслись бы грязные реки, затопляя все вокруг и нанося непоправимый урон сельскому хозяйству.

В тропическом лесу ежедневные ливни обрушивались на мощную крону гигантских деревьев, и потоки дождя, растекаясь по ней, сбегали вниз по огромным стволам деревьев-великанов на толстый ковер из опавших листьев. Земля под ними, предотвращая потоп, постепенно впитывала воду. Реки и ручьи в тропическом лесу оставались чистыми и прозрачными.

Келли стащила с себя хлопчатобумажную рубашку и спрятала в водонепроницаемый карман рюкзака, чтобы не промочить ее. Лямки теперь врежутся в голую кожу и станут натирать ее, а потому она обмотала лоб специальной повязкой и закрепила ремни рюкзака на голове, освободив себе руки и плечи, как это постоянно делали женщины-пигмеи. Она продолжала путь, не заботясь больше о том, чтобы прятаться от теплого, как парное молоко, дождя, омывавшего ее.

Келли, обнаженная по пояс, бежала в коротеньких шортах и парусиновых кроссовках. В лесу естественным считалось иметь минимальное количество одежды на теле, а не наоборот. Бамбути, например, носили одни набедренные повязки из волокон мягкой и тонкой коры.

Первые бельгийские миссионеры, столкнувшись с бамбути, страшно возмутились тем, что пигмеи ходят голышом, и тотчас отправили посланцев в Брюссель за женскими платьями, пиджаками и миткалевыми брюками – все детских размеров, – в которые они и заставили нарядиться несчастных пигмеев. Из-за влажности и высокой температуры одежда пигмеев тоже была постоянно влажной, что мгновенно отразилось на их здоровье. Пигмеи стали болеть воспалением легких и другими респираторными заболеваниями.

После бесчисленных ограничений городской жизни Келли чувствовала себя счастливой и довольной. Она с радостью подставляла под струи дождя полуобнаженное тело, и ее омытая водой, чистая, гладкая кожа словно светилась, впитывая в себя благоухание этого волшебного зеленого мира.

Маленькая тугая грудь Келли ритмично колыхалась от бега, а продвигалась она очень быстро, срывая по пути съедобные плоды и побеги. Иногда она приостанавливалась, чтобы наклониться над круглыми шапочками грибов с яркими оранжевыми сердцевинками. Эти считались самыми вкусными из тех тридцати с лишним разновидностей съедобных грибов, что произрастали в лесу. Впрочем, росло и более пятидесяти видов несъедобных, вплоть до смертельно ядовитых. Ужасная смерть наступала через несколько часов, если человек съедал даже крошечный кусочек такого гриба.

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался, и только с листьев все еще капала вода.

На стволе красного дерева Келли заметила вьющуюся лозу. Несколькими ударами палки она легко выкопала из промокшей листвы чистые белые корешки. Сладкие, как сахарный тростник, они вкусно хрустели на зубах. Кроме того, эти корешки содержали множество питательных веществ, и очень скоро Келли почувствовала заметный прилив энергии.

Однако, по мере того как день клонился к закату, зеленые тени под ногами постепенно сгущались. Пора выбирать место для ночлега. Но сооружать хижину на одну ночь ей не хотелось: пещерка между корнями какого-нибудь дерева-великана вполне подошла бы в качестве укрытия.

Внезапно в каких-нибудь трех метрах впереди нее словно что-то разорвалось, как будто лопнула шина и из нее со свистом выходит воздух. Этот звук был страшнее рева разъяренного буйвола или злобного похрюкивания огромного черного кабана. Келли, высоко подпрыгнув, невольно отскочила назад и опустилась на землю чуть ли не в метре от того места, где раздался этот ужасающий свист.

У нее дрожали руки, когда, сорвав повязку со лба, она полезла в один из карманов рюкзака и вытащила оттуда рогатку.

Именно из-за этой рогатки бамбути прозвали Келли Маленьким Стрелком из лука. Они беззаботно посмеивались над ней, но даже старый Сепу не сумел научиться стрелять из рогатки так, как это делала Келли, хотя она долго и терпеливо возилась с ним.

В конце концов Сепу бросил это занятие, самоуверенно заявив, что единственное оружие настоящего охотника – лук и стрелы, а эта штука годится только для малышей. И Келли получила свое прозвище Маленький Стрелок – Кара-Ки.

Быстрым и точным движением Келли закрепила скобу на запястье и растянула крепкий и эластичный медицинский жгут чуть не до самого уха. Ядрами ей служили мелкие стальные шарики.

На земле впереди нее что-то шевельнулось. Весьма смахивало на обычную кучу разноцветных опавших листьев, но потом превратилось в яркий афганский ковер. Краски этого «ковра» как будто подглядели в лесу: он переливался всеми цветами радуги от оттенков золотистого и оранжевого до мягких тонов лилового. И по всему этому разноцветью разбросали сверкавшие, словно бриллианты, белые звезды, перемежая их черными мазками, от которых рябило в глазах.

Но то, что издали казалось бесформенной разноцветной массой, в действительности было гигантским телом змеи, свернувшейся кольцами толщиной с ногу Келли. Защитный окрас пресмыкающегося сбивал с толку любого потенциального врага. Гадюка габун, за исключением мамбы, считалась самой ядовитой змеей Африки.

Из центра пирамиды, изогнувшись, поднялась треугольная голова, словно наконечник стрелы, готовый вот-вот слететь с натянутой тетивы. На этой приплюснутой голове, неподвижно застывшей в воздухе, сверкали, как драгоценные кристаллы топаза, два выпученных глаза, темные зрачки которых сфокусировались сейчас на Келли. По размеру голова гадюки превосходила кулаки женщины, сложенные вместе. Черный бархатный язык высовывался изо рта, растянутого в холодной ухмылке.

В считанные доли секунды Келли прицелилась и выстрелила. Серебряный, словно капля ртути, шарик со свистом разрезал наполненный зеленым воздух и ударил тварь в голову с такой силой, что череп пресмыкающегося раскололся, как орех. Из ноздрей гадюки брызнули темные струи крови, и ее страшная голова откинулась назад.

Гадюка зашипела, ее огромное тело задергалось в предсмертных судорогах. Пестрые кольца то разворачивались, то судорожно скручивались и снова распрямлялись, обнажая бледный живот, изрезанный поперечными складками.

Келли осторожно обошла умирающую гадюку, держа наготове заостренную палку. И как только разбитая голова высунулась из-под колец, Келли ринулась вперед и пришпилила ее своей пикой к земле. Навалившись на палку всем своим телом, Келли зубами раскрыла складной нож и одним ударом отсекла голову судорожно извивавшейся твари.

Бросив обезглавленное, все еще рефлекторно дергавшееся тело змеи, Келли огляделась вокруг, подыскивая место для ночлега. Под корнями одного из гигантских деревьев она увидела яму, похожую на маленькую пещеру.

Порывшись в кармане рюкзака, Келли достала оттуда зажигалку, и уже через несколько минут рядом с ее пещеркой весело разгорелся маленький костер. Затем Келли вернулась к телу гадюки. Оно весило не меньше десяти килограммов, но в таком количестве мяса Келли не нуждалась. К тому же мертвую змею уже облепили большие красные муравьи серави, очень любившие подобную пищу, – в лесу ничего долго не залеживалось.

Келли вырезала большой кусок мяса из середины, сбросила с него муравьев и умелыми движениями содрала кожу. Отделив от кости филейные части чистого белого мяса, Келли разложила их на зеленых веточках, укрепленных над тлевшими углями. Затем подбросила в костер немного душистых листьев одного из здешних кустов, и пахучий дым окутал готовящуюся пищу. На другую зеленую веточку Келли насадила шапочки грибов с оранжевой сердцевиной и также укрепила ее над углями.

Изысканный привкус плесени у грибов оказался еще сильнее, чем у черных трюфелей, а змеиное мясо напоминало одновременно омара и нежнейшего цыпленка. После всех дневных передряг аппетит у Келли разыгрался не на шутку, и она с величайшим наслаждением поедала восхитительное блюдо и утоляла жажду водой из прозрачного ручья, журчавшего поблизости.

Ночью она проснулась от громкого посапывания и чавканья. Ей даже не надо было смотреть, кто наделал столько шуму, – она и так знала. Ее разбудил огромный лесной хряк, вес которого превышал иногда два центнера. Эти кабаны, самые крупные среди всех сохранившихся на планете, встречались теперь крайне редко. Если их потревожить, они становились столь же опасны, что и львы. Однако Келли могла не бояться, прислушиваясь, как кабан пожирает остатки гадюки. Покончив с едой, хряк, посапывая, обошел крошечную стоянку, но Келли подбросила в костер несколько свежих прутиков, они вспыхнули ярким пламенем, и животное, громко похрюкивая, тут же скрылось в лесу.

Поутру Келли с удовольствием вымылась в прозрачном ручье, затем расчесала свои длинные волосы и еще влажными заплела в толстую косу, свисавшую чуть ли не до талии.

Доев остатки змеиного мяса с грибами, Келли пустилась в путь. Она обходилась без компаса, ориентируясь в основном по грибным наростам на стволах деревьев и по муравейникам красных муравьев серави. И те и другие всегда размещались на южной стороне стволов. Кроме того, Келли запоминала, в каком направлении текут ручьи, попадавшиеся ей на пути.

В полдень она наконец пересекла знакомую тропу. Теперь она повернула на юго-запад, а еще через час Келли увидела мост через широкий ручей, вернее огромный ствол старого дерева, который упал поперек водного потока.

Однажды Сепу сказал ей, что этот мост находится там «с начала времени», то есть ровно столько, сколько помнил сам Сепу. Дело в том, что время и числа пигмеи воспринимали весьма расплывчато и абстрактно, а считали так: один, два, три, много. Отсчет времени вели по фазам луны, ибо в тропическом лесу дожди выпадали постоянно, независимо от времени года, и температура не менялась чуть ли не круглый год. В полнолуние бамбути перебирались с одной стоянки на другую и таким образом никогда не задерживались долго на одном месте. Потому-то дичь в покинутых ими местах не уменьшалась, как не уменьшалось и количество диких фруктов на плодовых деревьях. И реки и ручейки, не отравленные никакими отбросами, оставались прозрачными и чистыми.

Ствол упавшего через ручей дерева отполировали поколения пигмеев, их крошечные босые ноги, и сейчас Келли очень тщательно его осмотрела, отыскивая свежие следы засохшей грязи. Ничего не заметив, Келли разочарованно вздохнула и поспешила к стоянке, где все-таки надеялась застать бамбути. Но и там их не оказалось. Хорошо хоть пигмеи ушли именно с этого места.

Искать бамбути можно было в разных направлениях и местах, и их теперешняя стоянка могла оказаться в сотне километров отсюда в самом сердце огромной территории, которую клан Сепу считал своей.

Но пытаться определить, какое направление они выбрали, было бы пустой тратой времени. Келли знала, что все решения племени принимались обычно в самую последнюю минуту и, как правило, после жаркого спора, в котором на равных принимали участие все бамбути. Келли улыбнулась, представив, как разрешился этот спор. Ей не единожды приходилось наблюдать подобные сцены, и каждый раз какая-нибудь из женщин – не обязательно самая старшая, – которой надоедало слушать глупые доводы мужчин и терпеть их упрямство, вдруг подхватывала с земли свой узел и прикрепляла его к повязке на голове. А затем, наклонившись немного вперед, чтобы сохранять равновесие, трусцой пускалась по выбранной наугад тропе. Все остальные, ворча, отправлялись следом, растягиваясь в длинную цепочку.

У бамбути не было никаких вождей и никаких других предводителей. Любой взрослый мужчина или женщина имели равное право голоса и влияния в племени. Только по части того, где и в каких местах расставлять охотничьи сети, молодежь племени полагалась на опыт старых охотников, но и в этом случае молодые с полным правом высказывали свое мнение.

Оглядев покинутую стоянку, Келли развеселилась, увидев вещи бамбути. Тут были деревянный пестик и ступа, чтобы толочь маниоку, отличная стальная мотыга, выпотрошенный транзисторный приемник и масса других предметов – словом, все, что бамбути тащили в разное время из придорожных деревушек. Хотя Келли знала наверняка, что бамбути, пожалуй единственных на земле людей, предметы быта, в сущности, вообще не волновали. Стянув какую-нибудь вещицу и получив от этого удовольствие, бамбути быстро теряли к ней интерес.

– Нести тяжело, – объясняли они Келли, когда она интересовалась, почему они почти ничего не забирают с собой при переходе на другую стоянку. – Если что понадобится, всегда можно позаимствовать у wazungu.

Глаза бамбути загорались веселыми искорками от предстоящей вылазки за «добычей», и они со смехом похлопывали друг друга по плечу.

Единственным предметом, которым бамбути в достаточной степени дорожили и который сохраняли для своих детей, были охотничьи сети из сплетенных волокон коры. Общую длинную сеть плели все бамбути, но распределяли свой труд так, что каждой семье приходилось плести примерно метров тридцать. А после охоты в процессе привычного долгого спора дичь распределялась в зависимости от того, кто из охотников быстрее загонял зверя.

Лес щедро одаривал бамбути всем необходимым для существования, и пигмеи не нуждались ни в каких личных богатствах. Одежду, состоявшую из набедренной повязки, можно было легко сменить при необходимости. На то, чтобы ободрать кору с дерева, отбить ее деревянной колотушкой и отделить мягкую волокнистую сердцевину, из которой и делалась повязка, уходило всего два-три часа.

Обновить оружие также не составляло особого труда. Копье и лук выстругивались из куска твердой древесины и обматывались теми же волокнами из коры. Наконечники стрел и копья были сделаны даже не из железа: их просто подолгу обжигали над огнем. Широкие листья монгонго служили крышей для хижин, сооруженных из гибких веток растений, а разведенный на ночь костер согревал бамбути.

Еды в лесу хватало, и за это бамбути также благодарили лесного Бога. Разве человеку нужны еще какие-то богатства? Насколько могла судить Келли, бамбути, как, наверное, никто другой на этой планете, были полностью довольны и счастливы своей жизнью, и именно этим во многом объяснялось желание Келли возвращаться к ним снова и снова.

Ей не терпелось найти своих маленьких друзей, и она здорово огорчилась, что не застала их там, где рассчитывала. Сидя на бревне в бывшем лагере, стремительно превращавшемся снова в джунгли, Келли раздумывала, как ей действовать дальше. Тщетно гадать, в каком направлении ушли бамбути, впрочем, даже обнаружив какие-то следы, отправляться по ним сейчас стало бы глупым безрассудством. Эти отметины за несколько недель были смыты дождями, их могли затоптать животные, к тому же Келли уверенно ориентировалась только на этом относительно небольшом участке леса. А затеряться навсегда на территории, превышающей пятьдесят тысяч квадратных километров, ей вовсе не улыбалось.

Видимо, ей придется отказаться от поисков и возвращаться в свой лагерь в Гондалу – «место, где живет счастливый слон». Со временем бамбути сами ее там отыщут, ей надо просто набраться терпения и ждать.

Она посидела еще некоторое время, прислушиваясь к лесным звукам. Казалось, что лес безмолвствует и в нем никого нет. И только когда ухо привыкло к этой странной тишине, Келли различила звуки, какими всегда полнился этот гигантский лес. Шуршание муравьев и тихое жужжание пчел, похожее на пиликанье настраиваемых скрипок, и веселое потрескивание цикад, подобное пощелкиванию крошечных кастаньет, и шорох невидимых крылышек – все это сливалось в полифонию оркестра великого множества ползающих и летающих насекомых. А на верхних ярусах леса перекликались и пели птицы, и с шумом перепрыгивали с ветки на ветку обезьяны, в то время как внизу между деревьями в страхе спасалась от кого-то маленькая антилопа, шелестя листьями, разлетавшимися из-под ее крошечных копыт.

Вслушиваясь в эту музыку, Келли подняла голову: ей показалось, что где-то высоко в деревьях раздался едва различимый, но отчетливый свист. Старый Сепу клялся когда-то, что это хохлатый хамелеон объявляет, что пчелиные улья переполнены и сезон сбора меда начался.

Улыбнувшись, Келли поднялась с бревна. Как биолог, она прекрасно знала, что хамелеоны не свистят. И все же… Она с улыбкой подхватила свой рюкзак и отыскала едва заметную тропу, ведущую в Гондалу. По мере того как она трусцой продвигалась вперед, ей все чаще попадались знакомые отметины на земле и деревьях. Некоторые странно изогнутые стволы она тут же вспомнила; узнала она и песчаные берега реки, и зарубки на деревьях, которые когда-то сама сделала своим мачете. Келли все ближе и ближе подходила к дому.

На одном из поворотов она вдруг наткнулась на огромную кучу еще парящего навоза. Келли осмотрелась, надеясь увидеть среди деревьев слона, но животное уже исчезло в глубине леса. Возможно, это был Одноухий Старик – старый слон с тяжелыми бивнями, которого часто видели в лесах возле Гондалы.

Когда-то огромные стада слонов бродили по просторам саванн, по берегам озера и в анклаве Ладо в северной части леса. Однако безжалостное преследование и уничтожение слонов на протяжении всего прошлого века сначала арабами-работорговцами и их слугами, вооруженными тяжелыми мушкетами, а затем спортсменами-любителями из Европы и охотниками за слоновой костью с ружьями, стрелявшими без промаха, почти полностью выбили все стада, а уцелевшие животные ушли в глубь леса.

Сердце Келли переполняла гордость от осознания того, что она жила в том же лесу, что и эти большие, мудрые животные, хотя встречала она их крайне редко. Но в честь одного из слонов назвали место, ставшее ей вторым домом.

У следующего ручья она решила искупаться, расчесать волосы и выстирать майку. Через несколько часов она прибудет в Гондалу. Однако едва успела она перевязать косу кожаным ремешком и спрятать расческу в рюкзак, как услышала рокочущий свирепый рев, от которого внутри у нее все похолодело. Вскочив на ноги, Келли схватила свою острую палку. Рев повторился, угрожающий и страшный, и у Келли сдали нервы. Сердце у нее бешено колотилось, от ужаса перехватило дыхание.

Слышать рев леопарда днем ей еще не доводилось – пятнистая кошка заявляла о себе обычно ночью. Вместе с тем ко всему, что вызывало подозрение, в лесу следовало относиться с опаской. Леопард заревел снова, и теперь уже совсем близко, почти у самого берега. Келли осторожно повела головой, ибо что-то в этом звуке ей показалось странным.

Ее охватило какое-то неясное предчувствие, но она по-прежнему выжидала, притаившись за деревом и держа палку наготове.

А потом наступила долгая тишина, и весь лес тоже замер, прислушиваясь. И тогда устрашающий рев раздался снова. Звук донесся с берега, примерно в дюжине метров от Келли.

Однако теперь неясное подозрение переросло в уверенность. И с криком, от которого стыла кровь, Келли ринулась в заросли, размахивая своей палкой. Внезапно в листьях лотоса у самой воды послышался шум, и оттуда выскочила маленькая фигурка, которая тут же метнулась прочь от Келли. Замахнувшись, Келли опустила палку на голые коричневые ягодицы, вслед за чем раздался оглушительный вопль.

– Ах ты, старый разбойник! – заорала Келли, снова поднимая палку. – Ты пытался напугать меня!

На этот раз палка не достала пигмея, ибо крошечная фигурка укрылась за кустом.

– Ах ты, жестокий маленький дьяволенок! – Она подстерегала его с другой стороны куста, а человечек кинулся обратно, шутливо вопя от ужаса, и чуть не задыхаясь от смеха. – Я отлуплю тебя так, что твой зад посинеет, как у обезьяны, – угрожала Келли, размахивая палкой, и они кружили и кружили вокруг куста, но пигмей никак не подпускал Келли к себе, умудряясь все время держаться на расстоянии. Только теперь уже и преследуемый, и преследователь оба заходились от смеха.

– Сепу, маленькое чудовище, я никогда тебе этого не прощу! – сквозь смех выкрикивала Келли.

– Я не Сепу, я – леопард.

Охваченный безудержным весельем, пигмей споткнулся, и она чуть не поймала его. Однако Сепу ловко отскочил и опять оказался на некотором расстоянии от Келли. В конце концов Келли пришлось сдаться. Не в состоянии больше смеяться, она остановилась, опершись о палку. А Сепу повалился на листья, схватившись за живот, и принялся кататься, икая от смеха. Слезы заливали ему лицо, струясь по морщинистым щекам и затекая за уши.

– Кара-Ки, – икнул он. – Бесстрашную Кара-Ки напугал старый Сепу!

Эту замечательную историю он станет рассказывать теперь всякий раз, сидя у костра на каждой новой стоянке, потешая и удивляя остальных бамбути, улыбнулась про себя Келли.

Сепу требовалось какое-то время, чтобы прийти в себя. И потому Келли стояла рядом, с нежностью поглядывая на маленького веселого бамбути и периодически заражаясь его весельем. Но приступы смеха постепенно стихали, и наконец Келли и Сепу произнесли какие-то обычные слова.

Присев возле куста, они говорили долго и о многом. Утратив свой собственный язык, бамбути с незапамятных времен говорили на странном наречии, родившемся от общения с разными wazungu. Смешались языки суахили, угали и гита, проскакивали иногда и сохранившиеся идиомы самих пигмеев.

Сегодня утром, рассказывал Сепу, он удачно подстрелил обезьяну колабус. Красивую черно-белую шкурку он просолил, чтобы продать потом на дороге, а мясо они поджарят прямо сейчас, и Сепу тут же начал разводить костер.

Пока они ели и болтали, от острого глаза Келли не укрылось то, что ее друг бамбути явно чем-то подавлен, хотя Сепу такое состояние души было совершенно несвойственно. Пигмеи вообще не могли подолгу оставаться серьезными. Наделенные невероятной веселостью от природы, эти люди практически не знали плохого настроения. И сейчас Сепу болтал с Келли, казалось бы, совсем непринужденно, однако под этой непринужденностью таилось что-то глубоко встревожившее Келли. Она не могла точно определить, что изменилось в Сепу. Чувствовалось, что он чем-то глубоко озабочен; в глазах его притаилась тихая грусть, а в уголках рта то и дело собирались печальные складочки.

Келли спросила, как поживают остальные бамбути, спросила о его жене Памбе.

– Она постоянно вопит, как какая-нибудь обезьяна на дереве, и ругается так, что пугает всех бамбути. – Губы Сепу растянулись в улыбке, полной любви, которая и после сорока лет супружеской жизни не исчезла. – Памба – сварливая старуха, но когда я ей говорю, что возьму себе хорошенькую и молодую жену, она отвечает, что если найдется такая дурочка, то пусть меня забирает.

Довольный своей шуткой, Сепу смешно крякнул, хлопнув себя по коленям, даже не заботясь о том, чтобы стереть жир, стекавший по губам.

– А все остальные? – настойчиво продолжала расспрашивать Келли, пытаясь отыскать причину удрученности Сепу. – Может, в племени возникли какие-то разногласия? Как поживает твой брат Пири?

Из-за Пири неприятности у бамбути могли возникнуть когда угодно. Дело в том, что сводные братья Сепу и Пири постоянно соперничали между собой. Оба считались отличными охотниками и к тому же самыми старыми из мужчин в их маленьком клане. Как кровным братьям, им бы следовало быть и друзьями. Но Пири был не обычным бамбути: его отцом был гита. Очень давно – так давно, что никто в племени не помнил, когда это было, – их мать еще совсем девочкой набрела в лесу на охотников гита, и те увезли ее с собой. Она была очень хорошенькой, как настоящая фея, и гита продержали ее в своем лагере две ночи, по очереди играя с ней в разные мужские игры.

Они бы, наверное, убили ее, заигравшись совсем, но раньше, чем это случилось, она сбежала.

После этого родился Пири. Он оказался выше ростом, чем любой из мужчин племени, кожа у него была светлее, и черты лица тоньше и приятнее – почти как у гита. Но и характер сложился совсем другой: Пири был гораздо агрессивнее любого из бамбути и заботился только о себе.

– Пири есть Пири, – уклончиво ответил Сепу, и хотя в голосе его чувствовалась некоторая неприязнь, Келли поняла, что не старший брат беспокоил Сепу.

До Гондалы было всего несколько часов пути, но за долгим разговором они не заметили, как наступил вечер и в воздухе запахло грозой. Пока совсем не стемнело, Келли бросилась срезать гибкие ветки селепи. А затем, как учила ее Памба, принялась втыкать их по кругу в мягкую землю, наклоняя внутрь и связывая наверху. Так делали все бамбути, сооружая хижину. Сепу исчез, углубившись в лес, но вернулся очень скоро, сгибаясь под тяжестью листьев монгонго, которыми следовало накрыть хижину. Через час хижина была готова. И когда хлынул дождь, Сепу и Келли уже сидели в сухом укрытии, греясь возле весело горевшего костра и доедая остатки мяса обезьяны.