Письма Плиния Младшего, Панегирик императору Траяну

      (20) За цветником, криптопортиком, садом лежат мои любимые помещения, по-настоящему любимые: я сам их устроил. Тут есть солярий; одной стороной он смотрит на цветник, другой на море, обеими на солнце. Двери спальни обращены к криптопортику, окно к морю. (21) Напротив из середины стены выдвинута веранда, с большим вкусом устроенная; ее можно прибавлять к спальне и отделять от нее: стоит только выставить рамы со слюдой и отдернуть занавеси или же задернуть их и вставить рамы. Тут стоят кровать и два кресла: в ногах море, за спиной виллы, в головах леса: столько видов - из каждого окошка особый. Рядом спальня, где спишь и отдыхаешь. (22) Стоит закрыть окна, и туда не долетают ни голоса рабов, ни ропот моря, ни шум бури; не видно блеска молний и даже дневного света. Такая полная отключенность объясняется тем, что между спальней и стеной, обращенной к саду, проходит коридор: все звуки поглощены этим пустым пространством. (23) К спальне примыкает крошечный гипокауст, который, смотря по надобности, или пропускает тепло через узкий душник, или сохраняет его у себя. К солнцу обращены спальня с передней. Восходящее солнце сразу же попадает сюда и остается и после полудня, падая, правда, косо. (24) Когда я скрываюсь в этом помещении, мне кажется, что я ушел даже из усадьбы, и очень этому радуюсь, особенно в Сатурналии11, когда остальной дом, пользуясь вольностью этих дней, оглашается праздничными криками. Ни я не мешаю моим веселящимся домочадцам, ни они мне в моих занятиях.
      (25) При всех удобствах и приятности этого места, ему не хватает фонтанов. Есть колодцы, вернее родники; они на поверхности. Природа этого побережья вообще удивительна: где ни копнешь, сразу же выступает вода, причем чистая, ничуть не отдающая ни вкусом, ни запахом морской воды. (26) В лесах поблизости дров сколько угодно; все припасы привозят из Остии, но человеку неприхотливому не надо ходить дальше деревни; она находится от меня через одну усадьбу. Там есть три платных бани: это большое удобство, если дома топить баню не стоит: или неожиданно приехал, или недолго пробудешь.
      (27) Берег очень красят своим разнообразием усадьбы, которые идут то сплошь, то с промежутками; если смотреть на них с моря или с берега, то кажется, перед тобой ряд городов. Если море долго было спокойным, то песок на побережье становится рыхлым; чаще, однако, он отвердевает от постоянного злого прибоя. (28) Дорогих рыб в море нет; есть, однако, превосходная камбала и креветки. Нашей вилле припасы, молоко в первую очередь, доставляет и суша; сюда с пастбищ, в поисках воды и тени, собирается скот.
      (29) Достаточно у меня, по-твоему, причин стремиться сюда, жить в этом месте, любить его12? Ты раб города, если тебе не захочется приехать. Если бы захотелось! Твое пребывание будет больше всего рекомендовать мою маленькую виллу и ее достоинства. Будь здоров.
      18
      Плиний Маврику 1 привет.
      Найти учителя детям2 твоего брата? Мог ли ты дать мне поручение более приятное? Благодаря тебе я возвращаюсь в школу: я словно опять переживаю те чудесные годы; сижу, как бывало, среди юношей и проверяю, каким авторитетом пользуюсь у них за свои занятия. (2) Недавно в многолюдной аудитории в присутствии многих людей нашего сословия молодежь расшалилась и раскричалась вовсю; я вошел - все замолчали. Я не упоминал бы об этом, не будь это больше к их чести, чем к моей, и не желай я тебя обнадежить: сыновья твоего брата смогут получить хорошее образование. (3) Остается мне переслушать всех учителей и написать тебе, что я думаю о каждом3. Я постараюсь (насколько это достижимо в письме), чтобы тебе представилось, будто ты сам их всех слушаешь. (4) Мой долг перед тобой, перед памятью твоего брата выполнить дело - тем более такое - совестливо и усердно. Не важнее ли всего для вас, чтобы дети (я сказал бы "твои", но ты ведь теперь любишь их больше своих собственных) оказались достойны такого отца и тебя, их дяди? (5) Если бы ты не поручил мне эти хлопоты, я бы сам взялся за них. (6) Я знаю, что, выбирая учителя, навлечешь на себя много обид4, но ради детей твоего брата мне следует переносить не только обиды, но и вражду так же спокойно, как переносят их родители ради своих детей. Будь здоров.
      19
      Плиний Цериалу1 привет.
      Ты уговариваешь меня прочесть мою речь перед многочисленным дружеским собранием. Я послушаюсь твоих уговоров, хотя сомнения у меня сильные. (2) Я хорошо знаю, что судебные речи в чтении почти не заслуживают имени речей, потому что теряют свою пламенную напористую убедительность, которая их и рекомендует. Оратора воодушевляют и собрание судей, и знаменитые адвокаты, и ожидание исхода, и славное имя не одного актера, и участье слушателей в судьбе разных сторон. Прибавь жесты говорящего, его манеру войти, ходить взад и вперед - эту живость движений, соответствующую каждому волнению души. (3) Поэтому те, кто говорит сидя2, делают уже тем, что они сидят, свою речь слабее и незначительнее, хотя повторяют большую часть того, что говорили стоя. (4) Глаза и руки, так помогающие оратору, читающему не окажут никакой помощи. Неудивительно, если слушатели, не прельщаемые ничем внешним и ничем не уязвленные, засыпают.
      (5) Добавь, что речь, о которой я говорю, полна боевого задора3. Природой уже так устроено: мы думаем, что написанное с трудом, с трудом и слушается. (6) И найдется ли такой понимающий слушатель, который не предпочтет приятную звучную речь строгой и сжатой4? Этот спор вообще нелеп, однако, как это обычно и случается, слушатели требуют одного, а судьи другого, хотя, казалось бы, на слушателя должно оказывать особенное впечатление то, что больше всего взволновало бы его, будь он судьей. (7) Возможно, впрочем, что и в этих затруднительных обстоятельствах книга эта привлечет своей новизной - новизной для нас: у греков есть нечто, хотя и другое, но вообще сходное. (8) У них было в обычае упреки новым законам за их предпочтение старым опровергать сравнением с другими законами5. И мне пришлось, доказывая, что мои требования основаны на законе о вымогательстве, сопоставлять их и с этим законом и с другими. Уши невежд ничто не ласкало, но речь понравилась людям сведущим тем больше, чем меньше удовольствия доставила несведущим. (9) А я, если решусь цитировать, приглашу цвет учености.
      Стоит ли мне читать? Обдумай еще хорошенько. Взвесь все мои доводы "за" и "против" и выбери решение разумное. В ответе будешь ты: меня извинят за любезное приглашение. Будь здоров.
      20
      Плиний Кальвизию 1 привет.
      Приготовь асс и выслушай прелестную историю, вернее истории: новая напомнила мне о старых, а с какой я начну, это неважно.
      (2) Тяжело хворала Верания, жена Пизона, того самого, которого усыновил Гальба. Приходит к ней Регул. Во-первых, что за бесстыдство придти к больной, которая его ненавидела и мужу которой он был заклятым врагом2. (3) Хорошо, если бы только пришел! Он усаживается у самой постели и начинает расспрашивать, в какой день и какой час она родилась. Узнав, нахмурился, уставился в одну точку; шевелит губами, играет пальцами: что-то высчитывает. Долго мучил он ожиданием несчастную; наконец заговорил: "ты переживаешь критическое время, но выживешь. (4) Чтобы тебе это стало понятнее, я поговорю с гаруспиком; я часто с ним советовался"3. (5) Тут же приносит жертву и заявляет, что внутренности подтверждают указания светил. Она, доверчивая, как и естественно для опасно больной, требует таблички и отписывает Регулу легат. Скоро ей стало хуже; умирая, она воскликнула "негодяй! вероломный клятвопреступник, нет, больше, чем клятвопреступник!" - он клялся ей жизнью сына4. (6) Для Регула это преступление частое: он привык призывать гнев богов (которых ежедневно обманывает) на голову несчастного мальчика.
      (7) Веллей Блез, богатый консуляр, находясь уже при смерти, пожелал изменить завещание. Регул надеялся что-нибудь по этим новым табличкам получить: с недавних пор он принялся обхаживать старика. И вот он уговаривает, умоляет врачей каким угодно способом продлить жизнь Блеза. (8) Когда завещание было подписано, он снял маску и с теми же врачами заговорил по-другому: "до каких пор вы будете мучить несчастного? вы не можете продлить ему жизнь; почему не даете умереть спокойно?". Блез умирает, и будто он все это слышал, не оставив ему ни асса5.
      (9), Хватит двух историй, но ты, по школьным правилам6, требуешь третьей. Есть и третья. (10) Аврелия, женщина почтенная, собираясь составить завещание, надела очень красивые туники7, Регул пришел подписать завещание; "завещай мне, пожалуйста, эти туники". (11) Аврелия подумала, что он шутит; нет, он настаивал всерьез. Одним словом, он заставил ее открыть таблички и завещать ему туники, на ней надетые; следил за пишущей, проверил, написала ли. Аврелия жива, а он принуждал ее, словно она уже умирала. И этот человек получает наследства и легаты, словно он их стоил.
      (12) '???? ?? ??????????? 9*8; [9* Зачем я надрываюсь.] в том государстве, где уже давно низость и бесчестность награждены не меньше, нет, больше, чем высокие качества? (13) Посмотри на Регула: жалкий бедняк, какого богатства достиг он подлостью. Он сам рассказывал мне, что, желая узнать, скоро ли будет у него полных шестьдесят миллионов, он обнаружил в жертве двойные внутренности9. Это знаменье обещало ему и сто двадцать. (14) Они у него и будут, если он будет диктовать завещателям их завещания. Гнуснейшая форма обмана! Будь здоров.
      КНИГА III
      Плиний Кальвизию Руфу1 привет.
      Не знаю, проводил ли я когда-нибудь время приятнее, чем недавно у Спуринны2. Вот кто был бы мне образцом в старости, доживи я до нее! Какая размеренная жизнь! (2) Строгая неизменность в движении светил и порядок в жизни людей, особенно старых, радуют меня одинаково... Можно мириться с беспорядочной сумятицей в жизни юноши, старикам к лицу спокойная упорядоченная жизнь: напрягать свои силы поздно, добиваться почестей стыдно.
      (3) Правило это Спуринна соблюдает неукоснительно3; даже мелочи (но из мелочей складывается весь строй жизни) сменяются по порядку, как бы совершая круговорот. (4) Утром он остается в постели, во втором часу4 требует башмаки и совершает пешком прогулку в три мили5; и тело и душа после нее бодрее. Если с ним друзья, то завязывается беседа о предметах высоких; если никого нет, то ему читают, читают иногда в присутствии друзей, если их это чтение не тяготит. (5) Затем он усаживается; опять книга и беседа, которая содержательнее книги; потом садится в повозку, берет с собой жену (женщину примерную) или кого-либо из друзей, недавно меня. (6) Как прекрасна, как сладостна эта беседа с глазу на глаз! сколько в ней от доброго старого времени! О каких событиях, о каких людях ты услышишь! какими наставлениями проникнешься! Хотя он по скромности и поставил себе правилом не выступать в роли наставника. (7) Проехав семь миль, он опять проходит пешком милю, опять садится или уходит к себе в комнату писать. Он пишет на обоих языках изысканные лирические стихи: такие сладостно приятные, веселые! Нравственная чистота автора придает им еще большую прелесть6. (8) Когда приходит час бани (зимой это девятый, летом восьмой), он, если нет ветра, ходит на солнце обнаженным, затем долго с увлечением гоняется за мячом: он борется со старостью и таким упражнением7. Вымывшись, он ложится ненадолго перед едой и слушает чтение какой-нибудь легкой и приятной вещи. В течение всего этого времени друзья его вольны или делить время с ним, или заниматься чем угодно. (9) Подается обед, изысканный и в то же время умеренный, на чистом8 старинном серебре; есть и коринфская бронза9, которой он любуется, но не увлекается. Часто обед делают еще приятнее разыгранные комические сценки; вкусная еда приправлена литературой10. Обед захватывает часть ночи даже летом и никому не кажется долгим: так непринужденно и весело за столом. (10) И вот следствие такой жизни: после семидесяти семи лет ни зрение, ни слух у него не ослабели, он жив и подвижен; от старости у него только рассудительность.
      (11) Такую жизнь предвкушаю я в желаниях и раздумиях, в нее жадно войду, как только возраст позволит пробить отбой. А пока меня изводит тысяча дел, и тот же Спуринна мне утешение и пример. (12) Он, пока этого требовал долг, исполнял поручения11, нес магистратуры, управлял провинциями и долгим трудом заслужил этот отдых. И я назначаю себе тот же путь и ставлю тот же предел, в чем тебе и даю подписку: если тебе покажется, что я перешел его, зови меня в суд с этим моим письмом и вели идти на отдых, если упрекнуть меня в лени будет уже нельзя. Будь здоров.
      2
      Плиний Вибию Максиму1 привет.
      Услугу, которую я охотно оказал бы твоим друзьям, представься мне случай, я теперь, кажется, по праву, прошу у тебя для моих.
      (2) Арриан Матур первый человек в Альтине2 - когда я говорю "первый", я имею в виду не его состояние (хотя он очень богат), но его нравственную чистоту, справедливость, серьезность, благоразумие3. (3) Я пользуюсь его советом в делах, слушаюсь суждения о своих работах: он очень честен, очень правдив, очень умен. (4) Любит меня, как ты, горячее можно ли?
      Честолюбия у него нет, и потому он остается во всадническом звании, хотя легко мог бы подняться до высшего. Я хочу его продвинуть, позаботиться о нем. (5) По-моему, важно что-то добавить к его положению без его ведома и ожидания, может быть, даже против его воли, только пусть добавка будет и очень хороша и не обременительна. (6) Как только что-нибудь в этом роде тебе подвернется, предоставь ему это: и я и он должники благодарнейшие. Хотя он к этому и не стремится, но примет благодарно, как что-то желанное. Будь здоров.
      3
      Плиний Кореллии Гиспулле1 привет.
      Я не знаю чего больше: почтения или любви было у меня к твоему отцу, человеку большой нравственной чистоты и чувства достоинства. И тебя я очень люблю и в память его и ради тебя самой естественно, что я хочу и стараюсь (насколько это от меня зависит), чтобы сын твой вырос похожим на деда (предпочитаю с материнской стороны). Хотя и со стороны отца дедом ему доводится почтенный человек сенаторского звания, отец же и брат отца носили славное имя всадников2. (2) Мальчик вырастет похожим на них, только получив хорошее образование: и тут очень важно, у кого он главным образом будет учиться.
      (3) До сих пор ребенком он жил вместе с тобой, и учителя у него были домашние. Дома мало, вернее, вовсе нет случаев споткнуться; теперь он должен учиться вне родных стен. Надо поискать латинского ритора, школа которого известна строгостью нравственных правил и прежде всего целомудрием. (4) Природа и судьба одарили нашего юношу, кроме прочих даров, исключительной красотой, и ему, в этом неустойчивом возрасте, нужен не только учитель, но страж и руководитель 3.
      (5) Мне кажется, я могу указать тебе на Юлия Генитора 4. Я люблю его, но любовь меня не сделала слепым в его оценке: она родилась от нее. Это человек безукоризненный и положительный, но для нашего распущенного времени грубоватый и невоспитанный. (6) Насколько он красноречив, ты можешь поверить многим. Умение говорить видно всем и сразу, но в жизни у человека бывают укромные убежища, бывают тайники, куда не проникнешь. За Генитора я тебе ручаюсь: от этого человека твой сын услышит только то, что пойдет ему на пользу, не обучится ничему, чего бы лучше не знать; так же часто, как ты и я, он будет говорить о том, что возложили на него предки, о том, каких людей должен он быть достоин5.
      (7) Итак, с божией помощью вручи его наставнику, от которого он научится сначала добрым нравам, а потом красноречию; ему не выучишься без доброй нравственности. Будь здорова.
      4
      Плиний Цецилию Макрину1 привет.
      Хотя поступок мой одобрили друзья, здесь присутствовавшие, и люди, которые о нем толковали, но мне важно знать, что думаешь ты: (2) я добивался твоего совета, еще ничего не начав, а сейчас, когда все покончено, я так хочу узнать твое мнение.
      Я собирался начать на свои деньги постройку общественного здания и хотел уже выехать в свое этрусское имение, получив как префект эрария официальный отпуск, когда послы из Ботики, приехавшие с жалобой на проконсула Цецилия Классика, попросили сенат назначить меня их защитником. (3) Мои добрые коллеги, искренне меня любящие, переговорив об обязанностях нашей общей службы, попытались меня отвести2. Сенат принял почетное для меня постановление: назначить меня патроном провинциалов, если будет им на то мое согласие. (4) Послы, допущенные опять в сенат, вновь попросили меня в защитники (я присутствовал тут же); они взывали к моей верности, испытанной в деле Бебия Массы, ссылались на союз, связывающий патрона с подзащитными3. Сенат выразил громкое одобрение, предваряющее обычно декрет. "Отцы сенаторы, сказал я, - я не думаю, что привел основательные причины для отвода". Заявление мое, скромное и продуманное, было одобрено.
      (5) Побудило меня принять это решение не только единодушное желание сената (хотя и оно главным образом), но и другие соображения, не столь, правда, веские, но некоторый вес имеющие. Я вспомнил, что предки наши добровольно выступали на защиту каждого обиженного частного лица, находившегося под их покровительством 4. Не постыднее ли пренебречь покровительством государства? (6) А когда я еще вспомнил, каким опасностям я подвергался в прошлый раз, защищая этих самых жителей Бетики5, то, думалось мне, старая слава ведь молодую любит. Так уж устроено: если ты не добавишь к старым услугам новых, прежних как не бывало. Как бы ни были обязаны тебе люди, если ты им откажешь в чем-нибудь одном, они только и запомнят, что этот отказ.
      (7) А затем Классик ведь умер, и вопрос в такого рода делах самый мучительный - о наказании сенатора - отпал. Я видел, что благодарить меня будут не меньше, чем благодарили бы, будь он жив, а ненависти я ничьей на себя не навлеку. (8) А главное, я учел: если я несу эту обязанность уже в третий раз, то мне легче будет отказаться от обвинения человека, которого обвинять я не должен. Всем обязанностям есть предел, и право на отказ лучше всего подготовить нынешним согласием.
      (9) Ты узнал, почему я принял такое решение,- каков же будет твой суд: я с одинаковым удовольствием выслушаю и твое откровенное несогласие и твое авторитетное одобрение. Будь здоров.
      5
      Плиний Бебию Макру1 привет.
      Мне очень приятно, что ты так усердно читаешь и перечитываешь сочинения моего дяди, хочешь иметь их полностью и просишь их перечислить. (2) Я возьму на себя составление каталога и даже сообщу тебе, в каком порядке они написаны: и это приятно знать тем, кто занимается наукой.
      (3) "О метании дротиков с коня" - одна книга, он написал ее и старательно и умело в бытность свою префектом алы; "Жизнь Помпония Секунда" - в двух книгах: Секунд его особенно любил, и это сочинение было как бы долгом памяти друга. (4) "Германские войны" - в двадцати книгах: тут собраны сведения о всех наших войнах с германцами. Он взялся за эту работу, побужденный сновидением: во сне предстал ему Друз Нерон, отнявший много земель у германцев и в Германии же умерший. Он поручал ему беречь его память и спасти ее от несправедливого забвения. (5) "Учащиеся" - в трех книгах: каждая по причине величины разделена на две: руководство, наставлявшее оратора с первых шагов и завершавшее его образование. "Сомнительные речения" - в восьми книгах. Он писал ее в последние годы Нерона, когда рабский дух сделал опасной всякую науку, если она была чуть смелее и правдивее. (6) "От конца истории Авфидия Басса" - тридцать одна книга и "Естественная история" - в тридцати семи книгах, произведение обширное, ученое, такое же разнообразное, как сама природа2.
      (7) Ты удивляешься, что столько книг, при этом часто посвященных вопросам трудным и запутанным, мог закончить человек занятый. Ты удивишься еще больше, узнав, что он некоторое время занимался судебной практикой, умер на пятьдесят шестом году, а в этот промежуток помехой ему были и крупные должности, и дружба принцепсов. (8) Но был он человеком острого ума, невероятного прилежания и способности бодрствовать3.
      Он начинал работать при свете сразу же с Волканалий - не в силу приметы, а ради самих занятий - задолго до рассвета: зимой с семи, самое позднее с восьми часов, часто с шести. Он мог заснуть в любую минуту; иногда сон и одолевал его и покидал среди занятий. (9) Еще в темноте он отправлялся к императору Веспасиану (тот тоже не тратил ночей даром); а затем по своим должностям4. Вернувшись домой, он оставшееся время отдавал занятиям. (10) Поев (днем, по старинному обычаю, простой легкой пищи), он летом, если было время, лежал на солнце; ему читали, а он делал заметки и выписки. Без выписок он ничего не читал и любил говорить, что нет такой плохой книги, в которой не найдется ничего полезного. (11) Полежав на солнце, он обычно обливался холодной водой, закусывал и чуточку спал. Затем, словно начиная новый день, занимался до обеда. За обедом читалась книга и делались беглые заметки. (12) Я помню, как кто-то из гостей прервал чтеца, сбившегося на каком-то слове, и заставил повторить прочитанное. Дядя обратился к нему: "Ты ведь понял?" Тот ответил утвердительно. "Зачем же ты его прерывал? Он за это время прочитал бы больше десяти строк". Так дорожил он временем.
      (13) Летом он вставал из-за обеда еще засветло, зимой с наступлением сумерек - словно подчиняясь какому-то закону.
      (14) Таков был распорядок дня среди городских трудов и городской сутолоки5. В деревне он отнимал от занятий только время для бани; говоря "баня", я имею в виду внутренние ее помещения. Пока его обчищали и обтирали6, он что-либо слушал или диктовал. (15) В дороге, словно отделавшись от остальных забот, он отдавался только этой одной: рядом с ним сидел скорописец с книгой и записной книжкой7. Зимой руки его были защищены от холода длинными рукавами, чтобы не упустить из-за суровой погоды ни минуты для занятий. По этой причине он в Риме пользовался носилками8. (16) Помню, он упрекнул меня за прогулку: "ты мог бы не терять даром этих часов". Потерянным он считал все время, отданное не занятиям.
      (17) Благодаря такой напряженной работе он и закончил столько книг, а мне еще оставил сто шестьдесят записных книжек, исписанных мельчайшим почерком с обеих сторон: это делает их число еще большим. Он сам рассказывал, что, будучи прокуратором в Испании, мог продать эти книжки Ларцию Лицину за четыреста тысяч, а тогда их было несколько меньше9,
      (18) Когда ты представишь себе, сколько он прочел и сколько написал, то не подумаешь ли, что не было у него никаких должностей и не был он другом принцепса? А когда услышишь, сколько труда отдал он занятиям, не покажется ли, что мало он и написал и прочел? чему не помешают такие обязанности? Чего не достигнешь такой настойчивостью? (19) Я обычно смеюсь, когда меня называют прилежным; по сравнению с ним я лентяй из лентяев. Меня все-таки отвлекают и общественные обязанности и дела друзей. А из тех, кто всю жизнь только и сидят за книгами, кто, сравнив себя с ним, не зальется краской, словно только и делал, что спал и бездельничал?
      (20) Я заговорился, а ведь собирался написать тебе только о том, о чем ты спрашивал: какие книги после себя он оставил? верю, однако, что тебе мое письмо будет не менее приятно, чем сами книги, которые ты не только прочтешь: они, может быть, возбудят у тебя соревнование, и ты сам захочешь создать что-нибудь подобное. Будь здоров.
      6
      Плиний Аннию Северу1 привет.
      Из денег, доставшихся мне по наследству, я недавно купил коринфскую статую, небольшую, но, насколько я понимаю, - может быть, я и во всем смыслю мало, но тут и подавно, - сделанную искусно и выразительно: это и мне понятно. (2) Промахи художника, если они есть, в этой голой фигуре ускользнуть не могут; мастерство работы громко о себе заявит. Изображен стоящий старик. Кости, мускулы, жилы, вены, даже морщины - перед тобой живой человек: редкие ниспадающие волосы, широкий лоб, сморщенное лицо, тонкая шея; руки опущены, груди обвисли, живот втянуло. (3) И со спины видно (насколько можно судить по спине), что это старик. Бронза, судя по ее настоящему цвету, старая и старинной работы2. Все, одним словом, может остановить на себе глаз мастера и доставить удовольствие человеку несведущему.
      (4) Все это меня, хотя и профана, заставило купить эту статую. Купил же я не затем, чтобы иметь ее у себя дома (до сих пор у меня дома вовсе нет коринфской бронзы), а чтобы поставить в родном городе в месте посещаемом, лучше всего в храме Юпитера3: дар этот, кажется, достоин храма, достоин бога.
      Ты, как это обычно со всем, что я тебе поручаю, возьми на себя и эти хлопоты, закажи уже сейчас базис из любого мрамора, чтобы поместить на нем мое имя и мои титулы, если сочтешь нужным их добавить. (6) Статую я пришлю тебе, как только найду человека, которого она не затруднит, или - этого тебе больше хочется - привезу ее с собой. Я намерен, если должность позволит, вырваться к вам4. (7) Ты радуешься, что обещаю приехать, и нахмуришься от добавки: "только на несколько дней". Остаться подольше мне не позволяют те же причины, которые задерживают здесь. Будь здоров.
      7
      Плиний Канинию Руфу 1 привет.
      Только что получил известие, что Силий Италик скончался в своем поместье под Неаполем: уморил себя голодом. (2) Причина смерти болезнь: у него давно появилась неизлечимая опухоль; замученный ею, он упрямо и решительно спешил навстречу смерти. Был он до последнего дня человеком счастливым; потерял, правда, из двух сыновей младшего, но старшего - и лучшего - оставил в полном благополучии и консуляром. (3) Он запятнал свое доброе имя при Нероне (считали, что он выступает добровольным обвинителем), но, будучи другом Вителия, вел себя умно и обходительно; из Азии, где был проконсулом, привез добрую славу и смыл пятно прежнего усердия, похвально устранившись от дел. (4) Он был из первых людей в государстве, жил, не ища власти и не навлекая ничьей ненависти; к нему приходили на поклон, за ним ухаживали. Он много времени проводил в постели; спальня его всегда была полна людей, приходивших не из корысти; если он не писал, то проводил дни в ученых беседах. (5) Сочинял он стихи, скорее тщательно отделанные, чем талантливые2; иногда публично читал их, желая узнать, как о них судят. (6) Недавно по своему преклонному возрасту он оставил Рим и жил в Кампании, откуда не двинулся и по случаю прибытия нового принцепса. (7) Хвала цезарю, при котором тут не было принуждения, хвала и тому, кто осмелился так поступить 3. Был он ?????????1* [1* любитель красоты] до такой степени, что его можно было упрекнуть в страсти покупать. (8) В одних и тех же местах у него было по нескольку вилл; увлекшись новыми, он забрасывал старые. Повсюду множество книг, множество статуй, множество портретов. Для него это были не просто вещи: он чтил эти изображения, особенно Вергилия, чей день рождения праздновал с большим благоговением, чем собственный, особенно в Неаполе, где ходил на его могилу, как в храм4.
      (9) Среди этого покоя он и скончался семидесяти пяти лет от роду; болезненным не был, но сложения был хрупкого. Он был последним консулом, которого назначил Нерон, и скончался последним из всех, кого Нерон назначал консулами. (10) Стоит отметить: из Нероновых консуляров ушел последним тот, в чье консульство Нерон погиб.
      Когда я вспоминаю об этом, меня одолевает жалость: как непрочен человек, (11) как урезана, как коротка самая длинная человеческая жизнь! Не кажется ли тебе, что Нерон только что был? А из людей, бывших при нем консулами, уже никого нет. И чему я удивляюсь? (12) Недавно еще Л. Пизон, отец того Пизона, которого преступнейшим образом убил в Африке Валерий Фест5, говорил, что не видит в сенате никого из тех, чье мнение он, консул, опрашивал6. (13) В какие узкие пределы втиснута жизнь множества людей! не только снисхождения, по-моему, но похвалы достойны царские слезы; рассказывают, что Ксеркс, обводя глазами свое огромное войско, заплакал; жизнь стольких тысяч скоро закатится7!
      (14) Поэтому если не дано нам делами (эта возможность не в наших руках8), то победим это ускользающее неверное время нашей литературной деятельностью. Нам отказано в долгой жизни; оставим труды, которые докажут, что мы жили! (15) Я знаю, ты не нуждаешься в стрекале; но любовь к тебе заставляет меня подгонять даже бегущего9. Ты ведь поступаешь так же; ????? ?' ????2*, [2* хорошо соревнование (Гесиод, "Труды и дни", 24).] когда друзья, взаимно поощряя друг друга, возбуждают в себе желание бессмертия. Будь здоров.
      8
      Плиний Светонию Транквиллу1 привет.
      С обычной твоей почтительностью, мне оказываемой, ты так робко просишь меня передать трибунат, который я исхлопотал для тебя у Нератия Марцелла, Цезеннию Сильвану, твоему родственнику2. (2) Мне же одинаково приятно видеть трибуном и тебя и того, кто получит трибунат благодаря тебе. Не годится, по-моему, открывать человеку дорогу к почестям и отказывать ему в звании доброго родственника: оно выше всех почестей.
      (3) Прекрасно и заслужить помощь и оказать ее: тебя стоит похвалить и за то, и за другое, ибо то, что ты заслужил, ты отдаешь другому. А затем я понимаю, что и я получу долю славы, если твой поступок покажет, что друзья мои могут не только быть трибунами, но и делать ими других. (4) Поэтому я повинуюсь твоему благородному желанию. Имя твое еще не занесено в списки, и потому мы свободно заменим тебя Сильваном3. Я желаю, чтобы ему твой дар был так же приятен, как тебе мой. Будь здоров.
      9
      Плиний Корнелию Минициану1 привет.
      Я уже могу подробно описать тебе, какого труда стоило мне дело жителей Бетики. (2) Было оно запутанным, разбиралось неоднократно и с исходом весьма разным. Почему разным? почему неоднократно?
      Цецилий Классик, гнусный и явный негодяй, действовал в Бетике как насильник и вымогатель. Он был там проконсулом в том же году, что и Марий Приск в Африке. (3) А родом они были - Приск из Бетики, а Классик из Африки. У жителей Бетики и появилась поговорка (беда часто делает людей остроумными): "записал в расход зло и занес его же в приход". (4) Но Мария обвиняло много частных лиц и только один город, на Классика обрушилась целая провинция2. (5) Его избавила от осуждения смерть, случайная или добровольная; чести она ему не принесла, но загадала загадку: можно было поверить, что он захотел уйти из жизни, ибо оправдаться не мог, но удивлялись, как человек, не стыдившийся дел позорных, решил смертью избавиться от позорного осуждения.