Равнение на президента!

Прапорщик, не замечая нагрузки, работал быстро и не забывал напоминать время от времени Звонареву, что он дембель и должен стараться вовсю. Вначале, когда только приехали, грузовик с кирпичами показался Паше не очень большим, и он, действительно, поверил Евздрихину, что они за пять минут перекидают всю эту машину. Но прошло уже, наверное, более часа, а кирпича в ней не убавлялось.
      Признавшись себе в том, что папаша ему голову отвернет, когда все это закончится, Звонарев заныл:
      – Товарищ прапорщик, у меня там отец с комбатом.
      – Кто? – остановился Евздрихин. Он начал натужно соображать. – Отец, говоришь. Ну ты погоди, я сейчас по полевому телефону все товарищу подполковнику доложу, и он твоего папашу предупредит.
      Евздрихин метнулся в дом, снял трубку полевого телефона и, действительно, сказал комбату невинную фразу: мол, взял одного солдатика по хозяйству помочь – ну какая фигня. Разве будет товарищ полковник своему штатному водителю препятствовать в таком необходимом в жизни вопросе, как домашнее хозяйство? Да никогда!
      Из дома Евздрихин вышел довольный:
      – Ну вот, теперь волноваться нечего. Я все сказал, и никто не возражал.
      – Да как же так? – возмутился Паша. – Ведь мы с отцом уже полчаса назад как должны были выехать отсюда, у него в городе дела.
      – Да, наверное, все дела отложил ради такого дела, чтобы сын оставил о себе добрую память, – улыбался Евздрихин. – Давай вон ложи аккуратнее, не кидай, а то боя будет много. Вон видишь, как я стопками укладываю? Так и ты давай стопками.
      – Да я стопками-стопками.
      – Вот-вот, стопками-стопками, – подбадривал его Евздрихин.
      Где-то через три часа они ополовинили машину, и во дворе уже возвышалась приличная куча кирпичей. Спина у Паши ныла, руки кровоточили. Он проклинал все и вся, но теперь уже был настроен на то, чтобы всю эту машину до конца разобрать, и после чего, уж он надеялся, прапорщик отвезет его обратно.
      К обеду, в то время как офигевший от суровых вливаний комбата Бекетов вместе со своими людьми прочесывал все казармы, все подвалы, столовую, баню, медпункт, прилегающие окрестности, весь парк; все заглядывали во все машины, сортирные дыры, помойки, прочесывали лесопосадки, стоящих на остановке пассажиров, ожидающих автобуса, расспрашивали про парня в лохматой шапке и дубленке, вот в это самое время товарищ прапорщик, заботясь о желудке дембеля, пригласил его в дом, где его жена собственноручно налила густого борща и поставила на стол небольшую бутылку.
      – Ну че, давай сейчас перекусим, самогончика тяпнем и через пару часов добьем эту машину.
      – Да мне надо ехать.
      – Да куда тебе ехать? – возразил ему Евздрихин. – Нас еще водитель ждет, это вот на пятнадцать минут мы отвлеклись. Обед – дело святое, обед пропускать нельзя. А так бы тебе в части пришлось есть, сам подумай, в столовку идти. Ты лучше домашнего покушай, ты ж за два года ведь домашнего не ел.
      Но не мог же Звонарев взять вот так вот напрямую и признаться, что его папа позаботился о том, чтобы именно два года он только домашнее и кушал. Тяпнули по пятьдесят, и за супчик. После супчика второе – картошечка с сальцем. Понятное дело, перед картошечкой еще тяпнули.
      Когда набравшийся смелости водитель постучался во входную дверь и появился на пороге, жена Евздрихина всплеснула руками и пригласила гостя за стол. Водила «КамАЗа» недолго помнил то, что он за баранкой и ему надо ехать, при виде чистого, как слеза, деревенского самогона.
      Подкрепившись, бригада вновь вышла на улицу. В машине оставалась одна треть, и теперь водителю приходилось в кузове подтаскивать кирпичи к краю, что сделало его работу более интенсивной. В голове приятно шумело. Казавшиеся недавно ватными ноги как-то сами ходили вперед-назад, спина сама разгибалась-нагибалась. И не замечая уже никакой усталости, Звонарев на автомате работал, не покладая рук. Евздрихин улыбался, глядя на разошедшегося пацана, не забывая его похваливать и говорить о том, что дембельский аккорд – это самое важное задание в жизни любого оканчивающего службу солдата.

* * *

      Обычная тумбочка в кабинете комбата с выдвижными ящичками была наполнена необычным содержанием. Во-первых, вместо трех выдвижных ящиков у комбатовской тумбочки было только два: верхний и нижний. В нижнем ящике стояли друг с другом бутылки с водкой, а в верхнем была закусь. Всегда. Сейчас, в очередной раз отодвинув ящик и посмотрев на то, что небольшой запас из четырех бутылок уже ополовинился и нужно было доставать следующую, Стойлохряков с завистью посмотрел на народного депутата, у которого по-прежнему было ни в одном глазу, хотя самого подполковника уже влегкую повезло. Еще одна бутылочка – и будет хорош. А если придется и четвертую захватить, то тогда можно будет говорить о том, что день на работе прошел не зря. Но водку приходилось тратить по простой причине, дабы не слишком Звонарев ерепенился. Пока он его поит, у Бекетова есть время на то, чтобы обнаружить этого сопляка.
      «Вот появится он здесь, я ему лично морду набью», – думал Стойлохряков. Потом отверг это решение, поскольку при родном папе такие вещи делать нежелательно. А папа влиятельный, мать его ети, и с деньгами, что хорошо.
      – Ну что, еще по одной? – предложил Стойло-хряков. На что Звонарев лишь кивнул головою, дабы не утруждать язык словом «да». Оно и так понятно – два мужика сидят, не обедают, пьют.
      Вытащив на стол банку сардин, подполковник вопросительно посмотрел на своего визави. Тот, не дожидаясь приглашения, взял с газетки консервный нож.
      – Ну что, когда там моего пацана найдут?
      – Да найдут, на хрен. Поработают и найдут. Ах ты, сука! – воскликнул Стойлохряков, вскочил со своего места и рубанул кулаком по столу так, что бедная крышка хрустнула.
      – Что такое? – перепугался Звонарев.
      – Я его сейчас, бля, своими руками вздерну. Ну-ка, поехали, бля! Хватит тут сидеть!
      Отобрав у Звонарева уже наполовину открытую банку с сардинами, он отбросил ее в угол и вышел в приемную. Спускаясь мимо дежурного, Стойлохряков крикнул:
      – В моем кабинете все убрать!
      Папа, ищущий сына, и командир части, ищущий пропавшего солдата, плюхнулись в иномарку народного депутата и понеслись в поселок.
      – А мы куда едем? – спрашивал по дороге Звонарев-старший, поглядывая на красного от злости Стойлохрякова.
      – Да так, сейчас одного прапорщика навестим.
      Когда к дому Евздрихина подкатила иномарка, то «КамАЗа», подвозившего кирпичи, уже не было, а «уазик» прапорщик загнал в гараж, и вместе с дембелем на пару они сидели в доме и квасили, уже не слушая беспокоящуюся за здоровье молодого человека супругу. Евздрихин наливал Пашке раз за разом и себя не забывал, приговаривая, что они большое дело провернули.
      Дверь в дом с треском открылась, и на пороге появился рассвирепевший комбат:
      – Ты что же, мать твою, делаешь?
      Вместо того, чтобы вскакивать и оправдываться, Евздрихин сделал широкий жест, приглашая гостей к столу. Пьяный отец обнял пьяного сына. Наступила одноминутная семейная идиллия, после чего оба опустились за стол.
      Жинка Евздрихина, прикинув, что теперь заседание затянется, метнулась в потайной уголок и вытащила еще бутыль, лишь бы только теперь у ее милого и дорогого не было неприятностей по службе – в кои-то веки к ним лично комбат пожаловал.
      Стойлохряков внимательно посмотрел на раскачивающегося над столом дембеля и, протянув свою огромную ручищу через стол, похлопал его по плечу. Потом схватил за подбородок и посмотрел в затуманившиеся глаза:
      – А че, парень, неплохо в армии-то служить?
      – Да-а-а, – мычал Паша, – при-и-икольно, здо-о-орово.

Глава 4
НЕУДОВЛЕТВОРЕНИЕ

      Проснувшись на большой груди своей толстой и некрасивой супруги, Протопоп Архипович повернулся и посмотрел на часы. Цифры расплывались – пришлось сесть и надеть очки в золотой оправе с круглыми стеклами. Девятый час. Сняв трубку телефона, он первым делом справился о том, как там с углем. Его знакомый банщик дядя Толя доложил, что машина уже пришла и осталось только решить вопрос с разгрузкой. Шпындрюк слез с кровати и пообещал банщику, что вскоре люди для разгрузки машины, подвезшей топливо к местной бане, будут найдены.
      У Шпындрюка это было традицией – один раз летом и один раз зимой завозить машину угля в местную баню и ходить туда мыться и париться на свежем угольке, так сказать, от которого если жару и не больше, то парок с него выходит определенно слаще.
      Его в самой бане можно было узнать только по дорогим очкам и перстню на руке. Иных отличий у Шпындрюка от остальной массы моющихся в субботу обычно не наблюдалось. Естественно, его все знали, и проблем с местом и шаечкой не было.
      Жена всякий раз, когда он отправлялся на помывку в народ, возражала против его чудачеств. Но глава администрации напоминал о необходимости знать чаяния народа или, во всяком случае, показывать собственные стремления к тому, чтобы не остаться за бортом реальной жизни и полностью не окунуться в мир достатка и роскоши, что ему позволяли его собственные доходы.
      Когда Простаков, Валетов и Резинкин узнали о постигшей их участи, остальные потихоньку заржали, стоя перед комбатом. Но Стойлохряков не дал долго глумиться над своими же товарищами и по-быстренькому отправил троицу с глаз долой в село, не забыв выдать им пропуска для того, чтобы патруль не мог задержать их. С собой солдаты взяли и чистое белье, и подменку – грязную одежду, предназначенную для выполнения грязных работ. Возня с углем, она не подразумевала ничего стерильного. То, что они перемажутся, как черти, однозначно.
      – Там же и помыться сможете, – напутствовал их Стойлохряков.
      Ни разу за все время службы никому из солдат не приходилось быть в местной бане, и они надеялись, что хотя бы условия там будут отличаться в лучшую сторону от армейской помывочной, где никогда не горели все лампочки и ходить по выщербленному бетонному полу босиком было весьма опасно.
      Другое дело – это машина с углем. Какого она размера? Сколько там в ней угля? Куда его носить? Чем носить? Комбат пообещал, что некий банщик Толя выдаст им весь необходимый инструмент.
      Пройдя через КПП и вырвавшись на свободу, троица неспешно зашагала к бане. Сроков выполнения поставленной задачи им никто не устанавливал, а значит, они спокойно могут до вечера эту машину разгружать, поздненько помыться, прийти потом в часть и лечь баиньки. Никто им слова не скажет, потому как они целый день будут при деле. Ведь в армии главное – найти себе занятие и очень медленно его выполнять, дабы тебя больше не припрягали ни на какие работы. Как жаль, что эту машину нельзя разгружать трое суток подряд. А ведь они могут взять детские ведерки для игры в песочек и переносить уголек долго и упорно в место, предназначенное для его складирования.
      Прошаркав по поселку, трое вышли к бане, где могли наблюдать, как живо заходят и мужчины и женщины в большие стеклянные двери.
      – Современно, – отметил Резинкин.
      Простаков стоял, раскрыв рот.
      – Это баня или магазин?
      – Э-э, деревенщина! – Валетов сплюнул и пошел вперед. – Ты, наверное, никогда в нормальных банях-то и не мылся.
      – Почему не мылся, – загундел Простаков, – че это я не мылся в нормальных банях. У нас вон своя баня дома, во дворе.
      – Да-да, из трех бревен, – обернулся Валетов. – А где машина-то?
      Вместо машины на крыльце стоял дядька в чистенькой синей фуфайке и белых валенках. Он подозвал солдат к себе жестом и попросил называть себя дядей Толей.
      Они обошли строение и на заднем дворе обнаружили самосвал на базе на шасси «ЗИЛ-131». Кузов оказался заполненным меньше чем наполовину. Как жаль. Ведь такое количество угля нельзя долго разгружать. Даже маленькими ведерками.
      Леха вопросительно посмотрел на дядю Толю. Тот вынул изо рта недокуренную сигаретку, задвинул толстенную кепку на затылок и стал реденькими движениями почесывать бритую голову:
      – Мужики, вы это, давайте побыстрее, а то вот к одиннадцати часам сам Протопоп Архипович подъедет париться.
      – Че, у него своей бани нет, что ли? – возмутился за всех Валетов.
      – Да как же нет? Есть у него баня. Только у него традиция – два раза в год с народом мыться. Вот как раз за неделю до Нового года и летом перед Днем независимости России.
      Простаков нахмурился:
      – Не, быстро не получится.
      – Ну ладно-ладно, как успеете, – неожиданно быстро сдался дядя Толя.
      Они вошли в баню с черного входа, миновали небольшой узкий коридор и оказались в истопной. Здесь, на большом металлическом листе, лежала небольшая кучка угля, а рядом с ней стояло несколько совковых лопат и ведра.
      – Вот все сюда переносите.
      Внутри обращала на себя внимание культурность учреждения. Несмотря на наличие угля, который, хочешь не хочешь, будет давать пыль, оседающую и на стенах, и на потолке, все было чистенько. А сам коридорчик – он выглядел просто образцовым.
      – Ну что, начнем? – улыбался дядя Толя.
      – Мы тут все замараем. – Резинкин провел ногой по новому линолеуму, положенному в коридоре, и тут же от его сапога осталась черная черта.
      – Ой! – воскликнул дядя Толя. – Вы этого лучше не делайте.
      – Ну а как же не марать-то? С углем ведь.
      – Ну придется помыть за собою.
      – Ну это тогда точно до вечера, – обозначил время Простаков. – Такие вещи не делаются быстро.
      – Ну, конечно-конечно, – согласился дядя Толя. – Только вы должны учесть, что мы в восемь закрываемся, а вам еще и самим помыться надо. Вот чем быстрее сделаете, тем больше времени у вас уйдет на помывку и, ребята, на балдеж, я ведь сам служил и вас прекрасно понимаю.
      – Может, че и пожрать найдете за разгрузку? – смекнул Леха.
      – Может, и найду, – согласился дядя Толя. – Только все от вас зависит. Чем быстрее и чище вы мне работу сделаете, тем я буду лучше к вам относиться. – Банщик улыбнулся, демонстрируя отсутствие трех или четырех зубов, сосчитать никто не успел, но дыры были.
      Дядя Толя исчез. Троица поглядела друг на друга, и тут же Валетов подошел к небольшому стульчику и опустился на него. Простаков, выучивший эту подлую и хитрую натуру за долгие месяцы службы, тут же поставил его снова на ноги.
      – Ты даже и не думай, – пробурчал он.
      – Какой ты стал отвратительный, с тех пор как тебе дали младшего сержанта, – запищал Валетов. – Чего это я должен тут корячиться?
      – А чего это я должен? Целый ефрейтор, и должен корячиться, – возмутился Резинкин. – Ты че – благородный? Ты если попал сюда, давай служи. Нечего выкобениваться. Почему мы должны вдвоем с Лехой еще и за тебя пырять?
      – Потому что я слаб от природы.
      – Ты говнист от природы, – поправил его Простаков и шутливо дал пинка под зад Валетову, который успел пролететь по воздуху пару метров, прежде чем вновь коснулся земли.
      Зимнее солнышко поднималось все выше. Утренний морозец ослабевал, и работать было одно удовольствие. Тем более что кучка быстренько таяла, и уже через полчаса Простаков представил себе, как еще немного – и он тащится в парилке, забывая о местном суровом солдатском быте.

* * *

      Мария Поликарпова сидела на кухне собственного дома и курила, изредка прикладываясь к рюмке с водкой. Перед ней на столе лежали семейные фотографии, собранные за семь долгих лет проживания вместе с ее мужем Витей, – с этой сволочью, с этой скотиной! – посмевшим променять ее, Машу, на какую-то блядушку, которая уже успела дать всему Чернодырью. Только вот Вите ее не давала до прошлого месяца, а потом и ему дала. И Витя прям повелся на эту бэ!
      Она снова приложилась к рюмке и затянулась. И за что ей такая жизнь? За что? Ведь она все делала: и готовила, и стирала, и еще на кооператив пахала. А теперь этот Витя, сволочь, оставил, главное, ей все, альтруист, еб, и ушел к этой Свете, к этой бэ блондинке! Жирная, прыщавая свинья! И чем она смогла покорить ее Витю?
      Налив себе еще из бутылки, Маша принялась рвать все семейные фотографии в клочья. Она брала карточку, несколько мгновений смотрела на нее, а потом раздирала на куски. После чего наступала очередь следующей и далее, и далее. Так она тешила себя до тех пор, пока не разодрала всю имевшуюся у нее память.
      На некоторое время ей стало легче. Но потом Маша ощутила вначале тоску по ушедшему Вите, а потом и приступ ярости. Она встала и огляделась по сторонам – на полу во множестве были разбросаны мелкие кусочки фотографий. Как жаль, что больше нечего рвать. Вся прошлая жизнь осталась позади. Теперь ее волновал только один вопрос: кто же ответит за все то, что случилось с ней, кто ответит за случившийся разрыв между ней и некогда ненаглядным Витенькой.
      Она подошла к шкафу, где лежал небогатый ее гардероб, и выдвинула большой нижний ящик, в котором зачехленным лежало ружье мужа и несколько пачек патронов к нему. Расчехлив оружие, она быстро собрала охотничью двустволку и вставила в стволы пару патронов. Затем вскинула ружье и прицелилась на косяк. Потом медленно перевела стволы на часы, а затем и дальше – на их семейную фотографию, где они, молодые и красивые, обнимаются сразу после того, как поставили свои подписи в загсе.
      – П-бых! – прошептала она одними губами, опустила ружье, подошла к стене, сорвала фотографию в стеклянной рамке и бросила ее на пол.
      Стекло разбилось вдребезги, что доставило ей удовольствие. Оскалившись, она задумалась. Отстегнула цевье, отделила стволы от приклада и все сложила в неприметную хозяйственную сумку. Потом посмотрела на себя в зеркало и едва заметно улыбнулась. Стала причесываться и поправлять на себе одежду.
      Сегодня ее день. И она докажет это всем и каждому – ни у кого не останется сомнений, что нельзя этим паршивым кобелям просто вот так вот брать и бросать женщину, и уходить к другой. Сегодня все будут говорить только о ней, о ее горе и о нахале Вите, бросившем ее ради какой-то бляди.

* * *

      Протопоп Архипович, пребывая в прекраснейшем расположении духа, подъехал на своей навороченной «Волге» к воротам бани, где его уже поджидал Толя. Поздоровавшись, Шпындрюк с дубовым веником под мышкой и сумкой, набитой пивом и чистой одеждой, вошел в большие двери бани. Сразу же свернул направо в мужское отделение, где стал, как и большое количество моющихся в этот субботний день, раздеваться, оставаясь, собственно, в чем мать родила, если не считать, как уже упоминалось выше, очков и здоровой золотой гайки. Шпындрюк не забыл справиться у банщика насчет уголька.
      – Ничего, солдатики разгружают, – поблагодарил Толя, кланяясь.
      – Вот хорошо! – обрадовался Шпындрюк. – Ну что, пойдем посмотрим, как там у тебя дела с парко€м.
      – Парок сто€ящий, – заверил Толя.
      – Да я и не сомневаюсь. – Шпындрюк вошел в зал. Мужиков на этот час было достаточно много, так как многие просто-напросто пришли заверить свое почтение и уважение главе администрации. Строго говоря, простых в этот час в бане не было. Здесь были главы сельских кооперативов, агрономы, директор школы также пришел помыться с начальником, завмагазинами, начальник местной милиции, ну и так далее и тому подобное. В общем, в бане собрался весь бомонд.
      Поблагодарив главного автоинспектора района за поданную ему шаечку, Шпындрюк прошаркал вперед, и ему тут же два завмага освободили местечко и тазик. Сев на мраморную лавку и почесавшись, Шпындрюк посмотрел на краны с холодной, горячей водой. Банщик Толя засуетился:
      – Водички замешать?
      – Замешай, – распорядился Протопоп Архипович, почесывая толстое, волосатое пузо.
      Банщик метнулся выполнять просьбу. Ведь только благодаря воле и желанию Шпындрюка баня стала таким прекрасным учреждением в этом чернодырьевском болоте. Здесь было не стыдно помыться не только главе района, но и губернатору, а может быть, даже и английской королеве. Везде чистота, порядочек, деньги немалые брошены на ремонт. В холле работает бар, где всегда можно взять пивка. Даже есть бильярд, за который, правда, платить надо, но мужики платят, те, что побогаче. А уж присутствующая сегодня публика, так она играет на этом бильярде бесплатно, потому как не может себе позволить платить. И не потому, что денег нет, а просто неприлично платить бане за бильярд наравне с простыми гражданами.
      Подошел хозяин местных аптек, в руках держит тазик с горячей водой:
      – Ножки будете парить, Протопоп Архипович? Горчички уж подсыпал для цвету, ну и так, чтоб пожгло немножко.
      – Ставь, – распорядился Шпындрюк и тут же опустил ноги в таз. Мысли его не улетали далеко из помещения. Он глядел на всех этих людей с некоторым прищуром и любовался их заискивающими взглядами. Казалось, что каждый пытается облизать его с расстояния в несколько метров и при этом доставить наилучшее удовольствие.
      Подошел банщик с водичкой. Сунув брезгливо палец в тазик, Шпындрюк помешал им воду, затем опустил туда холеную ладошку.
      – Ниче, нормально, – похвалил он, плеснул на себя пару раз, вынул ноги из таза и направился в парилку. – Давай, Толя, побалуй-ка меня парком. Да и не забудь веничком отходить, – покряхтывал Шпындрюк.
      Когда глава скрылся за толстой дверью из лиственницы, мордатый и пузатый начальник милиции провел сырой рукой по лицу и выдохнул:
      – Эх, и матерый зверюга, эх, и матерый! Видели, как смотрит, как смотрит, а? Ведь каждого зажать здесь может, каждого. А все вроде пока по шерсти гладит, по шерсти; все принимает от нас, – отдуваясь, продолжал причитать начальник. – Ну хоть бы в хорошем настроении был. Вот ведь, мужики, помните, как заведено: если сегодня хорошо попарится, полгода до летнего посещения будет в хорошем настроении, а если все плохо пойдет, так, считай, следующие полгода мучиться будем со всякими его зае... извините, причудами.

* * *

      Хитрожопый Фрол так толком ничего и не таскал. Он договорился с Резинкиным и Простаковым, что будет лопатой оформлять угольную кучку после того, как они будут высыпать свои ведерки. Леха вначале подумал, что это на самом деле тяжелая работа. Но всякий раз, когда он возвращался от машины с двумя ведрами в руках, он наблюдал бездельничающего Валетова и хотел было пару раз припрячь его к работе, но тот напоминал ему, что договор дороже денег. В конечном счете получилось следующее: Резина с Лехой насыпали здоровую гору, но часть угля попала на не защищенный стальным листом пол, и этот уголь приходилось возвращать на положенное ему место и одновременно еще разбираться с оставленным мусором.
      – Ну все. – Леха устало швырнул ведра в кучу. – Давай, теперь твоя очередь. Пол здесь помоешь и марафет наведешь. Шевелись, а то я весь уже чешусь, мне мыться надо, понимаешь?
      – И мне надо, – согласился Валетов. – Может, я тут потом приберусь. Че такого-то – полы помыть.
      – Э-э, ты не виляй давай, – поддержал Резинкин здорового.
      В результате все-таки Валетову пришлось повозюкать тряпочкой пол, потереть в коридорчике плинтуса и подобрать весь рассыпавшийся уголь. Работа была им закончена, на зависть пырявшим почти целый час товарищам, за пятнадцать минут. После чего он, улыбаясь, пригласил друзей омыть телеса.
      Забрав свои вещи, они по внутренним помещениям прошли в холл, откуда отправились в мужскую раздевалку, где сбросили с себя тряпки и, не подозревая, что за дверью собрались все знатные людишки поселка, вошли внутрь.
      Солидные дяди, приготовившиеся сносить всевозможные издевательства от Шпындрюка, смотрели на явившихся черномазых солдат как на идиотов. Главный мент зашикал на вошедших:
      – Вам тут что?
      Простаков тряхнул всем, что у него было, и заверил дядю басом, что ему и остальным только член в тазу пополоскать, и на выход. Такая вот фигня получается, что в бане все равны без погон. И доказывать сейчас этим трем молодым людям, что им здесь быть не надо, товарищ милиционер не решился, дабы не поднимать шум. А то, мол, обидится ведь глава на невозможность спокойно проводить собственный субботний отдых.
      В парилке Шпындрюк продержался недолго. Вылетел оттуда и, хватая ртом воздух, подбежал к крану с холодной водой, подставил под него таз и, быстренько наполнив его, вылил на себя, покряхтывая. Отставив шаечку в сторону и раскрыв глаза, он увидел немного в стороне худенького пацанчика, скрестившего ногу на ногу и вяло колупающегося в наполненном водой тазу – было похоже, что он играл в кораблики, а не мылся.
      – А, знаю-знаю. – Шпындрюк подошел к Валетову и поздоровался. Ну а дальше он увидел и Простакова с Резинкиным. Всех этих чертей он знал в лицо еще по тем временам, когда решил возводить себе свинарник. – Вот я смотрю, Стойлохряков вас во все дыры пихает.
      – Да, – завыл Валетов, – вся тяжелая работа на нас сваливается.
      – Да-да-да, – согласился Шпындрюк. – Я ведь до сих пор припоминаю, как вы, поганцы, выпустили у меня в доме поросят, за которыми потом мы все лихо бегали. Одна хрюшка, помнится, банкира обделала из Самары – вот уж было весело.
      Простаков повесил нос:
      – То – случайность, а не необходимость. А мы за теми хрюшками ухаживали.
      Шпындрюк расхохотался.
      – Ну и молодцы! А я их слопал, уже ни одной нету! Царствие им небесное! Ха-ха-ха.
      Начальник милиции похвалил себя за то, что не стал выгонять этих молодых людей. Выходит, они в знакомстве со Шпындрюком, и кто знает, чем бы все обернулось для него, высокого, мордастого и пузастого, прояви он такую прыть. Чего не так – и придется худеть, отодвинет от кормушки, и не напрямую, а через связи, через связи. Видать, парни эти ему на данный момент нужные и, можно сказать, в субботу приглашенные на помывку.

* * *

      Мария Поликарпова подошла с сумкой к бане и прочитала на двери табличку: «Санитарный час с 10.00 до 15.00». Подергав дверь, она обнаружила, что та закрыта, и встала в замешательстве. Затем она обошла баню и через черный вход, тем же самым путем, которым в холл заходили солдаты, вошла во внутреннее помещение. Вытащив бутылку с самогоном и хлебнув для храбрости, Маша поставила сумку на один из стульев и стала собирать охотничье ружье.
      Буфетчица стояла за длинным прилавком и ожидала за сегодняшний день неплохую выручку, так как обычно вначале все гости Шпындрюка брали все за бесплатно, но по мере того как они напивались, начинали швырять в нее пачками денег, так что приходилось просто-таки уворачиваться. И тут неожиданно из-за угла стали раздаваться какие-то щелкающие звуки. Проявив интерес к происходящему, буфетчица оправила фартучек, покинула свое рабочее место и пошла посмотреть, что же там такое происходит.
      Когда она вывернула из-за угла, на нее смотрели два ствола и два пьяных глаза.
      – Да что ты, Машенька! – воскликнула торговка. – Ты сдурела?
      – Молчи. Молчи, – дважды повторила находящаяся в состоянии невменяемости женщина. – Ну-ка, иди на свое место и помалкивай.
      Буфетчица метнулась на место. А тем временем Маша, проверяя на ходу в карманах фуфайки, достаточно ли там патронов, вошла в мужское отделение. Прошла мимо мужских шкафчиков и вошла в помывочный зал.
      Надо ли говорить, что на некоторое время ее окутала полная тишина. Фрол, подошедший набрать еще в тазик водички, так и не решался закрыть кран – и горячая вперемежку с холодной вода лилась уже через края таза на пол.
      Пьяная женщина водила стволами из стороны в сторону, не давая возможности никому шевельнуться. Шпындрюк хотел было отправиться во второй свой заход, но так и застыл перед парилкой. Если мужики замерли от того, что на них смотрело огнестрельное оружие, то баба замерла по несколько другой причине – она одновременно в жизни никогда не видела такого числа орудий детопроизводства.
      – Вы все заложники! – закричала она, опомнившись. – Всем к стене, на колени!
      Простаков, глядя на то, как дамочка неловко держит большое охотничье ружье, пробасил:
      – Че-то я не понял, нам че, раком встать, что ли?
      И тут эта сука взяла и испортила кафель. Она пальнула над головою Лехи. В разные стороны брызнули осколки, – некоторым досталось, – и мужики взвыли. После чего поспешили выполнить указание злостной пьяной женщины. А она тем временем вставляла в ствол новый патрон. Никто не решался приблизиться, теперь ни у кого не возникало сомнения, что дамочка настроена серьезно.
      Вытащив из-за пазухи фуфайки самогон, Маша глотнула и поставила бутыль на мраморную лавку. Ухмыльнувшись, она уселась напротив дюжины мужиков и расстегнула фуфайку:
      – Да, жарковато здесь у вас. В общем, так. Ты вот, – она ткнула в банщика Толю, – иди сюда.
      – Не пойду, – твердо сказал банщик. – Я буду на коленях стоять.
      – Иди сюда, – повторила она и повела стволом.
      Шпындрюк жестом позволил Толе сделать то, что она требует. Приблизившись к террористке, банщик поглядел на нее маслеными глазами:
      – Слушай, может, тебе мужика надо? Так тут найдется. Зачем ты это вот с оружием так балуешься?
      – Заткнись! – взвизгнула Маша. – Сволочи вы, кобели все! Только об одном и думаете!
      – Можно подумать, вы о чем другом думаете, – набрался смелости и произнес Толя.
      – Молчи, убью! Иди зови милицию, у меня список требований! – И Маша вынула из кармана кусок бумаги. – Вот у меня здесь все написано.
      Шпындрюк поднялся с колен:
      – Я глава администрации. Что вы хотите?
      Маша узнала главу администрации.
      – Протопоп Архипович, – прошептала она. – Ужас-то какой! Я ж не думала!
      – А вы, бабы, вообще редко думаете. Вот у меня жена...
      – Молчать! – снова взвизгнула Маша. – Ты такой же, как и все остальные! Вы все сволочи!
      – Ну это мы уже слышали, – согласился Шпындрюк, приближаясь.
      – Стой, пузатый, расстреляю!
      – Так что ты хочешь? Я иду бумажку прочитать. – Шпындрюк подошел, при этом оба ствола уперлись ему в пузо. – Смотри, женщина, не нажми. А то на пятнадцать лет поедешь отдыхать, если не на двадцать пять, лес валить. Ты еще крепкая.
      Шпындрюк отошел и опустился перед Поликарповой на лавку.
      – «Пункт „а“, – огласил он. – Кастрировать Поликарпова Виктора». – После паузы он добавил: – Тут написано «немедленно».