Грани - Другая Грань. Часть 1. Гости Вейтары

      Когда ворота оказались уже совсем рядом, Сашка поинтересовался:
      — А как и когда мы встретимся?
      Кагманец задумчиво поднял глаза к небу.
      — Встретимся мы за три часа до полудня на центральной площади. Там установлены солнечные часы, день сегодня ясный. Знаешь, как определять время по солнечным часам?
      — Знаю…
      — Вот и хорошо. Там же на площади — статуя Императора Матиция, основателя династии. Вот у постамента и встречаемся… Если не встретимся, то возвращайся к своим.
      — Хорошо. А где мне одежду себе лучше купить? На рынке?
      — Можно и на рынке, можно в лавках. Портных в городе немало.
      Сашка кивнул и замолчал: к повозке уже подходили для досмотра двое стражников: седовласый старик с красным, выдубленным ветром (а может, просто испитым) морщинистым лицом, и молодой здоровый парень с короткой курчавой бородкой и приметным лиловым пятном на всю левую щеку.
      — Тпру, — осадил Ушастика Йеми.
      — Привет, Йеми. С чем нынче пожаловал? — поинтересовался старик.
      — И тебе доброго здоровья, Артол. Нынче я без товара: хочу не продать, а купить.
      — Чего это вдруг?
      — Почему — вдруг? — вопросом на вопрос ответил кагманец. — Ярмарка Кусачинская на губах уже. Купцы приедут чуть ли ни с самой Итлены. Какой же смысл товар сейчас в Плесков везти? А вот прикупить чего-нибудь — самое то.
      — Тоже верно. А что за парнишка?
      — Да родственник какой-то старому Кишишу, — с деланной ленцой произнес Йеми. — То ли внук брата, то ли…
      — Не внук, а внучатый племянник, — обиженно подправил Сашка.
      — Во… Пора парня к делу приучать, здоровый лоб уж вырос…
      — Ладно, — махнул рукой Артол. — Две лорики плати — и проезжай.
      Йеми неспешно достал из подвешенного к поясу кожаного кошеля пару медных монеток, отдал стражнику и шевельнул поводьями. Длинноухий коняга всхрапнул и потащил повозку в ворота.
      Сашка обратил внимание, что помимо окованных снаружи медными листами деревянных створок, башня была оборудована ещё и подъёмной решеткой, механизм управления которой оказался прост и понятен. По обеим сторонам от проёма были установлены вороты, с намотанными на них толстыми канатами, уходящими вверх, внутрь башни, через специальные отверстия. Сейчас решётка была поднята, а вороты — заклинены. Если что, так выбить одновременно оба клина, проскочить под падающую решетку — и погоня отсечена минут на пять, не меньше. Правда, остаются еще несколько стражников снаружи…
      — Ну что? — прервал его размышления Йеми. — Что будешь делать?
      — Как что? — голос мальчишки был предельно серьезным. — Пойду гулять по городу.
      И Сашка соскочил с повозки.
      Оставив повозку и Ушастика в харчевне "Гроздь винограда", в которой он неизменно останавливался, путешествуя по торговым делам, Йеми отправился на розыски. И не куда-нибудь, а в самый центр Плескова, где располагались дома аристократов. Казалось бы, какая связь между верхушкой города и его низами? Никакой, сказал бы добропорядочный обыватель, и очень крепко бы ошибся. Тот же, кому известна жизнь отбросов общества не понаслышке, знает, сколько тайных нитей ведут со дна жизни к почтенным и уважаемым. К таким почтенным и таким уважаемым, которых никак нельзя заподозрить в общении с подонками. А вот, поди ж ты…
      Парадные двери нужного Йеми дома были сделаны из дорогого граба, покрытого специальным лаком, придающим особый блеск. Медные ручки были выполнены в виде львиных голов, через пасти которых были продеты отполированные до блеска кольца. Стучать этим кольцом по специально прибитой к двери медной пластинке пришлось довольно долго, прежде чем дверь всё же отворилась, и из-за неё выглянул молодой домашний раб в рубахе и штанах из грубой шерсти.
      — Что угодно господину?
      — Господину угодно поговорить с благородным Маркусом Паулусом.
      Раб с недоверием оглядел одежду Йеми.
      — А разве благородный господин Маркус приглашал сегодня господина в свой дом в этот ранний час?
      — С каких это пор глупый раб осмеливается задавать вопросы гражданину? Пропусти меня внутрь и позови управителя Лечка.
      — Д-да, господин…
      Раб даже заикаться от волнения начал. Раньше этого парня Йеми в доме Маркуса не встречал, наверное, недавно купленный. И пуще всего боится впасть в немилость у нового господина. Домашние рабы всегда боятся, что их отправят на работу в поля или виноградники. Хотя порой те, кто работают вдали от хозяйского глаза, живут лучше…
      Пропустив гостя в переднюю, раб захлопнул за ним дверь, задвинул засов и тут же почтительно отодвинул тяжелую занавеску из синего бархата, приглашая гостя пройти в атриум.
      — Господину будет угодной подождать в перестилии?
      Йеми важно кивнул, не желая слишком уж запугивать и так раздираемого страхом юношу. Наверняка жизнь у слуги Маркуса не такая уж сладкая, зачем же делать его ещё более несчастным?
      За то время, что прошло с последнего посещения кагманцем дома Паулуса, последний потратил немало сил и средств на украшение своего жилища. Простой каменный пол атриума сменился мозаичным, заново был выложен розовым мрамором (Йеми готов был поклясться, что это был не просто мрамор, но самый настоящий пилейский) бассейн-имплювий, у правой стены появилась статуя легионера, а напротив — статуя сенатора, очевидно, символизирующие знатность рода Паулусов. Правда, качество этих статуй оставляло желать лучшего, да и мрамор на статуи пошел более дешевый — из ближней Айявы, но для дома благородного лагата, расположенного на дальней окраине Империи, и это было показателем благосостояния и преуспевания. Кроме того, ближе к ведущему в перестилий коридору, вдоль стены выстроилась целая шеренга восковых благородных Паулусов — предков нынешнего хозяина дома. Из внутренностей расставленных перед фигурами медных курильниц поднимались вверх тонкие струйки благовонного дыма.
      Перестилий утопал в цвету. Груши, правда, уже успели отцвести, но зато яблоневые, вишневые, черешневые, сливовые и абрикосовые деревья были усыпаны белыми цветами, а ниже буйствовали яркие краски цветущих кустов черемухи, розы и сирени. Всё это дополнялась высаженными в мраморных урнах ландышами и фиалками, чей век недолго, но очень красив, а так же бросавшимся в глаза пурпуром листьев бегоний, которые зацветают чуть позже, ближе ко дню солнцеворота, зато, при надлежащем уходе, цветут чуть ли ни до самого праздника Илока.
      Проводив гостя во внутренний дворик, раб незаметно куда-то исчез, а Йеми спокойно присел на низенькую мраморную скамью, наслаждаясь красотой. Что ни говори, но морриты умеют ценить прекрасное, этого у них не отнять. Жаль право, что у него нет такого садика, где можно было бы просто сидеть и отдыхать, хоть ненадолго позабыв тревоги и волнения. Разве что, если он доживет до достойной старости и уйдет на покой, воспитав себе достойную смену, то получит возможность попытаться создать в своём поместье нечто подобное.
      От раздумий его оторвал шум шагов. В перестилий вошел Лечек, управляющий благородного Маркуса Простины Паулуса. Несмотря на все попытки выглядеть представительно, лицо у него было весьма помятым, явно, что управляющий только что оторвался от подушки. Но, увидев, кто оказался таинственным ранним гостем, Лечек не смог сдержать вздоха облегчения.
      — Почтенный Йеми? Рад видеть. Что привело тебя в наши края?
      — Дела, почтенный Лечек, дела. Мне нужно срочно поговорить с благородным лагатом Маркусом.
      — Помилуй, Йеми, — развел руками управляющий. — На дворе раннее утро. Благородный Маркус ещё спит.
      — Ну, так разбуди его, — пожал плечами Йеми.
      — Разбудить?!
      — Конечно. Что толку разговаривать с ним, когда он спит.
      К чести Лечка, тратить время на бессмысленные препирательства он не стал. По той простой причине, что знал о существовании таких новостей, ради которых господина можно разбудить не только ранним утром, но и посредине ночи. И не только можно, но и нужно.
      Поэтому, не вдаваясь в дальнейшие расспросы, управляющий спешно ушел внутрь дома. А ещё через несколько минут в перестилии появился и сам хозяин, благородный лагат Маркус Простина Паулус. Невысокий, ещё молодой, но изрядно облысевший и обрюзгший, с припухлым от сна лицом. Одетый, как и положено старшему гражданину, в небрежно наброшенную тёмно-синюю тунику с тонкой пурпурной каймой, свидетельствовавшей о его благородном происхождении и принадлежности к сословию лагатов. Несмотря на спешку, Маркус успел обуться в сандалии с серебряными пряжками и подпоясаться красным шелковым пояском.
      При виде Йеми он вымучил на лице широкую, донельзя фальшивую улыбку, распахнул руки и с бездарностью провинциального актера произнес:
      — Милейший Йеми! Очень рад видеть тебя в моём скромном доме. Будь моим дорогим гостем!
      Пришлось улыбаться в ответ. Более того, пришлось, пусть и на время, заставить себя относиться к человеку, стоящему напротив, как к хорошему, пусть и опасному приятелю. Если позволить себе в разговоре назвать Маркуса Простину Паулуса, вором, разбойником, трусливым убийцей или просто подонком, то против истины не погрешишь, но потеряешь ценнейший источник информации о теневой жизни Плескова. Ещё нельзя было вспоминать вслух, что до недавнего времени собеседник носил имя Шепеш Наско, а благородным морритским лагатом стал, в результате одной очень тёмной истории с усыновлением.
      — А что, если кто-нибудь донесёт господину префекту, что в городе объявился известный злодей и шпион Йеми Пригский?
      В таблинии можно было говорить свободно, не опасаясь, что тебя услышит кто-то посторонний: стен эта комната не имела, и подойти к собеседникам незаметно было практически невозможно. Конечно, частично обзор закрывали тяжелые муслиновые занавеси, спускавшиеся с потолка до самого пола и отгораживавшие таблиний от перистилия и коридоров, но использовать их для того, чтобы тихонько подобраться и подслушать разговор, обычному человеку, конечно, не хватило бы умения.
      Шепеш, принимая условия игры, радушно предложил Йеми легкий завтрак. Предложение, разумеется, было принято: демонстрировать нетерпение было бы огромной ошибкой. Рабы спешно накрыли в таблинии небольшой столик, подав господам лепешки, акациевый мед, сыр, изюм, сушеные абрикосы и финики, а так же местное варенье из молодых сосновых шишек. Сам хозяин не преминул отведать виноградного вина, а вот гость от возлияния отказался, попросив взамен тирейского кофе. Напиток этот в Торопии был изрядной редкостью, но благородный лагат себя в роскоши не стеснял, и спустя несколько минут тот самый раб, что открывал дверь, поставил перед Йеми медный канфар с дымящейся ароматной жидкостью.
      Исполнив свои обязанности, слуги исчезли в глубине дома, дабы не потревожить беседующих господ, а Шепеш и Йеми приступили к очень серьезному разговору.
      — Всё зависит от того, кто донесёт, — Йеми откинулся на спинку кресла. Демонстрируя своё расположение, хозяин предложил ему даже не стул, а настоящее кресло с высокой спинкой. Сам же, подчеркивая свою принадлежность к морритской знати, возлег на покрытое тирейским ковром ложе: у морритов было принято принимать пищу лежа. — Если какой-нибудь подозрительный бродяга, то господин префект прикажет удавить его потихоньку, чтобы тот не сеял панику. Если человек уважаемый, скажем, клиент господина наместника, то, несомненно, пошлёт городскую стражу прочёсывать Старые Кузни. Та со злости, что её отрывают от почтенной рутины на легкомысленную беготню, обнаружит с десяток давно разыскиваемых преступников, накроет пару притонов, да между делом набьёт себе карманы. Господин префект выразит досаду на то, что донос не подтвердился, и удовлетворение тем, что в Плескове всё спокойно. Все останутся довольны, за исключением воров и бандитов, до которых почтенным гражданам и дела-то нет… Так что, не стоит уходить от ответа на простой вопрос: кто вчера ночью притащил в город двух девочек и мальчика и где их сейчас прячут? При твоей-то осведомлённости обо всём, что творится в Плескове…
      — Через пару дней я буду знать.
      — Три весны назад на кое-чью просьбу уладить одно неприятное дело с городским судьёй я не ответил: через пару дней. Потому что через пару дней было бы поздно.
      — Город большой, в нём постоянно полно приезжих. За всеми не уследишь. Поэтому поиски займут время. И ещё потребуются деньги.
      — Детей притащили через подкоп под городской стеной. Этим делом здесь промышляет не более двух осьмий человек. И они ревниво следят за тем, чтобы никто не отнял их хлеб.
      — Эти ребята держатся особняком. С ними трудно иметь дело, а уж узнать у них что-то…
      — За гексант эти ребята маму родную в рабство продадут, — Йеми выложил на стол потёртую золотую монету. На что "эти ребята" способны за большие деньги, Йеми предпочел не уточнять: и он, и Наско это отлично знали, зачем лишний раз язык осквернять.
      — Может быть… Ты их, как вижу, лучше знаешь, тебе виднее, — Шепеш засмеялся собственной шутке. Но теперь его взгляд не отрывался от блестящего кругляша. По-видимому, деньги ещё не потеряли своей власти над Наско. Наверное, он так же жадно будет смотреть на чужую монету, если чудесным образом окажется владельцем всех богатств империи.
      — Не настолько лучше, чтобы знать, где их искать в это время дня.
      — Это не гексант, — приподнявшись на локте, Шепеш, как бы невзначай, подцепил монету со стола.
      — Если ты мне сейчас же, не сходя с места, скажешь, где дети, будет тебе гексант. Если приведёшь их ко мне живыми и здоровыми, будет тебе аж четыре гексанта и моя искренняя признательность. А за этот ауреус ты меня познакомишь со старшиной землекопов.
      Конечно же, благородному морритскому лагату не пристало самому работать проводником у купца. Поэтому разговаривать с «землекопами» Йеми отправился вместе с Лечеком. Помимо соблюдения лица, Наско явно преследовал и денежный интерес: часть бремени по снабжению своего управляющего он переложил на плечи кагманца, которому пришлось самому сразу по выходу одарить Лечека парой квадрантов. В противном случае это пришлось бы делать через пол дня безрезультатных блужданий по городу под причитания, жалобы на жизнь и уверения, что вот-вот неуловимые «землекопы» будут найдены.
      Идти пришлось в район Старых Кузен, что Йеми предполагал с самого начала. Район этот превратился в трущобы ещё в давние времена, может, даже до Катастрофы. В ту пору наверняка весь Плесков являл собой не лучшее зрелище, но с тех пор город отстроился, но Старые Кузни так и остались трущобами, успешно сопротивляясь всем попыткам городских властей извести или хотя бы благоустроить этот рассадник преступности и источник всякой заразы. Символом этого сопротивления можно было смело признать храм Гера, что высился на самой границе трущоб. Может быть, этот храм не был самым великолепным в Плескове, но самым большим он был наверняка. Позволяло ли это умилостивить грозного бога болезней или, наоборот, привлекало его внимание оставалось загадкой. Быстротечные эпидемии прокатывались по городу каждый год и всегда начинались со Старых Кузен. Вопреки стойкому заблуждению, чужаков в таких местах любят. Ведь чужак — это источник поживы или, если с того нечего взять, возможность разнообразить развлечения. До того, что самим чужакам такая любовь не по нраву, никому дела нет. Лечек явно ощущал себя в этом неприятном месте, как рыба в воде. Йеми же, несмотря на то, что был здесь уже не раз, ощущал себя чужаком. Хуже того, его принимали за чужака местные жители. Йеми всей кожей ощущал пристальное к себе внимание. Уже пришлось погрозить кулаком какому-то карманнику, чьи пальцы оказались в подозрительной близости от поясного мешка. Лечек же шагал себе впереди, как ни в чём не бывало. Когда, наконец, управляющий нырнул в дверь относительно целого дома, жупан испытал облегчение, несмотря на то, что самая сложная часть дела только начиналась.
      Внутри дом оказался грязен и вонюч даже по меркам Старых Кузен, а так же начисто лишенным каких либо архитектурных излишеств. Единственное помещение с не разожженным очагом у дальней стены оказалось заполненным самым разнообразным народом. В дальнем углу, скрестив ноги на тангринский манер, на грязной дерюге сидели пятеро мужчин и жрали — по-другому назвать происходящее было решительно невозможно. В другом углу, поближе, полдюжины громил играли в зуж, постоянно ругаясь и обвиняя друг друга в шулерстве. Верзила у очага, сидящий на единственной в доме лавке, точил лопату и, посмеиваясь, внимал стоящему перед ним толстому коротышке, размахивающему руками и бубнящему что-то неразличимое в общем гвалте. Перед Лечеком горой возвышался детина, с шириной плеч, как у Йеми и Лечека вместе взятых.
      — Здрав и силён будь, Лечек! А это с тобой что за мужичок? — поинтересовался детина и одарил кагманца нехорошим взглядом.
      Как поступать в таких случаях, Йеми было известно с далёкого детства. Он скорчил премерзкую рожу, прищёлкнул пальцами, потом языком и в довершении всего ядовитым голосом объявил, что мужички — это те, кто на базаре баранами торгуют и баранов обсчитывают.
      Последнее, конечно, было наглостью и в ритуал представления среди криминальных кругов полуострова напрямую не входило, но в разумном количестве приветствовалось и уважалось. Вот и сейчас детинушка осклабился, выдавил из себя довольную улыбку, при виде которой мирный поселянин, наверное, тут же бы обделался, и кивнул в сторону жрущих.
      — Ну, проходите.
      Игроки чуть примолкли, внимательно наблюдая за происходящим. Йеми наивностью не страдал и понимал, что одного знания условного знака недостаточно, чтобы заслужить доверие бандитов.
      — Ну что, мил человек, садись к нашему очагу, ешь да пей, — с расстановкой произнёс сидевший у стены пожилой и даже немного благообразный дедок, видимо, бывший в этой компании за старшего. — Ну-ка, Стилко, плесни гостю дорогому.
      Стилко, молодой совсем мужик с засаленными и усыпанными перхотью волосами и угреватым лицом вытащил откуда-то из-за спины сначала большую деревянную флягу, потом — маленькую чарочку. Плеснул в чарочку содержимого фляги и, улыбаясь, протянул её Йеми. Улыбка у него была мерзкой, но Йеми понимал, что от такого предложения не отказываются.
      Сквозь запах можжевельника, из которого была вырезана чарка, пробивался слабый аромат аниса. Предусмотрительно выдохнув, кагманец опрокинул содержимое чарки в рот. Густая, маслянистая жидкость, словно огнём, обожгла горло. Йеми не ошибся: его действительно угостили мастикой, да ещё и отвратного качества.
      Ещё раз шумно выдохнув, он подхватил с деревянной тарелки кусок мяса и торопливо зажевал.
      — Неплохо! — одобрил главарь. — Ну, говори, с чем пожаловал.
      — Дело в следующем, папаша, — ответил кагманец с набитым ртом, — кинули меня одни ребята. И не только меня, но и людей, перед которыми я за них подписался. Беспредел, в натуре. Звенки хапнули — и свалили. А мне что, за всех отдуваться?
      — Не хочешь, стало быть, крайним быть?
      — Я что, тупой, как гигант холмов? Или деньги чеканю? Хорошо хоть, мужики меня знают, дали отсрочку. Ну, я ноги в руги — и за этими уродами.
      — И здесь, стало быть, догнал их? — поощрительно улыбнувшись, поинтересовался дедок.
      Йеми кивнул.
      — Не беспредел в натуре — так людей кидать, — вступил в разговор сосед справа. — Надо помочь чуваку, он дело го…
      Закончить мужчина не успел: не вставая со своего места, Йеми ткнул его кулаком в лоб. Тот повалился на спину, задрав ноги, точно перевернутый жук. Остальные тут же напружинились, схватились за поясные ножи, но в драку не ринулись, смотрели на главного.
      — Ты за базаром следи, дорогой, — посоветовал кагманец вскочившему бандиту. — За такие слова у нас быстро оставят без языка и без наследства.
      — У вас — это где? — полюбопытствовал дедок.
      — В Бельоне, — не задумываясь, ответил Йеми. Слишком много в последний день думалось об Оксене.
      — Успокойтесь, — главарь небрежно махнул рукой, и бандиты сразу расслабились. Даже получивший в лоб молча присел на своё место, только смерил Йеми злобным взглядом.
      — В Бельоне… Значит, под Тенью ходишь?
      — Я не вор, чтобы под Тенью ходить. Под Ролио одноруким. Да и Тень-то ещё прошлой осенью пропал.
      — Куда пропал?
      — Аэлис его знает, куда пропал. Решил по гробницам орочьим подземным прошвырнуться — и сгинул. Сейчас всем заправляет Угорь, он при Тени Правой Рукой был.
      — Слыхал про такого, — кивнул дедок. — Складно плетешь.
      — Папаша, ты меня за кого держишь? Я тебе, что, в натуре, эдилов вольноотпущенник, из ума выживший? Думаешь, заложить вас всех хочу? Так вон, Паулус за меня подпишется. Лечек, ответь.
      — Подпишется, отвечаю, — с невозмутимым выражением лица произнёс Лечек.
      Его вообще мало что было способно вывести из равновесия. Йеми было доподлинно известен лишь один случай, когда Лечек утратил самоконтроль: это случилось во время допроса с пристрастием в шофской тюрьме, когда дело дошло до вкалывания под ногти раскалённых иголок. Впрочем, сейчас управляющий ничем не рисковал: подписывался, то есть поручался, не он, а Паулус, а раз так — то с Паулуса и спрос.
      — Да нет, на дятла ты, мужик, не больно похож. Но вот впрягаться за кочан с бугра нас тоже, знаешь ли, ломает.
      Кагманец облегченно вздохнул.
      — Да не, мужики, впрягаться не надо. Мне с этими парнями надо только перетереть по понятиям. Я же про них всё знаю, где их бабы со спиногрызами живут. Они ж не отмороженные, должны просекать, что к чему, верно?
      — А мы-то тогда тебе зачем нужны? — тут уж искренне удивился главарь.
      — Дык, я ж не знаю, где у них тут берлога. А вам-то ребята эти известны. Вы мне только наводку дайте, а дальше я сам разберусь.
      — А с чего это ты взял, что они нам известны?
      — Они сегодня ночью под стенами подземным ходом лазили. А все ходы — под вами. Верно говорю?
      — Верно…
      — Ну, так что, папаша, наводку дашь?
      — Это Грызя надо спрашивать, — пробасил из угла один из игроков.
      — Ладно, не позорь нас тут перед гостем, — досадливо сморщился старик. — А то не проследили за ними.
      — Знамо дело проследили, — это торопливо заговорил тот, что потчевал Йеми мастикой. — Главный у них толиец…
      — Цыц! — прикрикнул на него дедок. — Я ещё не решил ничего.
      Все смолкли, опасаясь прогневить авторитета.
      — Они что, заплатили, что ли, за молчание? — поинтересовался Йеми.
      — А ты что, заплатишь за наводку?
      — Заплачу. На мне сейчас столько висит, что лишний ауреус ничего не решает.
      — А лишний гексант?
      — А гексант, папаша, лишний не бывает. За него, сам знаешь, поработать надо так, что ой-ой-ой…
      — Нечки пускай работают, а настоящий человек не быдло, чтобы спину гнуть, — это снова влез прыщавый Стилко, видимо, очень хотел загладить свою вину.
      Йеми не удостоил его ответом, смотрел на старика.
      — Гексант, — твердо сказал главарь. — И мы тебя не знаем, а ты не знаешь нас.
      Торговаться дальше не имело смысла: при своих подручных дед авторитет ронять не станет и на уступки не пойдёт. Вздохнув, Йеми протянул ему монету. Попробовав её на зуб, старик кивнул Стилко.
      — Они в харчевне "Полная чаша", — хмуро сообщил тот.
      — У старого Жельо? Тесен мир. Дядька мой с ним когда-то на дело ходил, троллей потрясти.
      Бандиты, однако, выслушивать эту историю были не расположены.
      — Вот и хорошо, что знаешь. Значит, не заблудишься. Так что, ступай-ка, мил человек, откуда пришел, а сюда больше не заглядывай, — подвел итог главарь.
      "Мир тесен. Мир очень тесен".
      Йеми задумчиво стоял у лавки бондаря, лениво рассматривал кадушки и бочонки и время от времени бросал быстрые скрытные взгляды на другую сторону улицы, где возвышалось двухэтажное здание харчевни "Полная чаша". Здесь он должен был узнать судьбу своей племянницы и её новых друзей, но шестое чувство останавливало Паука от того, чтобы немедленно войти внутрь и начать осторожные расспросы. А чувствам своим Йеми Пригский привык доверять, и пока что они его не подводили.
      Смущало кагманца то, что хозяином харчевни был старый Жельо, бывший когда-то знаменитым ловцом удачи Жельо-Себе-На-Уме. Йеми не раз слышал, что старик забросил опасный промысел и доживает свой век в тишине и покое, но народная мудрость не зря гласит: "Сколько волка не корми, он псом не станет". Старый наемник вполне мог быть в деле, и тогда в одиночку соваться в его логово было очень рискованно. Знай бы Йеми, что всё так обернется, взял бы с собою Балиса. Но былого уже не воротишь и не исправишь.
      "Надо идти, всё равно от того, что я тут столбом стою, ничего хорошего не будет", — решил Йеми и повернулся к харчевне. В этот момент из калитки, что вела во двор харчевни на улицу, вышел раб в помятом хитоне из грубой ткани и деревянных сандалиях, с большой корзиной в руке. "Где-то я его видел", — мелькнуло в голове у кагманца. А в следующее мгновение, возблагодарив Иссона за помощь, он уже спешил вслед невольником.
      — Ёфф! Провалиться мне на месте, Ёфф!
      Кагманец со всего размаха опустил руку на плечо раба. Тот резко повернулся. В чёрных глазах застыло удивление.
      — Прости, господин, но я тебя не знаю.
      — Не знаешь? Скажи лучше, не помнишь. Забыл, мерзавец?
      Ёфф наморщил низкий лоб и часто заморгал, что должно было означать усердные попытки вспомнить Йеми. Поскольку сделать это у него всё равно бы никогда не вышло, кагманец, выждав несколько мгновений, бросил утопающему спасительную веревку:
      — А пари с Арсенгером тоже забыл?
      По лицу раба расплылась такая довольная улыбка, словно ему напомнили о первой брачной ночи.
      Невольник был заядлым петушатником, то есть завсегдатаем петушиных боёв. Эта забава исстари пользовалась популярностью почти по всему Лакарскому полуострову. В каждом городе выводилась своя, особая порода бойцовых петухов, которых жители просто обожали и на которых ставили порой огромные суммы. Плесковских бойцов, за безупречно белый цвет пера и ярко-красные гребни, называли "красно-белыми".
      Ставить деньги на исход петушиных боёв не возбранялось и невольникам, многие из которых были не менее фанатичными поклонниками «своих» любимцев, чем свободные граждане.
      Года три назад, заезжий купец Арсенгер откуда-то с северо-запада привез пять бойцовых петухов и поспорил на огромные деньги, что все пятеро его питомцев победят пятерых бойцов, которых выставит город. До этого он выиграл таким образом не одно пари, но всякому успеху когда-то приходит конец. Лучшие «красно-белые» города во главе с непобедимым чемпионом Етькой добились успеха в четырёх схватках из пяти. Горю Арсенгера не было предела, но расплатился он сполна, чем заслужил в этих местах немалое уважение.
      Так уж получилось, что Йеми был в тот день в Плескове. Так уж получилось, что заглянул на петушиные бои, хотя был к ним совершенно равнодушен. Так уж получилось, что внимание кагманца привлёк отчаянно поддерживающий за своих любимцев мужчина с лицом то ли разбойника, то ли палача, на самом деле оказавшийся рабом городского золотаря Спарта. Казалось бы, чем такой человек мог Йеми пригодиться. А вот, поди ж ты, радости от встречи с Ёффом у кагманца оказалось, не к столу будет сказано, полные сапоги.
      — Как такое забудешь, господин хороший! По восемь раз на дню вспоминаю.
      — Да ну? Разве новые победы не радуют?
      — Господин смеется над бедным рабом? — Йеми и представить не мог, что звероподобное лицо Ёффа, при взгляде на которое любой инквизитор Света немедленно должен был признать раба своим подопечным, обладает такой богатой мимикой. Невольник был просто убит горем.
      — Господин не был в городе с тех пор, как наши петушки славно оттоптали мокрых куриц этого нахала. И вернулся только вчера вечером.
      — Господина ждут печальные новости, — тяжело вздохнул раб. — Нет больше нашей красно-белой гордости.
      — Как это нет? — изумление и огорчение Йеми было вполне искренним. Бойцовыми петухи Плескова казались ему чем-то вечным, вроде Лунной горы, Долины Роз, тигров-оборотней в Кусачем Лесу или вулкана на острове Пилея. И если он пропустил их исчезновение, то это — очень серьёзное упущение. Из тех, которые в его деле могут стоить жизни. — Не может быть такого. Что ты плетешь?
      — Увы, господин, это случилось.
      — Что — «это»? Мор?
      — Нет, Червь.
      — Какой червь? — быки и коровы болеют изнутри червями, это Йеми знал точно. Куры… Гер их поймет, этих кур, чем они болеют…
      — Да кто его знает, мерзавца. Он откуда-то с юга в город приехал. При больших деньгах. Выкупил курятник, мол, починю, обустрою, да и новую арену для боёв вам выстрою.
      — Н-да, починить курятник-то и впрямь было бы полезно, — согласился Йеми. Откровенно говоря, городские бойцовые петухи жили в такой развалюхе, что любой хозяин, увидав этакое безобразие на своей вилле, спустил бы с управляющего кожу на спине от шеи до колен… Да ещё, пожалуй, и посолил бы на добрую память.
      А арены для петушиных боёв в Плескове вообще никак не могли построить, хотя разговор об этом шел, наверное, ещё во времена дедов Йеми и Ёффа. Вот и выступали знаменитые «красно-белые» то в углу городского рынка, то на пустыре на берегу Плески. Безобразие вообще-то. Немудрено, что отцы города доверились много пообещавшему Червю. Только вот никакой арены этот богач, совершенно точно, не построил. Даже и не начинал. Уж эдакую стройку в Плескове Йеми бы никак не пропустил.
      — Дак ведь, ниимпа не сделал, подлец, — горько воскликнул невольник. — Стало только хуже. Породу улучшать взялся. Накупил заморских чёрных петухов, а своих — распродал непонятно куда. Как теперь кричать «красно-белые», ежели они не белые, а чёрные? А люди говорят, в птичьем ряду в Белере и Шофе нашими петушками мясники торговали…
      В глубоко посаженых глазах раба заблестели слёзы.
      — И Етьку продал? — ужаснулся кагманец.
      Теперь в глазах собеседника сверкнула ненависть.
      — Етьку? Етьку опоили какой-то гадостью, еле выходили беднягу. Перо сбросил, ходит, как ощипанный. Не ест почти ничего. Смотреть больно. Червь-то выгнал прежнего смотрителя курятника. Пьёт, мол, много. Дык, он дело знал. А нонешние…