Жена мудреца (Новеллы и повести)

      Первый, с кем он заговорил, был седобородый торговец в табачной лавочке, где он покупал себе сигары. Однако когда тот пустился в многословные соболезнования по поводу кончины сестры господина доктора, Греслер с трудом пробормотал что-то в ответ и стал опасаться встреч с другими знакомыми, не желая выслушивать от них таких же ничего не значащих слов. Однако следующий, кого он встретил, вообще не узнал его, а мимо третьего, который сделал было попытку остановиться, Греслер прошел с быстрым, почти невежливым поклоном.
      Пообедав в старом, хорошо ему знакомом ресторане, отделанном теперь с безвкусной, бьющей в глаза пышностью, доктор отправился к Белингеру, который уже знал о его приезде, встретил дружески радушно и после нескольких соболезнующих слов стал расспрашивать о подробностях смерти Фридерики. Греслер, потупившись, почти шепотом рассказал другу юности о печальном событии, и когда снова поднял глаза, то был несколько удивлен, увидев перед собой пожилого, полного господина с обрюзгшим безбородым лицом, а ведь это лицо Греслер, по старой памяти, все еще представлял себе юношески свежим. Белингер сначала не на шутку разволновался и долго молчал, но, наконец, пожал плечами и сел за письменный стол, как бы желая этим показать, что даже после такого трагического события оставшимся в живых не остается ничего иного, как обратиться к будничным делам. Он открыл ящик стола, извлек оттуда папку, вынул из нее завещание и другие важные бумаги и начал подробнейшим образом излагать порядок введения в наследование. Покойница оставила гораздо более значительные сбережения, чем думал Греслер, а поскольку он был единственным наследником, то дело складывалось так, что он мог теперь, как ему разъяснил адвокат в заключение своей подробной речи, даже оставить свою практику и жить, хотя и скромно, но вполне прилично, на одни проценты. Но именно после этого открытия доктор понял, что до ухода на покой ему еще далеко и что, напротив, он испытывает сейчас особенно сильную жажду деятельности. Поэтому, не откладывая дела в долгий ящик, он рассказал старому другу о санатории, насчет покупки которого он вел серьезные переговоры незадолго до отъезда из курортного городка. Адвокат выслушал его внимательно и подробно расспросил о целом ряде мелочей; сначала он, казалось, отнесся к намерениям доктора сочувственно, но под конец стал уговаривать своего друга воздержаться от подобного шага: ведь, кроме медицинских талантов и умения обращаться с больными, - с этим он, разумеется, прекрасно справится, - это дело требует известных хозяйственных и коммерческих способностей, а вот их-то Греслер до сих пор никак не проявил. Доктор, сочтя это замечание не лишенным оснований, думал, не рассказать ли ему еще и о фрейлейн Шлегейм, которая, быть может, помогла бы ему справиться с этой частью предстоящей задачи. Но старый холостяк, сидевший напротив него, вряд ли бы что-нибудь понял в его своеобразной любовной истории. Греслер слишком хорошо знал привычку Белингера при каждом удобном случае отзываться о женщинах в презрительной, даже циничной манере, а он сам вряд ли спокойно стерпел бы какое-либо легкомысленное замечание по поводу Сабины.
      В свое время Белингер не пожелал скрывать от друга юности событие, которое сделало его таким женоненавистником.
      На одном из костюмированных балов, где высшее общество города раз в год соприкасалось с театральным миром, а также с еще более сомнительными в нравственном отношении кругами, Белингер мимоходом снискал полную благосклонность некой дамы, которой даже самое буйное воображение никогда не решилось бы приписать подобной отваги и смелости. Сама же она, не сбросив маски даже в минуту последнего упоения, осталась и тогда и позднее неузнанной. Однако благодаря одному странному случаю Белингеру удалось узнать, кто же была женщина, принадлежавшая ему в ту ночь. Он, конечно, рассказал другу об этом приключении, но скрыл имя возлюбленной, и в городе долгое время не было ни одной женщины или девушки, на которую Греслер не взирал бы с подозрением, становившимся тем сильнее, чем безупречнее были репутация и образ жизни данной особы. Это-то происшествие и удержало в дальнейшем Белингера от более близкого знакомства с женщинами и, уж подавно, от женитьбы. Поэтому он, будучи уважаемым адвокатом в не очень крупном городе, где придавалось большое значение приличиям и чистоте нравов, был вынужден во время своих весьма частых коротких и таинственных отлучек приобретать все новый опыт, который еще более укрепил в нем враждебность к прекрасному полу. Таким образом, со стороны Греслера было бы весьма неблагоразумно упоминать в разговоре с другом имя Сабины; это было бы вдвойне неблагоразумно еще и потому, что он потерял это милое, чистое существо, в известном смысле бросившееся ему на шею, и потерял, быть может, навсегда. Из этих соображений Греслер и в дальнейших беседах предпочел не касаться планов на будущее, мягко пояснив, что в любом случае он должен дождаться известий от архитектора, и лишь попросил своего друга, - правда, не так горячо, как собирался, - навестить его в ближайшее время, причем только теперь вспомнил, что обязан расплатиться с ним за его труды по наблюдению за ремонтом дома. От всякого вознаграждения Белингер скромно отказался, но очень обрадовался тому, что сможет еще раз посетить дом, который так напоминает ему о юности, к сожалению, уже бесконечно далекой. Они обменялись рукопожатием и посмотрели друг другу в глаза. У адвоката они казались влажными, Греслер же и сейчас не ощущал того волнения, которого напрасно ждал целый день и которое могло бы рассеять неприятный осадок, оставшийся от встречи с другом.
      Через минуту он уже был на улице, мучительно ощущая свою внутреннюю опустошенность. Небо прояснилось, и воздух потеплел. Доктор погулял по главной улице, останавливаясь перед витринами магазинов и чувствуя легкое удовлетворение при мысли о том, что и в его родном городе повсюду начинает отчетливо сказываться современный стиль. Наконец, он зашел в магазин мужских мод, где собирался купить несколько мелких туалетных принадлежностей и шляпу.
      Против обыкновения, шляпу он выбрал на этот раз мягкую и с довольно широкими полями; глянув в зеркало, он пришел к выводу, что она идет ему гораздо больше, чем твердые котелки, которые он считал необходимым носить раньше, и убедился в своей правоте, когда, продолжая прогулку в наступающих сумерках, заметил, как много женщин и девушек бросают на него взгляды. Внезапно ему пришло в голову, что тем временем могло прийти письмо от Сабины, и он заспешил домой. Там его действительно ждало несколько писем, большинство из которых было переслано из курортного городка, но от Сабины ничего. Сначала Греслер почувствовал разочарование, но потом понял, что ожидал невозможного, более того - невероятного; он вновь ушел из дому и отправился слоняться по улицам. Затем ему вдруг захотелось сесть в проходящий мимо трамвай и проехать остановку. Он встал на задней площадке и впервые с легкой досадой подумал о том, что на месте окраины, через которую он сейчас едет, в годы его юности расстилались только поля и луга. Большинство пассажиров мало-помалу вышло, и только теперь он заметил, что кондуктор так и не подошел к нему. Он оглянулся по сторонам и увидел, что на него дружелюбно, хоть и насмешливо смотрят чьи-то глаза. Принадлежали они молоденькой, чуточку бледной девушке в простом светлом платье, стоявшей уже довольно долго рядом с ним на площадке.
      - Вы, конечно, удивляетесь, почему не подходит кондуктор, - сказала она, закинув голову и весело глядя на Греслера из-под черной плоской соломенной шляпки, которую она одной рукой придерживала за поля.
      - Конечно, - несколько натянуто ответил он.
      - А у нас нет кондукторов, - пояснила девушка. - Видите, вон там, впереди, около вожатого, есть ящик. Туда нужно бросить десять пфеннигов, и все в порядке.
      - Благодарю! - сказал доктор, прошел вперед, сделал то, что ему посоветовали, вернулся и повторил: - Благодарю, фрейлейн. Это поистине очень удобное новшество, особенно для жуликов.
      - Ну, не скажите, - возразила девушка. - Жители нашего города - люди честные.
      - Мне, разумеется, и в голову не приходит сомневаться в этом. Но вот за кого бы, например, приняли здесь меня?
      - За приезжего. Ведь вы и есть приезжий? Она с любопытством взглянула на него.
      - Можно назвать меня, конечно, и так, - согласился Греслер, посмотрел на улицу и снова быстро повернулся к своей соседке. - Ну, а какого рода приезжим вы меня считаете?
      - Ясно, что вы немец, быть может, даже из соседних мест. Но вначале я думала, что вы издалека - из Испании или Португалии.
      - Из Португалии? - повторил он и невольно дотронулся до своей шляпы. Нет, конечно, я не португалец. Хотя и знаком немного с этой страной, словно вскользь добавил он.
      - Я так и думала. Вы, конечно, порядком попутешествовали?
      - Да, немного, - ответил Греслер, и в его глазах тускло забрезжило воспоминание о чужих морях и странах. Он не без удовольствия отметил про себя, что во взгляде девушки помимо любопытства появилась некоторая доля восхищения. Но тут же она неожиданно объявила:
      - Здесь я выхожу. Желаю вам приятных встреч в нашем городе.
      - Благодарю вас, фрейлейн, - сказал Греслер и приподнял шляпу.
      Девушка вышла и уже с улицы помахала ему - фамильярнее, чем можно было ожидать после столь краткого знакомства. Осмелев, Греслер уже на ходу выпрыгнул из вагона, подошел к удивленно остановившейся девушке и сказал:
      - Поскольку вы пожелали мне приятных встреч, фрейлейн, а наша с вами началась столь многообещающе, нам, быть может, лучше всего...
      - Многообещающе? - прервала его девушка. - Я бы не сказала.
      Это прозвучало честным отказом. Поэтому продолжал он уже несколько скромнее:
      - Я хотел сказать, фрейлейн, что вы такая прелестная собеседница и мне было бы очень жаль...
      Она слегка пожала плечами.
      - Я уже дома, и меня ждут к ужину,
      - Ну, хоть четверть часика.
      - Право, не могу. Спокойной ночи, И она пошла прочь.
      - Пожалуйста, не уходите! - воскликнул доктор Греслер таким почти испуганным тоном, что девушка остановилась и рассмеялась. - Не можем же мы так вдруг оборвать наше знакомство.
      Девушка снова обернулась и со смехом глянула на него из-под своей темной шляпки.
      - Конечно, нет, - сказала она, - это просто невозможно. Раз уж мы познакомились, так оно и должно остаться. И если мы где-нибудь встретимся, я сразу вспомню: это господин... из Португалии.
      - А если бы я попросил вас, фрейлейн, предоставить мне возможность такой встречи, чтобы поговорить с вами часок?
      - Сразу целый часок? У вас должно быть много свободного времени.
      - Сколько угодно, фрейлейн.
      - А у меня, к сожалению, нет.
      - И у меня тоже не всегда.
      - Сейчас у вас, видимо, отпуск?
      - В известной степени. Я ведь врач. Разрешите представиться - доктор Эмиль Греслер. Я здесь родился, и здесь я дома, - добавил он быстро, словно чувствуя себя в чем-то виноватым.
      Девушка рассмеялась.
      - Значит, здешний? - удивилась она. - Но до чего же вы ловко притворялись! С вами и впрямь нужно держать ухо востро.
      Покачивая головой, она смотрела на него.
      - Итак, когда же я снова увижу вас? - настойчиво повторил Греслер.
      Она задумчиво посмотрела в пространство, затем сказала:
      - Если вам это не очень скучно, можете завтра вечером опять проводить меня домой.
      - С удовольствием. Где вас подождать?
      - Лучше всего, если вы погуляете у входа в магазин - я ведь служу в перчаточном магазине на Вильгельмштрассе двадцать четыре. Мы закрываемся в семь. И тогда вы можете, если хотите, снова проехаться со мной на трамвае, - усмехнулась она.
      - У вас действительно нет больше времени для меня?
      - А что же я могу еще придумать? Я должна быть дома в восемь.
      - Вы живете вместе с родителями, фрейлейн?
      - Теперь я тоже должна вам сказать, кто я. - Она снова взглянула на него. - Меня зовут Катарина Ребнер, мой отец служит на имперской почте. А живем мы - папа, мама и я - вон там, видите, на втором эта же, где открыто окно. А еще у меня есть сестра, только она замужем. Сегодня вечером она с мужем придет к нам - они каждый четверг приходят. Поэтому я и спешу домой.
      - Сегодня - да... Но ведь не каждый же вечер?.. - подхватил Греслер.
      - Что вы имеете в виду, господин доктор?
      - Вы, разумеется, не все вечера проводите дома, не так ли? У вас, конечно, есть подруги, к которым вы ходите? Вы бываете наконец в театре?
      - Это с нами случается редко.
      Тут она приветливо поклонилась какому-то прохожему, шедшему по другой стороне улицы. Это был не очень молодой человек с пакетом в руках, одетый как квалифицированный рабочий. Он кивком ответил на ее поклон, не обратив, казалось, никакого внимания на Греслера.
      - Это и есть мой зять. Значит, сестра уже у нас наверху. Вот теперь мне действительно пора.
      - Надеюсь, у вас не возникнет неприятностей из-за того, что я позволил себе проводить вас так далеко, до самого дома?
      - Неприятностей? К счастью, я уже совершеннолетняя, и дома у меня уже знают, с кем имеют дело. Итак, до свидания, господин доктор.
      - До завтра?
      - Да.
      - В семь часов, на Вильгельмштрассе, - повторил Греслер.
      Все еще продолжая стоять, она немного задумалась, затем вдруг быстро взглянула на него и решительно бросила:
      - Да, в семь. Но... - добавила она, заколебавшись, - раз уж вы сами заговорили о театре, вы, наверно, не рассердитесь на меня...
      - С какой стати мне сердиться?
      - Я хочу сказать, раз уж вы об этом сами заговорили... вы, может быть, возьмете билеты в театр? Это было бы чудесно - я так давно не была там.
      - С удовольствием! Буду счастлив доставить вам маленькое развлечение.
      - Только не на дорогие места - ведь вы к ним, наверно, привыкли. А то я не получу никакого удовольствия.
      - Можете быть совершенно спокойны, фрейлейн... фрейлейн Катарина.
      - И вы действительно не сердитесь на меня, господин доктор?
      - Помилуйте, фрейлейн Катарина, с какой стати?..
      - Итак, до свидания, господин доктор! - Она протянула ему руку. Теперь я действительно должна спешить, а завтра нам можно будет побыть вместе подольше.
      Девушка повернулась так быстро, что он не успел перехватить взгляд, сопровождавший эти слова. Но голос ее звучал достаточно многообещающе.
      Когда доктор Греслер оказался у себя в четырех стенах, образ Сабины вновь со всей своей страстной силой ожил перед ним. Он почувствовал непреодолимую потребность написать ей хотя бы несколько слов. Он наскоро сообщил ей, что доехал благополучно, нашел свою квартиру в полном порядке и уже имел серьезный разговор со своим старым другом Белингером, а завтра, чтобы не тратить времени попусту, пойдет в больницу, где одним из отделений заведует его старый коллега по университету, как он ей однажды уже рассказывал. Подписавшись: "С искренним и дружеским приветом, Эмиль", он еще раз вышел на улицу и сам отнес письмо на вокзал, чтобы оно ушло сегодня же с ночным поездом.
      IX
      На следующее утро, как доктор и писал Сабине, он отправился в больницу, где старый коллега радушно принял Греслера и по просьбе последнего взял его с собой на обход больных. С вниманием, которому он сам искренне радовался, Греслер обошел с коллегой все палаты, расспрашивая его подробно об истории болезни и лечении наиболее интересных случаев; высказывая свое мнение, он скромно добавлял: "В той мере, в какой нам, курортным врачам, удается следить за современной медициной". Обедал он вместе с несколькими ординаторами в скромном ресторане напротив больницы и так хорошо чувствовал себя за профессиональной беседой с молодыми коллегами, что решил отныне заходить сюда почаще. На обратном пути он купил билеты в театр, а вернувшись домой, принялся листать медицинские газеты и журналы, но с каждым часом становился все рассеяннее, отчасти из-за того, что ждал известий от Сабины, отчасти от неясных надежд на сегодняшний вечер. Чтобы приготовиться ко всяким случайностям, он решил запастись закуской и двумя бутылками вина - в конце концов это ни к чему его не обязывало. Он вышел на улицу, сделал необходимые покупки и велел доставить их к нему домой, а около семи часов уже прогуливался по Вильгельмштрассе, на этот раз не во вчерашней романтической мягкой шляпе, а в обычном черном котелке. Это он сделал, во-первых, для того, чтобы не обращать на себя внимания, а во-вторых, как решил про себя, чтобы проверить чувства Катарины.
      Он рассматривал какую-то витрину, как вдруг за его спиной раздался голос девушки:
      - Добрый вечер, доктор.
      Он обернулся, протянул ей руку и с удовольствием взглянул на эту милую, изящно одетую девушку, которую любой принял бы за хорошо воспитанную буржуазную барышню; впрочем, доктор Греслер и считал ее такой, помня, что она дочь государственного служащего.
      - Как вы думаете, - сразу же спросила она, - за кого принял вас вчера мой зять?
      - Понятия не имею... Наверно, тоже за португальца?
      - Нет, не за португальца, а за капельмейстера. Он сказал, что вы очень похожи на одного его знакомого капельмейстера.
      - Ну, а вы его разочаровали?
      - Вот именно. Разве я поступила неправильно?
      - О, у меня нет никаких оснований делать тайну из своей профессии. А дома вы сказали, что сегодня идете со мной в театр?
      - До этого никому нет дела. К тому же меня никто и не спрашивал: я ведь могла пойти и одна.
      - Конечно, могли. Но мне гораздо приятнее, что вы пойдете в театр не одна...
      Она взглянула на него, по привычке держась за поля своей шляпы, и сказала:
      - Одной гораздо хуже. В театр хорошо ходить только с компанией. Хорошо, когда рядом с тобой сидит и смеется кто-нибудь, на кого можно взглянуть и...
      - И?.. Что вы хотели сказать?
      - И за руку ущипнуть, если станет особенно интересно.
      - Надеюсь, сегодня вам будет очень интересно... Я, во всяком случае, весь в вашем распоряжении.
      Она тихонько рассмеялась и пошла быстрее, словно боясь опоздать к началу.
      - Мы пришли слишком рано, - сказал доктор, когда они уже подходили к театру. - У нас впереди еще четверть часа.
      Но девушка уже не слушала его. Со сверкающими глазами она взбежала, обогнав спутника, на первый ярус, едва обратила внимание на то, что он помог ей снять жакет, и только когда они заняли свои места в третьем ряду, бросила на него благодарный взгляд.
      Доктор Греслер, ища знакомых, стал рассматривать публику, наполняющую зрительный зал. Там и сям мелькали люди, которых он, казалось, когда-то знал. Однако сам он сидел в тени, и его никто не узнавал.
      Поднялся занавес. Давали новую немецкую комедию. Катарина смотрела с восторгом, часто смеялась и почти не обращала внимания на своего соседа. В первом антракте он купил ей конфет, которые она приняла с благодарной улыбкой. Во втором акте она уже весело поглядывала на него в местах, которые особенно ее смешили. Спектакль шел своим чередом, доктор Греслер следил за сценой довольно рассеянно, но вдруг почувствовал, что из одной ложи кто-то смотрит на него в бинокль. Он узнал Белингера и спокойно кивнул ему, но никак не ответил на иронически-вопросительный взгляд своего старого друга. Прогуливаясь в последнем антракте с Катариной по фойе, он неожиданно взял ее под руку - она отнеслась к этому совершенно равнодушно - и начал излагать ей свое мнение об игре актеров, причем так интимно и тихо, словно их связывала какая-то общая чудесная тайна, - и в конце концов был весьма разочарован тем, что так и не встретил Белингера. Прозвучал последний звонок, Греслер снова сел рядом с Катариной и придвинулся к ней так близко, что руки их соприкасались, а когда она двигалась, он чувствовал, как постепенно между ними устанавливаются все более близкие отношения; в гардеробе, подавая ей жакет, он даже решился погладить ее по щекам и голове.
      Когда они уже стояли у ворот дома, она сказала, глядя на него из-под шляпки, тоном, который не звучал слишком серьезно:
      - А теперь мне надо как-нибудь попасть домой.
      - Но надеюсь, - ловко ввернул он, - вы, милая фрейлейн Катарина, сначала окажете мне честь разделить со мной скромный ужин.
      Она взглянула на него сперва вопросительно, а затем кивнула ему так серьезно и быстро, словно она поняла больше, чем он ей сказал. И, как влюбленные, шаги которых ускоряет страсть, они под руку отправились по вечерним улицам к нему домой.
      Когда они вошли в квартиру и Греслер зажег свет в кабинете, Катарина огляделась вокруг и с любопытством стала осматривать портреты и книги.
      - Вам нравится у меня? - спросил он.
      Она кивнула.
      - Но это, должно быть, совсем старый дом? Не так ли?
      - Ему верных лет триста.
      - А выглядит все как новое!
      Он предложил Катарине посмотреть остальные комнаты - их обстановка и расположение ей очень понравились. Однако когда они вошли в комнату покойной сестры, она посмотрела на него с некоторым отчуждением.
      - Значит, вы все-таки женаты и ваша жена в отъезде? - спросила она.
      Сначала он улыбнулся, затем провел рукой по лбу и тихим голосом рассказал ей, что эта заново обставленная комната предназначалась для его сестры, которая умерла несколько месяцев тому назад на юге. Катарина испытующе посмотрела ему в глаза, затем подошла к нему ближе, взяла его за руку и нежно погладила ее, отчего ему стало очень приятно. Он выключил свет, повел ее в столовую, и только здесь ему удалось уговорить Катарину снять шляпу и жакет. Зато потом она сразу почувствовала себя как дома. Когда он попытался накрыть на стол, она не допустила этого и убедила его, что это уж ее дело. Подчиняясь ее шутливому приказанию, он уселся поодаль в кресле и стал растроганно наблюдать, как домовито она готовит ужин и как проворно она освоилась не только со столовой, но также с кухней и передней, словно занималась здесь хозяйством всю жизнь. Наконец, оба сели за стол. Она раскладывала закуску по тарелкам, он наливал вино, они ели и пили. Катарина с восторгом вспоминала сегодняшний вечер и немало удивилась, когда Греслер сказал ей, что редко бывает в театре, который ей казался средоточием всех земных наслаждений. Тогда он стал рассказывать ей о том, что образ его жизни не часто допускает развлечения подобного рода, так как он каждые полгода переезжает с места на место, - вот и сейчас он только что приехал с одного маленького немецкого курорта и скоро опять должен отплыть на далекий остров, где не бывает зимы, растут высокие пальмы и люди под палящим солнцем разъезжают по желтой земле в маленьких повозках. Катарина спросила, много ли там змей.
      - От них нетрудно уберечься, - сказал он,
      - А когда вы снова поедете туда?
      - Скоро. Хотите поехать со мной? - спросил он ее, словно в шутку, но в то же время чувствуя по своему подогретому вином настроению, что в этой шутке есть намек на правду.
      - Почему бы и нет? - ответила она спокойно, но не глядя на него.
      Он подсел к ней ближе и тихо обнял ее за плечи. Она отодвинулась, и Греслеру это понравилось. Он решил обращаться с Катариной, как с настоящей дамой, встал и вежливо попросил у нее разрешения закурить сигару. Затем, куря и расхаживая взад и вперед по комнате, он серьезно и многозначительно заговорил с ней о превратностях человеческой жизни, в которой никогда ничего не знаешь наперед, рассказал о различных местах на Севере и Юге, где он уже побывал благодаря своей профессии и куда еще мог попасть. Иногда он останавливался рядом с Катариной, евшей финики и орехи, и тихо проводил рукой по ее каштановым волосам. Катарина слушала внимательно, нередко прерывая его вопросами, и в глазах ее вспыхивал какой-то насмешливый огонек, который побуждал доктора быть еще деловитее и красноречивее в своих рассказах. Когда стенные часы пробили полночь, Катарина встала, словно это был непререкаемый сигнал к уходу, и Греслер в глубине души почувствовал даже некоторое облегчение. Перед тем как уйти, Катарина прибрала со стола, расставила по местам кресла и привела в порядок всю комнату. Уже в дверях она вдруг приподнялась на цыпочки и протянула доктору губы для поцелуя.
      - Это за то, что вы хорошо вели себя, - сказала она, и в глазах ее снова промелькнуло что-то странно насмешливое.
      При свете догорающей свечи, которую нес Греслер, шедший впереди, они спустились вниз по лестнице. На ближайшем углу стоял извозчик, Греслер сел в коляску вместе с Катариной, она прижалась к нему, он обнял ее за плечи, и они молча ехали по ночным улицам, пока наконец почти около самого дома Катарины Греслер не привлек девушку к себе и не начал покрывать страстными поцелуями ее щеки и губы.
      - Когда я опять увижу тебя? - спросил он, когда экипаж по просьбе Катарины остановился в некотором отдалении от ее дома. Она обещала ему прийти завтра же вечером, затем вышла, попросив его не провожать ее до ворот, и исчезла в тени домов.
      На следующее утро у доктора Греслера не было ни малейшего желания идти в больницу, однако позже, гуляя в городском парке под прохладными лучами ясного осеннего солнца, в такое время дня, когда все люди заняты делами, он ощутил некоторые угрызения совести, словно должен был отчитываться не только перед самим собой, но и перед кем-то другим; и он знал, что этим другим была Сабина. Мысль о санатории доктора Франка с новой силой овладела им. Греслер стал изобретать всякого рода новшества, придумал, как заново оборудовать ванное помещение, составил рекламный проспект в таких потрясающе сильных выражениях, какие до сих пор ему и в голову не приходили, и, наконец, поклялся себе, что, как только придет какое-нибудь известие от Сабины, он в тот же час отправится обратно и доведет дело до конца. Если же она не ответит и на последнее его письмо, тогда всему конец, - по крайней мере, их отношениям. Ведь ставить покупку санатория в зависимость от поведения Сабины нет совершенно никаких оснований. Было бы даже совсем неплохо - чертовски увлекательная идея! - приехать в великолепный перестроенный санаторий с новой директоршей, и лучше всего с такой, которая, в отличие от Сабины, не будет считать его эгоистичным и скучным педантом-холостяком. Если бы ему вдруг пришло в голову выбрать себе в спутницы жизни Катарину, то уж больше никто не назвал бы его филистером и педантом. Он присел на скамейку. Вокруг бегали дети. В пожелтевшей листве сверкали лучи осеннего солнца. С далекой фабрики донеслись гудки обеденный перерыв. "Сегодня вечером!" - подумал он. Сегодня вечером! Неужели он еще раз почувствует себя молодым? К лицу ли ему, в его-то годы, подобные приключения? Может быть, отказаться? Уехать? Уехать сейчас же, с первым пароходом, и сразу в Ландзароте? Или обратно... к Сабине? К этому милому созданию с такой чистой душой? Гм! Кто знает, как сложилась бы ее жизнь, если бы в подходящий момент ей встретился настоящий человек, а не циник-тенор и меланхолик-врач...
      Греслер встал и первым делом отправился обедать в дорогой ресторан. Там можно обойтись без деловых разговоров с молодыми коллегами, как вчера; обо всем же остальном у него еще есть время подумать.
      X
      Он только что сел после обеда за письменный стол и раскрыл случайно оказавшийся перед ним анатомический атлас, как в дверь постучали и в комнату вошла привратница, присматривавшая в его отсутствие за квартирой. Рассыпаясь в извинениях и взывая к доброте доктора, она спросила, не найдет ли он возможным подарить ей что-нибудь из гардероба покойной барышни. Греслер нахмурился. "Эта особа, - подумал он, - никогда не посмела бы явиться ко мне с такой наглой просьбой, если бы не знала, что я принимаю у себя на квартире женщин". Он ответил неопределенно, будто согласно воле покойной он намерен пожертвовать все ее вещи в какое-нибудь благотворительное учреждение, пока что у него вообще не было времени разобраться в них, и потому обещать он сейчас ничего не может. Оказалось, что привратница на всякий случай захватила с собой даже ключи от чердака. С назойливой улыбкой вручив их доктору, она горячо поблагодарила его, словно он уже исполнил ее просьбу, и, наконец, удалилась. Греслер в душе обрадовался возможности хоть чем-нибудь заполнить время до вечера и, раз уж ключи очутились у него в руках, решил отправиться на чердак, где не бывал с детских лет. Поднявшись по деревянной лестнице, он отпер дверь и вошел в узкое помещение, куда через крохотное косое оконце проникал такой скудный свет, что вначале доктор с трудом различал предметы. Темные углы чердака были завалены ненужным и позабытым домашним хламом, а в середине стояли ящики и сундуки. Греслер наудачу открыл один из них. Там лежали, по-видимому, только гардины и столовое белье, и Греслер, не испытывая никакого желания все распаковывать и приводить в порядок, поскорее захлопнул крышку. Зато в другом продолговатом ящике, по форме похожем на гроб, оказались очень интересные для Греслера вещи. Он нашел там кучу различных бумаг: документы, письма в конвертах, запечатанные пакеты всевозможных размеров; на одном из них он прочел надпись: "Осталось от отца". Греслер даже не представлял себе, что сестра его сберегала все это так тщательно и аккуратно. Он взял в руки другой пакет за тремя сургучными печатями, на котором большими буквами было написано: "Сжечь, не вскрывая". Доктор только грустно покачал головой. "При первом удобном случае твоя просьба будет исполнена, бедная моя Фридерика!" - подумал он. Положив на место пакет, в котором лежали, вероятно, дневники и невинные романтические послания времен далекого прошлого, Греслер открыл третий сундук, где обнаружил платки, шали, ленты и пожелтевшие кружева. Он стал перебирать их и разглядывать; кое-что, насколько ему помнилось, он видел еще на матери и даже на бабушке. А многое носила сама сестра, особенно в юные годы. Например, красивую индийскую шаль с вышитыми на ней зелеными листьями и цветами, подаренную ему перед отъездом специально для сестры одним богатым пациентом, она, несомненно, надевала еще не так давно. Эта шаль и некоторые другие вещи не могут пригодиться ни привратнице, ни благотворительному учреждению - они подойдут скорее какой-нибудь молодой хорошенькой женщине, которая будет так любезна, что согласится скрасить ему, старому одинокому холостяку, несколько скучных часов. Он тщательно запер сундук, предварительно вынув и бережно сложив шаль, и с довольной улыбкой на лице спустился с чердака к себе в кабинет.