Сборник 'Наше отечество' - Опыт политической истории (Часть 2)

На массы опирался и личный режим Сталина. Почему же не получил достаточно сильной поддержки Хрущев, сделавший попытку сменить систему политических приоритетов? Режим личной власти Сталина имел мощные социально-психологические "подпорки", основанные на вере и страхе. После 1953 года эти "подпорки" частью исчезли, частью были уничтожены целенаправленно (особенно в результате мер по преодолению культа личности). Отныне отношения между народом и властью должны были строиться уже на новых принципах. На принципах истинного демократизма: в этом случае общество вступало на путь демократического обновления. На принципах невмешательства по "договору": низы не мешают верхам управлять по-своему, верхи обеспечивают низам сносное существование и освобождают от какой бы то ни было ответственности. Тогда общество обречено на развитие затяжного кризиса. В 50-- 60-е годы мы имели в зародыше обе эти тенденции. Требовать от того времени установления зрелых форм демократических отношений (помимо вреда всякого рода "установлений") было бы, вероятно, утопией: общество в целом еще не было готово к повороту такого качества. Но для того, чтобы он стал возможен, необходимо было обеспечить непрерывность и преемственность демократического курса. Таким образом удалось бы создать условия для "дозревания" субъективного фактора как сверху, так и снизу, а вместе с тем и для завершения поворотного процесса. Что же произошло в действительности?
      В политической жизни страны в начале 60-х годов уже произошли такие изменения, которые вызывали обоснованное беспокойство у демократически настроенной части общества. В зарубежной печати все чаще поднимался вопрос о "настоящем и подлинном шаге назад в плане так называемой десталинизации", о духовном кризисе "четвертого поколения" советских людей. Что же послужило причиной подобных выступлений? Почти все они концентрировались вокруг несколько отдаленных от политики проблем, главным образом вокруг искусства. Однако общественный резонанс, сопровождавший искусствоведческие дискуссии, все более
      заставлял воспринимать их как внешнюю форму выражения сложных общественных процессов. Мог ли, скажем, частный случай посещения Хрущевым московской выставки художников (30-летие МОСХа) послужить сигналом для начала кампании идеологического давления, если это был действительно частный случай?
      Сейчас нередко можно встретить попытки представить резкие выпады Хрущева против интеллигенции, принятие им единолично непродуманных решений в виде своего рода "досадного недоразумения", возникшего в результате "доверчивости" Первого к мнению плохих советчиков, которые играли на его слабостях в своих корыстных интересах, а заодно и способствовали снижению популярности Хрущева как политического лидера. Сам Хрущев, уже будучи на пенсии, сожалел об этих фактах проявления своей несдержанности, в совокупности с другими очевидными просчетами, стоившими ему политической карьеры. Подобные самооценки, безусловно, заслуживают уважительного отношения, однако еще не служат объяснением всех превратностей политики Хрущева. Если даже принять концепцию "недоразумений", "случайностей", то простое перечисление этих "случайностей" выведет нас за рамки отдельного случая и с необходимостью поставит вопрос о некой закономерности.
      Шараханья и колебания в политике всегда закономерны, если политический курс не имеет конструктивной, теоретически обеспеченной программы и выступает в виде набора лозунгов и отдаленных обещаний. Крайности неизбежны, если между осознанным "так нельзя" и желаемым "так надо" остается "зазор" непроясненности главного вопроса -- что делать? Понимал ли это сам Хрущев? Хрущев, который после XXII съезда считал, что программа действий уже есть, осталось только обеспечить ее выполнение, сосредоточившись на организационном факторе? Но Хрущев не был бы Хрущевым, если бы всегда действовал только по убеждению. Помимо всего прочего он был человеком прагматического склада и лучшие свои решения, думается, он принимал, повинуясь чувству политической интуиции, освободившись на какое-то время от груза прежних убеждений. Однако в силу непрочности этого чувства его никогда не хватало надолго, что давало основание говорить о "непредсказуемости" политики Хрущева.
      В то время, когда пропаганда преподносила только что принятую Программу партии как окончательный вариант стратегического плана развития советского общества, именно в это время выдвигались, казалось бы, крамольные,
      идеи, объявляющие начало новых поисков по созданию научной концепции социализма. Несмотря на ободряющие заявления, обсуждение Программы показало наличие целых теоретических провалов, без ликвидации которых невозможно было построить обоснованную концепцию общественной перестройки. Так начинался поворот к науке, в том числе и науке обществоведческой, до сих пор пребывавшей как бы в разряде "второсортных". Поворот этот происходил интуитивно (официально уровень развития нашей науки по-прежнему подавался как не имеющий аналогов), а значит и полулегально -- со всеми трудностями и перекосами подобного пути.
      Думается, что сам Хрущев если не понимал, то чувствовал уязвимость своей политики прежде всего в вопросах научного обеспечения. Он поддержал идею академика М. А. Лаврентьева о создании при правительстве консультативного совета ученых, в задачи которого входил анализ перспектив развития страны и выработка рекомендаций по преодолению возникающих диспропорций. Несколько раз совет собирался, однако вскоре после отставки Хрущева был распущен. О постепенном осознании необходимости поворота к научным основам управления обществом говорит и тот факт, что в последние годы пребывания Хрущева у власти все реже встречаются часто используемые в прошлом приемы непосредственной апелляции к массам в форме общественных призывов, правительственных обращений и т. д. И все-таки в то время сцепления научной мысли и общественной практики так и не получилось. Наука продолжала свое существование в виде "чистой" теории, между тем как практика шла прежним путем проб и ошибок. Последствия "расстыковки" научной мысли и повседневной практики постоянно напоминали о себе -- и прежде всего в сфере хозяйственного управления. Уже в начале 60-х годов обнаружились отдельные симптомы неблагополучия в экономике.*
      Ноябрьский (1962 г.) пленум ЦК КПСС особо отметил как "совершенно недопустимую" наметившуюся тенденцию к отставанию темпов роста производительности труда от темпов роста средней заработной платы. Дальнейшее развитие этой тенденции -- следовал вывод -- может привести к серьезным диспропорциям в народном хозяйстве.
      * В 1963 г. по сравнению с 1962 г. снизился прирост национального дохода с 5,7 до 4,0%, продукции промышленности -- с 9,7 до 8,1 %, а валовая продукция сельского хозяйства составила 92,5 % от уровня 1962 г.
      По привычной логике причины этих и других сбоев в работе хозяйственного механизма были отнесены к "недостаткам руководства", что повлекло за собой следующую волну организационно-структурных перестроек. Первоначально было реорганизовано высшее звено управления: созданы в трех наиболее крупных республиках -- РСФСР, Украине, Казахстане -- республиканские Советы народного хозяйства (1960 г.), Совет народного хозяйства СССР (1962 г.), Высший Совет народного хозяйства СССР (1963 г.). Республиканские и союзный СНХ на практике были координирующими органами, а ВСНХ СССР, сосредоточив в своем ведении вопросы управления промышленностью и строительством в масштабах всей страны, не мог достаточно оперативно и компетентно их решать. Проблемами развития отраслей занимался ряд Государственных производственных комитетов (ГПК). Однако ГПК были сориентированы главным образом на прогнозирование развития отраслей, не имея при этом реальных полномочий для практического воплощения своих рекомендаций.
      Не дала ожидаемого эффекта и попытка реорганизации системы управления сельским хозяйством: перевод органов управления этой отраслью "с городского асфальта на просторы полей" не привел к сколько-нибудь заметному улучшению руководства работой колхозов и совхозов. Практика мелочной опеки, жесткой регламентации в старых традициях плановой разверстки по-прежнему была фактически повсеместной. В марте 1964 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли постановление "О фактах грубых нарушений и извращений в практике планирования колхозного и совхозного производства". Этим постановлением, в частности, были расширены права руководителей хозяйств в случае возникновения разногласий при составлении планов между колхозами и совхозами, с одной стороны, и районными органами управления сельским хозяйством -- с другой. Материальный ущерб, нанесенный колхозам и совхозам в результате нарушения порядка планирования, предписывалось возмещать за счет тех, кто толкнул хозяйства на путь убытков.
      Сама идея перестройки, изменений, усовершенствований весьма импонировала Хрущеву. На ноябрьском (1962 г.) пленуме ЦК он высказался в том духе, что переделывать и перестраивать придется еще не раз, что "организационное дело несет нам массу опытов, массу шагов, массу переделок". И в то же время позднее Хрущев признавался, что
      ни он, ни руководство партии в целом не были готовы к кардинальным переменам и поэтому всегда "шли на ощупь", испытывая на себе давление психологических и идеологических факторов сталинского наследия. К чему же могла привести "масса переделок" при отсутствии программы кардинальных действий?
      Новый политический курс, тем более в конкретных проработках, как правило не рождается в готовом виде. Нужен подготовительный этап. Он всегда ограничен, иногда сжат до предела, часто, в период кризисов, отсутствует вообще, но если история все-таки дает шанс на "разбег", она вместе с тем предоставляет право на опыт и импровизацию, в ходе которых появляется и общая концепция, и детали будущей перестройки. Импровизационный характер политики в этот период -- скорее закономерность, нежели случай, а тем более результат злой воли или волюнтаристских ошибок. Волюнтаризм начинается там, где объективно приемлемые на переходных этапах методы воздействия на экономику и другие стороны жизни общества, становятся постоянной чертой политического руководства. Во всяком случае, всегда существует тот порог, за которым недостаточно продуманные и часто сменяющие друг друга реорганизации несут серьезную угрозу нестабильности, снижения жизненного уровня и социальных гарантий.
      К середине 60-х годов уже был достигнут тот предел перемен, которого можно было добиться на пути частичных изменений и усовершенствований. На очередь дня встала задача обеспечения кардинального поворота в организации экономической, политической и духовной жизни страны, которая определялась доминантой общественного развития в тот период. Могла ли политика Хрущева соответствовать этой доминанте? Этот вопрос должен быть поставлен в центр дискуссий вокруг событий 1964 года. Нужно или не нужно было "снимать" Хрущева? -- это уже вопрос производный от первого. У Хрущева был шанс перестроить свою политику, сделать ее более стабильной и целенаправленной. Этот шанс остался нереализованным, напоминал о себе лишь в отдельных попытках перехода на научные основы управления, началом экономической дискуссии, разрозненными опытами по самоуправлению и использованию прогрессивных форм организации труда. Однако "лимит времени", отпущенный Хрущеву на "разбег", к тому времени оказался уже исчерпанным, как оказались исчерпанными его собственные политические и интеллектуальные возможности. Его позитивная программа осталась неотработан
      ной, а конструктивная деятельность и по размаху, и по реальным результатам уступала критически-очистительному процессу, начатому в середине 50-х годов. Только ли Хрущев был в этом виноват?
      Если Хрущев во многом "не дотягивает" до наших современных представлений о качествах политического лидера, то его присутствие в пятидесятых, надо признать, выглядит вполне органичным. За порогом этого десятилетия начиналось уже другое время -- время иных решений, иных подходов в политике, управлении, экономике, для осуществления которых багаж старых знаний и прежнего опыта был явно мал. Хрущев не смог перешагнуть через этот порог: это его личная драма. Однако впоследствии станет ясно, что у того же порога остановилось все общество. А остановившись, оглянулось в удивлении:... главные высоты остались позади.
      ЛИТЕРАТУРА
      Авторханов А. Загадка смерти Сталина: Заговор Берия. Fr.a/M.,
      1976. А к с ю т и н Ю. В., Волобуев О. В. XX съезд КПСС: новации и догмы.
      М., 1991.
      Бурлацкий Ф. Вожди и советники. М., 1990. Медведев Р. Хрущев: Политическая биография. Chalidze publications,
      1986.
      Meissner В. Russland unter Chruschtschov. Munchen, 1960. Tarschys D. The Soviet political agenda. Problems a. priosities, 1950-
      1970. London, 1979.
      Werth A. Russia: The post-war years. New York, 1971. Нуland W., Shryock R. The fall of Khrushchev. New York, 1986.
      ГЛАВА 11 ОТ РЕФОРМ К СТАГНАЦИИ
      На часах замирает маятник, Стрелки рвутся бежать обратно...
      А. А. Галич Ночной дозор
      Финал "славного десятилетия".-- Устранение Хрущева.-- Коллективное руководство.-- Начало экономической реформы.-- Социальная база застоя.--Диссидентство.-- Судьба экономического реформаторства.-- Самая интересная политика.-- Кадры решали все.-- На "верху".-- На круги своя.
      1964 год --"год дракона"-- обещал быть крутым. Необходимость перемен витала в воздухе, многое подталкивалось проявлениями хрущевского субъективизма и волюнтаризма. В июле прошел Пленум ЦК КПСС, о котором в открытой печати не сообщалось, и до сих пор далеко не все известно о его работе и решениях. На нем, в частности, был решен вопрос об освобождении Л. И. Брежнева от обязанностей Председателя Президиума Верховного Совета СССР и перемещении его в секретари ЦК КПСС. На высший государственный пост был рекомендован "первый соратник" Никиты Сергеевича А. И. Микоян.
      На Пленуме с большой речью выступил и сам Н. С. Хрущев. Он дал понять, что намеченный на ноябрь 1964 г. Пленум ЦК КПСС сосредоточится на проблемах новой реорганизации управления многострадального сельского хозяйства и реформы науки с возможной ликвидацией Академии наук СССР.
      В этот период в деятельности Хрущева все больше появлялось повышенной эмоциональности, а нередко и самодурства, чем государственного ума и трезвого расчета. Его популярность то поднималась, то падала. При нем руководство беспорядочно металось из стороны в сторону, успешно настраивая против себя то либералов, то консерваторов.
      Отношение к Никите Сергеевичу никогда не носило характера мистического почитания (как к Сталину). Вероятно, поэтому никакие усилия кучки интеллигенции не могли так развенчать культ власти и способствовать демократизации сознания больше, как выходки Никиты Сергеевича, стучавшего башмаком в ООН или фыркавшему на "Обнаженную" Фалька. Один из анекдотов той поры (в них и выражалось общественное сознание) сформулировал итоги его правления очень точно: Ленин показал, что страной может руководить одна партия, Сталин -- что один человек, Хрущев -- что всякий мужик. В отношении к Хрущеву в народе неизменно присутствовал элемент иронии, насмешки, иногда добродушной, иногда -- злой.
      Сам Н. С. Хрущев в последние годы своего правления, ощутив всю полноту власти, перестал считаться со своими "соратниками". Причем было совершенно недостаточно выполнять его волю, требовалось приспосабливаться к его необузданному норову и характеру, амбициозному и вспыльчивому. Все были по горло сыты "перестройками и реорганизациями" неугомонного Никиты Сергеевича; основная масса функционеров мечтала о покое и стабильности. Хрущевские инициативы, которые сплошь и рядом сопровождались перетасовкой кадровой "колоды", не без основания воспринимались как новые невзгоды для обладателей руководящих кресел. Тем более, что главный борец против культа личности сам оказался носителем вируса этой заразы, пристрастившись как к наркотику к потокам лести и славословия в свой адрес.
      К осени 1964 г. поддержка Н. С. Хрущева со стороны высшей номенклатуры упала до критических отметок. Против него по всем правилам конспиративного искусства плелся заговор. Сейчас трудно сказать, был ли автором переворота лично Леонид Ильич Брежнев или это являлось плодом коллективного творчества с участием М. А. Суслова, А. Н. Косыгина. Вполне возможно, что Брежнев осторожный и осмотрительный, не стоял у истоков заговора. Но с учетом расстановки сил в высшем руководстве только когда Брежнев примкнул к перевороту, у него появился шанс быть реализованным. Ведь именно Леонид Ильич методично и целеустремленно создавал и расширял базу собственного влияния, внедрял и насаждал своих сторонников в партийно-государственных структурах. При этом Брежнев щедро расплачивался за верность: одаривал высокими постами и наградами, почетными званиями. Из всех членов Президиума ЦК КПСС только у Брежнева
      были надежные, испытанные и проверенные в многолетних партийных интригах кадры, способные пойти на политический риск во благо себя и своего шефа. Многие из них были его личными друзьями еще с комсомольских времен, и им бы не удалось сделать карьеры без покровительства Л. И. Брежнева.
      Роли участников заговора были четко распределены. Мозговой трест составили Брежнев, Суслов, Косыгин. Одним из ведущих связников с местами был многоопытный функционер Н. Г. Игнатов. Он пустился в поездки по регионам, где зондировал настроения местного начальства и осторожно вербовал высшую номенклатуру в сторонники ниспровержения "волюнтариста".
      Одну из "первых скрипок" в заговоре играл хрущевский выдвиженец А. Н. Шелепин, который был вознесен до поста секретаря ЦК КПСС и одновременно --еще и зампреда Совмина СССР и председателя Комитета партийно-государственного контроля. Однако амбиции этого "совместителя" простирались, по-видимому, дальше.
      В подготовке устранения с политической арены Н. С. Хрущева немало усилий затратили и другие высокопоставленные деятели того времени. Было решено использовать обширный арсенал средств, вплоть до ареста "дорогого Никиты Сергеевича". От физической ликвидации лидера "соратники" отказались из-за боязни негативной реакции мирового сообщества.
      Заговор против Хрущева ширился, в него вовлекались все новые и новые люди. В. Н. Новиков, работавший тогда председателем Комиссии Совета Министров СССР по внешнеэкономическим вопросам, вспоминает, что примерно в сентябре 1964 г. вечером его пригласил к себе председатель Высшего Совета народного хозяйства страны Д. Ф. Устинов. С места в карьер в присутствии своего заместителя А. М. Тарасова он повел разговор о том, что в ближайшее время состоится Пленум ЦК КПСС и нужно подготовить для него тексты двух выступлений: одно -- для Устинова, другое -- для себя. Требовалось показать безобразия, которые "вытворял" Н. С. Хрущев. Устинов нацелил Новикова: "Ты ряд лет работал в Госпланах СССР и РСФСР, и у тебя должно быть материалов (против Хрущева -- авт.) предостаточно". Новиков осведомился: "Что, Хрущева снимать собираются?" Д. Ф. Устинов подтвердил. Тогда Новиков поинтересовался тем, как к этому делу отнесутся военные и КГБ? В ответ последовало заверение о их полной поддержке акции. Новиков с Тарасовым в течение нескольких
      дней подготовили требуемые документы. Дело быстро шло к развязке.
      В октябре 1964 г. Н. С. Хрущев под благовидным предлогом был отозван из отпуска. Свержение его было настолько хорошо подготовлено, что, как рассказывали нам позднее его некоторые организаторы (например В. С. Семичаст-ный), не пришлось предпринимать никаких чрезвычайных мер безопасности. В течение всего октябрьского (1964 г.) Пленума ЦК КПСС московский Кремль был открыт для свободного посещения. Практически сразу же с правительственного аэродрома Н. С. Хрущев был доставлен на заседание Президиума ЦК КПСС. На нем ему был предъявлен ряд обвинений. Н. С. Хрущев обвинялся в развале сельского хозяйства; было заявлено, что согласно прогнозам американских специалистов, советские закупки зерна в капиталистических странах должны будут продолжаться до 2000 г. Заметим, что обвинение это звучало более чем странно, поскольку в годы застоя, да и сейчас, СССР закупает зерна во много раз больше, чем в тот период; в том, что создание совнархозов якобы себя не оправдало и привело лишь к ослаблению оборонной мощи страны; в широком применении практики единоличной необоснованной смены многих руководящих работников, члены же Президиума ЦК КПСС при Хрущеве играли будто бы роль простых исполнителей воли "волюнтаризта", в разделении партии на городскую и сельскую, что было политически безграмотно; в окружении себя подхалимами, чье мнение ценилось Хрущевым выше мнения членов высшего руководства; в том, что в течение одного только года (1964) в газетах было опубликовано свыше 1 тыс. фотопортретов Хрущева, что было расценено как стремление к утверждению им культа своей личности; что с благословения Хрущева производился вывоз ценностей из страны на сотни тысяч рублей для подарков зарубежным деятелям за счет государственной казны; в то же время ряд полученных за границей подарков был присвоен Никитой Сергеевичем лично. Свержение Хрущева было проведено достаточно легко. Однако, какие долгосрочные фундаментальные общественные преобразования провести в государстве, заговорщики явно не знали. Об отсутствии программы преобразований у противников свергаемого руководителя свидетельствовал, в частности, доклад М. А. Суслова на октябрьском (1964 г.) Пленуме ЦК КПСС "О ненормальном положении, сложившемся в Президиуме ЦК в связи с неправильными действиями Хрущева". В докладе не содержалось конкретного анализа
      положения дел в обществе и проведения необходимых конструктивных мероприятий. Зато содержалось много эпитетов по адресу "некоторых" лиц, близко стоявших к Хрущеву и "плохо влиявших" на него. Особенно досталось его зятю А. И. Аджубею за его зарубежные вояжи. По ходу сообщения "посвященные" и обиженные Хрущевым с жаром восклицали: "Позор!" В докладе Суслова делался особый упор на два момента: во-первых, на то, что ему, Суслову, поручено изложить единодушное мнение членов и кандидатов в члены Президиума, ЦК, секретарей ЦК КПСС. Правда, поначалу возникли определенные накладки. А. И. Микоян, например, предложил сохранить за Хрущевым пост Председателя Совмина, но, встретив решительное противодействие участников Пленума, тут же снял свое предложение. Второй момент -- это заявление докладчика о том, что признав правильность критики в свой адрес, Хрущев просил руководство "не давать ему слова на пленуме". Но Суслов противоречил сам себе, когда далее говорил о том, что на заседании Президиума ЦК Хрущев подавал неправильные реплики, фактически отрицал критику в свой адрес и лишь под напором со стороны многих участников заседания перешел к обороне, потом прекратил сопротивление.
      В конце своего доклада Суслов сказал: "Хрущев признал, что состояние здоровья и преклонный возраст не позволяет ему выполнять свои ответственные обязанности и просит освободить его от занимаемых постов". Докладчик зачитал письменное заявление Н. С. Хрущева Пленуму ЦК об отставке. Это весьма странно выглядело, так как "виновник" всего происходившего находился тут же в зале. Но бывшие "ближайшие соратники" Никиты Сергеевича хорошо понимали, что с его стороны могут последовать непредсказуемые действия, да и среди членов ЦК КПСС накопилось немало недовольства своими лидерами (ведь до смещения Хрущева они беззастенчиво льстили "верному ленинцу", угодливо поддерживали все его поспешные импровизации). Ввиду всего этого прения предпочли не открывать".
      Октябрьский (1964 г.) Пленум ЦК КПСС знаменовал собой начало нового витка советской истории. В высшем эшелоне управления окончательно обосновались представители "третьего поколения" советских руководителей. Старт карьеры многих из них так или иначе был связан со сталинской кровавой "кадровой революцией" конца 30-х гг., когда формировался новый аппарат взамен прежнего, подвергнутого уничтожению в 1937 г. Новые руководящие работники
      прошли школу воспитания уже внутри сталинской системы, составив костяк поколения "аппаратчиков", выращенных в результате долговременной кадровой селекции, осуществленной диктатором. Вместе с Хрущевым ушло в политическое небытие особое поколение руководителей -- они тоже были аппаратчики, но аппаратчики не совсем типичные -- от них еще веяло духом революции, они были "бойцами", "солдатами партии" и ощущали себя участниками "похода за светлое будущее всего человечества". Место "бойцов партии" заняли "исполнители"--люди, часто безликие, в значительной мере отученные принимать самостоятельные решения и брать на себя ответственность, рисковать и упорно добиваться крупных целей. Для них двойная мораль, перманентная аппаратная интрига стали едва ли не нормой бытия, а разрыв между словом и делом --условием выживания. И когда надвинулось время ответственных действий, большая часть новых руководителей оказалась к ним просто неготовой, что в значительной мере и предопределяло половинчатый, зигзагообразный характер политики послехрущевского руководства. Здесь необычайно возрастала роль первого лица в составе высшего эшелона администрации.
      В результате сложной цепи закулисных маневров и компромиссов в высшем эшелоне обосновался тогда хитрый, хваткий и довольно активный деятель, который цепко взял нити управления огромной страной. Л. И. Брежнев, однако, был лишен дара стратегического предвидения, творческого воображения, как впрочем и сколько-нибудь серьезного образования. Он принял колоссальную власть не слишком задумываясь о перспективах политического режима. Будучи по своему складу довольно архаичным человеком, он стремился создать себе имидж рассудительного, спокойного, ровного "отца семейства", который и шагу не ступит без совета со своими товарищами. Брежневу как политику претили крутые повороты, резкие подвижки, нестандартные ситуации, хотя как заядлому автомобилисту ему была по душе быстрая, рискованная, если не сказать авантюрная, езда. Личный авторитет нового лидера в народе был невысок, его считали неблагодарным хрущевским выдвиженцем и все помнили, с каким упоением он вешал на грудь "дорогого Никиты Сергеевича" награды.
      Став первым лицом в советской иерархии, Л. И. Брежнев осторожно нащупывал свой стиль. Технология власти складывалась тогда из двух компонентов: власть в государственном аппарате и власть в партии. Продвижение к вершине
      государственной власти было для Брежнева перекрыто ноной нормой коллективного руководства, запрещавшей пер-вому секретарю ЦК КПСС занимать пост руководителя советского правительства.
      Необходимо было искать обходные пути. Поэтому первоначально Брежнев добился своего утверждения руководителем Комиссии по разработке новой Конституции. Затем он пробился в Председатели Совета Обороны, который ответственен за решения вопросов оснащения и руководства вооруженными силами. Возвышая власть партии над государственным аппаратом, Брежнев и свою персону поднимал над государственными инстанциями. Тем не менее, чтобы окончательно утвердиться в роли первого лица в стране, ему требовалось укрепить позиции в самой партии.
      В КПСС, в сущности, всегда имелась не одна, а две партии: внешняя --насчитывавшая тогда более 12 миллионов человек, и внутренняя, состоявшая из нескольких сот тысяч профессиональных работников. Внешняя партия была лишь питательной средой для функционирования внутренней партии или аппаратных структур, где и концентрировалась реальная власть.
      Именно благорасположения аппарата добивался Леонид Ильич. Но не в смысле перетягивания на свою сторону легиона партийных секретарей -- от районных до республиканских. Ведь при всем их влиянии "демократический централизм" держал в строгой узде нижестоящие звенья. Брежнев добивался "любви" со стороны центрального аппарата, особенно его руководящего ядра --Президиума ЦК КПСС (позднее Политбюро).
      Брежнев хорошо постиг технологию власти, но был плохо подготовлен к той роли, которая выпала на его долю. Он имел репутацию человека ограниченного, не обладавшего собственным представлением о многих сферах жизни общества и политических проблемах. Правда другие его "соратники"-- Кириленко, Подгорный, Полянский были в этом отношении даже похуже. Достоинством Леонида Ильича было то, что он не был злым и жестоким человеком, умел выслушать и войти в положение собеседника. Первым лицом он стал еще и потому, что устраивал почти всех. Многие рассматривали Брежнева как временный персонаж на политической сцене. Сама его некомпетентность рассматривалась приближенными как благо: открывались широчайшие возможности для "аппаратного творчества".
      Кроме укрепления позиций в официальных партийных и государственных кругах, предметом неустанной заботы
      Л. И. Брежнева было наращивание персональных структур власти. Быстрыми темпами стал расти личный секретариат Брежнева, который возглавил Г. Э. Цуканов, бывший когда-то директором крупного завода в Днепропетровске. К концу 60-х годов в личном секретариате Брежнева насчитывалось около двух десятков помощников, секретарей и референтов, каждый из которых в свою очередь создавал еще и свой подсобный аппарат.
      На ключевые посты в партии и государстве постепенно, но упорно продвигались те, кто был достаточно хорошо известен Л. И. Брежневу по Молдавии и Украине. Многих из этой "обоймы" отличал скромный интеллектуальный и общекультурный багаж в сочетании с развитой хваткой в смысле благ и привилегий. Всякие реформы эти люди воспринимали без энтузиазма, скорее как неизбежное зло, которое надо пережить. Для них эпикурейские установки и составляли смысл жизни, а политическая карьера представлялась лишь способом их реализации. И это происходило в тот период истории, когда способность мыслить теоретически становилась условием политического выживания государственного деятеля, а размах и проницательность его -- важным фактором могущества страны. Достаточно было даже беглого взгляда на ближайшее окружение Леонида Ильича, чтобы понять --эти люди с глубоко провинциальным мировосприятием не обладали качествами для политической деятельности высшего уровня.
      Но и эти кадры не могли игнорировать необходимость изменений, которые к середине 60-х годов назрели, и после нескольких месяцев заминки реформаторские усилия в сфере экономики были возобновлены. Отправные идеи и ход реформы были весьма противоречивыми. Суть ее можно свести условно к трем важнейшим направлениям.
      Первое -- перемены в структуре управления народным хозяйством. Сентябрьский (1965 г.) Пленум ЦК КПСС принял решение ликвидировать территориальные советы народного хозяйства и осуществить переход на отраслевой принцип управления промышленностью. Были воссозданы ведомственные монополии в лице союзных и союзно-республиканских министерств.