Их позвал горизонт

      Во время захода в Александрию Николай Николаевич послал ей официальное предложение.
      Рита была согласна.
      Однако, вернувшись в Сидней, Николай Николаевич убедился, что все родственники и почти все друзья его невесты настроены резко против. От Миклухо-Маклая требовали, чтобы он представил специальное разрешение на брак по протестантскому обряду.
      Сам Николай Николаевич еще в студенческие годы порвал с религией, но под давлением обстоятельств вынужден был телеграфировать в Петербург гофмаршалу двора: "Требуется разрешение государя для моей женитьбы на протестантке по протестантскому обряду".
      Брату он пишет: "Рита, бедная, не знает, кого слушаться - меня или отца своего, которого она очень любит... Я не думал никогда, что такое простое на вид дело, как взять жену, сопряжено будет для меня с такою кучею хлопот, неудобств и помех разного рода".
      27 февраля 1884 года свадьба, наконец, состоялась.
      Родственники Маргариты, по-видимому, так и не примирились с их браком. Но сами молодожены были счастливы.
      Отвечая на одно из поздравлений, Николай Николаевич пишет: "Вы вполне правы, называя меня счастливым человеком. Я понимаю теперь, что женщина может внести истинное счастье в жизнь человека, который никогда не верил, что оно существует на свете..."
      Два сына родились один за другим, с разницей в один год - Алик и Аллан (Володя)...
      Тучи тем временем все сгущались над Берегом Маклая, и он вновь и вновь пытался защитить своих друзей. Возникает новый план - основать русское поселение, коммуну либо на Берегу Маклая, либо на одном из островов Океании.
      Вначале казалось, что этот план может осуществиться. Миклухо-Маклай специально поехал в Россию, добился аудиенции у царя, который обещал поддержку. В газетах было опубликовано объявление, и число желающих поселиться на островах Тихого океана быстро достигло двух тысяч человек. Однако комиссия, созданная под председательством министра иностранных дел, сочла план Миклухо-Маклая нереальным, не соответствующим интересам России.
      "Несмотря на эту неудачу, Н. Н., однако же, не потерял надежды со временем осуществить задуманный им план..."
      Такими вот словами надежды Миклухо-Маклай завершил автобиографический очерк, написанный уже в больнице, перед самой смертью...
      Летом 1887 года Николай Николаевич перевез в Петербург жену, сыновей. Как она, австралийка, никогда не видевшая снега, перенесет русскую зиму?
      Сам Николай Николаевич, приезжая в Петербург, всегда жестоко страдал от ревматизма, невралгий. Но необходимо было завершить подготовку дневников к изданию. Кроме всего прочего от этого зависело материальное благополучие семьи: жить по-прежнему было не на что.
      Поселились они на Галерной улице, в доме 53. Сняли квартиру на год.
      Михаил Николаевич писал матери: "Его жену видел и вчера, и нынче она симпатичная, чистая англичанка, спокойная, у нее хорошие глаза; она худа и низка ростом, так что они друг к другу. Дети хорошие и красивые, но очень худые и щуплые... Жаль, что я не могу говорить с женою брата. Хочется, да нельзя, и ей, по-видимому, хочется".
      На Николая Николаевича свалились непривычные заботы: надо покупать мебель, посуду, нанимать прислугу. А денег нет.
      Уже в первые дни он пишет брату Сергею: "Пришли, пожалуйста, денег у меня осталось только несколько рублей".
      Дети постоянно хворали, жена не могла не чувствовать себя одинокой в чужой стране, без знания языка.
      1 января 1888 года, наверное по совету Николая Николаевича, она начала вести дневник. Короткие записи в расходной книге. Один день - одна страничка.
      1 января. "Мы не знаем, что ждет нас в наступающем году... С божьей помощью я встречу все лицом к лицу..."
      А дальше обыденные каждодневные записи: расходы, жалобы на дороговизну, на холода, на безденежье.
      6 января она записывает: "Мадам Богданова говорит, что я - "тема дня"! Петербургский предмет разговоров: люди спрашивают друг друга, видели ли они английскую красавицу. Говорят: Миклухо-Маклай так ревнив, что не разрешает никому видеть свою жену, он держит ее взаперти, чтобы она принадлежала только ему. Идиоты - если... правда, что они говорят такие вещи".
      Она действительно неделями не выходит из дома. Николай Николаевич, ее любимый Нильс, тяжко болен.
      "Я чувствую себя очень одинокой, и мне сегодня очень грустно. Я хочу, чтобы мой любимый мог закончить свою работу, чтобы мы могли уехать. Не то чтобы мне не нравилась Россия, но климат..."
      8 января. "Сегодня вечером опять был приступ ревматизма в коленях и в руках. И с 4 часов он был опять совершенно обессилен головной болью".
      15 января. "Ему очень трудно есть - у него опухла одна сторона лица, он иногда едва может открыть рот... Он страдает ужасно... у него сильные боли... Ревматическая боль усиливается, его несчастное лицо совершенно искажено от боли".
      Она живет ожиданием: вот станет Нильсу чуть получше, кончит он рукопись, они получат деньги, хотя бы немного. Конечно, проклятое безденежье угнетает и его, усиливает болезни.
      13 января. "Теперь он очень беспокоится о деньгах. У нас осталось совсем мало. Не могу ли я что-нибудь делать, чтобы заработать немного? Он совершенно, полностью не способен работать, а мы не можем жить без денег. Это его очень изводит".
      18 января. "Как я хотела бы сделать что-нибудь, чтобы достать денег, у нас осталось совсем мало, и бедный Нильс совсем не может работать или писать статьи, чтобы получить что-нибудь. Другие женщины зарабатывают, почему я не могу? Нильс говорит, что он не позволит мне этого. Но я очень хочу".
      20 января Николай Николаевич пишет записку: "Брат Мiск. По случаю нездоровья я не мог приготовить вовремя 2-ю половину статьи моей для Н. В. ("Нового времени". - Авт.), почему я не могу получить за нее гонорар. Но я приготовил ее сегодня к отправке в редакцию и, вероятно, получу деньги завтра или послезавтра. Если можешь, пришли мне руб. 10. Я их возвращу тебе, как только получу из редакции...
      М. М.".
      И приписка: "З д о р о в ь е п о л о ж и т е л ь н о н е л у ч ш е".
      А на следующий день, 21 января, был день ее рождения. Многое, наверное, вспомнилось, передумалось.
      "Сегодня мне 29 лет! Мария В. и Мiск пришли на обед, отпраздновать... Бедный Нильс, конечно, не мог прийти в столовую".
      К ним в дом приходят немногие: брат Михаил с женой, В. Ф. Суфщинский - товарищ Николая Николаевича по гимназии, антрополог А. П. Богданов, журналист Модестов.
      За те двенадцать лет, что он странствовал, о нем почти забыли, потом рукоплескали, а теперь...
      27 января их дом неожиданно посетил великий князь Николай Михайлович. Только соболезнования, никакой помощи. В дневнике Маргариты вновь и вновь холодная тоска беспросветной нужды. "Сама мысль просить денег приводит меня в ужас..."
      1 февраля пришел брат Владимир, принес 75 рублей: "Он очень, очень хороший, знал, что нам надо... Это очень большая помощь для нас, хотя мы не можем заплатить 50 рублей за квартиру".
      16 февраля мать прислала 800 рублей - доходы с небольшого именьица Малин, которое она после смерти мужа купила в Киевской губернии.
      Николая Николаевича к этому времени уже положили в клинику, к знаменитому профессору Боткину.
      "Я не могу писать, я думаю о нем и переживаю за него, там - мой несчастный любимый! Такой больной, такой больной - и одни чужие вокруг него, я не хочу этого, я не хочу этого. Да поможет бог - ему должно стать лучше!"
      Теперь день за днем в дневнике почти только и остаются записи о состоянии его здоровья. И еще о деньгах. Каждый день она ездит к нему в клинику. Поездка - 60 копеек.
      Николаю Николаевичу то лучше, то хуже. В двадцатых числах марта появляется надежда на выздоровление. Профессор Боткин говорит, что скоро его можно будет взять домой. То ли действительно было некоторое улучшение, то ли Сергей Петрович Боткин не хотел, чтобы они теряли надежду - и он и она.
      Но ее-то любящее сердце обмануть нельзя.
      28 марта. "Была с Нильсом почти весь день... он выглядит очень больным. Он вел себя так странно, был такой нервный и возбужденный сегодня, что совершенно напугал меня. Он настоял на том, чтобы сесть и начать паковать вещи, после чего был совершенно измучен и близок к обмороку..."
      31 марта. "Я никогда прежде не видела его в таком плохом состоянии. Я боялась оставить его... Одна только я понимаю его по-настоящему... Я убеждена, что он в очень опасном состоянии - я даже боюсь думать об этом. Боже... пощади моего любимого".
      2 апреля. "Всю прошлую ночь и весь день каждые 10 - 15 минут он был на моих руках... Мой любимый умирал, я знала это. Днем мой дорогой страдал ужасно. Он был в сознании и много раз разговаривал со мной, но лишь повторял одни слова - "моя любимая". Он был на моих руках перед тем, как испустить последний вздох..."
      На могиле его, на Волковом кладбище, - мраморная плита. Те же загадочные буквы - N.B.D.C.S.U.
      Маргарита де Миклухо-Маклай - так она подписывала официальные бумаги - еще полгода после смерти мужа оставалась в России. Это по ее заказу изготовлено надгробие, и только она знала тайну латинских букв.
      В биографии Николая Николаевича, которую она написала, есть глубоко личные строки: "Он был очень преданным мужем и отцом, исключительно привязанным к семейной жизни и нежно любившим свой дом".
      А еще в этой биографии есть такие строки: "Будучи много лет разлучен с цивилизованным миром, он проникся необыкновенной симпатией ко всему страдающему человечеству".
      Уезжая из Петербурга, Маргарита сожгла большую часть дневников, личных писем Миклухо-Маклая: "Весь день я жгла письма и бумаги, пока моя голова совсем не разорвалась... Никто не должен видеть их. Многие хотят их увидеть. Никогда, никогда".
      Такова действительно была воля Николая Николаевича. Он сам уничтожил часть своих дневников, так как очень боялся, что его записи могут невольно облегчить европейским колонизаторам доступ во внутренние части Малаккского полуострова, на острова Океании.
      "Я решил... положительно ничем, ни прямо, ни косвенным путем, не способствовать водворению сношений между белыми и папуасами".
      Что ж, его опасения были отнюдь не беспочвенны. Агент одной из торговых фирм Германии Отто Финш, высадившийся на Берег Маклая, назвал себя Абадан Маклай - "брат Маклая". Его встречали как друга. А в 1885 году здесь начала хозяйничать германская Новогвинейская компания.
      Николай Николаевич служил науке и лучше, чем кто-либо, понимал значение своих дневников. Но в этом случае интересы науки отступали на второй план.
      "Единственная цель моей жизни - п о л ь з а и у с п е х н а у к и и б л а г о ч е л о в е ч е с т в а", - писал Миклухо-Маклай.
      Оценивая значение работ, жизни, деятельности Николая Николаевича, его биографы говорят: "Самое характерное для Миклухо-Маклая - это поразительное сочетание в его лице черт смелого путешественника, неутомимого исследователя-энтузиаста, широко эрудированного ученого, прогрессивного мыслителя-гуманиста, энергичного общественного деятеля, борца за права угнетенных колониальных народов. Подобные качества порознь не составляют особой редкости, но сочетание всех их в одном лице - явление совершенно исключительное".
      И все же прав Лев Николаевич Толстой, который в 1886 году писал Николаю Николаевичу: "Не знаю, какой вклад в науку, ту, которой вы служите, составят ваши коллекции и открытия, но ваш опыт общения с дикими составит эпоху в той науке, которой я служу, - в науке о том, как жить людям друг с другом..."
      Маргарита де Миклухо-Маклай прожила после смерти мужа еще сорок восемь лет. И она, и дети ее оставались русскими подданными.
      Рассказывают, что она, почти не снимая, носила заказанную в Петербурге брошь с переплетенными буквами "М. М." и браслет с той самой таинственной аббревиатурой: N.B.D.C.S.U.
      Один из внуков - Роб Маклай - по приглашению Академии наук СССР неоднократно приезжал в Советский Союз. В 1979 году он организовал и возглавил Австралийское общество Миклухо-Маклая. Одна из задач общества изучение вклада Николая Николаевича "в познание культурных, интеллектуальных, личностных ценностей всех ветвей человеческой семьи независимо от цвета кожи и расы, государственного и социального статуса или вероисповедания".
      Жена Роба Маклая - Алиса Маклай - считает, что она сумела разгадать тайну латинских букв.
      None but death can separate us - "Ничто, кроме смерти, не может разлучить нас".
      Глава 9
      Пути к вершине планеты
      Пять раз шел Роберт Пири к вершине планеты и пять раз вынужден был повернуть обратно. То незамерзающая открытая вода, то непроходимые торосы останавливали его.
      В промежутках между экспедициями на год-другой он возвращался на родину в США. Возвращался только для того, чтобы подготовить новую экспедицию. В общей сложности полтора десятка лет прожил он среди эскимосов на крайнем севере Гренландии.
      Во время одной из экспедиций он отморозил ноги. Восемь пальцев пришлось ампутировать. Но ни этот несчастный случай, ни многочисленные неудачи не смогли сломить упорства путешественника...
      Роберт Эдвин Пири родился в штате Пенсильвания 8 мая 1856 года. Отец умер, когда мальчику было два года. Роберт - единственный сын у горячо любящей его матери.
      Он окончил школу, колледж. Работал чертежником в Береговой геодезической службе США. Потом перешел в военно-морское ведомство, получил звание лейтенанта, должность инженера. В тропических лесах Никарагуа проводил изыскания трассы канала через перешеек. А в 1886 году взял отпуск, попросил у матери 500 долларов и неожиданно для всех уехал в Гренландию...
      Античные географы делили земной шар на пять широтных поясов, лишь два из которых считали "умеренными и обитаемыми". Экваториальный пояс "необитаем вследствие жары", два полярных "также необитаемы вследствие холода".
      Проходили века и тысячелетия, а представления о полярных странах по-прежнему были полны нелепостей и суеверий. Там "лежит царство льдов и мрака и находится вязкое, наполненное чудовищами море". Там "раскрытая пасть бездны, куда вливаются все моря и где возникают приливы и отливы".
      На глобусе Мартина Бехайма (1492 год) Северный полюс окружен морем. На карте Меркатора (1569 год) в районе полюса находится большой континент, разделенный на части реками. Но все это лишь предположения, досужие вымыслы - никаких достоверных данных нет.
      Считалось, вы уже знаете это, что морская вода вообще не может замерзать!
      Еще в незапамятные времена русские поморы вышли в Ледовитый океан. На кочах, лодьях дошли до берегов Матки - Новой Земли. Задолго до плавания Баренца в водах Северного Ледовитого океана открыли Грумант (Шпицберген), промышляли зверя - белуху, моржа, медведя, зимовали. В XVII веке прошли на восток, достигли оконечности материка - современного мыса Дежнева.
      Сам Михаил Васильевич Ломоносов со льдами океана был знаком отнюдь не понаслышке - не раз выходил с отцом на промысел. Как же совместить лабораторные опыты и существование реальных льдов?
      Надо сказать, что лабораторные наблюдения Ломоносова совершенно справедливы. Морская вода, налитая в стакан, начинает замерзать при температуре около минус 1,9° и, как писал ученый, образует рыхлый серый лед "в роде сала", непрозрачный и соленый. А чтобы заморозить стакан морской воды окончательно, необходимы очень низкие температуры, около минус 55°.
      Но в реальном океане все происходит несколько иначе. Верно, молодой, только что образовавшийся лед содержит внутри себя, как вы знаете, капсулы рассола, что делает его непрозрачным и соленым. Постепенно рассол стекает, лед становится пресным, крепким и прозрачным.
      Вот он, парадокс, вот причина заблуждения - из соленой морской воды образуется пресный лед!
      Конечно, Ломоносов не мог предвидеть особенностей льдообразования в реальных морских условиях. А лабораторные опыты приводили к выводу: "Столь крепкий, прозрачный и пресный лед, каков тот, из которого образуются стамухи, не может сам собою замерзать в море".
      Тогда совершенно логичен и следующий вывод: "Ледяные поля, или стамухи, берут свое начало в устьях больших рек, вытекающих из России в Ледовитое море". Логично и окончательное заключение: "В отдалении от берегов Сибирских океан в летние месяцы от таких льдов свободен, кое бы препятствовали корабельному ходу и грозили бы опасностью".
      Михаил Васильевич Ломоносов предлагает план первой русской высокоширотной экспедиции. В мае 1765 года три корабля выходят из Екатерининской гавани на Мурмане. "Чичагов", "Панов", "Бабаев" - написано на их бортах. Это и названия кораблей и фамилии их командиров.
      "Для пользы мореплавания и купечества избрали мы учинить поиск морского проходу Северным океаном в Камчатку и далее", - гласит секретный указ Адмиралтейств-коллегии, который вручен начальнику экспедиции капитану первого ранга Василию Яковлевичу Чичагову.
      Намеченный маршрут пролегал между Шпицбергеном и Гренландией. Лавируя среди льдов, русские корабли пробивались на север.
      "Июнь, 26. Во втором часу пополудни нанесло с моря течением множество густого льда и превеликие льдины, - читаем мы в вахтенном журнале Чичагова. - И для того по крайнему разумению изыскивали способы к сохранению себя от бедствия. И старались оной лед разводить шлюпками. А как оной час от часу умножался и становился гуще, так что не допустить до судов были не в силах, тогда с каждого судна отводили шестами и крючьями. Однако от многих льдин были весьма чувствительные удары. Отчего сделало судам повреждение и во многих местах вторую обшивку проломило. Служители от великих трудов и бессонницы приходили в бессилие".
      В борьбе со льдами и непогодой корабли сумели достичь 80°26' северной широты, но здесь были вынуждены повернуть обратно.
      "За неизмеримым количеством льда во все время нашего плавания как вдоль гренландского берега, так и сквозь льды проходу не усмотрено. И по всем видимым нами обстоятельствам северный проход за непреодолимыми препятствиями от льдов невозможен", - писал Чичагов в отчете.
      Адмиралтейств-коллегию не удовлетворили результаты плавания. На следующий год русские корабли вновь выходят на штурм льдов. Но, несмотря на все усилия, удается продвинуться всего на четыре мили дальше к северу до 80°30'.
      Плавания русских мореплавателей в 1765 - 1766 годах стали по существу первой в мире полярной научно-исследовательской экспедицией. Российские моряки провели обширные научные работы в восточной части Гренландского моря: метеонаблюдения, измерения глубин, магнитного склонения, испытание морских навигационных и океанографических приборов, сконструированных М. В. Ломоносовым, изучили течения и взяли пробы морской воды.
      В 1773 году английская экспедиция Джона Фиппса на кораблях "Рейс-Хорс" и "Каркас" повторила попытку Чичагова. Вновь неудача! Корабли затерло льдами, и англичане даже решили их покинуть, возвращаться на шлюпках. Но, к счастью, благоприятный ветер дал возможность выбраться на открытую воду.
      Возможность достижения полюса на корабле казалась все более призрачной.
      "Если льды препятствуют свободному плаванию кораблей, то, может, быть, прямо по льду можно достичь полюса?" - думал английский полярный исследователь Уильям Парри. В 1827 году судно "Хекла" доставило экспедицию Парри к северозападному побережью острова Западный Шпицберген (широта 79°55'). Однако путь по льдам оказался отнюдь не легким - всторошенные ледяные поля, трещины, торосы. Использовать, как предполагалось, ездовых оленей в таких условиях не удалось. Англичане вынуждены были сами перетаскивать поставленные на полозья лодки, с трудом прокладывая себе дорогу в нагромождениях льда. Им удалось достичь широты 82°45'. Парри убедился, что все их усилия тщетны: лед, как выяснилось, находился в постоянном движении, дрейфовал. Скорость движения льда превышала четыре мили в сутки. Встречный дрейф настойчиво тянул их к югу и за время необходимых часов отдыха относил назад почти на столько же, на сколько они успевали продвинуться вперед за 11 - 12 часов работы.
      Нам с вами, читатель, известно, что Северный Ледовитый океан нисколько не похож на замерзшее озеро, скованное сплошным льдом. Его покров постоянно "разрывается" под влиянием колебаний температуры, под влиянием ветра и течений. Если смотреть сверху - с самолета, из космоса, океан напоминает огромную мозаичную картину. Кусочки этой мозаики отдельные маленькие льдины и огромные ледяные поля, площадь которых может достигать десятков квадратных километров. А сама картина меняется как в калейдоскопе - ветер и течения перемещают мозаичные плитки в различных направлениях.
      Ледяные поля сталкиваются, наползают друг на друга. Представьте себе, масса каждого из них достигает двух-трех, а то и более миллионов тонн. С грохотом и скрежетом крошатся при столкновении края льдин. Обломки их встают на дыбы, рушатся, вновь громоздятся вверх. Так возникают ледяные горы - торосы. Их высота достигает 10 - 15 метров!
      Лед преграждает кораблям путь к полюсу. Гряды торосов и открытая вода преграждают путь тем, кто идет по льдам.
      В 1875 году английская экспедиция Джорджа Нэрса и Альберта Маркхема сумела через Смитов пролив пробиться до широты 82°, но здесь их вновь остановили льды. Во время зимовки отряд Маркхема по льду достиг 83°20'. Но жестокие пятидесятиградусные морозы и непроходимые торосы заставили повернуть обратно.
      Газеты Европы цитировали тогда слова Нэрса: "Северный полюс недосягаем!"
      Через шесть лет американский лейтенант Джеймс Локвуд, участник экспедиции Грили, продвинулся дальше... на семь километров. Но и он, и еще 18 участников экспедиции погибли при возвращении домой.
      Сотнями жизней уже заплатило человечество, прокладывая путь к вершине планеты. А результаты? Достигнута широта 83°24', за 275 лет пройдено 335 километров. Чуть больше километра в год!
      В июне 1886 года китобойное суденышко "Игл" ("Орел") высадило Роберта Пири в Годхавне.
      Кажется, в то время Пири еще не задумывался всерьез о покорении полюса. Планы его были более скромными: пересечение Гренландии от западного берега до восточного.
      Теперь мы знаем, что территория крупнейшего в мире острова занята огромным покровным ледником. Но в то время внутренняя часть Гренландии оставалась на картах белым пятном. Существовало мнение, что ледники только окаймляют остров, а за ними должны находиться обнаженные скальные участки с более мягким климатом, даже покрытые лесами.
      В 1878 году пересечь Гренландию пытался датчанин Йенсен, в 1883 году - швед Норденшельд. Но обе эти попытки окончились неудачей.
      Пири также не смог добиться успеха. За 26 дней его отряд сумел продвинуться менее чем на 100 миль в глубь ледяной пустыни - меньше даже, чем отряд Норденшельда. Но важнее другое: гренландская экспедиция составила ему имя, а сам он теперь уже безнадежно "заболел" Севером.
      Биограф пишет: "В материковых льдах Гренландии во время разведывательной экспедиции в нем (в Пири. - Авт.) впервые проснулся вкус к арктическим путешествиям. Это был путь, суливший ему желанную славу".
      Так было и так есть - полюсы планеты всегда манили не только ученых, исследователей, но и людей далеких от науки, людей честолюбивых. Иные из них думали о славе Родины, другие - о личной славе.
      Пири не был ученым. "Вы не хуже меня знаете, что все эти разговоры о научных данных, которые хорошо было бы получить, и о том, что сам по себе полюс ничего не значит, - чушь. Вы и я, мы оба уже не маленькие, и мы оба знаем, что никакая так называемая научная информация не может сравниться с достижением полюса", - писал он другу.
      Прав биограф, движущей силой его поступков и действий всегда оставались честолюбие, стремление исключительно к личной славе.
      "Я должен добиться славы..."
      "Мне хотелось бы заработать имя, чтобы чувствовать себя выше всех, с кем доведется встретиться в жизни".
      В 1888 году норвежцы во главе с Фритьофом Нансеном предприняли попытку пересечь ледниковый щит Гренландии. Нансен выбрал иной путь, чем Пири. Он решил начать с восточного, совершенно безлюдного побережья, почти постоянно отгороженного от мира поясом льдов. Подойти на судне к берегу не удалось. Норвежцы высадились на дрейфующие льды, и "Язон", доставивший их, ушел.
      Именно такое решение и было, по мнению Нансена, залогом успеха. На это и был рассчитан план.
      "Когда путешествие уже начнется, позади будут сожжены все корабли, и для сохранения своей жизни и возвращения домой необходимо будет дойти до населенных мест на западе во что бы то ни стало; иного выбора не будет, а это всегда сильный стимул в действиях человека".
      План Нансена увенчался полным успехом - норвежцам впервые в истории удалось пересечь ледяной щит, доставить науке первые сведения о внутренних частях Гренландии.
      Казалось бы, Пири, как никто другой, должен был оценить и смелость плана, и мужество норвежцев. Но он воспринял успех Ф. Нансена и его товарищей как личное оскорбление: "Это исполнение задуманного мною предприятия нанесло серьезный удар мне".
      Пири в это время продолжал работать в Никарагуа, потом перебрался в Филадельфию. Заручившись поддержкой Американского географического общества и Филадельфийской академии наук, получил денежную субсидию, выхлопотал на службе восемнадцатимесячный отпуск и в 1891 году вновь отправился в Гренландию. Свою цель он сформулировал так: "...достигнуть и определить северную границу Гренландии сухопутно, то есть пересечь внутренний лед".
      Первую свою поездку в Гренландию Пири называл разведкой. Но на этот раз он действительно возглавил экспедицию: специальное судно, тридцать человек на борту.
      В самом начале, еще на подходах к месту зимовки, огромный кусок льда заклинил руль судна, тяжелый железный румпель резко развернуло. Удар пришелся Пири по ногам.
      - Перелом обеих костей над лодыжкой, - констатировал врач экспедиции Фредерик Кук.
      Пири в своей книге уделяет этому эпизоду три строчки: "Благодаря профессиональному искусству моего врача Кука и неусыпной и внимательной заботе миссис Пири мое полное выздоровление было быстро достигнуто".
      И уже через полтора месяца Пири лично участвует в заброске продовольственных депо, которые должны обеспечить санные путешествия будущего года. Зимой в коротких походах испытывалось снаряжение, люди тренировались в ходьбе на лыжах. Эскимосские женщины шили одежду. А весной Пири отправился в поход и прошел по ледниковому щиту более 2000 километров, совершив двойное пересечение Гренландии в самой северной ее части.
      В январе 1899 года Пири, готовя бросок к полюсу, в самое темное время полярной ночи решится забросить вспомогательный склад продовольствия. Его отряд будет неделю пробиваться к Форту-Конгер:
      "Мы шли в полной темноте, по ледяным нагромождениям, спотыкаясь, падая, снова поднимаясь, и пробивали дорогу дальше и дальше в течение 18 часов".
      Когда в Форте-Конгер, в том самом доме, где когда-то зимовала экспедиция Грили, он впервые за неделю сможет раздеться, он увидит, что ноги безнадежно отморожены.
      Мет Хенсон, слуга-телохранитель, участник всех экспедиций Пири, расскажет впоследствии:
      "Ноги Пири были бескровно белыми до самых колен, и, когда я снял с них меховые носки, мы увидели, что пальцы прилипли к меху и в суставах были страшные глубокие трещины".
      Корабельный врач Томас Дедрик ампутирует ему восемь пальцев, и вновь отряд будет пробиваться в ночи - теперь уже назад, к месту стоянки "Виндоуорда". Можно себе представить, какую боль в ампутированных ногах должен был испытывать все это время Роберт Пири. Но он в своей книге напишет об этой обратной дороге только две строчки: "Двадцать восьмого мы достигли места стоянки "Виндоуорда". Все, за исключением меня, прошли пешком 250 миль за 11 дней..." Его эти 11 дней везли на нартах. А уже через месяц после ампутации он снова отправится к Форту-Конгер... на костылях. Что бы там ни было, весной они должны идти к полюсу!
      Пири был неистов в работе, он не щадил ни себя, ни других людей. И не терпел, когда его спутники проявляли самостоятельность, когда имели собственное мнение, отличное от его мнения.
      В 1892 году в своем отчете Филадельфийской академии наук Пири характеризовал доктора Кука как "неутомимого исследователя необычного народа, среди которого нам довелось жить". "Кук, - писал Пири, - собрал сведения о племени, до него никем еще не описанном в литературе".
      Чуть позже Кук написал статью о своих этнографических исследованиях и попросил у Пири разрешения на ее публикацию, поскольку еще до начала экспедиции был связан определенными договорными обязательствами. Пири отказал.
      В той же первой экспедиции произошел трагический инцидент с Джоном М. Вирхофом. Он был юн, как видно, неумел, возможно, не слишком усерден. Обстоятельства этой трагедии ясны не до конца, но, по словам других участников экспедиции, причины ее кроются в нетерпимости, безжалостности Пири.
      Один из участников экспедиции вспоминал Вирхофа: "Этот молодой человек... внес 2000 долларов в фонд экспедиции. Он был энтузиастом, который не пожалел ни времени, ни денег, ни самой жизни ради Пири. С ним обращались словно с эскимосской собакой. Когда я видел его в последний раз в лагере, он, весь в слезах, рассказывал о несправедливости Пири. Миссис Пири... тоже сделала многое, чтобы отравить ему жизнь, и об этом Вирхоф только и говорил. В конце беседы он произнес: "Я не хочу возвращаться домой на одном корабле с этим человеком и этой женщиной..." Он так и не поехал домой на корабле Пири. Вместо этого он пошел через ледники, где и остался навек, провалившись в синюю пасть трещины".
      Айвинд Аструп дважды участвовал в экспедициях Пири. Во время второй он тяжело отравился лежалым пеммиканом и принял решение самостоятельно возвращаться из Гренландии. Он не считал себя связанным договорными обязательствами, поскольку работал бесплатно, и, вернувшись на год раньше Пири, в 1894 году, опубликовал небольшую статью о своем переходе от места зимовки до обитаемых мест, уточнив карту залива Мелвилла.
      Пири был взбешен, он обвинил Аструпа в нарушении "этики", в дезертирстве. А ведь молодой норвежец был искренне предан Пири, можно сказать, боготворил его.