Зеркало для наблюдателей

.. Собственно, фактически это не теория, а очевидный социальный факт... А вот в чем бы я хотел быть абсолютно уверен, так это в том, что вы поняли: мы занимаемся серьезным делом. Для нас это не игра. У нас нет ни малейшего желания возиться с дилетантами, ни времени на них... Есть два типа членства в партии: ассоциат и выдержавший. Членство ассоциата -- для всякого, кто платит взносы и получил билет. Выдержавший -- это кое-что еще. Такое членство становится возможным после периода обучения. И экзамена.
      -- Разумно,-- заметил я.-- Не знаю, готов ли я к чему-либо подобному. Но я действительно чувствую, что способен принадлежать по меньшей мере у числу рядовых,-- я скромно улыбнулся,-- органитов.
      Он очень любезно поинтересовался:
      -- А где вы слышали это слово?
      -- Ну, мистер Уолкер сказал, что оно скоро будет использоваться в литературе...
      Его маска стала похожей на лицо покойника.
      -- Ему не следовало бы так говорить! -- Пальцы Келлера забарабанили по столу.-- Но раз уж он это сделал, я обязан вам сказать... Это слово не будет использоваться. Кое-кто из второстепенных советников Вождя склонялся к его употреблению, но слово это слишком открыто для насмешек. Естественно, Макс сразу понял всю его неуместность... Я предлагаю, мистер Майсел, считать, что вы никогда не слышали его.
      К черту все испытания остроты! Эти люди, подобно коммунистам, не обладают чувством юмора. Я принялся трогательно запинаться:
      -- Ну конечно... Я не понял...
      -- Все в порядке. Вы не могли знать.
      -- Мистер Келлер! Нельзя ли мне как-нибудь встретиться... с Ним?
      Он порекомендовал тайные размышления, пожал плечами и кивнул. Теперь он надел на себя усталость, почти человеческую и возбуждающую сочувствие.
      -- Конечно. Можно было бы устроить. Сегодня вечером, если вы свободны. Макс... Кстати, он избегает слова "мистер", просто "Макс", даже если вы встречаетесь с ним впервые... По четвергам Макс устраивает вечеринки для контактов с друзьями партии. Возьму вас с собой, если желаете.-- Он отмахнулся от благодарностей.-- Рад помочь. Да, вот еще что... По отношению к другим членам партии он предпочитает определенное соблюдение формальностей. Думаю, это обратная сторона величия. Мне плевать, но когда мы приходим туда, мы называем его Макс, а для всех остальных употребляем "мистер", понимаете?
      Я почтительно кивнул.
      -- Загляните в мою квартиру, если желаете,-- продолжал Келлер.-Около половины девятого. "Зеленая башня", последнее жилое здание на Эспланаде, возле моста. Если сейчас собираетесь вернуться в деловую часть города, то такси на Нижнем Уровне Восьмой -лучший способ добраться оттуда до моего жилища. Попросите водителя следовать робби-роудом до поворота на Вашингтон.-- Он потянулся к телефону.-- До встречи!
      Закрывая дверь, я услышал, как он спрашивает кабинет Уолкера.
      Некоторое время я плутал среди столов, оккупированных болтающими партийными чиновниками, и в конце концов уперся в какой-то тупик, из которого меня вывела стенографистка. Когда я добрался до холла, Уолкер был уже там. Он жадно пил воду. Его гипертиреодные<$FГипертиреоз -- один из признаков неправильной работы щитовидной железы.> серые глаза, круглые от страха, слепо смотрели сквозь меня. Могла ли пустяковая ошибка в рутине партийной терминологии привести к таким эмоциональным перегрузкам?.. А перегрузки были -- руки у него тряслись так, что он с трудом держал бумажный стаканчик...
      Я хотел было позвонить Шэрон. Но после "интервью" с бездушным и таинственным существом, носящим имя Билли Келл, я был в неважнецком состоянии. Скорее всего я запутал бы и напугал ее. А то и вообще сказал бы слишком много. Я пообещал себе, что обязательно поговорю с ней после встречи с Максом -- если не будет очень поздно,-- и отправился обедать. Обед прошел в скуке и одиночестве. А потом я доверился фортуне. Такси промчало меня через город на Нижний Уровень Восьмой авеню. Когда мы достигли въездного радианта, выложенного белым кафелем, мотор машины вдруг заглох. Водитель бросил деньги в щель монетоприемника. Приборный щиток автомобиля расцвел желтыми огнями. Водитель тронул клавишу, мотор проснулся, и такси вкатилось в сияющее таинственное нечто. Водитель убрал обе руки с руля и спокойно закурил.
      -- Что за чертовщина?
      -- Первый раз, приятель? Не приходилось пользоваться этой штукой? -- Водитель подвинулся чуть правее, положил руки на спинку сиденья и с удовольствием повернулся ко мне. (Спидометр показывал сто двадцать.) -- Движение в жилых кварталах города в это время невелико. Все держится на здешнем Всевидящем Глазе. Это не человек... Знаете, приятель, не то чтобы мне нравилось пользоваться этим, но раз уж я могу ехать подобным образом, то почему бы и нет?.. Возьми шокер<$FШокер -- дешевый бульварный роман.>, можешь даже не читать, лишь бы он напоминал тебе, что надо держать подальше от руля руки.-- Он зевнул.
      Я посмотрел на мелькающие за стеклом светильники и колонны:
      -- А как насчет аварий?
      -- Говорят, ни одной. У них тут сканер. Когда вы опускаете свои четыре монеты, он производит мгновенный контроль машины. Однажды тут меня прихватили -- что-то в машине было не то, а я и не знал. Роббот загнал меня на ремонтную площадку, сразу за въездом. Зато ремонтники оказались людьми... Содрали с меня три бакса и знаете что? Мой пассажир не хотел платить. Начала разоряться. Ну, это была дама, которую ждал хахаль. Забавно, до сих пор существуют люди, которые думают, что Нижний Уровень вытерпит любую развалюху. Поставили копов на каждом въезде, чтобы отвадили их. Чертовы ослы, в основном, конечно, иногородние... Вот, проезжаем поворот.
      -- Уже?
      Он расхохотался. Мы прогудели через листок клевера<$FТранспортная развязка, напоминающая в плане форму клеверного листка.> и поднялись к выезду. Тут шофер вздохнул и взялся за руль.
      -- Все дело в том,-- сказал он,-- что робби не человек...
      "Зеленая Башня" -- это парящий модерновый дизайн. Каковы бы ни были использованы отделочные материалы, но в итоге складывалось впечатление, что башня выстроена из мягко светящегося зеленого нефрита. Рядом с нею опоры моста кажутся маленькими, но гордая грация его, считающегося теперь устаревшим, от этого не меркнет. Квартира Келлера находится на четырнадцатом этаже, который расположен сразу над двенадцатым.
      Меня впустил сам Келлер, рассеянный, дружелюбный, усталый, но не ставший менее строгим. Под дверным замком я обнаружил еще два имени -- Карл Николас и Абрахам Браун.
      Едва оказавшись в искусно отделанном холле, я тут же услышал приглушенные закрытыми дверями звуки фортепиано. Смысл восьмой инвенции Баха пытался постичь некто, чьи пальцы и ум были далеко не готовы к подобному постижению. Пока Келлер, приняв пальто, вел меня в пышную жилую комнату, левая рука музыканта дважды совершила одну и туже грубую ошибку. Исполнитель заметил ее, но еще не понял, что такие ошибки можно исправить только с помощью скучных долгих упражнений. И хотя звуки были приглушенными, создавался раздражающий фон крушения надежд.
      -- Скотч? -- сказал Келлер.-- Туда еще рановато подниматься.
      -- Спасибо.
      Он принялся колдовать у фантастически маленького бара. Что-то раздражало меня и помимо спотыкающейся музыки. Это не была очевидная роскошь -- я и так знал, что метод мессианской предприимчивости, присущей Максу, всегда представлял собой золотое дно. Легионы одиноких, изголодавшихся по мыслям и эмоциям, сбитых с толку и обиженных, злых мечтателей наконец -кто из них не отстегнул бы пять-десять долларов, в надежде купить себе замену Богу, или Деве Марии, или Старшему Брату, или Новому Иерусалиму?.. Нет, дело было в другом: едва оказавшись в комнате, я заметил краем глаза какую-то странность, а потом отвлекся. И пока Келлер возился с выпивкой, я снова обнаружил эту странность -- возле арки выхода в холл висел рисунок. Я продрейфовал к нему и остолбенел.
      На фоне унылой угольно-черной темноты -- зеркало. Откуда-то падает странный свет, возможно, льется из самого зеркала. В зеркало смотрит молодой человек. Видны, правда, только обнаженная рука и плечо, до часть щеки, но этих деталей вполне достаточно, чтобы сказать -- и с абсолютной уверенностью! -- о его чрезвычайной молодости. В зеркале же на зрителя смотрит Зрелость. И тут нет ни гротеска, ни преувеличения возраста. Взятое отдельно, это скорбное лицо с пристальными глазами должно принадлежать человеку, у которого за спиной по меньшей мере тридцать-сорок сложных и печальных лет... Да, конечно, воображение любого художника могло бы натолкнуться на такую концепцию, да, уровень технического исполнения был присущ тысячам профессиональных художников. Но...
      -- Нравиться? -- лениво спросил Келлер, протягивая мне выпивку.-- К Эйбу иногда приходят чертовские идеи. Не всякого заинтересует такое.
      Я привел в порядок свое лицо:
      -- Да, потрясающая работа.
      -- И я так думаю. На самом деле он не работает над ними, он делает их наспех.
      -- Эйб?.. О, это Абрахам Браун. Я видел его имя на вашей двери.
      -- Угу.-- У него не возникло подозрений: просто Уилл Майсел оказался наблюдательным человеком.-- Эйб мой друг. Делит эту квартиру со мной и с моим дядей. Это Эйб музицирует. Не люблю его прерывать, иначе бы представил вас.
      "Твой дядя?" -- подумал я. И сказал:
      -- Как-нибудь в другой раз... Он... э-э... тоже интересуется делами партии?
      -- Более или менее.-- Келлер сел, глядя в свою выпивку, вздохнул, человеческим жестом отогнал от лица дым.-- Не совсем политически зрелый. Совсем ребенок, мистер Майсел. Еще не нашел себя. Ему только двадцать один год.
      Я должен был либо сменить тему, либо выдать сея.
      -- Макс живет рядом?
      Келлер снисходительно улыбнулся. Глаза его говорили, что я слегка замешкался со своей выпивкой.
      -- Наверху. В пентхаусе<$FПентхаус -- фешенебельная квартира на крыше небоскреба.>.
      Анжело жив. Я разобрался с выпивкой без излишней торопливости, но быстро.
      Горилла<$FГорилла -- охранник.> вежливо обыскал меня в холле пентхауса, а Келлер тут же извинился за то, что не предупредил меня об этом. Хорошо, что гранаты имеют достаточно плоскую форму и хорошо прикрепляются к коже. Джозеф был уже среди щебечущих людей. Келлер, ведя меня за собой, продираясь через лес из рук, грудей и коктейльных стаканов. Мои мысли все еще пребывали внизу, рядом с "Абрахамом Брауном". Я надеялся, что мою рассеянность примут за косноязычное благоговение, которое мне полагалось ощущать в присутствии Великого Человека.
      При близком рассмотрении сходство с Калхоуном закончилось челюстью. Оставшаяся часть крупного желтоватого лица замазана и зашпаклевана. Седая грива волос. Гипертиреодные, как у Уолкера, глаза и такой же нерешительный, почти слепой взгляд. Вероятно, из тщеславия избегает носить очки, но, конечно, далеко не слеп: первая же улыбка преподнесла ему Уилла Майсела взвешенным, перевязанными ленточкой и занесенным в картотеку. В нем есть, Дрозма, что-то от параноидальной силы Гитлера, немного от сварливой интеллектуальной ярости Ленина и его густых бородатых школьников. В нем есть избыток неприкрытой жажды власти, но очень мало истинной суровости, которую мы ассоциируем со Сталиным, Аттилой. Макс следует традициям тиранов, но суть его слаба. Первое же его крупное поражение может оказаться последним -- он застрелится или уйдет в религию. Вот только партия, которую он создал, совсем не обязательно должна разделить его судьбу.
      -- Мистер Майсел! Мистер Келлер сегодня говорил о вас. Рад встречи с вами, сэр! Надеюсь, вы пожелаете работать вместе с нами.
      У него есть шарм.
      Я сказал:
      -- Для Америки нынешний год станет великим.
      Эту фразу я придумал сам. Большие глаза тут же поблагодарили меня. Я смотрел, как он примеривает мои слова к знамени компании. Меня одарила улыбкой платиновая блондинка. Дружно поднялись стаканы. Подчиняясь взгляду Макса, Платинка тут же приклеилась ко мне, принялась проявлять заботу о моей выпивке. Мириам Дэйн, раскаленные под пеплом уголечки...
      Пылкая, самоуверенная самочка. Когда она забывает улыбаться, ее рот становиться печальным и не терпеливым. Кажется постоянно прислушивающейся к кому-то, кто в любой момент может позвать ее. Профессионально разыгрывала благоговение маленькой девочки перед всем, что слетало с моих губ. Я догадался, что я уже в партии, Дрозма, раз приходится играть в подобные игры. Но теперь, когда я узнал, что Анжело жив, все ставки снимаются. У меня не было никакого плана дальнейших действий, но одно я знал наверняка: завтра, когда Келлер отправится в свой офис, я снова приду в его квартиру.
      Мириам поискала кого-то глазами и спросила:
      -- А Эйб Браун не поднялся вместе с вами и Биллом?
      Ее рука коснулась крупного брильянта, украшавшего палец другой руки.
      -- Нет, он музицировал. Я никогда с ним не встречался... Голубушка, я страшно наблюдательный старик.-- Я бросил на ее бриллиант лучезарный взгляд, свойственный Санта Клаусу.-- Эйб Браун?
      И тут с разыгрываемой ею милой досадой что-то произошло. Получилась как бы актерская игра с двумя планами. Подразумевалось, что под милой досадой скрывается удовольствие, но на самом деле удовольствием там и не пахло. На самом деле под милой досадой я обнаружил некое малопонятное замешательство.
      -- Вы не ошиблись, мистер Майсел... Могу ли я звать вас Уиллом?.. Что есть, то есть.
      И она потащила меня знакомиться с присутствующими. Я потряс что-влажное и неаппетитное, принадлежащее сенатору от Аляски Гэлту. Знакомство сопровождалось звуками, похожими на ослиный крик. Кричал сенатор. Его косматая челка очень напоминала прическу Уильяма Дженнингса Брайана<$FБрайан Уильям Дженнингс (1860--1925) -- политический деятель США, в 1913--15 гг. государственный секретарь в кабинете В.Вильсона.>.
      А потом наступила очередь Карла Николаса. Да, Дрозма. Огромная комната была так наполнена дымом и ароматами женской парфюмерии, что я не отличал его запаха от запаха Келлера, пока Мириам не оттащила меня от кого-то, чтобы познакомиться с ним. Тучный, старый, напыщенный. Сальваянские глаза глубоко запали в нездоровую плоть. Последние девять лет довели его до присущих нам возрастных изменений, Дрозма. Но в то время как вы, мой второй отец, приняли эти изменения спокойно -- как вы принимаете все неизбежное -- и даже говорили о них однажды в моем присутствии как о "гарантии, что Дрозма тоже умрет", этот Отказник, этот Намир... Почему он, черт его побери, все еще непримирим и, запертый в свою тучность и болезненность, все еще жаждет перевернуть мир?.. Хрипло дышащий, он тронул мою руку, едва взглянув на "мистера Майсела", но внимательно следя за актерскими изысками Макса. Тем не менее я постарался побыстрее перебраться в другой угол комнаты.
      Мириам прошептала:
      -- Бедный малый! Ничего не поделаешь... У меня рядом с ним мурашки по телу, хотя я и знаю, что не должна относиться к нему таким образом. Он многое сделал для партии. Макс во всем полагается на него.-- Она похлопала меня по руке.-- Вы славный. Глупенькая я, верно?
      -- Нет,-- сказал я.-- Вы не глупенькая. Вы молодая и слабая.
      Ей это понравилось.
      -- Вы... целый день на партийной работе, Мириам?
      -- Ого! -- Она округлила прелестные глазки.-- Вы не знаете?.. Что касается меня, я секретарь... Его секретарь.-- Прелестные глазки указали на величавую изможденную фигуру Макса и, затуманившись, вернулись ко мне.-- Это чудесно. Я просто не могу поверить в это!
      Она замолчала, и ее молчание походило на беззвучную молитву (нет, я не чувствовал к Мириам неприязни: она забавна, мила и, я думаю, вредит самой себе). А потом она предложила мне познакомиться с принадлежащей Максу знаменитой коллекцией игрушечных солдатиков.
      Солдатики занимали отдельную комнату: широкие столы, застекленные витрины. Здесь были краснокожие, персы, индусы на слонах, британские солдаты, голландцы времен "Непобедимой Армады"<$F"Непобедимая Армада" -- крупный военный флот, созданный в 1586--88 гг. Испанией для завоевания Англии. В это же время вела борьбу за независимость Голландия, бывшая испанской колонией.>. От некоторых веяло седой стариной, а один очень походил на средневекового француза, которого я видел в музее Старого Города. Говорят, когда у Макса бессонница, он играет в солдатиков. Тоже обратная сторона величия?..
      Когда мы вошли, в комнате было темно. Во мраке слышалось чье-то бормотание. Мириам включила верхний свет, и я увидел в углу комнаты, в тени, двух беседующих мужчин. Мириам повела меня от витрины к витрине, не обращая на эту пару ни малейшего внимания. Но я обратил: одним из них был Дэниел Уолкер. Его гладкое круглое лицо казалось опустошенным и несчастным. Другой был седовласым стариком, выше меня ростом и неестественно бледным. Он явно хватил лишнего -- остекленевшие глаза, подчеркнуто прямая, словно деревянная, спина.
      Когда мы познакомились с коллекцией и покинули комнату, Мириам прошептала:
      -- Этот старик... Это доктор Ходдинг.
      Тот самый Ходдинг, Дрозма! Бывший член правления "Фонда Уэльса" и, очевидно, нынешний друг всего этого сброда. Я чего-то не понимаю. Может быть, есть смысл покопаться в этой странной дружбе?..
      Когда я, расставаясь, тряс руку Макса, он выглядел утомленным, под глазами чернота. Интересно, неужели надо быть достаточно близким к Великому Человеку, чтобы заметить его тяжелое дыхание?.. Впрочем, я увидел в прощающемся со мной хозяине не Великого Человека, а напуганного ребенка, мальчишку, который только что подложил на железнодорожные рельсы стальную трубу. В подобных делах я встречал действительно великого человека только один раз. Он был по-настоящему спокоен и совершенно непохож на клевещущих пигмеев типа Джозефа Макса. Я посещал Белый Дом в 30864 году<$FИмеется в виду Авраам Линкольн, 16-й президент США, один из инициаторов отмены рабства, убитый агентом южан в 1865 году. Символ революционных традиций американского народа.>. И кое-что помню. 3
      10 марта, пятница, день, Нью-Йорк
      За дверью послышались характерные шаги хромающего человека, и я отвернулся, потому что знал, что никогда не был сколько-нибудь готов взглянуть на то, что сделали девять лет. Дверь открылась. Было около половины одиннадцатого. Я пребывал в полной уверенности, что Келлер ушел на работу. А Намир?.. Пошел бы он к черту!
      В дверях стоял молодой человек. Ростом не выше, чем Шэрон. Я вдруг осознал, что смотрю на его ботинки. Подметка левого ботинка была намного толще правого. И никакого намека на присутствие шины.
      -- Мистер Келлер дома?
      -- Нет, он в офисе.
      У него был красивый голос, возмужавший и музыкальный. Наши взгляды на мгновение встретились, и я обнаружил, что его глаза не изменились. Над правым -- V-образный шрам. Никакого намека, что меня узнали.
      -- Мистер Келлер ушел час назад.
      -- Мне следовало бы позвонить. А вы, должно быть... мистер Браун?
      -- Совершенно верно. Если хотите, позвоните ему отсюда.
      -- Хорошо, мне... -- Спотыкаясь, я последовал за ним, смущенный и глупый старик.-- Мне кажется, я что-то забыл здесь прошлым вечером. Я был тут вчера. Он угощал меня выпивкой, прежде чем мы отправились наверх, на встречу с Максом. Думаю, это вы играли на пианино.
      -- Что-то забыли?
      -- Думаю, да. Даже не могу вспомнить что именно... зажигалку... записную книжку... чертовщина какая-то! Ваша память никогда не отказывает? В вашем возрасте -- вряд ли. Вдобавок, я немого выпил. Мое имя Майсел.
      -- Ах да... Билл говорил о вас. Посмотрите здесь, если хотите.
      -- Не хотелось бы вас беспокоить. Если я и в самом деле что-то здесь оставил, думаю, дядя мистера Келлера заметил бы это... Хотя нет, он тогда уже поднялся наверх.
      -- Мистер Николас? Не хотелось бы его будить. Он нездоров, поздно заснул...
      -- Да-да, ради Бога, не беспокойте его... Курите?
      -- Спасибо.
      Я вновь воспользовался своей фантастической зажигалкой. Пока он был сосредоточен на пламени, мне удалось наконец рассмотреть его лицо. Ангел Микеланджело испортил себя, Дрозма.
      -- Я тоже вечно забываю свои вещи,-- сказал он.
      Чувство такта у него за девять лет не изменилось.
      -- Наверное, со мной играет моя восьмидесятилетняя память.
      -- Вы не выглядите на восемьдесят, сэр.
      Сэр? Думаю, это потому, что я стар. Сэр -- почти вышедшая из моды любезность.
      -- Тем не менее восемьдесят,-- сказал я и кряхтя опустился в кресло.-- У вас еще лет шестьдесят в запасе, до того момента, когда вам скажут, что вы хорошо сохранились.
      Родившаяся на его лице улыбка вдруг исчезла. Он внимательно посмотрел на меня:
      -- Мы не встречались с вами раньше?
      Ответить я не смог. Мой испуганный взгляд скользнул по его лицу и метнулся к рисунку у входа в холл.
      -- Ваш голос мне знаком,-- сказал он. Тоже испуганно и в тоже время даже дерзко.-- Не могу вспомнить, где я его слышал.
      -- Может быть, вы слышали его вчера вечером, когда мы были здесь с Келлером?
      Он мотнул головой:
      -- Когда играю, ничего не слышу.
      Да, тот ужасный Бах...
      -- Учитесь в музыкальной школе?
      -- Нет, я... Может быть, осенью. Не знаю.
      Почему он так напуган?
      -- Я был на прекрасном концерте в среду. Дебют Шэрон Бренд. Публика ошалела от восторга, и не удивительно.
      -- Да,-- сказал он, явно следя за своим голосом.-- Я был там.
      Это было слишком даже для нашего знаменитого марсианского шестого чувства! Он оказался там, потому что помнил Шэрон. Возможно, даже находился рядом со мной на балконе, видел, как плыл по течению тот мерцающий корабль, видел его так же, как видел я. И был так близко, что мы могли коснуться друг друга. И поскольку его душа должна была переполняться Шэрон, он, вероятно, вспомнинал и меня... время от времени... как привидение... как движущуюся тень...
      -- Выдающийся талант, сказал я.-- Чтобы добиться подобных результатов в девятнадцать, она должна была ради этого отказаться от всего остального. Собственно, мне посчастливилось знать, что так оно и случилось. Мы были знакомы с нею, когда она была еще маленькой девочкой.
      Я продолжал пялиться на рисунок, будучи уверенным, что его рука с сигаретой сейчас замерла в воздухе.
      С отчаянной вежливостью он проговорил:
      -- Да?.. И что она за человек. Вне сцены?
      -- Очень мила.
      Меня так и подымало заорать на него. Ведь он же наверняка разрывало от потребности сказать: "Я тоже знал ее! Я тоже знал ее!"
      -- Мистер Келлер говорил мне, что это нарисовали вы,-- сказал я.
      -- Ему не следовало вешать его там. Большинство людей не обращают внимания.
      -- Я полагаю... А почему?
      -- Наверно, слишком мрачно. Я пытаюсь понять, каким образом Рембрант умудрялся делать таким значительным тяжелый задний фон. К несчастью, я не художник, мистер Майсел. Я просто... -(Ты не художник, Анжело?) -- Послушайте, я готов поклясться, что уже слышал когда-то ваш голос.
      Я сдался, Дрозма. Всякое притворство отвратительно. Да, я знаю: таковы условия, в которых мы, Наблюдатели, должны жить. Хотя, если бы я не считал Союз возможным -- и не далее чем через несколько столетий,-- я вряд ли сумел бы выдержать это плавание в океан лжи. Наложение человеческой лжи на нашу неизбежную ложь -- слишком много для меня, вот и все. Я рухнул обратно в кресло, беспомощно посмотрел на него. И сказал:
      -- Да, Анжело.
      -- Нет! -- он уставился на меня. Потом тупо посмотрел на сигарету, упавшую на ковер, и даже не сделал попытки поднять ее.-- Нет,-- прошептал он.
      -- Девять лет.
      -- Я не могу поверить этому. Я не верю.
      -- Мое лицо?
      Я закрыл глаза и сказал в головокружительную темноту:
      -- За несколько лет до того, как я встретил тебя в Латимере, Анжело, мне сильно повредили лицо. Взрыв газолина. До того я чем только ни занимался... Актер, учитель, как я и говорил твоей матери, даже какое-то время просто бродяжничал. А незадолго до несчастья я быстро разбогател... сделал достаточно важное изобретение. Поэтому у меня были деньги. И когда случилось несчастье, я рискнул обратиться к хирургу, который разработал новую технологию пластических операций. Протезный материал, и вы сами себя не узнаете. К несчастью, успешным оказались только около трети его операции, неудачи вызвали скандал и банкротство. И никакой рекламы. Он махнул на это рукой. Умер несколько лет назад, полностью исчерпав себя в попытках разработать методику, исключающую эти шестьдесят с лишним процентов неудач. Но я был одной из его удач, Анжело. Итог таков... Вещество под воздействием тепла становиться податливым. Я могу переделывать скулы, как мне нравиться, и в результате меняется все лицо.-Подобная ложь была наименьшая, и она не должна была омрачить наши отношения. (Если у нас вообще будут какие-нибудь отношения...) -- Покинув Латимер, я проделал подобную манипуляцию. Изменил свою внешность, что для большинства людей весьма затруднительно. Существовала вероятность, что полиция посчитает ваше с Ферманом исчезновение делом моих рук... Ты помнишь Джейкоба Фермана?
      -- Конечно,-- сказал он, и я смог наконец посмотреть на него.-Что... что случилось с дядей Джейкобом?
      Я колебался, стоя на краю пропасти, в которой находилась запретная истина.
      -- Исчез той же ночью, что и ты. Это все, что нам известно. Возможно, пытался искать тебя. Как и я.
      -- Искать меня... Зачем?
      Ответить на этот вопрос я даже не пытался. Спросил сам:
      -- Ты веришь, что я Бен Майлз?
      -- Я... не знаю.
      -- Помнишь надгробие Мордекая Пейкстона?
      -- Мордекая?.. Ну да.
      -- Рассказывал кому-нибудь, кто мог бы проговориться мне -- кто бы я ни был,-- как втыкал в землю у надгробия одуванчики?
      -- Нет, я... не рассказывал.
      А Намир находился где-то поблизости... Спящий ли? Двери были закрыты, говорили мы негромко.
      -- Ты рассказывал кому-нибудь о том зеркале?
      -- О нет! Никогда! -- Он сел на пол рядом с моим креслом.-- Вам надо было заняться чем-нибудь более важным, чем разыскивать меня.
      -- Не думаю... То зеркало все еще у маня, Анжело.
      -- Абрахам. Абрахам Браун, пожалуйста!
      -- Ладно, это хорошее имя.
      -- У меня... были причины поменять свое имя на это.
      -- Ладно,-- пробормотал я.-- Как ты? Прошло столько времени, и я не знаю... Рад меня видеть?
      Это был ошибочный человеческий вопрос.
      Он поднял глаза, попытался улыбнуться и прошептал: "Да". В улыбке не было ничего, кроме смущения.
      -- Чем собираешься заняться, Абрахам? Музыкой?
      -- Не знаю.-- Он неуклюже поднялся и подошел к рисунку. Встал спиной ко мне и зажег новую сигарету, как будто мучительно хотел курить.-- Билл достал мне пианино год назад. Я... я занимаюсь.
      -- Билли Келл?
      Он не обернулся.
      -- Значит, вы узнали и его?
      -- По газетной фотографии. Разыскивал его, надеясь, что он связан с тобой. Прикидываюсь, будто заинтересован Партией органического единства.
      -- Только прикидываетесь? Билл ведь вам никогда не нравился, правда?
      -- Правда... Посмотри-ка на меня, Абрахам.
      Он не обернулся.
      -- Билл Келлер и его дядя слишком много сделали для меня. Они спасли мне жизнь, по-настоящему. А шанс начать заново, когда... -- Он замолк.
      -- Вчера вечером, у Макса, я познакомился с твоей невестой.
      Он только хмыкнул.
      -- Твой ум Келлер со своей шайкой не купил. Ты же знаешь, что банда охотников до власти тебе не компания. Посмотри на меня и скажи, что я прав.
      -- В не правы! -- У него перехватило дыхание, но он не обернулся. И в любом случае его протесту не хватало энергичности.-- Мой ум! Если бы вы знали... Если бы у меня был ум, стал бы я... -- Он подавился.
      -- Как долго ты пробыл Абрахамом Брауном?
      -- С тех пор, как меня в Канзас-сити сцапали за разбитое окно.
      -- Что они сделали с тобой?
      -- Приют для бездомных. Исправительная школа... Нам ее полагалось называть иначе. Моим законным опекуном был суд. К несчастью, окно принадлежало ювелиру, хотя я и не обратил на это внимания.
      -- Канзас-Сити?.. Это случилось вскоре после того, как ты покинул Латимер?
      -- Вскоре? Наверное.-- Он произнес последнее слово так, словно ему внезапно стало безразлично, существовали эти сны прошлого или нет.-- Латимер... Я просто ушел. Свалка, небольшие леса, думаю, я там спал. Два или три дня ничего не ел. Потом оказался возле железнодорожной ветки, мне помогли двое бродяг. Канзас-Сити. Бродяги хотели оставить меня у себя, но я не был "своим"... ни для них, ни где бы то ни было...
      -- Подожди минутку...
      -- Это вы подождите минутку. Я никогда не был "своим". Я даже не был хорошим бродягой, потому и болтался с ними.-- Он наконец взглянул на меня, и взгляд этот был столь стремительным, как будто он хотел застать меня врасплох.-- Я ничего не хотел. Вы можете понять это? Можете? Двенадцать лет от роду, голодный как волк, в кармане -- ни цента, но я... не хотел... ничего! О Боже, в мире нет большего проклятья!.. Ну вот, я увидел то прекрасное зеркальное окно... поздним вечером... и прекрасные полкирпича в канаве. Я подумал: "Вот! Предположим, я сделаю это. Может быть, это заставит меня заинтересоваться хоть чем-нибудь"... как при кошмаре... вы пытаетесь проснуться, сделав себе больно...
      -- Это было интересно?
      -- Устроил чертовски хороший погром... Школу я закончил через шесть лет.
      -- Никому не рассказывал о своем прошлом?
      -- Нет.-- Его губы тронула жестокая ухмылка.-- История -- это процесс отбора, помните, мистер Майлз?
      -- После смерти твоей матери я встречал кое-кого из ее родственников. Прекрасные люди.
      -- Они и были прекрасными людьми,-- сказал Абрахам Браун.-- В школе я выложил три или четыре различные истории. Прикинулся страдающим амнезией. Они проверили первые две или три, понимаете, а потом решили, что я патологический лгун. Канзас-Cити -- это долгий путь из Массачусетса. Множество бездомных детей.
      -- Так уж и множество, Абрахам?
      -- За шесть лет у меня сложилось такое впечатление.
      -- И было важно не возвращаться в Латимер?
      -- Вы понимаете вашу собственную душу?