— Да. Имела бы, если бы институт не отказался от негодной «базисной теории» в пользу по-настоящему научного метода и не реализовал активную операцию по отсечению уже начавшей развиваться «петли». В результате стрелки исторических часов Эвриты можно смело переводить примерно на тысячу лет вперед.
— При чем тут институт? — хмуро поинтересовался Клавдий.
— Считайте это компенсацией за причиненные вам и вашим сотрудникам неудобства, — спокойно ответил Бромберг, — несколько дней позора не слишком большая цена за триумф.
— Бойтесь данайцев, дары приносящих, — процитировал Слон, — Клавдий, я бы на твоем месте послал этого типа подальше с его предложениями. В свое время мы этого не сделали, но лучше поздно, чем никогда.
Бромберг вздохнул и грустно улыбнулся.
— Уважаемый Теминалунго, я отдал должное вашей проницательности еще в прошлый раз. Вам всего чуть-чуть не хватило аргументов, чтобы блокировать планируемое развитие событий. Но сейчас я играю в открытую. Я честно говорю: и вам, и мне нужно, чтобы авторство эксперимента на Эврите было признано за институтом. Вам — чтобы сохранить лицо. Ведь если события будут представлены общественности в их, так сказать, первозданном виде, то к вам на всю жизнь прилипнет клеймо злобных, жестоких, бездарных и безответственных недоумков. Мне — чтобы в глазах общественности теория исторической неустойчивости исходила от официально признанной науки и была подкреплена ее авторитетом. Дутым, зато большим.
— Что еще за «теория исторической неустойчивости»? — спросил Слон, пропустив мимо ушей довольно грязный выпад в адрес науки.
— Та теория, на которой основан проведенный эксперимент, — пояснил Бромберг, — теория, позволяющая эффективно переводить исторический процесс с одних рельс на другие. Теория, позволяющая соединить методы экспериментальной истории с методами деятельности прогрессоров. Теория, которая может лечь в основу технологии контактов со всеми гуманоидными культурами, которые отстали в своем развитии от землян.
— Теория, которая положит конец автономии Института экспериментальной истории, — добавил Слон, — видишь, Клавдий, он подкатил к нашим воротам еще одного троянского коня.
— Простите, Слон, — вмешался Каммерер, — но последнее уже неактуально.
— Почему?
— Потому, что институт расформировывается, а его тематика переходит в компетенцию КОМКОНА-2, как подпадающая по своему характеру и направлению под все признаки прогрессорства. А я, как директор соответствующего департамента, принимаю последнее предложение Бромберга. Не потому, что оно хорошее, а потому что другие варианты гораздо хуже.
Клавдий повернулся к Горбовскому.
— Это правда, Леонид? Институт упраздняется?
— Понимаешь, мы вынуждены были принять такое решение, — Горбовский беспомощно развел руками, — все эти десанты, спецоперации, меры третьей степени… Общественность еще как-то мирится с тем, что подобными вещами занимается КОМКОН-2 с его отделом ЧП, службой внешней безопасности, прогрессорством, и так далее. Но существование еще одной такой организации, да к тому же под вывеской научного учреждения — это уже слишком. Если после всего, что общественность узнала о событиях на Эврите, мы бы не приняли такого решения, нас бы просто не поняли.
— Ясно, — констатировал Клавдий, вставая со своего места, — короче говоря, вы нас сдали. Что ж, заявление об отставке я пришлю вам по официальному каналу.
Он вышел, хлопнув дверью так, что задрожали тонкие спектралитовые стены.
— Вы-то хоть не уйдете, Слон? — спросил Каммерер.
— С чего бы? — спокойно ответил тот, набивая свою легендарную трубку, — мы с вами достаточно давно и интересно работаем, так что для меня, в общем-то, ситуация не особенно изменилась.
— А вы, Ольга?
— Я в этом плане доверяю нашему мудрому Слонику. Если он остается — значит, и я остаюсь.
— Очень рад, — сказал Каммерер, — если не возражаете, я хотел бы провести уже сегодня рабочее совещание по положению в Метрополии.
— Кажется, вы тут занялись другими делами, — заметил Бромберг, — если так, быть может, я лучше откланяюсь?
— Мы с вами еще не закончили, — холодно заметил Комов.
— Да? А что еще вы намерены со мной делать?
— Узнать имена тех лиц, которые создали лже-Киру.
— Имена? — переспросил Бромберг и рассмеялся, — вы полагаете, что у них есть имена?
— Не надо, Геннадий, — вмешался Каммерер, — здесь действительно не место…
— Ладно, — перебил Комов, — вот что, Айзек, за злостный отказ от сотрудничества с высшей комиссией по расследованию, я объявляю вам 500 дней ссылки там, где вы уже так удачно находитесь. Можете обжаловать мои действия в Мировой Совет. Хотя, я бы на вашем месте подождал с этим. Потому что я намерен получить основания для вашей ссылки еще на 5000 дней, не буду повторять, за что. И тогда у вас будет возможность хорошенько подумать над апелляцией.
— Можете себя не утруждать, — спокойно ответил Бромберг, — я вообще не намерен больше покидать Тагору. У меня, знаете ли, настало время осмысления всего, чего удалось достичь в этой жизни. Поскольку вы не производите впечатления полного идиота, то, когда-нибудь, надеюсь, вы меня поймете. А пока можете записать, что я добровольно отправился в бессрочную ссылку. Вам так будет спокойнее и возни меньше.
** 35 **
… Не понимаю, — таковы были первые слова Флеаса, когда сутки спустя он первый раз по-настоящему пришел в сознание.
— Чего именно? — спросила Вики-Мэй.
— Мне снился сон…
— Вообще-то, дорогой Флеас, у вас был бред. Так, знаете ли, бывает. Вообще-то мы с доном Руматой и Игенодеутсом очень неплохо вас заштопали.
— Игенодеутсом?
— Ну да. Советником Верцонгера.
— Что-то помню… Такой дедушка, весь в амулетах…
— Говоря на вашем языке, я прадедушка, — сонно пробурчал шаман. У моих внуков и внучек, наверное, восемь детей. Или девять. Много, всех не помню.
— Благодарю тебя, Игенодеутс. А я уже совсем было собрался… в дорогу… Потом мне снились Глен и Шерк… Мне снилось, что я хочу заснуть, а Глен тормошит меня за плечо и говорит: «ты обещал рассказать Шерку сказку», а потом я уже совсем засыпаю, а она обнимает меня шепчет в ухо: «еще так рано, давай поболтаем немножко» … Странно…Я действительно что-то рассказывал? — Флеас с трудом приподнялся на локте, — подождите, Светлая, а кто это там?
— Меня зовут Эрн, — не оборачиваясь, ответила молодая женщина.
— Эрн, — повторил он, — красивое имя. Значит, вот кто лежал рядом и шептал… Ну конечно… У призраков не бывает таких теплых рук… такого теплого дыхания…
— Я рада, достойный легат, что ты так быстро начал поправляться, — с грустной улыбкой ответила она, — прости за тот обман, на который пришлось пойти… Тебе еще надо жить. А мне, наверное, пора.
— Остановись! — голос легата звучал сейчас уверенно и сильно, — ты что, собираешься вот так просто уйти?
— Да, вот так, — спокойно сказала Эрн, — мое дело сделано, чего еще?
— У тебя есть дом, семья?
— У меня есть сын. Тоже не мало в наше время. А дом… Дом будет, — она снова грустно улыбнулась, — Светлые снабдили меня таким количеством золота, что можно купить половину Енгабана.
— Нет, так не пойдет. Я сам куплю тебе дом… Или подарю… У нас был хороший дом, прямо на правом берегу… По утрам солнце в окна… Сад… Я опять засыпаю…Эрн, не уходи… Светлая, уговорите ее не уходить…
— Ну, вот, — сказала Вики-Мэй, осторожно положив ладонь на лоб Флеасу, — опять бредит. Похоже, расстроился.
— Я тоже расстроилась, — сказала Эрн, усаживаясь на скатанное одеяло, — знаете, Светлая, в таких вещах обманывать… Это очень неудобно. Возникает какая-то двусмысленность, и чем дальше…
— …Тем больше, — добавила Вики-Мэй, — я знаю. И я знаю, что бывает гораздо хуже.
— По-моему, хуже некуда.
— Хуже всегда есть куда, можете мне поверить.
— Хуже всего когда женщины своей болтовней мешают старому человеку спать, — сердито сказал Игенодеутс, — шли бы вы заниматься чем-нибудь полезным. А раненому достаточно и моего присмотра.
— Какой от вас присмотр, почтенный, если вы спите? — поинтересовалась Эрн.
— Не меньший, чем надо. Где твои глаза, женщина? Мужчина, который так смотрит на красивые ножки, уже не нуждается в особом присмотре, — с этими словами шаман перевернулся на другой бок, давая понять, что разговор окончен.
…
Флеас проснулся вечером и обнаружил сидящего рядом Румату. Тот задумчиво перебирал листы пергамента, делал на одних какие-то пометки углем, а на других что-то тщательно записывал скверно заточенным пером.
— А где Эрн?
— Четверть часа назад они вместе с Кирой плескались в реке, — ответил Румата, не отрываясь от своего занятия, — думаю, что они и сейчас там же. Мне показалось, им есть о чем поболтать.
Легат кивнул, помолчал немного и сказал:
— Светлый, я хочу серьезно обсудить с вами одну проблему. Это касается предстоящего штурма. Енгабан… его надо сохранить.
— Да, мне уже сказали.
— Кто?
— Какая разница? — Румата загадочно улыбнулся, — главное, что я это понял. Никакого штурма не будет. Мы возьмем Енгабан, не тронув там ни одного камня.
— Но как…
— Мы знаем, как. Но, чтобы уточнить детали, понадобится ваша помощь. Ваша и тех ваших парней, которые хорошо знают орденские порядки.
— Все, что потребуется, — сказал Флеас, — спрашивайте, Светлый.
— Хорошо. Начнем с простого. Йарбик и предстоятели наверное, понимают, что Енгабан им не удержать. Они вообще как предпочитают — поэтично умереть за веру, или прозаически смыться с кассой?
— Второе, — без колебаний ответил легат, — иначе Йарбик не бежал бы с поля боя, бросив армию.
Румата кивнул.
— И я того же мнения. Вопрос — куда смыться. Север и восток для них закрыт. Остается юг или море, правильно?
— Неправильно. Юг не остается. Южные варвары набьют из Йарбика чучело, если только он пересечет их границы. То же касается и предстоятелей.
— Значит, остается море, — подытожил Румата, — кстати, я тут слышал о каких-то островах, на которые вроде бы бегут орденские дезертиры.
— Пальмовые острова, — уточнил Флеас, — архипелаг, начинающийся примерно в двухстах милях от берега. Говорят, там сотни мелких островов. Ваши морские капитаны могут рассказать подробнее. Пираты… в смысле, «почтенное общество» облюбовали эти места еще сто лет назад.
— То есть, там Йарбик мог бы скрыться?
— С легкостью. Но для этого ему надо не только проплыть на чем-то 200 миль, но перед этим еще прорваться к берегу.
Румата снова кивнул и улыбнулся.
— Хорошо, а если ему представится такая возможность?
— Светлый! Вы что, хотите отпустить эту гадину…
— Нет, дорогой Флеас. Живой Йарбик никак в мои планы не входит. Между возможностью и действительностью есть огромная разница, если вы понимаете, о чем я.
— Кажется, понимаю. Вы хотите заманить его в ловушку. Но как?
Вместо ответа Румата протянул ему пергамент.
«Ваше высокопреосвященство, — прочел Флеас, — докладываю, что нами, с божьей помощью, обнаружен подходящий остров, на коем мы разбили укрепленный лагерь. Теперь же мы изыскали вам и избранным вами братьям надежный путь к стоянке кораблей …»
На этом месте легат вздохнул, отложил пергамент и честно сказал:
— Дешевая фальшивка. Так не пишут.
— Что не так?
— Все. Начиная с обращения. Давайте перо, я поправлю… Хотя, погодите, а почерк?
— Почерк будет военного магистра Зортала. Я уже неплохо научился его подделывать.
— А печать?
— Тоже его, — сказал Румата и небрежно бросил поверх пергамента массивный перстень с печаткой.
— Вот так удача! — воскликнул Флеас, — как вам удалось получить это?
— Мы поспорили по поводу владения флагманом, и он выпал за борт, каким-то образом лишившись перстня и верхней половины черепа.
— А Йарбик не знает?
— Он знает, что мы захватили большую часть флота, но не может знать, что мы захватили весь. Зортал мог уйти с несколькими кораблями — почему бы нет?
Легат надолго задумался над свитком пергамента, крутя в пальцах перстень военного магистра. Потом взял перо и быстро начертил нечто вроде карты. Снова задумался и, наконец, ответил:
— Самая большая трудность — найти человека, который это доставит. Йарбик подозрителен, он каждое мгновение ждет подвоха. Как бы достоверно не выглядело письмо, он не поверит, если получит его от сомнительного посланника. И в любом случае посланника будут допрашивать. Наверное, даже пытать — просто на всякий случай.
— А если письмо доставят лазутчики, которых сам Йарбик и послал разведывать побережье?
— Все равно будут допрашивать.
— А если они даже под пыткой будут говорить то, что нам надо?
— Так не бывает, — возразил Флеас.
— Почему же? Вчера мы с Верцонгером неплохо поохотились и изловили трех лазутчиков, двигавшихся как раз в нужном направлении. Пришлось, правда, немного их помять — но так даже натуральнее получится.
— Но Светлый, посудите сами, разве эти лазутчики будут говорить то, что нам надо? Тем более под пыткой?
— Еще как будут, — успокоил его Румата, — у меня есть один способ… В общем, они будут уверены, что своими глазами видели корабли и получили письмо из рук самого магистра Зортала.
…
Много лет спустя император Флеас в «стратегии и тактике» напишет так:
«Если сражение на полях Валдо можно признать образцом тактики открытого ведения боевых действий, то взятие Енгабана следует считать образцом тактического применения тайных методов. Первым и важнейшим из новшеств, примененных под Енгабаном, была тщательная подготовка как предназначенной для противника легенды, так и свидетельств, разносторонне эту легенду подтверждающих. Вторым новшеством следует признать крайне эффективный способ использования вражеских лазутчиков, как носителей подобных свидетельств. Свойство одурманивающих растений влиять на человеческую волю, память и органы чувств, было известно давно. Это свойство успешно применялось при допросах лазутчиков, здесь же оно было применено для внушения им ложного представления об увиденном и пережитом. Можно было бы поговорить о том, насколько вообще управляемыми являются человеческие действия, как сознательные, так и бессознательные, но, по здравому размышлению, этот вопрос лучше оставить лекарям и философам. С тактической же точки зрения важно, что лазутчики точно воспроизводили предписанный им порядок действий. На рассвете, проникнув в Енгабан по руслу реки, они выбрались из воды и впали в бессознательное состояние. Такими их нашел патруль. В этом состоянии они произносили отрывочные фразы, из которых любой мог сделать вывод о наличии в Бухте Трех Братьев неких дружественных кораблей, которые готовы ждать до рассвета следующего дня, чтобы переправить людей на безопасный остров. Далее ожидание станет невозможным, поскольку стоянка может быть обнаружена, да и сам путь к Трем Братьям окажется перерезан. Сверх того — осаждающие за сутки подвезут какое-то немыслимое оружие, которым сотрут Енгабан с лица земли. Таким образом, нужные слухи были распространены через смены патрулей и через дежурных офицеров раньше, чем адъютант решился разбудить великого магистра. Йарбик, ознакомившись с подложным посланием от магистра Зортала, весьма долго исследовал его совместно со знатоками сыскного дела. Помимо этого, он приказал раздельно подвергнуть жесткому допросу каждого из трех лазутчиков. Таким образом, им самим были порождены дополнительные источники тех же слухов. К полудню все сомнения в подлинности свидетельств были устранены, а проверить эти свидетельства непосредственно у Трех Братьев, явно не хватало времени. Путь от Енгабана до указанного места занимает у всадника не менее девяти часов, таким образом, выходить из города следовало никак не позже, чем за три часа до полуночи. С другой стороны, чтобы не быть обнаруженными наблюдателями противника, это следовало делать лишь после наступления темноты, не раньше, чем за четыре часа до полуночи. Учитывая все эти обстоятельства и повсеместно распространившиеся слухи, к закату у западных ворот собрались все, кто не мог рассчитывать на снисхождение в случае падения города. Таковыми были все воины Ордена, а также предстоятели, их гвардия и чиновники конклава. Попытки великого магистра и предстоятелей как-то ограничить желающих прорваться к кораблям, привели к нескольким кровавым столкновениям у ворот. К моменту, когда различные группы вооруженных людей потеряли в общей сложности около 600 человек убитыми и тяжело раненными, время на споры было исчерпано. Ворота открылись и смешанный корпус численностью до 15000 человек выдвинулся по направлению к Трем Братьям. Енгабан при этом оказался полностью лишен какого-либо военного контингента — а значит, и возможности любого, даже символического, сопротивления осаждающим. В такой ситуации горожане на рассвете сами открыли ворота, рассчитывая на милость победителей».
** 36 **
Великий город Енгабан. Город древних королей и великих философов, город прекрасных куртизанок и изысканных поэтов, город бесстрашных путешественников и коварных коммерсантов. Город великолепных дворцов и тайных притонов, город театров и базаров, фестивалей и мятежей. Кто только не топтал эти булыжные мостовые. Что только не кричали на этой широкой рыночной площади. Чего только не происходило под этими рыжими, как закат, стенами. Какие грозные воители не стучали властно рукоятями своих мечей в эти обитые позеленевшей медью ворота. Но такого еще не было…
Если почтенные горожане рассчитывали увидеть войско во главе со строгим, но справедливым вождем во главе или что-то в этом роде — то действительность их совершенно разочаровала. То есть, вождь, как раз, присутствовал, самый настоящий — но совсем не тот, которого они ожидали увидеть. Это был никто иной, как Верцонгер. А вот войска не было, если не считать таковым три сотни вооруженных варваров вполне грозного, впрочем, вида. На открывшиеся ворота они не обратили ровно никакого внимания.
Выборной депутации пришлось топать самостоятельно к их кострам — а там опять непонятно было, что делать. Потому что в ответ на произнесение заготовленной заранее речи, варварский вождь, даже не потрудившись привстать с толстого шерстяного плаща, на котором изволил возлежать, махнул рукой и небрежно указал гостям место у костра.
— Потом, — важно пояснил он, — вот приедет ваш Флеас, ему и будете все это рассказывать. Но сейчас он занят.
— Чем? — удивленно спросил один из горожан, которому почему-то казалось, что более важного дела, чем принять символические ключи от столицы империи, у военачальника просто быть не может.
— Он спит со своей женщиной, — внушительно ответил Верцонгер, — и если в такой час кто-нибудь станет его беспокоить… Я бы такому просто отрубил голову. А Флеас — тот уж точно с кого-нибудь сдерет кожу заживо. Или что-нибудь еще придумает. Он очень умный.
Высказав это последнее соображение, варвар утратил всякий интерес к депутации и начал подбрасывать в костер в изобилии валяющиеся рядом с ним сухие ветки.
Таким образом, ничего существенного под стенами Енгабана более не происходило до середины дня.
Главные же события в это время имели место в бухте Трех Братьев и на подступах к ней.
Рельеф побережья образован здесь тремя грандиозными скальными выступами, два из которых своими западными склонами выдаются в море на четверть мили, а третий — выступает из воды в полумиле от берега. Таким образом, «три брата» закрывают бухту для обзора с любой стороны, чем издавна пользовались пираты и прочая публика, не склонная афишировать свою деятельность. С моря сюда можно попасть через южный и северный проходы, а с суши — только спустившись по сужающейся дороге, проходящей между двумя «береговыми» братьями.
Будь магистр Зортал жив и вознамерься он скрытно переправить приличное количество людей с континента на острова, вероятно, он выбрал бы для их приема на борт это или похожее место.
Как известно, останки магистра Зортала давно уже покоились на дне, но девять кораблей из его флота в то раннее утро, тем не менее, стояли на рейде в бухте Трех Братьев. При виде этих кораблей в головной части орденской кавалькады раздались радостные возгласы. Спасение казалось уже близким и всадники пришпорили коней. Хвост кавалькады, растянувшийся на две с лишним мили, тем временем, втягивался в ущелье между крутыми каменными склонами. За их спинами разгорался рассвет…
… Когда великий магистр услышал позади уже знакомый ему по сражению на полях Валдо гул пушечной канонады, он еще продолжал на что-то надеяться. Да, вражеские войска заперли их в каменной ловушке — но им понадобится никак не меньше часа, чтобы добраться до моря. Нагромождая перед собой завалы из трупов, они сами себе осложнят передвижение.
А для того, чтобы он, со своей гвардией и предстоятели с личной охраной поднялись на борт, хватит и половины этого времени.
В конце концов, все равно эти девять кораблей не смогли бы принять более шестисот человек, так что арьергард был обречен в любом случае — сейчас или несколькими днями позже.
… Вот уже корабли подходят к берегу, там, где осыпи образуют естественные каменные пирсы…
Уже видны люди на борту.
Один из них, в закрывающем пол-лица шлеме, поднимает рупор из листовой меди.
— Я должен убедиться, что здесь присутствует великий магистр и все члены конклава.
«Нашел, когда проверять», — с досадой думает Йарбик, но спорить нет времени. Он выезжает вперед, а за ним — все семеро предстоятелей.
— Быстрее! — кричит он, глядя, как из ущелья выхлестывает обезумевшая от ужаса толпа, — у нас на хвосте вражеская армия!
— Это — моя армия, — говорит человек в шлеме, — так что торопиться некуда. Да, простите, забыл представиться. Я — дон Румата Эсторский. Хотя, если разобраться, для вас, господа, это уже никакого значения не имеет… Правый борт — залп!
Позже доктор Будах в «хронике войны летнего солнцестояния» лаконично напишет: «Так перестали существовать Святой Орден и Конклав, три столетия полновластно распоряжавшиеся судьбами стран и людей по обе стороны Пролива.»
… Через два часа Румата прикажет прекратить огонь. А еще через час, когда рассеется дым, он бросит равнодушный взгляд на заваленный рваным мясом берег, сядет на палубу, привалившись спиной к теплому дереву борта, и, ни к кому персонально не обращаясь, скажет загадочные слова:
— Война закончилась. Теперь осталось самое сложное — выяснить, чем же она все-таки закончилась.
— Я вас не понял, Светлый, — честно скажет капитан Экер.
— Этого никто не понимает, — задумчиво ответит Румата, — в том-то все и дело… Ладно, в любом случае, мне надо как можно быстрее попасть в Енгабан.
— Я тоже съездил бы в Енгабан, — заметил отец Кабани, — а то когда еще соберусь. Опять же, в качестве канонира я уже не нужен. Война-то вроде как, того, кончилась.
— Поехали, — согласился Румата, — вместе веселее.
… Варвары встретили вновь прибывших традиционным громовым кличем «слава Светлым!», бочонком пива и огромным куском свежезажаренного мяса. Они совершенно справедливо полагали, что голодных людей еда интересует гораздо больше, чем местная политическая обстановка. Тем более, ничего определенного об этой обстановке они сказать не могли. Их отправили сюда следить, чтобы к приходу Флеаса не было беспорядков — и вот, изволите видеть, никакого беспорядка не заметно.
— А где сам Флеас? — спросил Румата.
— У себя в шатре, наверное, — предположил Верцонгер.
— Гм… А ему кто-нибудь сказал, что город сдался?
— Конечно, Светлый.
— И что?
— Он сказал, что будет ждать дона Румату. Вот и ждем.
— Понятно… Ну, что ж, пойду, навещу его.
— А я пока здесь посижу, — сказал отец Кабани, — я себе, извиняюсь, всю задницу отбил, пока ехал.
…
Флеас и Вики-Мэй играли в соанские шахматы. Флеас проигрывал, причем, судя по его несколько озадаченному виду, это происходило уже не первый раз. Игенодеутс периодически подсказывал ему что-то на ухо, но это, видимо, не помогало. Эрн сидела рядом и зашивала дыру в своем плаще. Вокруг бегал ребенок и, как водится, старался обратить на себя как можно больше внимания.
Румата молча подмигнул заметившей его Вики-Мэй, некоторое время понаблюдал за происходящим издалека, а затем, подойдя поближе, поинтересовался:
— Как вы себя чувствуете, досточтимый Флеас?
— Приветствую, Светлый, — ответил легат, с некоторым трудом поднимаясь на ноги, — как видите, я уже почти здоров. Не знаю, как выразить…
— Полно, Флеас. Честное слово, я очень рад за вас. Хотя рассчитывал встретиться уже в городе.
— На самом деле, мы просто хотели дождаться вас, Светлый. Было бы бесчестно входить в столицу без вас. Ведь эта победа одержана в первую очередь благодаря вашему мастерству…
— Благодарю, — ответил Румата, — тогда, едем? Наверное, вам, как официальному лицу, предстоит совершить какие-то церемонии, но надеюсь, потом вы покажете нам город.
— Вы раньше не бывали в столице? — переспросил Флеас, без особого, впрочем, удивления.
— Как вам сказать. В любом случае, за последние годы многое могло измениться.
— Да, действительно, — согласился легат, который теперь уже был полностью уверен, что дон Румата видит Енгабан впервые, — кстати, Светлый, вы упомянули, что я официальное лицо, но вообще-то, последний мой титул звучит так: «мятежник Флеас, подлежащий казни за ужасные преступления против Церкви и Короны».
— А как на счет: «его блистающее величество, император Флеас»?
— Почему — я?
— Ну не я же, — резонно заметил Румата.
… Как уже говорилось выше, до середины дня под стенами Енгабана ничего существенного не происходило. Варвары все это время откровенно бездельничали, ходили на реку купаться, готовили еду, обедали, пили пиво, болтали о том — о сем. Депутация горожан вылавливала из этой болтовни какие-то смутные сигналы, возвращалась на рыночную площадь и преподносила собравшейся там толпе интерпретацию услышанного, чем вызывала массу спорадических действий.
В результате к моменту появления Флеаса, в Енгабане нельзя было найти ни одного знака священного трезубца, ни одного монаха и ни одного экземпляра книги Каты Праведного.
Кроме того, с кафедрального собора был на всякий случай сброшен шпиль, а с резиденции Святого Ордена сбиты долотом барельефы великих магистров.
На рыночной площади были выставлены батареи бочек с вином и горы всяких закусок к нему, а также огромный сундук, содержащий ровно триста фунтов золота.
Все девушки и женщины, кроме уж совсем древних старух, спрятались в подвалах — на всякий случай. Исключение составляли продажные женщины, которые были построены вдоль главной улицы на манер почетного караула.
Попытка депутации при въезде Флеаса вручить ему ключи от города, успехом не увенчалась.
— Почтенные, вы часом не ослепли? Вы, стоя в воротах, хотите сдать мне мой родной город, будто я взял его штурмом, как завоеватель? — в голосе легата послышались явные нотки зарождающегося гнева, — или вы забыли, что свои легионы после победы над врагом следует встречать у арки Литена?
— Мы думали… — пролепетал глава депутации.
— Думали? — перебил легат, — смотрите, как бы ваши глупые мысли не стоили вам головы.
После этого он двинулся мимо депутации, как мимо пустого места. Также поступили ехавшие по бокам от него Эрн, дон Тира, Верцонгер, отец Кабани и Светлые. Четвертый легион вслед за ними вошел в распахнутые ворота.
Следующим, что увидел Флеас, были проститутки, выстроенные, как уже говорилось, вдоль главной улицы.
— Это что? — громко спросил он.
— Думаю, это — городские шлюхи, — прямо, по-солдатски, высказался дон Тира.
Легат побледнел, остановил коня, дважды хлопнул в ладоши и скомандовал подъехавшему дежурному офицеру.
— Людей, которые встретили нас у ворот, задержать и под конвоем доставить на рыночную площадь. Исполняйте.
— Не надо тебе так волноваться, — заметила Эрн, — твоя рана…
— Дорогая Эрн, ты понимаешь, что происходит? Вместо шелковых лент и цветов — ключи в воротах и шлюхи вдоль дороги. Бьюсь об заклад, на рыночной площади свален выкуп.
— Уверен, что так оно и есть, — заметил Румата, — а что вы хотели от перепуганных лавочников?
— Что я хотел, — тихо и грустно отозвался Флеас, — Какая разница, Светлый, чего я хотел. Я вернулся в свой родной город. Я вернулся с друзьями и боевыми товарищами, освободившими мою страну от трехсотлетнего унижения. А мой легион встречают, как банду разбойников. Это позор, который…
— … Который надо обратить в триумф, — спокойно закончила Эрн, породив, таким образом, крылатую фразу для будущих собирателей афоризмов.
— Знаешь, Флеас, — вмешался Верцонгер, — я, конечно, не разбираюсь в этикете и все такое…
— Можно без предисловий? — попросил легат.
— Можно. Ты, похоже, собрался сделать тех дурачков на голову короче. Так, по моему зря. Если всем дурачкам рубить головы, не с кого будет собирать подати.
Поистине, этот день был богат афоризмами.
— У меня есть идея, — сказала Вики-Мэй, и, подъехав к Флеасу, прошептала что-то ему на ухо.
Он задумался, кивнул и поднял вверх правую руку. Легионеры звонко ударили мечами в щиты. Наступила полная тишина.
— Со времен Литена Великого, лучшие из граждан выходят на улицы встречать свои легионы, вернувшиеся с победой. До какой же нищеты довели мой город, если лучшие из женщин выглядят подобно публичным девкам, — Флеас снова дважды хлопнул в ладоши. По заведенному порядку, подъехал следующий офицер, принявший дежурство.
— Проводите этих достойных женщин на рыночную площадь, — распорядился легат, — проследите, чтобы по дороге их никто не обидел. Если кто-либо посмеет сказать хоть одно непристойное слово в их адрес — двадцать плетей на месте. Исполняйте!
Таким образом, к моменту прибытия легиона на площадь, там уже находилось приличное количество народа, большую часть которого составляли проститутки и наиболее смелые из городских зевак.
