Манни Деккер (№1) - Гири

Кем-то, чьи повадки нам совершенно неизвестны. Чьи действия непонятны. Как можно скорее... Понимаешь? Как можно скорее нам необходимо раскусить этот орешек, если мы хотим иметь против него хоть один шанс. В принципе, все придется начинать сначала. Эта смерть не принесла облегчения. Семейка Молизов продолжает обделывать свои делишки. «Менеджмент Системс Консалтантс» продолжает мухлевать по-крупному и по-мелкому. Да, я согласен, один из принципиальных игроков выведен из игры. Но ему быстро найдут замену и поезд покатится дальше.

Он вздохнул.

— Видишь ли, Мичи, мы уже брали этого Поля Молиза младшего за шиворот. Пангалос помог бы нам взять его, но Молиз всех обманул. Он был убит. Пангалосу теперь не позавидуешь. Соломинка, за которую он хватался, сама обломилась. Но нам-то не лучше. А то и хуже. Молиз нам нужен был живьем. Его гибель была для меня ударом поддых. Мне и так-то не сладко работается с Ле Клером, а тут вот еще... Словом, неудача.

В это самое время сам Ле Клер находился в Вашингтоне. Министр юстиции созвал экстренное совещание, на котором обсуждался один вопрос: каковы будут последствия убийства Поля Молиза младшего? Не есть ли это искра, которая разбудит пожар полномасштабной мафиозной войны? Ле Клер не располагал ответом на этот вопрос. Он мог только важно хмурить лоб и делать невразумительные догадки. Не знал ответа и Деккер. Он знал только одно: если убийство Поля — это разборки между своими, то война между всеми пятью крупнейшими кланами организованной преступности непременно вспыхнет.

Телохранителю Молиза перерезали глотку. Ничего примечательного в его смерти не было. Молиз — другое дело. Причиной смерти стали удары, нанесенные каким-то остро отточенным металлическим инструментом. Это было что-то длинное, тонкое и острое, как жало. Это страшное оружие пронзило плоть под подбородком, вошло в рот, разрубило язык надвое и оцарапало основание гортани. Были также выколоты глаза. Однако судебно-медицинский эксперт не был уверен в том, что все три раны были нанесены одним и тем же предметом.

Деккеру было ясно одно, — вне зависимости от оружия, фигурировавшего в преступлении, — злоумышленник отличался большой наглостью и действовал хладнокровно и изощренно.

Что означало убийство Молиза? Просто злодейство, замкнутое именно на Поле, или предупреждение для кого-то еще? Кто его наказал? Мафия?

Деккеру было известно о том, что отец Молиза поклялся своим именем жестоко отомстить тому, кто лишил жизни его любимого сына. Деккер не завидовал участи преступника. Хорошо ли он подумал о своей безопасности перед тем, как покончить с Поли? Детективу много чего было ведомо о темных делах Поля Молиза старшего. Однажды, — это было еще до Кастро, — старик оторвал ухо человеку, который предал его, затем привязал его к канату за кормой рыболовного катера и с открытой раной выпустил в море с кубинского побережья. Он смотрел, как акулы разрывают окровавленного беднягу на части, и довольно улыбался.

Гуляя по Японскому саду, Деккер и Мичи остановились, чтобы полюбоваться на высокий фонарь Касуга. Он был выбит из камня в виде миниатюрной пагоды. На нем были высечены знаки зодиака. Находясь на этом месте, нельзя было думать о насилии и жестокости, но... было очень трудно не думать об этом. Во время разговора с Канаи в галерее «Кливленд» тот упомянул перед Деккером и Эллен Спайсленд о кайшаку. Каратека, который насилует и убивает. Эллен слушала японца очень внимательно, накапливая в уме информацию. Деккер видел это по ее лицу. Он чувствовал, что она решила совершить кое-какие следственно-розыскные действия в отношении этого заинтриговавшего ее кайшаку.

В настоящее время у самого Деккера собственных забот было невпроворот. Ле Клер. Оперативная группа. Обычная полицейская работа с Эллен: от попыток совершения развратных действий с малолетними до вооруженных налетов на магазины и дома, от драк до изнасилований в местных школах. И потом, ему не стоило забывать еще и о том, что он информатор для департамента полиции.

Кайшаку.

Когда они уже направлялись к выходу из бруклинского ботанического сада, Деккер обронил в разговоре с Мичи это слово — кайшаку. При этом она сжала его руку сильнее. И продолжала внимательно слушать.

Когда он закончил, она задумчиво проговорила:

— Это очень похоже на почерк действий некоторых ваших солдат во Вьетнаме.

Деккер внезапно остановился.

— Черт возьми, точно! Ты права! Их называли «двойными ветеранами». А кайшаку, насколько я понял, это немножко другое?

Они возобновили движение к выходу из парка.

— Да, — ответила она. — Он, если можно так выразиться, страховщик того, кто решился на сеппуку. Для самурая сеппуку — это самая почетная смерть. Это одна из форм самонаказания, и только очень уважаемым людям позволено прибегать к ней. У человека, который собирается совершить сеппуку, должен быть кайшаку, друг, умеющий обращаться с мечом. Во время процедуры он стоит за спиной самоубийцы, и если тот начинает испытывать излишние страдания от боли, он избавляет его от них. Ты ведь знаешь, как делается сеппуку?

— Да. Нож вонзается глубоко в левой стороне живота, затем перемещается через весь живот направо и потом вверх.

— Это очень болезненная процедура, — тихо сказала она. — Иногда человек не выдерживает... Вернее, у него не выдерживают нервы и он не может сделать то, что должно быть доведено до конца во имя спасения его чести. Иногда люди даже пытаются убежать. Чтобы избавить их от боли и бесчестия, кайшаку при помощи своего меча обезглавливает их. Мы, японцы, считаем это проявлением высшей степени милосердия относительно сеппуку. Женщины сводят счеты с жизнью иначе.

— Как?

Она остановилась и обернулась назад, чтобы взглянуть на храм, стоявший на холме и видный даже с большого расстояния. Слова ей давались с большим трудом, это было видно.

— В артерию. Сюда. — Она показала на своей шее какое-то место.

Мичи взглянула на Деккера, и тот увидел в ее глазах слезы.

— Это почетная смерть для уважаемых людей. Когда ты не хочешь, чтобы тебя обесчестили, опозорили враги...

Она не могла продолжать. Деккер нежно обнял ее. Таким, как Мичи и ее сестра, с детства должны были быть известны правила сеппуку. С самого детства!.. Теперь Мичи была взрослой. Мысль о сеппуку уже не должна была так потрясать ее.

Значит... Сеппуку сыграло какую-то черную роль в жизни Мичи? В течение последних шести лет, что они находились в разлуке?

Деккер хотел получить ответы на свои вопросы. Но он просто продолжал прижимать ее к себе и молчал.

Несмотря на то, что дочь Канаи наконец покинула Америку и ей не грозила никакая опасность, японец очень хотел, чтобы кайшаку был обезврежен.

— Я являюсь одним из почетных устроителей турнира на приз суибин, который пройдет в Париже в следующем январе, — сказал он Деккеру в галерее.

— Я этого не знал, — ответил детектив. — Это наверняка выльется в грандиозное шоу.

— Хай. Для меня будет великим позором, если этот кайшаку окажется среди участников. Я боюсь делать такое предположение, но, по-моему, вполне вероятно, что так все и случится. Ведь он, судя по всему, является опытным и искусным каратекой... Такие, как он, всегда принимают вызовы к бою, а последних на этом турнире будет предостаточно.

— Не представляю себе, каким образом вы сможете «отсеять» его. Ведь не станете же вы выяснять всю подноготную каждого участника? Туда съедутся сотни каратистов со всего мира.

— Вы оказали бы очень большую услугу нам и самой идее боевых искусств, если бы арестовали его. Или... — он глубоко вздохнул, — избавились бы от него до начала турнира. Я понимаю, что остановить его непросто... Но это должно быть сделано.

«Только без меня, — подумал с досадой Деккер. — Мне хватает своих забот с Ле Клером».

Деккер и Мичи вошли в центральный корпус ботанического сада. Тут и там проходили занятия «кружков по интересам»: кого-то учили восточной живописи, кого-то фотографии, других — сажать орхидеи, разводить цветники, изучать мировую флору.

После долгих уговоров со стороны своего друга Мичи согласилась зайти в один класс и показать людям, как из бумаги можно делать животных. Инструктор и класс притихли, внимательно наблюдая за ее руками, которые спокойно и ловко превращали листы желтой, синей, зеленой, розовой и оранжевой бумаги в маленьких оленей, птиц, медведей, орлов... Мичи работала споро и была погружена в себя так, как будто находилась в комнате совершенно одна.

То, что она творила, казалось настоящим чудом, волшебством.

Только закончив, Мичи подняла глаза, увидела, какое внимание обращено на нее, и смутилась. К ней подошла инструктор, — это была седовласая женщина, носившая очки в толстенной оправе и опиравшаяся на палку, — и взяла со стола бумажного оленя. В ее глазах блестели слезы восторга, когда она тихо проговорила:

— Я... Я никогда еще не видела в жизни ничего подобного! Неужели красоту можно создать так легко и быстро?..

От полноты чувств она наклонилась вперед и поцеловала Мичи. Класс зааплодировал.

Инструктор так трепетно держала в своих руках бумажного олененка, как будто он был живой.

— Прошу прощения, мисс... Можно мне это оставить здесь?

Мичи оглянулась на Деккера.

— Асама, — представилась она. — Мишель Асама.

— Мисс Асама.

— Да, конечно.

Все присутствующие тут же поднялись со своих мест и окружили стол, на котором были расставлены изумительные поделки.

Деккер так гордился своей любимой, так гордился!.. Он взял со стола несколько листочков цветной бумаги и опустил их в карман ее меховой шубы. Она его учила делать из бумаги цветы и животных еще в Сайгоне, но, посмотрев на то, что она сделала сейчас, детектив понял, что он ничему не научился. Но хочет научиться.

В Манхэттен они вернулись на «Мерседесе», который был временно записан на Деккера. Это был подарок от федеральной оперативной группы. Они проехали в бруклинском туннеле «Баттери Таннел» и взяли курс на южную оконечность Манхэттена. Остановились на обед в Гринвич-Вилидж. Здесь был один примечательный ресторанчик, где официанты исполняли оперные арии и где беременная собака владельца ресторана лениво бродила между столов, клянча то тут, то там.

Официант опустился перед Мичи на одно колено, исполнил арию из «Богемы» и поцеловал ей руку. Деккер смотрел на нее, видел на ее лице выражение радости, счастья... Он решил не допытываться у нее, — по крайней мере сейчас, — о том, кто же из членов ее семьи в свое время совершил сеппуку? Он понимал, что своими расспросами только испортит вечер. Если бы это все-таки произошло, он бы никогда себе этого не простил.

В ее квартире они занимались любовью. Мичи была так горяча и энергична, что это изумило Деккера. Это больше походило на сражение или поединок, чем на любовь. В ее глазах светилась такая же решимость, какая была тогда, когда она заговорила о сеппуку!

Но вскоре Деккер был окончательно захвачен страстью и уже не мог ни о чем думать. Он мог только чувствовать. Испытывать...

Они занимались любовью в ванной. Она ополоснула его тело в обжигающе-горячей воде. Сказала, что это очищение. Синто. А потом, когда они оба с головы до ног намылились желтым ароматным мылом, она попросила его перейти на пол. Положив его животом на мат около самой ванны, она стала делать ему массаж.

Сначала она просто лежала на нем сверху и терлась о его скользкое от мыла тело, двигаясь взад-вперед, очень медленно и с большой амплитудой... Деккер возбудился до крайней степени, но она не разрешила ему войти в нее.

— Подожди же, — шептала она. — Подожди.

Она встала ногами на его плечи и прошлась вниз по всему телу. По позвоночнику, ягодицам, ляжкам и икрам... Потом она развернулась и двинулась обратно, закончив путь опять на его плечах. Затем она опустилась на колени и проделала то же самое. Наслаждение было очень острым. На грани боли. Деккер тихо постанывал. Он не думал раньше, что боль может быть такой приятной.

При помощи своего намыленного колена она потерла его ягодицы, затем скользнула вниз, стала тереться об это же место своими намыленными грудями.

А, к черту!.. Деккер чувствовал, что больше терпеть уже не может. Он весь напрягся, несколько раз качнулся взад-вперед на скользком мате и кончил.

Мичи тем временем продолжала. Сидя на его ногах, которые были все в желтой пене, она терлась своими маленькими ягодицами о его скользкое тело. Потом подхватила одну его ногу, согнула ее в колене и потерла его пятку о свои груди, тихонько постанывая.

Деккер почувствовал, что возбуждение возвращается к нему.

Мичи приказала ему перевернуться на спину. Когда он это сделал, она опять легла на него и стала тереться и скользить по нему вверх-вниз, закрыв от удовольствия глаза. Потом она села и стала постукивать по нему тыльной стороной ладони, затем сжала ее в кулак. Удары стали сильнее. Они распространялись по всему его телу, от плеч до ног. Он чувствовал боль, но она возбуждала его.

Потом он не мог вспомнить, кончил ли он тогда во второй раз или ему это просто почудилось. Он находился в таком состоянии, что уже ни за что не мог поручиться.

Она подвела его к воде, и они одновременно скользнули в ванну. Когда мыльная пена была смыта, они поменяли воду, затем улеглись в ванне и снова занялись любовью. Уже более традиционно. Она сидела наверху и ритмично покачивалась на нем. Взад-вперед, взад-вперед... Он крепко держал ее за бедра и принимал любовь с закрытыми глазами. Из колонок, установленных под самым потолком, неслась мягкая музыка тринадцатиструнной кото.

Деккер любил. Он был счастлив. Невыразимо счастлив. Он был ее пленником и полностью подчинялся ей.

Через час глаза его стали слипаться. Во всем теле наступило утомленное расслабление. Его стало клонить в сон. Целовался с ней он уже в полубессознательном состоянии. Она случайно своими зубами поранила ему язык. Он почувствовал, что она стала слизывать его кровь. Затем его язык встретился с ее языком и вкус крови смешался с нежностью ее рта... Он знал, что до тех пор, пока Мичи любит его, он будет подчиняться всему, о чем она ни попросит. Он сдался на ее милость и в любви чувствовал себя ее рабом.

— Ты... — прошептала она.

И в этом коротком слове было все, что она хотела сказать, все, что он понял, все, что он мог ей отдать и отдавал.

* * *

Эллен Спайсленд вошла в свою квартиру на цыпочках и неслышно затворила за собой входную дверь. Она осторожно открыла створки шкафа, повесила туда свою кожаную куртку, шляпку и связанный вручную свитер. Затем она сняла туфли, поломала с несколько секунд замерзшие пальцы, потом неслышно перебежала в кухню, держа туфли в руке. Ее «Смит и Вессон-38» лежал в кобуре, которая была привязана к широкому ремню из шкуры аллигатора с гаитянской пряжкой из красного дерева. Это был подарок к ее недавнему дню рождения от мужа Генри. Пистолет она снимала только в спальне, когда отходила ко сну. Она клала его в тапочек, который лежал на полу у изголовья кровати. В любую секунду она могла выхватить оттуда свое оружие и разобраться с непрошеными гостями.

У них была двухспальная квартира в верхнем Манхэттене. На холмистых, так называемых Вашингтонских Высотах. Улицы здесь были извилистыми, как лесные ручейки. Постоянно ныряли вниз или взлетали вверх. Из окон квартиры открывался прекрасный вид на Генри Гудзон Ривер и на возвышавшиеся на противоположном берегу Базальтовые Столбы Нью-Джерси: пурпурного оттенка утесы над покинутыми и заброшенными заводами.

До Генри Эллен никогда не посещала музеев. Искусство, культура и литература были в ее понимании занятиями «белых задниц».

У нее была совсем иная жизнь. С самой ранней юности она хорошо усвоила, что жизнь — это череда непрерывных сражений. Это борьба. Для того, чтобы выиграть, победить в этой борьбе, она покинула родной дом и Гарлем в возрасте восемнадцати лет. Переехала в центр города. Работала сразу в трех местах, чтобы поддержать в себе силы окончить колледж. В департаменте полиции она отличилась, когда речь зашла о расизме и дискриминации по половому признаку. Между тем, у нее было два брака и один выкидыш. Это ей стоило нервов! Месяц больницы и сообщение о том, что у нее больше никогда не будет детей. Но она выжила. Она не сломалась.

В нежном Генри, — стройный, красивый гаитянец был старше ее на двадцать лет, — она нашла как раз такого человека, во имя которого стоит быть сильной. Такого человека, который нуждается в том, чтобы кто-то защищал его от жестокостей внешнего мира.

Впрочем, и сам Генри, — правда, по-своему, — платил ей тем же. Его интеллигентность, ум, чувствительность и талант были для нее настоящим бальзамом на душу после тяжелого рабочего дня, после преступлений и риска, после общения с враждебной средой. Эллен была тонким человеком и очень сильно переживала все увиденное. На улицах она часто наблюдала страшную, ужасающую нищету. Когда она это видела, ее все время охватывало отчаяние, ощущение своей бесполезности, беспомощности.

Что ей помогало выжить в таких экстремальных условиях? Внешняя бесстрастность, юмор, алкоголь, наркотики. Но на первом месте был, конечно, Генри.

Она неслышно двигалась по кухне в одних чулках. Включила печку, открыла заслонку и поставила перед огнем свои туфли. Сушиться. Она села на корточки перед печкой и подставила ей свои холодные руки. Согрев их, повернулась к печке спиной. Хорошо!

Ей пришло сейчас в голову мысль о кайшаку. Это дело так захватило ее! Каким же образом ей убрать этого подонка с мирных улиц?

Манни был слишком занят в своей оперативной группе, чтобы оказать ей действенную помощь в этом, а остальным ребятам было наплевать...

Канаи, — он, между прочим, выкупил три картины Генри, да хранит его бог! — сказал, что все эти убийства сделал один человек. Он говорил это с такой уверенностью... Эллен спрашивала себя: почему он так убежден в своих догадках? Впрочем, ведь он был японец, а карате — это японская борьба.

Основная проблема, по мнению Эллен, на данном этапе заключалась в том, что убийца переезжал из города в город для совершения своих злодейств. Как его сцапаешь в таких условиях?.. Это все равно что искать иголку в стоге сена.

Она решила посоветоваться с Манни. Ведь он сам каратист.

Зазвонил телефон на стене около холодильника. Эллен мгновенно сняла трубку. Ей не хотелось будить Генри. Когда-то же надо человеку отдохнуть?..

— Але?

— Эллен? Манни.

— Легок на помине! С тобой-то мне и надо поболтать. Ну, сначала расскажи, как у тебя там?

— Ребята Бускаглии подают на меня в суд. Мне за это столько сегодня вставили на разных совещаниях! Ле Клер говорит, чтобы я не терял на это время и плюнул. Словом, похоже, все движется к тому, что обе стороны снимут свои обвинения. Я — в том, что на меня было нападение. Они — в том, что я их повалял на снежке. Остается план вместимости. Мы можем использовать его против Пангалоса и Кворрелса. На бумажке есть их росписи.

Эллен зажала трубку между щекой и приподнятым плечом и стала собирать по кухне то, что требовалось для приготовления чашки свежего кофе.

— Что-нибудь новое по делу Молиза?

— Полный ноль. На улице не затевается никакой войны. Никто ничего не знает о гастролере из другого города, который мог бы решиться на такое. Внутри семейки Молизов тоже, вроде, не было предпосылок. Выглядит все достаточно глупо: какой-то сумасшедший бродил по улицам, залез в первый же попавшийся по пути лимузин и зарезал беднягу. Возможно, Молиз и его телохранитель просто оказались не в том месте и не в то время.

Эллен аккуратно пересыпала кофейные зерна из жестянки в кофемолку.

— Кто займет место Поли?

— Пока неясно. На сегодняшний день все дела мафии принял Гран Сассо. Джонни Сасс. Старший Молиз все еще убит горем и мало что соображает. Кто бы ни занял место Поли, первой его задачей будет выяснение личности убийцы. Как там с Раулем и его леди?

Рауль был тем самым доминиканцем-сутенером, который пырнул ножом Йоши Тада. Сегодня Эллен должна была показаться в суде, где проходили предварительные слушания, решались вопросы освобождения под залог и выдвижение обвинений.

— Квалифицировано как непредумышленное убийство второй категории, — сказала Эллен.

— Это что, шутка? Ага, понятно... Стоило нам задницу рвать и арестовывать этих клоунов! Ох, судьи, судьи... Ослиные задницы!

— Какие уж тут шутки! Бамби, — проститутка Рауля, — имеет по крайней мере две венерические болезни. Так что, если бы господин Тада не умер тогда, то всю оставшуюся жизнь страдал от сифилиса или по меньшей мере от лишая. Такие дела.

— Как сажа бела, — хохотнул Манни.

— Просто думала, что такому извращенцу, как ты, это покажется занимательным.

— Все остришь? Ну, правильно. Это-то нам и помогает пока выжить. Твои слоновьи остроты.

— Ага. И еще любовь, да? И твои тупые прибаутки о жизни, да? Ладно, Манни, на минутку возьми себя в руки, будь серьезен. Я об этом кайшаку...

Он простонал в трубку:

— Я так и знал! Нет, я так и знал!

— Я же не могу это вот так просто выкинуть из головы и забыть.

— Понятно. Когда не можешь, принимай слабительное. Ну, о'кей, выкладывай.

Она пожала плечами, хотя Манни не мог этого видеть.

— Скажи, как мне до него добраться?

— Ни фига себе! Только это, и больше тебе ничего не нужно? Всего-то! Как добраться до психопата, который разъезжает по стране, насилует женщин, а потом забивает их до смерти голыми руками? Я тебе вот что скажу... А ты слушай. Предположим, все догадки Канаи — мякина. Предположим, это не один кровавый маньяк, а просто цепь совпадений.

Она закончила молоть зерна, переложила трубку к другому уху и высыпала кофе через ситечко в чашку из тонкостенного просвечивающегося фарфора. Добавив туда кипящей воды, она проговорила:

— Слушай, Манни, не надо меня водить за нос, понял? Мы оба хорошо знаем, что Канаи ни за что не позволит выставить себя перед кем-нибудь дураком. Когда он что-то говорит, то это не для того, чтобы кого-нибудь позабавить, а серьезно. Давай поэтому исходить из того, что он прав, хорошо?

— Черт с тобой. Возможно, все так и есть. Канаи действительно не дурачок. Но я звонил тебе вовсе не за этим. Хотел просто узнать, как сегодня прошли дела в суде, и на этом закончить. Так что, может, ты перестанешь доставать меня с этим недоноском? Она помешала ложкой сахар в чашке.

— Прошу тебя. Манни.

Он вздохнул.

— Давай дальше. Только не тяни.

— Как мне выследить этого парня? С чего следует начать? Он может оказаться где угодно. К тому же, как мы видим, не сидит на месте, а постоянно перемещается на большие расстояния. Я переговорила об этом деле с капитаном, тот долго морщил свой нос, а потом заявил, что разрешает мне сделать несколько телефонных звонков, но только из-за того, что: а) одна из женщин была убита маньяком в Нью-Йорке и б) потому что я сама женщина и он не хочет, чтобы я достала его воплями о дискриминации по половому признаку.

— Значит, шантаж?

Она пригубила кофе.

— Пока работает. Но я прекрасно чувствую, что вечно не смогу выезжать на шантаже. Если я в ближайшее время не представлю ему что-нибудь убедительное... Прощай, кайшаку, твори свои дела спокойно, а я должна вернуться в реальный мир.

— Канаи сказал две основные вещи относительно этого парня. Во-первых, то, что он каратист, типа меня. Во-вторых, что он переезжает из города в город. Подумай в этом направлении. Возможно, это коммивояжер... Хотя Канаи говорит, что это очень опытный и высококлассный боец... Нет, коммивояжер отпадает.

— Почему?

Деккер сказал:

— Работа коммивояжера не оставляла бы ему достаточно времени для тренировок. Если он действительно так хорош, как его малюет Канаи, значит, парнишка разминается постоянно и регулярно. Это единственный способ для спортсмена удержаться в форме. И все же... Единственное, что приходит в голову логичного, так это то, что его работа требует разъездов. Вот над этим поразмышляй и попытайся что-нибудь сделать. Поработай с теми городами, о которых упоминал Канаи...

Она поставила чашку на стол и прошла к стене, где рядом с телефонной точкой висел блокнот и ручка. При помощи магнитов они держались на металлической плашке, которая была прибита к стене.

Она сказала:

— Это Нью-Йорк, Атлантик-Сити, Даллас, Сан-Франциско... Хотя, подожди... Нет, это был не Атлантик-Сити, а какой-то задрипанный городишко неподалеку от него. Ну, какой-то совсем маленький. Не вспомню сейчас, как он называется, но у меня на работе где-то записано.

— Хорошо. Кстати, вчера один мой друг напомнил мне о «двойных ветеранах». Джи-Ай, которые насиловали вьетнамок перед тем, как убить их.

— Что только не узнаешь о наших доблестных солдатах.

— Да, ты права. Это отбросы. Хуже них во Вьетнаме никого не было. Так, так, так... Значит, постарайся сделать для начала вот что. Списки всех доджо в тех городах. Ну, это клубы по изучению карате. Если получится, то хватай списки членов этих клубов... Впрочем, это будет не так легко сделать. Да к тому же тебе придется перерывать потом целую тонну имен... Только в нашем заведении сто двадцать членов.

— О, боже...

Она перестала делать записи.

— Манни, ты сказал: клубы по изучению карате. А как насчет дзюдо, например?

— Это не надо. Судя по технике, которой пользовался преступник для убийства своих жертв, он действительно каратист. В дзюдо все по-другому. А этот парень настоящий воин. Работает руками. Постой, постой...

— Что такое?

— Ничего... Я просто вспомнил, что еще говорил Канаи. Он сказал, что не хотел бы видеть этого гада среди участников мирового турнира... Он сказал, что класс этого кайшаку вполне позволит ему подать заявку на участие... Турнир! Боже, где была моя башка раньше?

— А что?

— Боец, который переезжает из города в город. Турниры! Соревнования! Матчи! Вот откуда тебе надо начинать!

В глазах Эллен блеснули огоньки.

— Слушай, Манни, ты просто золото! Ты даже не понял, небось, что сказал только что! Это чудесно! Это просто прелестно! Правда, не знаю еще, с какой стороны зацепить всю эту каратистскую кашу... Я ведь в этом ничего не смыслю. Полный ноль. Знаю только то, что перед боем вы надеваете эти смешные пижамы...

— Это называется ги, растыка!

— Как тебе больше нравится. Значит, ты думаешь, что наш общий друг переезжает из города в город потому, что занят в турнирах?

Он счел нужным предупредить ее:

— Не горячись особенно. Не дай своим надеждам разрастись без меры. Это только предположение. Догадка, не больше.

— Догадка? А чем это, интересно, мы с тобой занимаемся всю жизнь на полицейской работе? Мы только и делаем, что строим догадки и делаем предположения.

— Ладно, помолчи хоть секунду. Я хочу, чтобы ты сделала следующее. Узнай, проходили ли турниры по карате во всех этих городах. Ориентируйся примерно на то время, как было совершено убийство. Для этого тебе надо позвонить в издания, специализирующиеся по боевым искусствам.

Он тут же с ходу дал ей названия восьми главных журналов, три из которых имели штаб-квартиры в Лос-Анджелесе.

— И списки участников турниров? — проговорила Эллен, делая очередную запись.

— Слушай, какая ты все-таки проницательная!

— Ладно, не язви. Ты молодец у нас. И как это тебе только в голову пришла такая блестящая идея? Мне мысль насчет турниров очень понравилась. Пожалуй, тут можно будет что-нибудь вытянуть...

— Я уже и сам заинтересовался, черт возьми! Когда получишь имена, передай их мне на ознакомление. Кто знает, может, у меня зашевелится в голове какая-нибудь оригинальная мыслишка, когда я пробегусь по спискам взглядом? Кое-кого я знаю...

— Манни, мне плевать на то, что некоторые говорят про тебя, но ты мне нравишься. Кстати, как у тебя на личном фронте? Без проблем?

Он рассказал ей о Мичи. Не все. Далеко не все. Только то, что теперь в его жизни появилась дорогая женщина. Он ее знал раньше, но потом потерял из виду на несколько лет, а теперь они опять соединились. И что налаживают новые отношения медленно, осторожно, стараясь не спугнуть друг друга и не потерять надежды, которая так неожиданно вспыхнула.

— Хорошо-то хорошо, — закончил он. — Да вот уехала в деловую поездку. Обещала вернуться.

— Пусть только попробует этого не сделать. Если она обманет тебя, я ее разыщу и хорошенько надеру ее белую задницу!

— Она японка, Эллен.

— А мне плевать. Короче... Спасибо тебе, Манни. Действительно очень помог.

— Меня благодарить нечего. Ты права, эта свинья, кем бы он ни оказался, заслуживает смерти. По крайней мере, если нам повезет, мы сможем убрать его с мирных улиц. Если повезет.

Эллен сказала:

— Беда может случиться с каждым из нас, Манни. Ты-то каратист, но много ли таких, как ты? А я? А твоя леди? Вполне возможно...

Деккер прикусил губу и промолчал.

Эллен продолжила:

— Да, да, вполне возможно, Манни. Вот поэтому нам уже надо начинать чесаться насчет этого петушка. И знаешь что? Если мне повезет встретиться с ним, я его убью. Клянусь перед Господом, я его убью! Не важно, кто он такой, где прячется и сколько у меня уйдет времени на его поимку. Я его поймаю и убью, вот увидишь!

* * *

Тревор Спарроухоук с удовольствием наблюдал за природой из окна своего дома в Коннектикуте.

Вот из зарослей клена на открытую местность опасливо выскочила молоденькая самочка оленя. За ней осторожно ступал ее друг. Олениха осмотрелась кругом и затем легко побежала на своих длинных тонких ногах по неглубокому снегу к картонному ящику, куда англичанин набросал шпината, капусты и соломы.

После каждого проглоченного куска пищи олениха настороженно вскидывала голову и старалась высмотреть вдали своих врагов, настоящих или вымышленных.

Спарроухоук смотрел на нее, маленькими глотками пил чай с молоком из фарфоровой чашки «Веджвуд» и напоминал себе о том, что волков бояться — в лес не ходить. Нельзя дать страху возможности возобладать над тобой. Вообще никому и ничему нельзя давать возможности вставать над тобой. А он вынужден был это сделать и посадить себе на шею Джованни Гран Сассо и Альфонса Джулию, который был племянником дона Молиза.