Смерть в осколках вазы Мэбен (Книга 1)

      В квартире художника явно царствовал модерн. Изогнутые линии, скользящие панели, подсветка причудливо искажали пространство. Обилие пластика, стекла и кожи, а также непременные цветовые сочетания с явным преобладанием черного и белого. Просто, строго, со вкусом. Что еще можно сказать? Ничего лишнего, ничего такого, что напоминало бы обычную квартиру или богемное логово художника. Нет, это скорее крутая хата "нового русского". Именно так их представляет обыватель, именно так их стараются представить этому самому обывателю наши доморощенные режиссеры.
      Художник махнул рукой в сторону дивана; устраивайтесь, мол, а сам быстро прошел к бару и зазвенел бутылками.
      - "Rosen Lu" подойдет? - спросил он меня, не поворачивая головы.
      Я кивнула, а затем добавила:
      - На ваше усмотрение.
      - Хорошо. - Карчинский захватил бутылку, взял два высоких фужера и приблизился ко мне.
      Со столика в дальнем углу комнаты он принес вазу с фруктами. Я вытаращила глаза, но постаралась скрыть свое удивление. Я заметила вазу, когда мы вошли в комнату, но готова была - поклясться, что в ней муляжи, настолько крупными и ярко-красными были яблоки, идеально ровными, золотистого оттенка, груши, огромные оранжевые апельсины и сверху красивая веточка белесовато-сизого винограда. Нарочно, что ли, для художника подобрали столь идеальные экземпляры, да еще такой формы?
      - Угощайтесь, - проронил он, разливая вино.
      - А они настоящие? - я все же не могла удержаться от иронии.
      - Вне всякого сомнения. - Карчинский усмехнулся: - Попробуйте.
      Я робко оторвала виноградинку и сунула себе в рот. Удивительный, какой-то медовый привкус. И сладость тоже необыкновенная. А художник уже улыбался и протягивал мне фужер.
      - Давайте выпьем, Леда, - говорил он своим привычным бархатистым голосом, - за то, чтобы нас миновали любые несчастья.
      Я согласно кивнула и попробовала вино. Такое же отменное, с тонким, едва заметным ароматом только что распустившихся роз. И едва ощутимый привкус какой-то чуть сладковатой травы, который придавал напитку особую пикантность.
      - Нравится? - спросил художник, а в глазах его уже замерцали знакомые огоньки вожделения.
      - Конечно. - Я набралась храбрости и выудила из вазы огромный апельсин.
      Вот уж действительно природа не пожалела красок на это тропическое чудо. Мне, по крайней мере, будет чем заняться, чтобы отвлечься от взглядов художника. А он между тем уже достал откуда-то маленький изящный ножичек и фарфоровое блюдце.
      - Хотите, помогу? - вкрадчиво предложил он.
      - У меня с детства страсть чистить апельсины, - я попыталась соблазнительно улыбнуться, - даже не столько интересно есть то, что там внутри, как снимать кожуру.
      - Прекрасно. - Художник выбрал яблоко и с хрустом надкусил его. Значит, вам нравится освобождать вещи от их оболочки? Или одежды?
      - Иногда одежда очень мешает, вы правы, - я хихикнула, - но, знаете, Владимир Иванович, меня как журналистку очень интересует, что здесь произошло?
      - Вы же сами все видели. - Художник снова нахмурился. - Какие-то подонки устроили ночью пожар в мастерской.
      - Значит, - я насторожилась, - это все было устроено? Поджог?
      - Милиция считает именно так, - ответил Карчинский, потирая лоб, - да и у меня нет причины считать по-другому.
      - Подождите, Владимир Иванович, - я отложила апельсин, - это ведь очень серьезное заявление. В таком случае вы должны кого-то подозревать. И по логике вещей подозрение падает только на одного человека. Банкира Ивлева. Ведь он располагает достаточными средствами, чтобы организовать подобное, а кроме того, вполне мог устроить это из-за того, что вы не захотели удовлетворить каприз его содержанки. Если называть вещи своими именами.
      - Верно, верно. - Карчинский поморщился. - Но все не так просто, как представляется на первый взгляд. Я должен вам кое в чем признаться, Леда. Я ведь и не сомневаюсь, что это дело рук банкира. По сути, вроде бы я сам виноват. Согласись я тогда продать вазу, и не было бы никаких проблем. Вы ведь так думаете?
      - Да, - я кивнула, - тем более что видела вашу вазу мэбен у... одного своего приятеля.
      - Понятно, - художник усмехнулся, - но ничего удивительного в этом нет, я часто дарю и свои картины, и свои вазы. Хорошим людям, - добавил он, - и продаю тоже, если в этом заинтересован. Но все не так просто, Леда, повторил он.
      Шаг за шагом художник раскрыл мне причину своего нежелания продать вазу. Вот уже несколько лет он сотрудничает с культурным фондом Южной Кореи и нередко посылает туда свои работы. Там они ценятся очень высоко.
      Это мне и так было известно, я прочитала об этом в брошюрке. Но вот о чем я не знала, так это о том, что некоторое время назад Карчинский по рекомендации этого самого фонда отправил несколько своих ваз мэбен в Национальный музей Кореи. Оттуда вскоре пришел ответ. Корейцы прислали благодарственное письмо, в котором восхищались умением русского мастера изготавливать корейские вазы, а также прислали ему и вазу мэбен. Настоящую вазу мэбен XVI века, которая была изготовлена известным мастером Пак Юк Чоном в деревушке Кыранда, ставшей впоследствии известной и прославленной именно из-за своих ваз мэбен.
      И все дело оказалось в том, что именно эта ваза так понравилась модели. Художник отдал бы ей любую из своих собственных ваз, но с этим произведением искусства Кореи он расставаться не собирался, тем более что она должна была стать центральным экспонатом на предстоящей выставке в Москве.
      - Вот такие дела, - закончил художник, - но это еще не все. Вы же видели, что произошел пожар и многие мои работы пострадали. Значит, теперь придется выставку в Москве отложить.
      - Но почему вы сами не объяснили банкиру то, что сейчас объяснили мне? - Я с непониманием уставилась на Карчинского.
      - А вы думаете, что у его модели от моего объяснения пропало бы всякое желание завладеть красивой игрушкой? Если вы так считаете, то совершенно не знаете людей. Нет, дорогая Леда! Мое объяснение лишь подстегнуло бы их желание. И ее и его. Это ведь не просто поделка известного художника, - он криво усмехнулся, - а действительно настоящее произведение искусства, которому несколько веков. Банкира и его сучку, напротив, это только еще больше раззадорило бы.
      - Наверное, вы правы, - я вздохнула, - но теперь это произведение погибло во время пожара.
      - А вот и нет! - с жаром возразил художник. - Конечно, мастерская моя пострадала очень сильно, но дело в том, что несколько картин, а также ваз украли еще до того, как начался пожар.
      - Значит, та самая корейская ваза не пострадала?
      - Именно. И я точно знаю, где она может находиться.
      Карчинский встал и несколько раз прошелся по комнате, затем подошел к столику, налил себе вина и залпом выпил его.
      - Вы могли бы помочь мне, Леда, - заговорил он, забирая мои руки в свои, - мне сейчас просто не к кому больше обратиться.
      - А что мне нужно сделать? - Я попыталась мягко высвободить руки, но художник не отпускал.
      - Вы можете отправиться к банкиру и сказать ему, что ваза из Кореи и она очень нужна для предстоящей московской выставки. Кроме того, я не пожалею никаких денег и готов отдать их в обмен на вазу. Модель же получит какую угодно из моих картин или ваз, но только не эту.
      Я молчала, раздумывая над предложением.
      - Вы сделаете это для меня, - Карчинский заглянул мне в глаза, - вы не оставите меня в беде, Леда?
      - Хорошо, - я кивнула. - Конечно, я могу отправиться к банкиру. И даже сделаю это прямо сейчас.
      - Чудесно! - Карчинский с чувством сжал мои руки. - Это было бы чудесно. Поезжайте, Леда. Надеюсь, что вы найдете нужные слова для этого субъекта. А я останусь здесь и с нетерпением буду ждать вашего звонка.
      Карчинский засуетился. Он воспрял, как человек, который неожиданно нашел выход из тупиковой ситуации. Теперь он снова был полон энергии, снова готов был к действию. Не успела я опомниться, как он проводил меня до двери, помог спуститься по лестнице и довел до машины.
      - Я буду с нетерпением ждать, Леда, - как испорченный механический болванчик, повторял он одну и ту же фразу.
      Только выехав на дорогу, я смогла наконец-то привести свои мысли в порядок. Интересно, если Карчинский такой умный и такой проницательный, то почему он не послал к банкиру своих громил? Или не поехал сам. А если бы я не подвернулась ему, то как бы он тогда вышел из этого положения?
      Ладно. Телохранителей своих, возможно, он не хотел посылать, потому что их могли встретить не менее крутые парни и здорово им навалять. А так приезжает женщина. Никаких подозрений это не вызовет. Карчинский не поехал сам, видимо, из-за того, что не хотел иметь дела с банкиром после памятной встречи на выставке. Кому же приятно встречаться с человеком, которого ты оскорбил. А Карчинский вел себя именно оскорбительно. А теперь он должен явиться в роли просителя. Да, весьма двусмысленная ситуация, с какой стороны на это ни смотреть. Тем более что он считает банкира напрямую причастным к пожару. Ох, как же мне хорошо жилось без всех этих дурацких разборок.
      Я прекрасно знала адрес, по которому можно было найти Ивлева. Да и кто из жителей Петербурга не слышал о банке "Северная корона", который занимал высотное здание с - зеркальными окнами недалеко от Дворцовой площади. Пожалуй, что мало кто его и не видел. Поэтому я свернула недалеко от Семеновского проспекта и поспешила в центр.
      Конечно, банкир был очень и очень занят, но я проявила просто чудеса настойчивости, дважды воспользовалась своим служебным удостоверением, трижды повыше подернула юбку, один раз позволила хлопнуть себя пониже спины, но все же добралась до святая святых "Северной короны", где находился Ивлев. Секретарша, способная выдержать конкуренцию с каменной бабой, каковых иногда еще находят на курганах в Задонье, встала стеной, непроходимым лесом и дремучим бором, чтобы не позволить мне посягнуть хотя бы на одну секунду драгоценного времени банкира.
      Я решилась на крайние меры. Достав свой потрепанный блокнотик, я вырвала из него листок и написала всего три слова. После этого свернула записку и отдала ее этой фурии, попросив срочно передать банкиру.
      Секретарша с сомнением посмотрела на меня, затем на листок, но я настойчиво кивала и даже пыталась слегка подтолкнуть ее к кабинету. Наконец она решилась и скрылась за дверью. Не прошло и полминуты, как она вылетела из кабинета с весьма растерянным выражением лица, если только каменные истуканы с полустертыми лицами могут теряться, и проговорила:
      - Прошу. Господин Ивлев примет вас.
      - Благодарю, - ответила я тоном светской львицы и неторопливо прошла в кабинет.
      Если бы любопытство было способно разъедать предметы подобно серной кислоте, то я вся была бы в дырах, пока вошла в кабинет. Но господин Ивлев даже не удосужился встать из-за массивного стола.
      - Что это значит? - спросил он, помахивая в воздухе моей запиской.
      - Вы же умеете читать, - в тон ему ответила я.
      - Конечно. - Банкир ехидно сощурился. - Здесь вы нацарапали: "Карчинский. Ваза мэбен". А теперь я хочу знать, в чем, собственно, дело?
      - Могу объяснить в двух словах, - ответила я, устраиваясь на стуле напротив него.
      В это время из смежной комнаты послышался какой-то звук, и дверь, слегка скрипнув, приоткрылась. Послышались шаги, но в кабинет никто не вошел. Банкир не обратил на это никакого внимания. Я тоже постаралась проигнорировать тот факт, что неизвестный собрался самым наглым образом слушать наш разговор, который, надо сказать, занял не больше пяти минут.
      Я изложила Ивлеву причину отказа продажи вазы, сказала, что во время ночного пожара ваза пропала и Карчинский готов заплатить любые деньги, чтобы вернуть этот экземпляр для выставки. Я была весьма красноречива и убедительна. Я старалась подобрать наиболее точные фразы, чтобы не допустить никаких иных толкований.
      Ивлев действительно оказался очень умным и очень хитрым.
      Он не закричал сразу: "Вон!" - и не вызвал своих телохранителей, чтобы они выдворили меня. Напротив, он, усевшись поудобнее в кресле, самым наглым тоном заявил, что это все гнусные инсинуации в его адрес, к пожару он совершенно не причастен, никакой вазы у него нет, и вообще он давно забыл и про Карчинского, и про его выставку. А засим не будет ли девушка столь любезна, чтобы покинуть его кабинет, потому что она мешает ему работать.
      Я попробовала подчеркнуть, что Карчинский готов отдать любые деньги за вазу, но банкир, словно не слыша меня, повторил последнюю фразу. Больше в его кабинете мне делать было нечего. Я вздохнула, встала и направилась к двери. У порога я обернулась и зачем-то спросила:
      - Вы не передумаете ни при каких условиях?
      - Нет, - спокойно ответил банкир. - Всего вам хорошего и не берите на себя чужие грязные поручения.
      Я вышла в приемную с горящими щеками. Что ж, эту оплеуху напоследок я получила вполне заслуженно. Секретарша спокойно и насмешливо взирала на меня. Но я не обратила на нее никакого внимания, потому что, уходя из кабинета, заметила за приоткрытой дверью мелькнувшее лицо Дианы. Значит, модель все время находилась в комнате рядом и прекрасно слышала наш разговор. А банкир был совсем не против, чтобы она его слышала. Вот такие дела. А мне не нужно браться за чужие грязные поручения.
      Теперь только осталось позвонить Карчинскому и передать ему результат разговора. Но я ведь спокойно могу позвонить ему из дома, теперь-то мне торопиться некуда. А он пусть подождет. И ничего с ним не сделается.
      Карчинский дождался моего звонка только спустя два часа. Я быстро и сухо изложила ему результаты визита к банкиру. Меня удивило и задело, что художник отнесся к этому известию как-то удивительно спокойно. Он выслушал меня, поблагодарил за помощь, а затем вполне светским тоном пригласил навестить его как-нибудь.
      Я положила трубку и задумалась. Или действительно художник настолько странный, или за этим спокойствием что-то кроется. Чтобы хоть как-то отвлечься, я решила поработать над очередной статьей и добросовестно просидела над ней до самого вечера.
      Мрачные мысли как-то улетучились, и, когда заявился Герт, я вполне была готова к романтическому вечеру. Согласна была даже куда-то выбраться. Но Герт вознамерился остаться дома, и мы очень мило, по-домашнему провели его. Теперь уже я и сама начинала всерьез подумывать о семейной жизни. Есть в ней какая-то странная притягательная сила. Какая-то устойчивость и надежность. Даже с таким жутко ненадежным типом, как мой рокер.