Равнение на президента!

      Подъехав к Лене, жене Серого Волка, Дед Мороз получил от нее дорогой подарок – часы с собственной руки. Животное, стоящее на четвереньках, покосилось на свою жену и намекнуло, что, мол, не сошла ли она с ума, делая столь дорогие подношения этому старому проходимцу.
      Евздрихин пнул в бока «скотину» и погнал ее дальше, к высокой и полной Лизочке, мило улыбающейся и всей широтой своего большого сердца воспринимающей происходящее. Когда же ей протянули вещмешок, она не знала, что ей делать. Взяла и вытащила из волос собственную шелковую ленту и протянула Деду Морозу. Если бы в этот момент жена Дедушки, Александра, увидела, как вспыхнули глаза у этого старого хрыча, она была бы настороже. Волосы рассыпались по плечам Лизы, и она, довольная, опустила ленточку в мешок.
      После этого побиравшемуся Дедульке осталось только пообщаться с женщиной, бывшей в миру его собственной женой. Саша встретила посланцев с распростертыми объятьями: трижды поцеловала Дедульку в обе щеки. После чего Дедушка засомневался в том, что необходимы такие горячие поцелуи, так как он все-таки Мороз, и его главная задача – не растаять. Холодец, выслушав, что на нем сидит холодный Дед, заявил:
      – Ты бы слез бы тогда с меня, а то радикулит, он ведь болезнь, а не просто так, шуры-муры, на четвереньках походить!
      Александра смотрела в веселые глаза мужа и не могла придумать, что же такое ей кинуть в вещмешок. Она глядела на остальных гостей, которые подбадривали ее смелыми выкриками, советуя самой забраться в этот мешок и быть лучшим подарком к Новому году. Саша встала со своего места, подошла к наряженной, стоящей в углу елке, сняла с нее игрушку и положила в мешок.
      Перед тем как случиться последнему подношению, жена Холодца, маленькая, толстенькая Лена, встала, схватила за волосы другую, но уже высокую, толстуху Лизу и шутя потащила ее на кухню. Лиза охала и ахала. По сценарию происходило следующее: Баба-Яга похищала Снегурочку, в то время как Дед Мороз был занят объездом собственных владений и сбором подношений.
      Прискакав на Сером Волке обратно на свое место, то бишь вернувшись в свой дом, Дед обнаружил отсутствие Снегурочки и с горя пропустил еще одну стопку.
      – Где она?! – воскликнул он и шутливо ударился лбом о стол. Евздрихину стало больно, так как он угодил в самый край. Но, не желая испортить настроения окружающим, он тут же поднял голову, и все увидели на его лбу красную полосу. – Ну так где же ты, Снегурочка?! – снова воскликнул он и вопросительно посмотрел на собственную жену, исполнявшую, по замыслу комбата, роль цыганки.
      Снова вскочив на Серого Волка, который только успел отряхнуться и присесть на стул, Евздрихин поскакал-поскакал да и приехал к своей жене. Цыганка протянула обе руки, и Дедулька положил на них свою крепкую мозолистую ладонь.
      – Что-то не похоже, чтобы ты, Дедушка, целыми днями на кровати полеживал да бока почесывал, – произнесла цыганка.
      Евздрихину слова понравились, и он, улыбаясь, поглядел на комбата, ведь золотые слова молвит девица. Стойлохряков взгляда не понял и с интересом продолжал наблюдать за развитием событий, которые сам придумал.
      Цыганка посмотрела на ладонь, провела рукой по жестким волосам Дедушки Мороза, выдернула из его головы несколько волосин и сожгла их на огне свечи. После чего походила по комнате с задумчивым видом. Неожиданно из кармашка пиджака она вытащила горсть конфетти и подбросила их в воздух – всем на мгновение показалось, что на самом деле в дом пришла сказка. Вернувшись на свое место, она громко зашептала Деду на ухо, что он должен обратиться за помощью к Царевичу, который один лишь в состоянии вернуть ему его Снегурочку.
      Как автор пьесы, Стойлохряков, естественно, отвел себе роль главного героя и, услышав слова цыганки о том, что действие наконец перемещается к нему, громко предложил оставить представление на этом месте и выпить еще немного и покушать салатиков. Лизочка была милостиво выпущена Бабой-Ягой из кухни, и все продолжили трапезу.
      Ближе к двенадцати Дедушка Мороз добрался до Царевича и, упав ему в ноги вместе с Серым Волком, просил помощи в поиске прекрасной толстопопой Снегурочки, вновь спрятавшейся на кухне и изредка повизгивающей оттуда на тему желания поскорее выбраться на волю и вернуться к своему Дедуле.
      Царевич тут же заявил Дедушке, что просто так он ничего делать не будет и надо платить за то, чтобы он начал позитивное движение. Деду ничего не оставалось делать, как отдать мешок с подарками, который был милостиво принят Царевичем. После осмотра подношений он ухмыльнулся и попросил у Деда двое суток времени и его прекрасного Серого Волка.
      Глядя снизу вверх на своего следующего седока, Холодец хотел сказать, что он вряд ли выйдет на работу завтра утром, но не успел. Евздрихина, незначительного по габаритам, сменил внушительных размеров комбат, который, не жалеючи, плюхнулся на Серого Волка и, стукнув ему по заду кулачищем, приказал скакать прямиком к Красной Шапочке, чью роль исполняла его собственная супруга.
      В батальоне с красными шапочками были проблемы, а вот с касками совсем наоборот, и Вере осталось только тридцать первого числа по настоянию мужа с утра красить красной краской каску, дабы подготовить к выступлению хоть какой-то реквизит.
      Сделав очередной круг вокруг пиршества и едва не рухнув на пузо, Серый Волк все-таки донес комбата к Красной Каске. По дороге бедное «животное» изредка останавливалось, просило у гостей стопочку-другую водочки и продолжало свой нелегкий путь. А когда наконец Красная Каска посмотрела на прискакавшего к ней Царевича и спросила, что ему от нее надо, Холодец как-то неловко дернулся и попросил освободить его спину от седока и пустить его на вольные хлеба немного поправить иссякшие силы. Стойлохряков смилостивился и отпустил «животину» за стол, где немедленно Холодец принялся утюжить почти нетронутый салат из кукурузы и крабовых палочек.
      Пока Серый Волк, типа конь, поправлял силы, Царевич консультировался с Красной Каской по поводу его дальнейших действий. Как оказалось, за тремя морями и семью холмами живет страшная, старая бабка по фамилии Яга, к которой нелишне было бы сходить и потребовать у нее обратно Снегурочку, так как ветер донес до Красной Каски вести о том, что Снегурочка именно у Бабы-Яги.
      – Как же ты узнала, прекрасная Красная Касочка, о том, где находится Снегурочка?
      И тут Красная Касочка ответила добру молодцу:
      – Видишь ли, добрый молодец, на моей голове железную кастрюлечку, называемую касочкой? – Добрый молодец, естественно, видел и даже для верности постучал по ней пальцем. – Так вот, это не простая касочка, а настоящая телепатическая антенночка. И каждый человечичек или животиночка о чем ни подумает, все мне известно станет. Нужно только собственные мысли в нужную сторону направить и на нужное существо настроиться.
      Подивился Царевич таким возможностям Красной Касочки и предложил за эту касочку все те подарочки, которые Дедушка Мороз заплатил ему за поиски Снегурочки. Но Красная Касочка не уступила свою штучечку Царевичу. Подумав немного, Царевич предложил Красной Касочке еще и себя в придачу, но и тогда «девочка» отказалася. Вдобавок она заявила, что не сможет Царевич управиться с этой касочкой, так как с тонким прибором обращение нужно иметь особенное.
      И тогда, недолго думая, открутил головочку «девочке» Царевич вместе с Красной Касочкой, положил эту головочку в тот же вещмешок и поскакал на поправившем уже силы Сером Волке к избушке Бабы-Яги.
      Проскакав через семь холмов и преодолев три моря, Царевич проскакал на кухню, где обнаружил веселую от выпитого Бабу-Ягу, а Снегурочки там уже не было. Царевич спросил у супруги Холодца, сидя на ее собственном муже, как же ему найти Снегурочку. Но Баба-Яга отвечала Царевичу, что и видеть не видела, и слыхать не слыхивала ни о какой Снегурочке. Тогда Царевич вытащил из мешка голову Красной Касочки в самой касочке и, стукнув ей пару раз по темечку, предложил сказать, врет ли бабушка ему или не врет.
      Голова Красной Касочки открыла глаза, поглядела на бабушку и сообщила своему ненаглядному супругу, что старушка-то врет. После этого Царевич подошел к Бабе-Яге и, схватив ее за косменочки, пригнул к столу.
      Стоящие во входе на кухню гости ахнули, но Царевич был корректен и все это делал весьма шутливо и мягко, так что беспокоиться Серому Волку было не о чем – с его супругой все было в порядке. Баба-Яга застонала под «пытками», прокляла голову Красной Касочки и сообщила крутому Царевичу о том, что отдала Лизочку, то бишь Снегурочку, за долги Кощею Бессмертному. После этого Царевич велел Бабе-Яге нести его прямиком к Бессмертному, дабы у него с ним базар состоялся.
      Как же был рад Серый Волк, когда его наконец освободили от участи единственного в сказке транспортного средства и дали ему возможность сыграть куда более значимую роль главного злодея.
      Вернувшись снова в зал, уже изредка наседая на бедную Бабу-Ягу и вызывая хохот окружающих, Стойлохряков подошел к Кощею, держащему столовый нож у горла Снегурочки. По щекам Лизочки текли почти настоящие слезы, а на самом деле капли вишневой запивочки. Глядя на рубиновые слезы его девушки, Царевич понял, что влюбился в нее с первого взгляда.
      – Отдавай-ка мне сюда Снегурочку! – потребовал Царевич у Кощея Бессмертного.
      На что тот дико рассмеялся и сказал в ответ:
      – Да прям щас, туша ты здоровенная! После того как ты на мне тут всю квартиру свою исколесил! Отдам я тебе, как же, твою Снегурочку! Во-первых, за проезд надо платить, а во-вторых, должен ты для меня одно дело сделать.
      Но Царевич возразил ему, что никаких дел он Кощею Бессмертному делать не будет, и если тот не отдаст ему сейчас же Снегурочку, то он вытащит голову Красной Касочки, и ее магические лучи превратят бедного и некогда бессмертного Кощея в камень. Снегурочка ахнула под столовым ножом и надоумила Царевича, что в этом случае она сама превратится в камень и никогда больше не увидит Дедушку.
      Если бы это был боевик, то сейчас Царевич должен был бы вытащить из-за спины пистолет и выстрелить прямо в лоб террористу Бессмертному. А пока тот затягивал бы во лбу отверстие от пули, словно терминатор, схватил бы Снегурочку, сел бы на Бабу-Ягу и вместе на ее метле улетел бы подальше от Кощея Бессмертного. Но сказка-то была бытовая, поэтому Стойлохряков подошел к серванту и вытащил оттуда бутылку коньяка, настоящую, неподдельную.
      Ну, в знак такого дела, естественно, Холодец забыл и о том, что он уже Кощей Бессмертный, и о Снегурочке, и повелся на эту бутылку, словно младенец на соску. А воспользовавшись моментом, Царевич, схватив Лизочку, да так плотно, что жена Верочка ойкнула, потому как ее супруг почти полностью погрузился в пышные телеса внучки Дедушки Мороза, и после непродолжительных объятий он наконец оторвал ее от земли и принес к ошалевшему от зависти Дедушке.
      Тут и сказочке конец. И под общий смех гости и хозяева снова разместились за праздничным столом.
      Без пяти двенадцать включили телевизор, послушали обращение президента и подняли бокалы. В те секунды, когда били куранты, все, казалось, присутствующие были счастливы, и Стойлохряков радовался чисто по-человечески тому, что Новый год они встречают в хорошей компании. И пошел подальше этот Шпындрюк со своими намеками на то, что он простой подпол. Сегодня подпол, а завтра, глядишь, и маршал.
      Звон бокалов заглушил последний звон курантов, и Новый год вошел в свои права.
      Вошедший в роль Серого Волка-скакуна, Холодец на четвереньках выполз через порог на свежий снег и, протоптав колею, вынес на своей спине супругу. Встав, он скомандовал:
      – Стреляй!
      Его жена, сидя на супружеских закорках, подняла вверх, во всяком случае, так ей казалось, сигнальную ракету, такую фитюльку, которая летит в воздухе, светится, а кроме этого еще и издает протяжный свист.
      У Стойлохрякова был запас этих забавных вещиц. Еще один заряд он отдал своей собственной жене, один – Снегурочке и один – жене Евздрихина.
      Таким образом, все четыре женщины, присутствующие на празднестве, были вооружены нехитрыми вещицами, с виду напоминавшими высокие, узкие цилиндры с небольшой веревочкой внизу: дернешь за нее – и ракета взлетает в воздух.
      Повеселевший прапорщик Евздрихин, стоя перед женщинами, размахивал руками в стороны, не обращая внимания на метель, и считал:
      – Раз, два... – На счет «три» «девчонки» должны были пальнуть. Когда он выкрикнул «три», Холодец дернулся и сидящая на нем Леночка, его собственная жена, пальнула вместе с остальными.
      Три ракеты ушли вверх, а четвертая от неожиданного дерганья супруга пробила окно и, влетев в праздничный зал, стала метаться из стороны в сторону, сверкать и свистеть. Когда горе-салютанты вернулись обратно в комнату, они увидели полнейшую разруху на столе, выбитые стекла в серванте. Стойлохряков хмурился, глядя на бедлам, а Верочка хохотала, что, мол, все это к счастью.
      «К счастью» набралось с полведра битой посуды и несколько кусков от стекол серванта. Был еще хрусталь, но кто считает такие мелочи, когда всем так было весело. Кроме этого, разбитое окно, которое теперь придется заделывать. А в запасе у Стойлохрякова оконных стекол не было. Все фигня. Новый год продолжается.
      Заткнув окно и приодевшись, гуляки продолжили вечеринку.
      – А так даже не жарко, – попыхивала разогревшейся кровью Снегурочка, сидя рядом с Евздрихиным, чья голова ехала от восседающей рядом колоритной дамы. Дабы затушить влечение, прапорщик налегал на водку, но и это никак не помогало ему утихомирить в себе коварные позывы.

* * *

      Солдаты встретили наступление Нового года без выстрелов, под размеренное чоканье последними каплями. Мудрецкий как старший поздравил мужиков с Новым годом и тоскливо посмотрел в пустую кружку.
      – А я, мужики, наукой занимался, а чтоб прожить, на складе подрабатывал по ночам грузчиком.
      – Вы?! – не поверил Простаков.
      – Аспирантам много не платят. А кушать хочется. Я про другое хочу рассказать. Вот как-то...

* * *

      К семи вечера бригада грузчиков собралась на продовольственном складе. Последним в небольшую комнатку, где сидела учетчица Люба, вошел Князев. Плотный, приземистый дяхон лет пятидесяти, в молодости усиленно занимавшийся тяжелой атлетикой. Для него побросать коробочки с товаром было чем-то вроде развлечения, за оное еще и деньги платили, да и натурой удавалось унести под утро всякий раз что-нибудь.
      Команда Юрке нравилась. Он здесь уже год, и вместе с Князевым и Любой они составляют костяк местных старожилов. Остальные трое пришли позже. Здоровый Петя, оказавшийся после занятий греблей на байдарках не у дел. Отсидевший свое и нигде не устроившийся из-за плохой биографии жилистый Сухарев. Абсолютно безобидный мужик, и как это его осудили за рэкет? И живой, маленький и плечистый Николя Бернштейн. Кто он с такой фамилией? Понятное дело, француз, а раз француз, значит, не Коля, а Николя.
      Поздоровавшись со всеми, Князев повесил куртку на вешалку и плюхнулся за стол, где мужики уже били козла.
      – Мне сегодня в ломы, – пожаловался Петя, пропуская ход.
      – По фигу. – Мудрецкий выложил шесть-три, и с двух концов теперь стояли шестерки.
      – Опять студент всех делает, – глядя через плечо бывшего гребца, высказался Князев.
      – Не всех, – хитро улыбнулся Николя, шлепая шесть-два.
      Все заржали.
      Бернштейн сколько в домино ни играл, а об стол щелкать костяшкой у него не получалось. И всякий раз, когда он пытался произвести очередной щелчок, мужики от души ржали.
      Единственная женщина в коллективе, сорокалетняя Люба, сама возраст не скрывала – комплекса не было, сидела в углу и вязала.
      Сегодня их никто не беспокоил. Даже как-то странно. Уже перекусили, снова сели играть, теперь в карты. Разбрасывали в «дурачка», пригласили Любу. Как раз хватало на шестерых.
      В половине двенадцатого все, не сговариваясь, расположились – кто на лавке, кто прямо на столе, кто на стульях – и задремали.
      Юрка уснуть не мог. Люба тоже не спала и снова взялась за свитер.
      Мудрецкий подсел к ее столу. Крашеная шатенка с выщипанными бровями над узкими глазками отвлеклась.
      – Слушай, погадай мне.
      – Ты же не веришь, Юрик. – Она сама, не дожидаясь его ответа, полезла в сумочку за картами «Таро». Колоду она всегда носила с собой и время от времени, если кто-то просил, гадала. В основном женщинам, что работали на соседних складах. Иногда мужикам, но только ради забавы, да на обычных картах, да про любовь. Если Сухарев просит узнать, какая проститутка придет к нему домой – с большими сиськами или с маленькими, неужели для этого надо доставать «Таро»?
      По словам самого частого клиента гадалки, Люба всегда угадывала. Отчего ее авторитет только рос. Однажды ради шутки она предсказала ему и рост, и вес, и формы, и цвет волос, и темперамент девушки, что заказал он по телефону. Сухарев специально не стал выдвигать никаких условий. И к нему пришла именно такая ляля, какую расписала Люба. Следующим вечером потрясенный Сухарев принес ей бутылку шоколадного ликера и букет роз. Домой она цветы не понесла, замужняя женщина как-никак, а бутылку тут же распили. Что там на шесть рыл-то, по капле.
      После того самого случая Юра даже стал немного побаиваться Любкиного дара, хотя при народе мог драть на своей груди волосы, доказывая с пеной у рта, что гадание – полная чушь.
      В комнате выключили свет, и гадалка зажгла свечу на столе. Мужики мирно посапывали, а Люба, перетасовав колоду, попросила Юрку снять. После того, как Мудрецкий сдвинул стопку карт, он почувствовал свою непосредственную причастность к происходящему, ему даже показалось, что это незатейливое движение раз и навсегда предопределило его дальнейшую судьбу.
      Люба медленно выложила на стол несколько карт рубашкой вверх и попросила открыть любую. Брови гадалки взметнулись вверх, но она не произнесла ни слова. Колода стала медленно накрывать весь стол. А Люба все молчала...
      – Ну, чего там видно, – не вытерпел Юра.
      – Ждет тебя дорога.
      – Ну вот, – обиделся он. – Дорога, казенный дом, кровь и слезы, долгая разлука, да?
      Она не заметила его пренебрежительного тона.
      – Очень скоро твоя жизнь изменится.
      – У меня будет много денег? – Свеча колыхнулась от сильного выдоха, но не погасла.
      – Денег не вижу. Ждет тяжелая работа на новом месте.
      – Неужели придется ехать в Петербург?
      – Зачем?
      – Заниматься наукой.
      Она посмотрела на карты.
      – Ты работаешь со смертельно опасными вещами?
      – Нет, это исключено.
      – Тогда твой путь не в Питер.
      – Это что, из-за этого мужика, которого мечами вот тут затыкали, мой прогноз неблагоприятный? – Он постучал пальцем по карте.
      – Слишком много совпадений.
      – Ну и что дальше?
      – На новом месте ждут тебя трое младших и трое старших, и все они опытнее тебя. Ты сможешь пройти весь путь, – она посмотрела на колоду сверху вниз, – если сумеешь найти баланс между младшими и старшими.
      – Что за старшие и младшие?
      – Карты не говорят этого.
      – Еще тебя будет мучить тоска, но ты не должен дать ей загрызть тебя. Находясь вдалеке от близких, ты будешь страдать. Можешь пить водку, но должен знать меру, иначе заболеешь.
      – Алкашом стану, что ли?
      – Да.
      – И это все?
      – Все. – Люба молчала. Он тоже. – Дай мне руку.
      У гадалки оказались теплые, мягкие пальцы. Она закрыла глаза.
      – У тебя влажная ладонь. Ты взволнован.
      – Наверное.
      Она неожиданно сильно сжала ему руку. Он едва не вскрикнул от боли.
      – Зачем?
      Гадалка открыла глаза.
      – Весть придет к тебе завтра. Ближе к ночи.
      Неожиданно свет в комнатке включился. У выключателя стоял Сухарев.
      – Юрик, когда эта самая весть придет, трахни бабу – все пройдет.
      Мужики заржали. Выясняется, никто не спал и все, развесив уши, слушали Любкину чушь.
      – Поверь мне, старому зэку.

* * *

      Мудрецкий поболтал флягой в воздухе и швырнул ее на топчан.
      Не сговариваясь, четверо молодых мужиков смотрели на пустую посудину, и в глазах – такая тоска, такая тоска!!!
      – Чего делать будем? – кисло спросил у остальных Валетов.
      Мудрецкий пошарил по карманам и вытащил немного деньжат.
      – Вот деньги. Надо бы сходить чего-нибудь найти в поселке. Сейчас полно выпивки.
      – Да к кому ни зайди – за стол затащат, – вспомнил Резинкин собственные похождения по примерно такому же поселку, в котором вырос. – Быстро не обернемся.
      – А надо быстро. Вот давай возьми Простакова и вдвоем идите, найдите чего-нибудь. Вам час туда, час обратно.
      – Да вы что! – воскликнул Валетов. – Товарищ лейтенант, по сугробам-то! Как же час-то? Это час мы летом ходим, а сейчас, зимой, они только к завтрашнему вечеру вернутся.
      Ситуация была не из легких. Хотелось пить. Во-первых, потому что праздник, а во-вторых, потому что организм требовал. И необходимо что-то предпринять. А что предпринять, когда у тебя полный парк вездеходов. В степи в новогоднюю ночь никто у тебя прав спрашивать не будет.
      Усевшись в «бээмпуху», Резинкин с Простаковым врубили дальний свет и ломанулись в ночь за спиртягой. Фрол, стоя около открытых ворот, провожал их, махая шапкой, и слезы – тающие снежинки – катились у него по лицу.
      Вернувшись в кунг, он спросил у старшего по званию, через сколько тот надеется получить в свои руки горючее для организма. Мудрецкий высказал мысль, что вполне хватит и одного часа, после чего отключился на лежаке. А Валетов остался один смотреть на огонь, ожидая, когда поднесут.

* * *

      Хозяйка дома включила музыкальный центр и предложила танцы. Холодец, хватаясь за собственную спину, которую за время сказки ему лихо накатали, повалился на диван и, обняв супругу, сообщил, что из него сейчас не выйдет даже очень хренового танцора. Жена погладила его по голове и сказала, что в жизни танцы – не главное.
      Стойлохряков, не думая ничего такого, пригласил в пару к себе жену Евздрихина. Сашенька с удовольствием согласилась, и они начали медленно переминаться в комнате. Делая неловкие движения, Петр Валерьевич сотрясал люстру, что придавало празднеству некий колорит. Поглядев на жену Стойлохрякова, Евздрихин должен был ответить тем же, пригласив Веру на танец, но он не мог удержаться и взял за руку Лизочку. Когда они вышли следом за Стойлохряковым и его партнершей на небольшой пятачок, то места в комнате не осталось. Будь еще здесь и третья пара, она бы имела все шансы быть загнанной в угол и растоптанной двумя слонами: Стойлохряковым и Лизочкой.
      После сказки Царевич шутливо обнимал Снегурочку и частично исчезал в ней, что ж говорить о маленьком Евздрихине, которого просто-напросто не было видно в пышных телесах медсестры. Но кто бы знал, насколько он при этом был счастлив. Да, знала бы его жена, танцующая сейчас со Стойлохряковым на пионерском расстоянии. Евздрихин при всем его желании не мог танцевать с Лизочкой корректно: после того, как клал руки на плечи этой могучей женщины, он оказывался просто-напросто к ней вплотную, если не сказать в ней.
      Примерно около часу ночи прапорщик утанцевал медсестру на кухню, а через некоторое время гости услышали оттуда глухой удар и тихий стон. Раскрасневшаяся Лиза вошла в зал, едва не опрокинув продолжавшего танцевать Стойлохрякова с женой Евздрихина, подошла к своему месту и тихо объявила, что идет домой. Прапорщик показался за ней следом и робко занял свое место, держась рукой за бок. Выдохнув, он взял бутылку и сделал несколько глотков из горла. После чего во всеуслышание объявил о его намерениях проводить даму до дома, вопросительно посмотрел на свою жену. Та, находясь в объятиях подполковника, вымолвила, что не возражает, чем доконала собравшуюся свалить с мероприятия пышную девушку.
      Евздрихин поспешил успокоить жену, мол, он скоро вернется, и они продолжат заседание. Тут Стойлохряков выступил с инициативой проводить Лизу салютом. Он достал охотничьи ружья – одно оставил у себя, а другое передал Холодцу. Они зарядили двустволки и вышли на крыльцо провожать провожатого и уходящую.
      Попрощавшись со всеми, Лиза на морозце, как показалось Евздрихину, стала благосклонной к его домогательствам и с готовностью взяла его под руку. Смотрелись они как верблюд с ишаком. Да не важно, сейчас у всех было хорошее настроение. Стойлохряков и Холодец подняли винтовки вверх, Холодец объявил:
      – Ну сейчас будем немного огня в салют делать.
      – Залп! – скомандовал комбат, и из четырех стволов вылетели два красных и два зеленых огня, которые разорвались в небе, и на какое-то время, несмотря на мглу и метель, над домом стало светло.
      Все радостно воскликнули. Стойлохряков тем временем, подмигивая Холодцу, достал две сигнальные ракеты: одну передал начальнику штаба, а из одной приготовился стрелять сам.
      – Ты что?! – воскликнула Верочка, подбегая к супругу.
      – Ниче-ниче, – отмахнулся он, – сейчас продолжим.
      Тем временем парочка удалялась, а Стойлохряков, казалось, готов был выстрелить в воздух, во всяком случае, руки у него были именно таким образом поставлены, что ствол ракеты смотрел вверх. Не успели Лизочка и прапорщик отойти от дома подполковника на двадцать метров, как за их спиной раздался хлопок и свист. В следующее мгновение Лизочка вскрикнула, хватаясь за пышный зад, а Стойлохряков, стоя рядом с Холодцом, ухохатывались что есть мочи. Медсестра повернулась и послала хохочущих пьяных мужиков на нехорошие буквы. Потом подумала и добавила слово «мудаки».
      Евздрихин, стоя рядом с обиженной девушкой, в которую вошли оба заряда, хотя Холодец был уверен, что метился в прапорщика, обнял ее и стал успокаивать, объясняя, что это такая армейская шутка. И ничего серьезного с ней не случится. Ей действительно не было больно. Но, во-первых, она испугалась, а во-вторых, пальцами ощущала, как в двух местах была прожжена дубленка. А ракеты не успокаивались и продолжали вертеться на снегу, прожигая глубокие воронки.
      Вера подошла к своему мужу и маленьким кулачком постучала по здоровому лбу:
      – Да вы что, вконец упились, что ли? Что это у вас за шутки такие?!
      Тем временем Холодец делал успокаивающие жесты в сторону своей жены, чье лицо из приятного превратилось в злое. Он знал это выражение за долгие годы и понимал, что предстоит после этой вечеринки еще и разбор полетов. Пытаясь загладить последствия глупой выходки, он увлек ее в дом, где стал шептать на ухо, как он ее сильно любит. А в это время его жена продолжала переживать за Лизочку.
      – Да ничего страшного, – кудахтал майор. – Ты что, не видишь, они сейчас друг друга найдут где-нибудь в сугробе.
      Стойлохряков вошел со своей Верой.
      – Да уж, вероятно, – поддержал он начальника штаба. – Такой вариант вполне возможен.
      Но тут все посмотрели на оставшуюся Сашеньку, жену Евздрихина. Она покачала головой и заявила во всеуслышание, что ее муж не такой, и никогда он ей не изменял, и это делать не будет.
      – Всему виною водка, – изрек Стойлохряков после некоторой паузы и снова пригласил всех сесть за стол. И стал вспоминать прошлогоднюю сказку, которую сам и сочинил, после чего настроение в компании было восстановлено.

* * *

      Метель разыгралась не на шутку и требовала от путников большой смекалки для того, чтобы найти верную дорогу к Лизочкиному дому.
      Медсестра шла и ревела, продолжая хоронить собственную испорченную дубленку, продырявленную на попе. К тому же ей было очень унизительно быть предметом потехи подполковника. Она уже твердо решила увольняться из армии и найти себе место где-нибудь на гражданке, где нет таких хамоватых и грубых мужиков, стреляющих по попам красивых полных девушек.
      Евздрихин заботливо шел рядом с ней и интересовался ее самочувствием. Всхлипнув, Лизочка сообщила, что ей дует в простреленное отверстие. И тут же Евздрихин пристроился сзади, после чего едва успел увернуться от разворота Лизы и мощного кулака, просвистевшего по воздуху.
      – Ты что?! – отпрянул он.
      – Убери руки, кобелина! – взвизгнула она.
      Евздрихин, не обращая внимания на вялые протесты подвыпившей девицы, приобнял ее и потащил по сугробам.
      – Куда вы меня ведете?! – пьяно вскрикнула она.
      – Как куда? Домой.
      Вскоре, несмотря на метель, они услышали впереди звуки гармошки, перемежающиеся голосистыми частушками.
      – Гуляет народ! – глаза Евздрихина светились, и он еще плотнее к себе прижал Лизу, после чего стало непонятно, кто, кого, куда тащит. Она покорно шагала с ним рядом и, после того как они подошли к гулякам, узнала дом.
      – Да я не здесь живу! – в сердцах крикнула она. – Нам в другую сторону!
      – Серьезно? – Евздрихин утирал снежинки, летящие ему в лицо. – И что же делать? А куда надо?
      – Нам туда! – воскликнула она, и они, развернувшись, потопали в обратную сторону.
      Шли минут десять-пятнадцать. То там, то здесь над поселком вверх взлетали ракеты, слышался смех, музыка – гуляли вовсю. Топали они, топали и пришли на окраину села, где было просто-напросто подозрительно тихо.
      – Да мы опять не туда пришли! – воскликнула она. У прапорщика опустились руки. Метель такая – ни черта не видно. Только на центральных улицах можно хоть что-то разобрать при свете фонарей. А здесь ни черта не разобрать. Только слышен лай одной собаки, которая, видимо, никак не может уснуть в будке, по случаю праздника.
      – Собака лает посреди метели, – удивилась Лиза.
      – А может, какой вор куда лезет? – предположил прапорщик, отчего у девушки глаза стали в два раза больше.
      Не обращая внимания на ее реакцию, он тащил ее дальше.
      – Куда? – спрашивала она шепотом, топая рядом с ним.
      – А, не важно, – отмахивался он, – надо бы найти какой-нибудь закуток и до утра перебиться. Может, на постой к кому попросимся.

* * *

      Резинкин заглушил двигатель у первых домов Чернодырья. Не разбирая стучали в какую-то калитку до тех пор, пока им не открыли, попросили водки и протянули деньги. Но вышедший к ним мужик сообщил, что водки им самим не хватит, и посоветовал спросить через два дома.