Манни Деккер (№1) - Гири

Школа занимала в жизни Робби самое последнее место. Почти все свое время он посвящал постижению все новых тайн восточных единоборств. Он жил для карате, дзюдо, кендо, борьбы на палках. Тренировался он в разных доджо Маленького Токио и в клубах в центре Лос-Анджелеса. Когда его не было в доджо, это могло означать только то, что он в спортзале изнуряет свое тело тяжестями, бегом или плаванием.

В семнадцать лет он получил черный пояс. На турнирах дрался с таким звериным отчаянием и яростью, что пугал этим более взрослых и опытных мастеров. Довольно часто его дисквалифицировали за излишнюю горячность и жестокость. Побеждали его немногие. Даже тогда.

Наконец-то он получил возможность защитить своего бедного отца от нападок женщин.

Однажды, когда его мать в припадке гнева выбросила за окно одну из исторических работ отца, над которой он работал несколько недель, Робби одним ударом кулака высадил ей челюсть.

В другой раз, когда он застал одну из тетушек, которая рылась в его комнате, Робби сломал ей руку.

С сестрой все обстояло сложнее. Когда она вернулась домой из колледжа, то взглянула на Робби не как на брата, а как на мужчину. На красивого, сильного мужчину. В ее глазах он прочитал воспоминание о тех днях их детства, когда они занимались друг с другом любовью. Он и сам помнил об этом. Она постоянно приставала к нему с этим. То словом кольнет, то на его глазах положит руки себе на грудь и начнет, томно закатывая глаза, их гладить, то как бы невзначай коснется его бедрами. Даже улыбаться она нормально не могла. Каждая ее улыбка была вызовом ему, страстным приглашением.

Это случилось вскоре после того, как ему исполнилось двадцать лет.

Его сестра подождала, пока дом опустеет. Затем она вошла к Робби в комнату, неся на подносе имагавайяки — японские вафли с начинкой в виде нежной бобовой пасты. Это было одно из его любимых блюд. Она также принесла ему наркотиков и вина.

Он потом не мог вспомнить то, что случилось, в деталях, но не было никакого сомнения в том, что это все-таки случилось, а не приснилось ему в кошмаре. Они оба разделись. Они оба хотели друг друга. Чувства стыда и страха вновь вернулись к нему, но на этот раз они не перевесили наслаждения.

Потом она села в постели и принялась насмехаться над ним. Точно так же, как насмехалась много лет назад. Она не просто насмехалась, она еще и угрожала. На этот раз это будет изнасилованием и она присягнет в этом на любом суде. На этот раз дело не закончится для Робби школой-интернатом. На этот раз он пойдет в тюрьму.

Женщины, — мать, тетушки и сестра, — нарочно выдумали этот план, чтобы навсегда избавиться от Робби и снова захватить власть в доме.

Поначалу он растерялся. Что он может им противопоставить? Ничего. Все козыри у них на руках...

Дальнейшее случилось как-то само собой. Робби был уже прилично накачан наркотиками и спиртным. В голове стоял туман. Чувство реальности исчезло. Страх и ненависть двигали юношей. Он вскочил, одной рукой накрыл подбородок сестры, другую положил ей на затылок и в следующее мгновение резко крутанул вправо, словно штурвальное колесо.

Раздался негромкий хруст. Шея была сломана.

В отношении своих последующих действий у Робби не было и тени колебаний. Он взял на руки обмякшее, обнаженное тело и отнес по коридору в ванную, положил в ванну и открыл воду. Затем он бегом помчался в ее спальню, захватил халат и резиновые тапочки и вернулся с этим в ванную. Он намылил ее тело, ополоснул его и дал воде уйти в сток. Ванну он не стал мыть. Мыло большими клочьями стелилось по ее стенкам.

Затем Робби вытащил сестру из ванны и посадил ее на пол спиной к ванне. Замерев на несколько секунд, он обхватил потом ее голову двумя руками и изо всех сил ударил ее о край ванны...

Ее смерть восприняли как несчастный случай. Даже эксперты обманулись. Они посчитали, что девушка просто поскользнулась, выходя из ванны. Следы наркотиков и выпивки, обнаруженные в ее организме, только подкрепили эту версию.

И все же Робби решил покинуть Калифорнию. Он не мог жить под одной крышей с этими женщинами и хотел бежать от них на край света. Ответа на поставленный вопрос не нужно было долго искать. Ответом этим был Вьетнам. Морская пехота. Черные Береты. «Море. Воздух. Суша». Спецвойска, специализирующиеся на партизанской войне и диверсионной деятельности. Из двухсот пятидесяти претендентов попасть в спецназ «МВС», туда попало только шестеро. Среди них был и Робби.

Подготовка была непродолжительной. Последовало первое боевое задание. За ним второе. Третье...

Во Вьетнаме Робби убивал, выполняя приказы начальства. Он и его подразделение работало в тесном контакте с ЦРУ. Они занимались убийствами вьетконговских лидеров, выкрадывали архивы северо-вьетнамской армии, документы, уничтожали склады с оружием, снабженческие базы, расстраивали коммуникации, тылы.

Только здесь Робби понял, что убийство может приносить удовольствие. Один раз, для того чтобы убить одного вьетконговского «шишку» наверняка, Робби и его товарищи оторвали бедняге обе ноги и воткнули их ступнями вверх в мокрую глину.

Как и другие, Робби принимал наркотики перед выполнением боевого задания. Наркота помогала тебе выжить в этом аду, относясь ко всему достаточно ровно и спокойно. Наркота делала тебя жизнерадостным даже в этом дерьме, она заглушала в тебе все чувства, которые могли тебя расслабить, она делала тебя сверхбдительным. Робби курил травку, приправленную опиумом, глотал амфетамины и декседрин. Баловался и кокаином. Порой он пробовал и морфин, который выдавался спецназовцам специально для таких случаев, когда они ранены, а поблизости нет врача. Накачавшись наркотиками, Робби воображал, что стал сверхчеловеком, обладающим тысячью глаз. Ему казалось в такие минуты, что он расслышит даже муравья.

Он был одурманен наркотой и в тот день, когда изнасиловал одну вьетнамку. Еще находясь внутри нее, он полоснул ей по горлу к-баром с девятидюймовым лезвием. Он на всю жизнь запомнил тот день. При выполнении того задания погибло семеро его товарищей-спецназовцев. Нарвались на вьетконговскую засаду. Из подразделения уцелел один Робби. В ту ночь, его затуманенные наркотиками думы, были вовсе не о семи погибших товарищах, а о себе и Хачимане Дай-Босатсу, боге войны. С того дня вся жизнь Робби пошла по другому пути.

— Принеси мне в жертву женщину, — попросил бог войны. — И тогда ты станешь непобедимым, во всех сражениях и схватках будешь брать верх. Ты будешь жить вечно и станешь буши.

Наутро ему рассказали, что он всю ночь во сне рыдал. Только сам Робби знал, что его слезы были отданы не павшим собратьям по оружию, а Хачиману Дай-Босатсу. Это был плач отнюдь не скорби, это был плач благодарности.

Сон оказался вещим. Это невозможно было отрицать. Он убил свою сестру и затерроризировал женщин в родном доме, но зато выжил. И избежал тюрьмы. Он прибыл во Вьетнам, где познакомился с майором Спарроухоуком, сильным человеком, которого бы Робби не отказался иметь вместо отца. Все, что было в жизни Робби хорошего, произошло только после того, как он давал отпор женщинам, уничтожал их, калечил...

Даже после возвращения из Вьетнама в Нью-Йорк с майором Спарроухоуком Робби продолжал слышать в голове властный и ободряющий голос бога войны. В этом ему немало помогали наркотики. Они прокладывали ему дорогу к Хачиману, к силе и победе. Они учили его, что знать и действовать — это одно и то же. А знание, истинное знание шло к нему исключительно от Хачимана.

Робби верил. А верить значило жить в соответствии с верой и положениями веры. Нельзя было сказать, что он ненавидел тех женщин, которых убивал. Просто он в них нуждался. Они соединялись с ним в священном союзе, в кровном обряде Чи-матсури, которого требовал Хачиман. Эти женщины давали Робби силу побеждать кого угодно и самому быть непобедимым.

* * *

Робби опустился на колени перед бездыханным телом Кристины Коулс и поцеловал ее в еще теплые и не окоченевшие губы. Затем поднялся, оправил на себе одежду, надел свое мокрое пальто, натянул шляпу с обвисшими краями и вернулся под дождь.

С каждым шагом от этого дома он становился сильнее. Его ки, — энергия, — начала неудержимо распространяться во все стороны.

И потом он услышал... Остановился. Все его чувства были настолько обострены, что он буквально кожей, ощущал все изменения, происходившие вокруг него в природе. Он слышал, как капли дождя падают в озеро в миле расстояния от него.

Но он слышал также и другие звуки, звуки, которые могли достичь ушей только истинного буши.

Орлы гаркали в его голове и выпускали когти, нацелившись на жертву с кроваво-красного поднебесья. Внизу лежала коричневая, затянутая дымкой земля, на которую они пикировали.

Он услышал лязг металла о металл... Это бог Хачиман вытащил из ножен свой меч и лунный свет стал отражаться на лезвии этого грозного и великого оружия. Свет настолько яркий, что только настоящий воин мог взглянуть на него не щурясь.

Робби стоял под немилосердным дождем и смотрел на этот волшебный свет.

* * *

Манни Деккер повернул направо, на огромную парковочную стоянку, и остановил свой темно-синий «Мерседес» прямо у выхода. Положив ключи в карман своего пальто, он взял с сиденья пару отороченных шерстью перчаток и вышел из машины, не закрыв ее. Снег доставал до щиколоток. Остановившись в нескольких футах от своей машины, Деккер поднял глаза на новую арену, которой мог похвалиться Лонг-Айленд и которую построил Поль Молиз.

Очень впечатляет.

Три гигантских овала, сделанные, казалось, исключительно из белого мрамора и зеленого стекла, покоились один на другом и на тридцатифутовом фундаменте, состоявшим опять-таки из мрамора и стальных колонн. Витые лестницы и эскалаторы из нержавеющей стали вели внутрь этого грандиозного сооружения. Между колоннами расположились фонтаны, миниатюрные бассейны и цветочные сады.

Современно и утонченно.

Ледяной ветер, прилетавший с прихваченного морозом Лонг-Айленд Саунда, бил Деккера в спину и шею. Для того, чтобы шляпа не была сорвана и не улетела, он вынужден был натянуть ее вниз до самых глаз.

У него сейчас было только одно-единственное желание: увидеть Чарльза Ле Клера барахтающимся в этой подмерзшей воде, увидеть, как его черная задница в третий раз скрывается под поверхностью воды. Иной участи Ле Клер, который приказал Деккеру приехать сюда в двадцатидвухградусный мороз, не был достоин.

— Слушайте меня внимательно, — говорил прокурор. Его указательный палец находился всего в дюйме от усов Деккера. — Я хочу получить копию этого сраного плана вместимости арены. Того самого, который, по словам вашей подружки, был составлен неким юристом-греком. Когда я буду иметь на руках этот самый документ, я смогу взять за яйца господина Константина Пангалоса.

Ле Клер повернулся к сержанту спиной.

— Я отвечу на все ваши невысказанные вопросы. Нет, я не могу распорядиться о том, чтобы мне прислали этот план по почте. Нет, я не доверяю ни местным властям Лонг-Айленда, ни, честно говоря, местной полиции, пусть они на меня не обижаются. Почему? Да потому, господин Манфред, что строительная индустрия в штате Нью-Йорк коррумпирована сверху донизу. Каждый человечек, занятый в этом дерьме, кому-то обязательно платит. И кто-то ему платит. Это отрасль, где рука руку моет. Где никто не живет по человеческим правилам. Можешь поставить на спор свою пенсию о том, что Молиз и все его подставные ребята в этом деле не участвуют... и проиграешь. Новая арена... Для города это очень хороший бизнес. Власти будут защищать этот бизнес хоть в рукопашной. В ту самую минуту, как только они узнают о том, что федеральный прокурор заинтересовался этим планом вместимости новой арены, бумажка исчезнет, разлетится черными, невесомыми хлопьями в ближайшей же дымовой трубе.

Деккер сказал:

— Исчезнет, или кто-нибудь успеет в ней сделать необходимые изменения до того, как она попадет к вам.

Ле Клер улыбнулся. Улыбка эта была зловещая. Он обнажил зубы, словно волк лесной, увидев жертву. Вообще он сейчас походил не на руководителя федеральной оперативной группы, а на охотника.

— Вы играете, сержант, именно так, как я хотел бы, чтобы играли мои подчиненные. У вас тонкий и коварный ум. Ну-ка, расскажите, что за мысли сейчас вертятся в вашей голове?

— Я полагаю, что в Лонг-Айленде некоторые чиновники прекрасно осведомлены о том, что план липовый. Эти люди сидят в управлении строительных документов. В зональной комиссии. Возможно, даже в офисе мэра. На строительство арены было потрачено тридцать миллионов долларов. Такие крупные дела не делаются в одиночку. Я бы сказал так, — конечно, это всего лишь моя догадка, — местная администрация была поставлена в известность о дутом плане с самого начала и положила свою долю под сукно.

— К чему вы все это? — внимательно разглядывая Деккера, наконец спросил Ле Клер.

— К тому, что рискую своей задницей, направляясь туда за этим планом.

— Деккер, Деккер, доверьтесь мне.

«В бога мы верим, — подумал детектив, — а от всех остальных берем только наличными».

— Как только вы доберетесь до места, — сказал Ле Клер, — звякните мне. Ровно через минуту в управлении строительных документов раздастся звонок от федерального судьи. Я могу это вам гарантировать. Чего вы улыбаетесь? Я сказал что-то смешное?

Взяв себя в руки, Деккер проговорил:

— Я только что вспомнил о трех абсолютно ложных утверждениях. Вы только не обижайтесь, но это ваше «гарантирую», по-моему, из той же оперы. По крайней мере так звучит.

— В самом деле? Ну, и что же это за три ложных утверждения?

— Сказать? Серьезно?

Ле Клер ждал.

Деккер немного подумал и проговорил:

— Первое: «Я пришлю вам чек по почте». Второе: «Обещаю, что не кончу тебе в рот». И третье: «Черное — красивое».

Ле Клер загоготал.

— Боже, вы правы! Надо бы запомнить мне это... — Он пару раз пробормотал себе под нос услышанное от сержанта, еще раз хохотнул, затем сказал громко: — Ну, хорошо, вернемся к делу. У вас там будет надежное прикрытие. Это я могу гарантировать. Эй, приятель, не надо смеяться, я серьезно говорю! От федерального судьи будет звонок. От вас требуются только две вещи: взять план и вернуться с ним в Манхэттен. Судите сами: для этого же не нужно высылать батальон! Один план — один человек, я так рассуждаю.

Ле Клер, усевшись в свое кожаное с высокой спинкой кресло, стал потихоньку раскачиваться справа налево.

— Мы имеем дело со следующим фактом. Есть план вместимости новой арены. Как мы выяснили, этот план сам по себе является результатом, плодом мошенничества, то есть преступления, наказуемого отбыванием тюремного заключения. Класс мошенничества, — а тут и налоги, и ценные бумаги, — очень серьезен. Не только Эй-А-Эс и налоговая служба штата пребывают в неведении относительно пятисот «недостающих» мест. Я могу поклясться, что об этом не знают и банки, которые покрыли часть расходов на строительство. Я могу поклясться, что об этой проделке ничего не известно и шоу-мэнам, которые подписали контракт с новой ареной. И это тоже квалифицируется как мошенничество. Господин Манфред, если вы достанете мне этот чертов план, я схвачу Константина Пангалоса за яйца так сильно, что жизнь ему медом не покажется, будьте уверены. Уверен, что мне удастся на этом зацепить также и иудея господина Ливингстона Кворрелса.

Ле Клер наклонился вперед, оперев руки о поверхность стола, полностью освобожденную от всех бумаг. Они лежали в стороне. На самом верху — лист промокательной бумаги без единого пятнышка. Деккер знал, что такое рабочее место может быть только у очень аккуратного и собранного человека. Старое прусское наследство...

— Нашим ребятам придется взвалить на себя немалую ношу, — продолжал Ле Клер, — поскольку уж они являются работничками Молиза. О, мы предоставим им хороший выбор: или они приятно проведут время в федеральной тюрьме, — а вы-то знаете, насколько «приятно» там можно провести время, — либо они отдают мне Поля Молиза и «Менеджмент Системс Консалтантс» со всеми потрошками... Знаете, на что это все похоже, господин Манфред? На заборчик, выстроенный из фишек домино. Тронь одну — и повалятся все. И сенатор Терри Дент, возможно... Он ходит сейчас по тонкому льду.

Через три дня после того, как Ле Клер узнал о существовании липового плана вместимости новой арены, он узнал также и о том, что сенатор Дент очень помог в строительстве этого комплекса. Дал необходимые разрешения, поприжал бюрократов, предоставил банковские заемы под приемлемые процентные ставки. Влияние сенатора сослужило хорошую службу. Ле Клер был уверен в том, что если его оперативная группа копнет поглубже, они, возможно, откроют, что сенатор Дент является компаньоном одного из подставных предприятий Молиза и имеет свой интерес в новой арене. Дент славился своей жадностью.

Деккер передал Ле Клеру информацию о липовом плане вместимости арены до того, как тот отправился в Вашингтон на особый уик-энд к министру юстиции. Ле Клер передал информацию по команде, и это стало самым крупным прорывом оперативной группы в деле против «Менеджмент Системс Консалтантс». Шансы Ле Клера занять кресло заместителя министра никогда еще не были так высоки.

Со своей стороны Деккер выяснил судьбу, которая постигла тех полицейских, которые, по мнению Ле Клера, ничем не помогали ему продвигаться вверх по служебной лестнице. Речь шла о Де Мейне и Бенитезе, которых прокурор вышвырнул из состава оперативной группы.

Де Мейн, которому не исполнилось еще пятидесяти, был уволен на досрочную пенсию. Ему было сказано, что ничего тут поделать нельзя. Бюджет полиции сократили, значит, пришлось сокращать и штаты. Досрочная пенсия была незавидной участью... Это означало, что ему будут платить лишь частичную пенсию. Это ему-то! Полицейскому, который был шесть раз ранен, в личном деле которого содержалось столько поощрений, что и подсчитать невозможно!

Бенитез, которого до самого конца не оставляла надежда стать одним из немногих пуэрториканцев-лейтенантов в нью-йоркском департаменте полиции, внезапно узнал о том, что его имя переместилось из самого начала в самый конец списка кандидатур, рекомендованных на повышение. Это был выдающийся офицер. Ему везло до того времени, пока он не был приписан к оперативной группе Ле Клера. Теперь ему потребуется затратить не меньше трех лет безупречной службы для того, чтобы хотя бы приблизиться к тому положению, с какого он так подло и неожиданно был свергнут.

С Шоколадным Чаком нужно было быть поосторожнее.

Ле Клер сказал Деккеру:

— Завтра, когда вы отправитесь на Лонг-Айленд, вы будете во всеоружии. И документы, и ордера... У вас будет все, что нужно. Если судья в телефонном разговоре как следует поднажмет, то вам не потребуются и ордера. Сдается мне, что этот липовый план — серьезная карта. С таким козырем мы смело сможем играть в любую игру. Пока у нас все получается. У всех троих. У вас. У меня. И у миссис Реймонд. Господин Манфред, к вам большая просьба: продолжайте давать этой женщине все, что она от вас хочет.

Ле Клер противно ухмыльнулся.

— А она все еще не знает, что вы полицейский? — добавил он масла в огонь.

Деккер закрыл глаза.

— Не знает.

— Господин Манфред, простите меня, конечно, но, по-моему, вы настоящий сладкоречивый дьявол! — откинувшись на спинку своего кресла, проговорил довольный Ле Клер. Он не спускал своего стального взгляда с детектива. — Вы хорошо прячете свою сущность от окружающих. Да, сэр, это одно из ваших неоспоримых достоинств.

Прежде чем отправиться на Лонг-Айленд, Деккер провел ночь вместе с Мичи у нее на квартире. Да, и от нее ему приходилось скрывать, прятать часть своей сущности. Эта часть была Ромейн. Но все это было на совести Ле Клера.

Сегодня вечером Деккер рассчитывал, вернее, твердо решил вкусить счастья. И не важно, какую цену за это придется заплатить. Не важно, сколько сил для этого придется затратить.

Ничто не могло испортить этот вечер с Мичи.

Она приготовила соба — гречишную лапшу, — и они ели их по-японски, шумно засасывая в рот по одной и смеясь. На стол был подан также унаги. То есть угорь, из которого было приготовлено филе и который был нарезан полосками, облитыми соусом. Рыба была подана в жареном виде с рисовыми шариками, политыми уксусом. Высокую оценку в Японии получал лишь тот повар, который умел приготовить суп. Это считалось настоящим искусством. Поэтому Деккер особенное внимание уделил именно приготовленному Мичи жидкому супу из клевера, куриных шариков и лимонной кожуры, нарезанной в виде листов дуба. Рис подавался в одинаковых чашках, — меото джаван, — что являлось частью традиционного ритуала, смысл которого заключался в том, что муж и жена ели из одной посуды, спали на одном постельном белье и пили чай из одних и тех же чашек. Об этом обычае Деккер узнал от Мичи еще в Сайгоне. Она подарила ему тогда две одинаковые чайные чашки. Они до сих пор хранились у него дома.

Экзотический поворот в ужине обозначился тогда, когда на столе появилась фугу, копченая черная рыба, — на редкость отвратительное с виду создание, — от которой веяло какой-то фатальностью. Ее никогда не варили и не жарили. В железах рыбы содержался очень мощный яд. Удаление этих желез считалось настоящим искусством. Но мясо фугу было просто восхитительно. Оно было жемчужно-белого цвета. Мичи нарезала его тончайшими ломтями и разложила таким красивым узором на белом и голубом фарфоровых блюдах, поставленных на черно-красный лакированный поднос, что Деккер даже боялся дотрагиваться до этого произведения искусства.

В Японии употребление этой опасной рыбы в пищу считалось культовым действом. Тот, кто ел ее, становился членом условного клана. Этот обряд был окутан тайной и экзотикой. Составлялись специальные списки тех, кто умер, ужиная фугу.

Деккеру пришло в голову, что Мичи дразнит его. Хочет проверить, согласится ли он головой кинуться в тайный мир только потому, что туда приглашает его она?

Мичи, опустившись на колени слева от Деккера, взяла ломтик рыбы и, не спуская внимательного взгляда с детектива, неторопливо съела его. Деккер протянул руку за своим ломтиком, — он был тонок, как бумага, — взял его, помедлил с пару секунд и положил к себе в рот. Соленый. Но... изумительный по вкусу. Его сердце неистово колотилось в груди, но он заставил себя прожевать рыбу и проглотить. Мичи съела еще ломтик. Деккер, доверяя ей, любя ее, сделал то же самое.

Он не знал, что это был за тест, но знал только, что успешно прошел его, потому что Мичи взяла его за руку и так ласково улыбнулась, что ему захотелось обнять ее и уже не отпускать...

Он пригубил сантори, — мутное японское виски, — и сказал:

— После этого завтрашний день вовсе не кажется мне таким опасным.

— Завтрашний день?

Он рассказал ей о новой арене Поля Молиза и фальшивом плане вместимости комплекса.

— Вы арестуете Молиза? — осторожно спросила она.

— Для начала мы возьмем за воротник его юристов. Это они придумали липовый план. Мы немножко подогреем им пятки на огне. Это уж работа Ле Клера. Ему в ней нет равных. Юристы — народ очень нежный. Они не захотят сидеть в тюрьме. Для таких, как они, достаточно одних суток в камере. Порой, когда нам нужно заставить кого-нибудь говорить, мы заметаем его в пятницу...

— Заметаете?

— Арестовываем.

— Понятно.

— Так вот, мы арестовываем его в пятницу. Поздно вечером. Таким образом выходные дни он вынужден провести в тюрьме. Хочешь, не хочешь. В субботу и воскресенье суды закрыты и под залог не отпускают. Всего два дня и три ночи. Казалось бы, срок небольшой. Однако уже в понедельник наш клиент готов нам рассказать все что угодно, лишь бы его отпустили на свободу. Тюрьма — это испытание для настоящих мужчин. Юристы в ней ломаются так же легко, как яичная скорлупа.

Мичи подставила Деккеру свою пиалу, и тот налил туда саке. Она сказала:

— До сих пор Полю Молизу без особого труда удавалось избегать ваших американских тюрем. Даже если его и назовут на суде преступником... У него есть множество влиятельных друзей. Ты рассказывал мне о сенаторе Денте, и я сама знаю людей из американской военной элиты и разведки, которые были его приятелями в Сайгоне. Ты серьезно думаешь, что вам удастся доставить ему хоть вот столько неприятностей?

Деккер вздохнул.

— Но мы, можем по крайней мере попробовать. Не больше. Хотя бы попробовать. — Он поставил свой стакан с виски на стол, взял ее за руку и поцеловал ее. — Я ведь попробовал сегодня фугу ради тебя.

— Я знаю.

Ей понравились его слова.

Он почувствовал, что она едва не сказала ему чего-то. Едва не сказала... Может, она хотела рассказать ему о тех шести годах, которые прожила вдали от него?..

Она стала смотреть куда-то в сторону. Глаза ее замерли, словно она глубоко о чем-то задумалась, унеслась куда-то воспоминаниями.

Деккер проговорил:

— Я наделал кучу ошибок в своей жизни, но... То, что я полюбил тебя... Это не было ошибкой. И я надеюсь, что ты также любишь меня. Я не обманываюсь в этом?

Она вновь взглянула на него. На ее лице было выражение грусти, но она улыбнулась и сказала ласково:

— Нет. Я говорю тебе это от чистого сердца: ты не обманываешься.

Ее глаза подернулись дымкой задумчивых слез. Она взяла его руку и положила ее к себе на грудь.

— Шинджу, — прошептала она.

Шинджу... Если обнажить ее сердце, то там можно будет найти только ее любовь и преданность по отношению к нему. Этот термин также употреблялся, когда речь шла о двойном самоубийстве возлюбленных. Они привязывались друг к другу красным шнуром и, обнявшись, прыгали с откоса в море.

Однако сейчас Мичи говорила не о смерти. Она хотела сказать Деккеру, что любит его по-настоящему.

— Шинджу, — повторила она.

Он наклонился к ней и поцеловал ее глаза, наполненные слезами, и губы, прежде чем она успела произнести что-то еще.

* * *

Приехав в Лонг-Айленд, Деккер в точности следовал схеме, обговоренной с прокурором. Он прибыл в город во время обеда, когда большинство клерков уходят со своих рабочих мест. Так будет меньше проблем. Он позвонил Ле Клеру, подождал десять минут, а затем вошел в здание, где размещалось ведомство, хранившее строительные записи и документы, включая планы вместимости. Внутри почти никого не было. Все ушли обедать. На своем месте был только дежурный клерк. Он был явно подавлен звонком от федерального судьи, который приказал ему передать план вместимости новой арены Деккеру без лишнего шума. Детектив взял документ, запечатал его в конверт из толстой бумаги, сложил конверт пополам и положил его во внутренний карман пальто.

Когда Деккер выходил из здания, в него как раз входила дородная женщина. На ней была длинная, — до пола, — бобровая шуба и очень странные очки, все в блестках...

Дежурный клерк стрелой метнулся к ней, схватил ее за полные руки и, косясь в сторону двери, быстро зашептал что-то ей на ухо.

* * *

Дородная женщина нетерпеливо покусывала свою тонкую нижнюю губу и теребила оправу своих причудливых очков, ожидая, пока на том конце провода возьмут трубку. Она плотно прижимала к уху своей мясистой рукой трубку телефонного аппарата.

«Да берите же, черт вас возьми!»

Димитриос оказался недоноском, что передал этот чертов план в руки детективу. Ну, он еще за это поплатится, мерзавец! Она знала это наверняка и теперь спасала свою шкуру.

— Алло, кто это? — наконец вскричала она.

— Ливингстон Кворрелс.

— Слава богу! Как раз тот, кто мне был нужен! Это миссис Кун. Я звоню из управления строительных документов. Есть информация, которую вам следует незамедлительно узнать.

Спустя несколько минут Кворрелс уже, срывая циферблат, набирал номер Константина Пангалоса в Манхэттене.

— Я не могу в это поверить... — говорил экс-прокурор. — Что за негодяи у тебя там работают?!

Ты что, не знаешь, что из-за этого сраного плана мы можем угодить за решетку?!

Кворрелс поднялся из-за стола в офисе новой арены и, подойдя к окну, стал рассеянно смотреть на парковочную стоянку внизу.

— Конни, я не...

— Да, да, конечно! Ты не виноват! Не виноват! Ты не виноват, я не виноват, никто вообще не виноват! А кто виноват? Сраные эльфы в сраном сказочном лесу? О, боже! Нет, я не могу в это поверить...

— Конни...

— Москович! Сделай мне одолжение и перестань хныкать! Я пытаюсь что-нибудь придумать.

Москович. Когда у Пангалоса было поганое настроение, он всегда обращался к Кворрелсу по его старой фамилии.

Кворрелс вдруг встрепенулся.

— Подожди-ка минутку... Я смотрю сейчас в окно на парковочную стоянку. Там появился какой-то парень. Он смотрит на здание. — Кворрелс чуть отошел от окна, чтобы его, чего доброго, не заметил незнакомец снизу. Прижимая к уху трубку обеими руками, он прошептал: — Ты думаешь, это он? Тот самый парень, который взял план вместимости?

— Я думаю?! Ты что, совсем спятил?! Как я могу что-то думать, находясь в Манхэттене! Я что, экстрасенс, что ли? Ну, хорошо... Как выглядит этот паршивец?

Кворрелс осторожно выглянул в окно еще раз.

— Трудно сказать. Он очень низко надвинул свою шляпу. О, о! Ветер сорвал ее, и он сейчас гоняется за ней! Так... У него есть усы... Он строен...

— Можешь не продолжать. Могу поспорить, что это Деккер. Телефонный звонок от федерального судьи, а после этого на первом плане появляется нью-йоркский детектив, который начинает размахивать ордерами... Все понятно. У них в оперативной группе такой стиль работы, уж я-то знаю... Если у нас здесь светится сержант из состава федеральной оперативной группы. С усами. То это может быть только Деккер. Черт, мы не можем позволить ему скрыться с этим траханым планом вместимости! Где там твой Бускаглия?

— Здесь, Он с самого утра гуляет по арене с новыми охранниками из «Менеджмент Системс», Показывает им все тут. Потом мы планировали сесть вместе с ним за мой стол и подумать о денежном довольствии этих ребят.