Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

      Госпоже Гюго - Виктора Гюго:
      "В настоящее время мне крайне необходимо поехать в Париж: этого требует мой священный долг - забота о сестре... К тому же я буду рада, что на самый тяжелый месяц в году Адель переменит обстановку. Почему подобное решение тебя раздражает? Моя преданность тебе от этого не изменится... Ты отец и должен, как и я, понимать, насколько необходима для Адели перемена обстановки. Монастырский образ жизни, который мы ведем, привел к тому, что Адель замкнулась в себе. Она размышляет, и ее мысли, подчас ложные, не испытывающие воздействия внешних событий, становятся нелепыми. Я знаю, что путешествие не меняет человека, но ее привычки, которые я назвала бы привычками старой девы, могут на некоторое время исчезнуть..."
      В действительности же и сама мать больше не понимала свою дочь. У бедняжки появились свои мании, раздражительность, угрюмость, зачастую она впадала в мрачную задумчивость. Лишь музыка могла развеять ее черные мысли.
      Записная книжка Виктора Гюго, декабрь 1859 года:
      "Адель сыграла мне сочиненный ею этюд, это прелестная вещица..."
      Апрель 1861 года:
      "Купил по случаю фортепьяно для занятий дочери, - 114 франков".
      С тех пор как Адель встретилась на Джерси с лейтенантом Пинсоном (еще во времена увлечений "вертящимися столиками"), она вбила себе в голову, что выйдет замуж за этого молодого англичанина.
      Претендентов на ее руку было много, но она всем отказывала. В декабре 1861 года она сообщила отцу о своей помолвке. Виктор Гюго, европеец по убеждениям, но по природе француз и патриот, не мог смириться с мыслью, что его дочь выйдет замуж за иностранца, и сначала возмущался. Жена дала ему понять, что доводить Адель до отчаяния очень опасно. На Рождество 1861 года Элберт Пинсон был приглашен в "Отвиль-Хауз". Что произошло между ним и молодой девушкой? Отпугнула ли она его своими странностями? Так или иначе - он ее покинул. Она не находила себе места от тоски и, вероятно, задумала поехать к нему и увлечь его вновь - братья застигли ее в тот момент, когда она тайком увязывала узлы с одеждой.
      Восемнадцатого июля 1863 года, воспользовавшись отсутствием матери, она уехала в Англию. Из Саутгемптона она написала ошеломленному отцу, что отправляется на Мальту. Ей исполнилось тридцать три года, и она могла поступать, как ей заблагорассудится. Тем временем госпожа Гюго приятно проводила время в Париже. Она повела борьбу против избрания императора во Французскую Академию (его кандидатура была предложена придворной кликой) и с опрометчивой смелостью заявила, что ее муж "отдаст свой голос за посылку Луи-Наполеона и в Академию, и на каторгу". Она часто встречалась с Эмилем Дешаном, - поэт постарел, но остался румяным, свежим и по-прежнему любил говорить всем приятные слова.
      "Мое сердце навсегда принадлежит, - писал он ей, - той благословенной поре, когда я восторженно аплодировал первым стихам нашего Великого Виктора и когда мы с Аглаей [Аглая Вьено, дочь нотариуса, на которой Эмиль Дешан женился в 1817 г., умерла в 1855 г. (прим.авт.)] познакомились с вами, юной и прелестной подругой его славы, и сразу же вас полюбили. Увы! До последнего дня, когда Бог взял к себе мою бедняжку Аглаю, мы не переставали говорить о всех вас и вспоминать мельчайшие подробности столь милых дружеских знакомств. В поисках утешения я посетил Вогезы, был на водах Контрексвиля, а в то время Антони получил сообщение о музыкальном сборнике, подготовляемом вашей дорогой и очаровательной Аделью, которая вспомнила меня, попросив написать слова к "Песне пахаря", приложив ноты своего "чудовища". По возвращении я принялся за работу, и в конце месяца Антони отправил на Гернси мой дар (не осмелюсь сказать - поэтический)".
      Не получив ответа на посланные стихи, Эмиль Дешан встревожился, решил, что они потеряны, и предложил молодой музыкантше выслать копию. Госпожа Гюго обновила сшитый в Париже туалет - белое муслиновое платье, в котором, по ее словам, она казалась "совсем молоденькой". Шарль везде бывал с нею вместе, составляя ей компанию в "легкомысленных развлечениях". Вместе они совершили и паломничество на Королевскую площадь, чтобы взглянуть на аркады и высокие окна того дома, где их семья жила до изгнания.
      Тем временем на Гернси Виктор Гюго создавал шедевр за шедевром, заканчивал постройку "Отвиль-Хауз" - совместно со столяром Може (который вырезал по его заказу надписи на двух колонках: "Laetitia - Tristitia" [Радость - Печаль (лат.)] и на входной двери: "Perge - Surge" [Вперед Воспрянем (лат.)]). По-прежнему он не оставлял своим вниманием служанок, которые спали рядом с его комнатой. ("Дано 20 франков Селине за то, что не кашляла прошлой ночью"): меблировал новый дом Жюльетты - "Отвиль-Феери" и мало думал о семейных делах. Однако исчезновение дочери Адели тревожило его.
      Виктор Гюго - госпоже Гюго, 23 июня 1863 года:
      "Ты, должно быть, получила письмо от Виктора, быть может, и от Адели? Нам кажется невероятным, чтоб она тебе не написала. Мы даже думали, что она обратится скорее к тебе, чем к нам, и сообщит тебе свой адрес. В этом случае ты, вероятно, поедешь к ней, чтобы привезти ее домой. Просто недопустимо, чтобы она добивалась замужества с этим человеком вопреки его желанию. Уж не кроется ли в этой "невозможности" какая-либо тайна, которая потом обнаружится? Иначе чем можно объяснить странное поведение Адели, ведь мы выразили согласие и все одобрили? Не исходит ли отказ от него самого? Тогда как же Адель может унизиться до такой степени, чтобы бегать за ним?.. Срочно необходимо иметь определенные и подробные сведения... Нет ли семьи у господина Пинсона? Любовницы? Кто знает, быть может, у него есть дети? Напиши нам. Сообщи как можно подробнее. Поставь нас в известность обо всем, что тебе напишет Адель..."
      Госпожа Гюго прибыла на Гернси 2 июля и уехала в Париж 15 августа. Одно из писем Адели, отправленное из Нью-Йорка 14 июля, пришло в "Отвиль-Хауз" после отъезда матери. Несколько позже беглянка сообщила родным из Канады, что она в Новой Шотландии, в Галифаксе, где находится гарнизон Пинсона, и что свадьба уже состоялась.
      Госпожа Гюго - Виктору Гюго:
      "Адель была свободна. Она не совершила ничего безнравственного, выйдя замуж за того, кого любит.
      Быть может, она должна была проявить больше доверия к нам, но если мы можем ее в этом упрекнуть, то она в свою очередь может упрекнуть и нас. Разве ее жизнь не была принесена в жертву жестоким требованиям политики? Разве сама эта жестокость не была усилена избранным местом изгнания? Ты выполнял свой долг, но выполнили ли мы свой долг по отношению к нашей дочери? Разве она не влачила жалкое существование?.."
      Отец уступил и, чтобы оправдать исчезновение своей дочери, поместил в октябрьских номерах газет извещение о свадьбе мадемуазель Гюго и лейтенанта Пинсона и об отъезде молодой четы в Канаду.
      Виктор Гюго - Этцелю, 10 октября 1863 года:
      "Вы, вероятно, уже знаете из газет, почему я запоздал с ответом. Моя дочь стала англичанкой. Изгнание, вот твои удары! Ее муж, один из героев Крымской войны, молодой англичанин, офицер, аристократ, человек строгих нравов, дворянин и джентльмен. У нас будет семья, где старый тесть представляет будущее, а молодой зять - прошлое. Эта молодая личность, олицетворяющая прошлое, понравилась моей дочери, она его избрала. Как подобает в таких случаях отцу, я скрепил союз своим согласием.
      Молодая чета уже на пути в Галифакс. Сейчас между моим зятем и мною расстояние моральное, отделяющее француза от англичанина, и чисто материальное, отделяющее нас от Америки. Но существует право на счастье. Моя дочь им пользуется, я не могу осуждать ее за это..."
      Виктор Гюго - Эмилю Дешану, 16 октября 1863 года:
      "Вам, вероятно уже известно, что моя дочь стала англичанкой. Это все изгнание наделало..."
      Увы! Свадьба состоялась лишь в помутившемся воображении Адели. У Пинсона никогда не возникало желания жениться на ней. Когда несчастная без предупреждения явилась к нему в Канаду, он уже был женат и даже успел стать отцом. Франсуа-Виктор, знаток Англии в семействе Гюго, произвел подробное расследование. От хозяйки квартиры, где остановилась его сестра, он узнал, что она "вела затворнический образ жизни, почти ни с кем не разговаривала, никого не принимала". Свидетели сообщили, что каждый день она отправлялась к казарме и ждала, когда выйдет "ее офицер". Она устремляла на него пристальный взгляд, затем молча провожала его до дома. Когда Адели пришлось сознаться, что она не выходила замуж, она добавила, что Пинсон ее "предал, обесчестил, покинул".
      Виктор Гюго - госпоже Гюго, 1 декабря 1863 года:
      "Человек этот негодяй, самый подлый из плутов. Обман, длившийся десять лет, он увенчал высокомерным и бездушным отказом. Черная, звериная душа. Во всяком случае, поздравим Адель. Великое счастье, что она не вышла замуж за такого... Пусть она избавится от призрака, от страшной мечты, от этого кошмара, - ведь это вовсе не любовь, а безумие. Повлияй на нее, дорогой друг, у тебя великое сердце и благородный разум. Пусть Адель скорее возвращается! Мы скажем, что брак, заключенный без участия французского консула, не действителен во Франции, что этот человек нам не подходит и мы добились, чтобы брак был расторгнут. Мы с Виктором уже начали говорить здесь таким образом. Через полгода Адель возвратится в "Отвиль"; теперь ее будут называть не мадемуазель, а мадам Адель, вот и все. Она уже в таком возрасте, когда можно быть дамой, а не барышней, и нам незачем давать по этому поводу какие-либо объяснения... Пусть только она освободится от этого скверного человека, пусть вернется, - остальное я беру на себя. Она все забудет, она выздоровеет. Бедное дитя, она еще не знала в жизни счастья. Теперь для этого наступило время. В ее честь я буду устраивать празднества в "Отвиль-Хауз". Я приглашу на них интереснейших людей. Буду посвящать Адели свои книги. Я увенчаю ею свою старость. Я прославлю ее изгнание, я возмещу ей все. Если какой-то проходимец может обесчестить, Виктор Гюго сможет прославить! А потом, когда она исцелится и повеселеет, мы выдадим ее замуж за достойного человека. И забудем об этом солдафоне..."
      "Солдафон" стал оправдываться, заявил, что он "никогда не нарушал принципов чести, никогда не внушал несбыточных надежд мадемуазель Гюго, никогда не просил ее руки" и что в Галифаксе он отказался встретится с нею. Дважды через третье лицо он умолял ее вернуться домой. Чтобы у нее не оставалось никаких иллюзий, он даже проехал в экипаже перед окнами затворницы вместе с миссис Пинсон. Но Адель отказывалась покинуть Галифакс, и дело кончилось тем, что она уверовала в свое воображаемое замужество: дни и ночи ждала прихода супруга.
      Так как она захватила с собой лишь свои драгоценности, Гюго решил предоставить ей небольшой пенсион: сто пятьдесят франков в месяц. В течение нескольких лет Адель аккуратно расписывалась в получении пенсиона. Она не хотела, чтобы ее разыскивали, почти ничего не тратила, и ей "нравилась эта спокойная жизнь"; она верила, что ее мечты сбылись, в этом и заключалось ее своеобразное безумие. Трижды она сообщала о своем возвращении, а затем снова откладывала отъезд sine die [на неопределенное время (лат.)]. В глазах своей семьи она превратилась в страшный, далекий призрак, тайна которого напоминала им о других семейных трагедиях.
      Шарль Гюго, похожий на своего деда, генерала Гюго, жизнерадостный и чувственный человек, не мог больше переносить жизнь на Гернси, где легкие победы над женщинами были редки и где патриарх захватил себе все охотничьи угодья. С 1862 года он объявил о "своем отделении". В этом году положенный ему отпуск заканчивался в октябре, но вместо возвращения на Гернси он, не предупредив отца, поселился в Париже.
      Виктор Гюго - госпоже Гюго:
      "Шарль напрасно действует против моей воли и становится, как ты выражаешься, фрондером".
      Госпожа Гюго - Виктору Гюго:
      "Дорогой друг, позавчера Шарль сказал мне: "Я очень люблю отца и боюсь его огорчить, но я желал бы, чтоб он понял меня, - ведь мне необходимо переменить обстановку"..."
      Достигнув тридцатишестилетнего возраста, Шарль обвинил своего отца в том, что он "установил над сыном почти полицейский надзор". Обвинитель даже осмелился направить ему список своих обид.
      Виктор Гюго - Шарлю Гюго, 25 февраля 1862 года. Конфиденциально:
      "Дорогой мой сын, твою ноту мы получили, мы читали ее всей семьей мать, Виктор и я, и ничего не могли понять. Дорогое мое дитя, выкинь из головы чудовищную фантасмагорию о шпионаже, недостойную и тебя и нас. Все перечисленные тобою факты, на которые ты жалуешься, - полнейшая для меня неожиданность... Мне очень хочется, чтобы ты изгнал смешной и нелепый призрак "отцовской полиции", якобы окружающей тебя. Я люблю тебя всем сердцем, я полон заботы о тебе, жизнь моя принадлежит тебе... Я так занят, что у меня нет ни одной лишней минуты. Я прервал свою работу лишь для того, чтобы наспех написать тебе несколько слов. Скоро к тебе приедет мама и проведет с тобой целый месяц. Я завидую ей..."
      В конце 1864 года Шарль уехал из Парижа, чтобы обосноваться в Брюсселе. 17 октября 1865 года он венчался в церкви Сент-Иоссе-тен-Нооде на крестнице Жюля Симона - Алисе Леаэн, хорошенькой и кроткой восемнадцатилетней девушке. Она была сирота и воспитывалась у своего дяди по матери, Виктора Буа, известного инженера и строителя железных дорог.
      Франсуа-Виктор, неустанно трудившийся над переводом полного собрания сочинений Шекспира, скучал меньше, чем другие, и он остался бы со своим отцом, если бы внезапное горе не заставило его поспешно покинуть англо-нормандский остров. Он уже давно был помолвлен с молодой девушкой, уроженкой Гернси, Эмили Патрон, дочерью архитектора, который работал и для Виктора Гюго; последний одобрял этот брак. К несчастью, Эмили была больна чахоткой. Незадолго до свадьбы она стала таять на глазах, болезнь прогрессировала со страшной быстротой. Гюго пришел навестить больную. Она сказала с улыбкой: "Мне не хочется умирать..." Но 14 января 1865 года она умерла, и скорбь Франсуа-Виктора была так велика, что испуганный отец заставил его покинуть остров еще до похорон, на которых произнес прочувствованную речь.
      Записная книжка Виктора Гюго:
      "Я сообщил семье Патрон, которая хочет, чтобы часть моей речи была выгравирована на могильной плите мисс Эмили, что я поручу высечь эту надпись золотыми буквами на гернсийском граните".
      Госпожа Гюго поехала вместе со своим сыном в Брюссель. На этот раз она отсутствовала целых два года. С января 1865 года до января 1867 года она не появлялась в "Отвиль-Хауз". Старый волшебник остался теперь на своей скале почти в одиночестве. Приехала его свояченица, чтобы вести хозяйство. Жюли Фуше вышла замуж за гравера Поля Шене, но отношения у них не ладились. Одна Жюльетта была верна своему долгу. Чем больше членов семьи покидало pater familias, тем больше он принадлежал своей верной любовнице. "Если бы я осмелилась, - говорила Жюльетта, - я молила бы небеса продлить наше пребывание здесь до конца дней наших". Время от времени, в священные даты их любви возникали стихи, призванные запечатлеть ее навеки.
      Нет счастья большего, чем жить вблизи тебя,
      Любимым быть, любить и стариться любя.
      О как за наш союз я небу благодарен!
      Он, жар утратив свой, как прежде, лучезарен.
      Любовь! Из двух сердец ты сделала одно,
      Где живо посейчас минувшее давно,
      Могли б существовать мы разве друг без друга?
      Жюльетта, жизнь твоя срослась с моей, подруга!
      Союз наш дарит нам всю радость бытия:
      Как встарь влюбленные, - мы, сверх того, друзья
      [Виктор Гюго. 22 сентября 1854 года ("Все струны лиры")].
      В 1863 году появилась книга, над которой так долго трудилась госпожа Гюго, - "Виктор Гюго в рассказах свидетеля его жизни". Какова доля участия самого Виктора Гюго в этих "рассказах"? Запись Франсуа-Виктора дает ответ на этот вопрос:
      "Госпожа Гюго расспрашивала мужа во время завтрака, обычно начинавшегося и в "Марин-Террас", и в "Отвиль-Хауз" около 11 часов утра. Виктор Гюго подробнейшим образом рассказывал обо всем, что она желала знать, и беседа их зачастую продолжалась до конца трапезы. После завтрака госпожа Гюго поднималась в свою комнату и бегло записывала то, что слышала. На следующее утро она вставала рано, просила раздвинуть тяжелые занавеси на окнах своей спальни и принести пюпитр, который она устанавливала на кровати; сидя в постели с чашкой шоколада, она просматривала сделанные заметки, затем принималась за окончательный вариант впоследствии опубликованного повествования".
      Жюльетта (высшее вознаграждение за смиренную жизнь!) получила экземпляр этих рассказов с собственноручной дарственной надписью автора: "Госпоже Друэ, написанное в изгнании, подаренное в изгнании. Адель Гюго, "Отвиль-Хауз", 1863 г.". С того времени, как женщина, носившая почетное звание супруги Гюго, перестала жить вместе со своим "дорогим великим другом", она несколько смягчила свою многолетнюю жестокость в обращении с наложницей, которая тоже приближалась уже к шестидесяти годам.
      В 1864 году на Рождество госпожа Гюго, во время короткого пребывания на Гернси, устроила, как это делалось каждый год, елку для бедных детей острова и впервые пригласила в "Отвиль-Хауз" Жюльетту Друэ:
      "Мадам, сегодня мы отмечаем день Рождества. Рождество - праздник детей, а стало быть, и праздник наших детей. Было бы очень хорошо, если бы вы согласились присутствовать на этом маленьком празднике, приятном для вашего сердца..."
      Жюльетта весьма тактично и гордо отказалась:
      "Ваше приглашение - вот праздник для меня. Письмом своим вы щедрой рукой дали мне утешение и наполнили сладостным чувством мою душу. Вы знаете, что я привыкла жить в уединении, и, думаю, не посетуете, если я сегодня просто порадуюсь вашему письму. Это немалое счастье. Позвольте сказать вам, что, и оставшись в тени, я буду благословлять всех вас, когда вы будете заняты вашим добрым делом..."
      Она не приняла и приглашения самого Виктора Гюго, когда во время отсутствия жены он пригласил ее посетить его дом 9 мая 1865 года:
      "Позволь мне отказаться от этого счастья и чести и не нарушать осторожности, деликатности и уважения, с которыми я тридцать лет относилась и к твоему и к моему собственному дому. Если когда-либо (что мне представляется невозможным) я буду приглашена тобою, то это должно быть сделано не случайно, но обдуманно, с согласия всей семьи, - только так я должна появиться в твоем доме. Позволь мне не нарушать нравственных убеждений всей моей жизни и сохранять достоинство и святость моей любви..."
      Княгиня Негрони слишком хорошо изучила последнюю роль своей жизни.
      2. "ОТВЕРЖЕННЫЕ"
      Гюго был гораздо хуже епископа Бьенвеню.
      Я в этом убежден. Но при всех своих кипучих
      страстях этот сын земли, однако, способен
      создать образ святого, возвышающийся над
      человеком.
      Ален
      В течение тридцати лет Виктор Гюго обдумывал и писал большой социальный роман. Несправедливость наказаний, помилование осужденных, картины нищеты, влияние истинно святого человека на оступившегося - все эти темы занимали его воображение уже в то время, когда он писал повести "Последний день приговоренного к смерти", "Клод Ге" и такие стихи, как "За бедных". Он собирал материалы о каторге, о епископе города Диня монсеньере Мьоли, о каторжнике Пьере Морене, о стекольном производстве в Монрейль-сюр-Мер, о богатом мерзавце, сунувшем горсть снега за ворот несчастной проститутке. К 1840 году он набросал план этого романа: "Нищета". История одного святого. История мужчины. История женщины. История куклы..." Это было в духе времени: Жорж Санд, Эжен Сю, даже Александр Дюма и Фредерик Сулье писали романы о страданиях народа. Успех "Парижских тайн", вероятно, оказал влияние на содержание "Отверженных". Но автором руководили и свои собственные, искренние побуждения.
      Любовь к отверженным во мне жива,
      Как брат, я сердцем с ними;
      Но как помочь толпе, бурлящей и гонимой?
      Как защитить ее права?
      Для утешенья как найти слова?
      И боль, и нищета, и тяжкий труд
      Меня вопросы эти вечно жгут
      [Виктор Гюго, "К Луи С." ("Все струны лиры")].
      Эти стихи выражают и постоянство, и силу его чувств. С 1845 по 1848 год он почти всецело посвятил себя написанию романа "Нищета", который в то время назывался "Жан Трежан".
      Работа эта была прервана "вследствие революции". Поток "Возмездия" всецело увлек поэта. Затем его поглотили безграничные мистические мечтания и "Маленькие эпопеи". 26 апреля 1860 года - день, когда он решил не покидать больше свой скалистый остров, - он открыл железный сундук, где хранились заметки и рукопись "Нищеты"; во время изгнания и путешествий по морю этому сундуку не раз грозила опасность пойти ко дну.
      "Я потратил семь месяцев на то, чтобы постигнуть в целостном виде представшее моему воображению произведение, чтобы создать единство между частями, написанными двенадцать лет тому назад, и теми главами, которые мне предстоит написать. Впрочем, все было сделано основательно. "Provisa res" [заранее изучив предмет (лат.)] сегодня я вновь начинаю (чтоб уж больше, как я надеюсь, не отрываться от него) труд над книгой, прерванный 21 февраля 1848 года".
      Как известно, в "Отверженных" реальные факты составляют бесспорную основу произведения. Монсеньер Мьолис, выведенный под именем Мириэля, действительно существовал, было в действительности и то, что говорится о нем в романе. Бедность этого святого прелата, его аскетизм, его милосердие, наивное величие его речей вызывали восхищение всех жителей Диня. Некий каноник Анжелен, служивший секретарем у Мьолиса, рассказал историю Пьера Морена, отбывшего срок каторжника, которого не пускали ни в одну из гостиниц, потому что он предъявлял "волчий паспорт"; человек этот пришел к епископу и был принят в его доме с распростертыми объятиями, так же как и Жан Вальжан. Но Пьер Морен не украл серебряные канделябры, как это сделал Жан Вальжан; епископ отправил его к своему брату, генералу Мьолису, и тот был настолько доволен бывшим каторжником, что сделал его своим вестовым. Реальная жизнь дает нам зыбкие и смутные образы, художник по своему усмотрению распределяет свет и тени.
      Далее романист воспользовался опытом личной жизни. В "Отверженных" появляются аббат Роган, издатель Райоль, матушка Саге, сад монастыря фельянтинок, молодой Виктор Гюго - под именем Мариуса и генерал Гюго - под именем Понмерси. Мариус совершает прогулки с Козеттой, как это делали Виктор и Адель. Мариус три дня дулся на Козетту потому, что ветер в Люксембургском саду до колен поднимал ее священное платье. В политике взгляды Мариуса меняются, как и у автора романа. В записи, относящейся к 1860 году, говорится:
      "Совершенно изменить образ Мариуса, заставить его судить о Наполеоне и его истинном значении. Три периода: 1. Роялист. 2. Бонапартист. 3. Республиканец".
      Жюльетта предоставила интересные материалы для рассказа о жизни Козетты в монастыре, от нее осталась тетрадь под названием "Подлинная рукопись бывшей пансионерки монастыря св.Магдалины", часть которой в ее первозданном виде была любовно переплетена вместе с рукописью "Отверженных". На Гернси Гюго дополнил роман множеством глав: студенты и гризетки; битва при Ватерлоо, описать которую ему помогла прекрасная книга его друга, полковника Шарраса; Тенардье, обворовывавший трупы на поле боя; монастырь Пти-Пикпюс; побег в гробу; 1817 год; друзья театра "АВС"; Луи-Филипп и еще другие главы.
      На протяжении всего этого длительного периода работы Жюльетта оказывала ему помощь. Она страстно любила эту книгу и с наслаждением переписывала ее. После двенадцатилетней разлуки она встретила Козетту, как своего друга.
      "Спешу вновь увидеть эту бедную маленькую девочку и узнать о судьбе ее прекрасной куклы. Сгораю от нетерпения узнать - потерял ли это чудовище Жавер след несчастного и благородного каторжника, господина мэра".
      В мае 1861 года ей была оказана особая честь - на два месяца ее увезли в Мон-Сен-Жан и поместили в гостиницу "Колонм". Виктор Гюго хотел написать на месте сражения главы, посвященные Ватерлоо. Она следовала за ним повсюду, собирала васильки, маргаритки, маки и, будучи шовинисткой, делала из них трехцветные кокарды. Иногда Гюго оставлял ее одну и уезжал в Брюссель, чтоб повидаться со своей семьей. Тогда она "занималась перепиской" его рукописей, этой панацеей от всех бед... Самое приятное занятие, которое я люблю больше всего на свете, кроме тебя...". Затем, когда Гюго возвращался, они вместе продолжали осматривать ужасный сад, где каждая яблоня была пробита или пулей, или картечью. "Английская гвардия истреблена, изрублены двадцать французских батальонов из сорока, составлявших корпус Рейля; в одних только развалинах замка Гугумон изрублены саблями, искрошены, задушены, расстреляны, сожжены три тысячи человек, - и все это лишь для того, чтобы ныне какой-нибудь крестьянин мог сказать путешественнику: "Сударь, дайте мне три франка, и, если хотите, я расскажу вам, как было дело при Ватерлоо" [Виктор Гюго, "Отверженные"].
      Наконец книга была окончена.
      Виктор Гюго - Огюсту Вакери:
      "Сегодня, 30 июня 1861 года, в половине девятого утра, при чудесном солнце, которое светило мне в окно, я закончил "Отверженных". Знаю, что эта новость представляет для вас некоторый интерес, и хочу, чтобы вы узнали ее от меня самого. Считаю своим долгом известить вас об этом кратким письмецом. Вам полюбилось это произведение, и вы упомянули о нем в вашей превосходной книге "Профили и гримасы". Итак, знайте, что новорожденный чувствует себя хорошо. Я пишу вам эти несколько строк, пользуясь последней каплей чернил, которыми была написана книга".
      Виктор Гюго сознавал, что он написал превосходную книгу, что ее прочтет множество читателей, и поэтому хотел получить за нее такой гонорар, который навсегда обеспечил бы его семью. Какому же издателю поручить роман? Он любил своего друга Этцеля, но не считал его хорошим коммерсантом. Молодой бельгийский издатель Альбер Лакруа, "хилый, низенький, бойкий, влюбленный в литературу, весьма образованный, чрезвычайно энергичный, с подвижным лицом, густыми рыжими бакенбардами и лукавыми глазами, глядевшими сквозь пенсне, которое он поминутно поправлял на своем горбатом и длинном носу", предложил свои услуги и принял условия автора: триста тысяч франков за исключительное право издания романа в течение двенадцати лет. Гюго впервые получал такую сумму; до этого времени Ламартин, Скриб, Дюма-отец, Эжен Сю зарабатывали значительно больше его. Лакруа обладал смелостью, но не деньгами, банкир Оппенгеймер дал ему ссуду в двести тысяч франков. Многие газеты добивались разрешения печатать роман по частям - "фельетонами". Гюго отказал им, желая предоставить всю выгоду издателю, к тому же он считал, что произведение искусства разрезать на куски не следует. Лакруа предложил сделать купюры в главах, где имеются философские рассуждения. Снова отказ. "Легкая, стремительно развивающаяся драма будет пользоваться успехом двенадцать месяцев, глубокомысленная драма - двенадцать лет".
      Верный друг Поль Мерис занял, по обыкновению, командный пост в подготовке общественного мнения в Париже. В этом деле ему помогали госпожа Гюго, Огюст Вакери и Шарль Гюго.
      Поль Мерис - Виктору Гюго, 6 июля 1862 года:
      "Вот уже шесть дней Париж лихорадочно читает "Отверженных". Первые устные отзывы и заметки в газетах предвещают огромный успех, который легко было предвидеть. Люди восхищены и увлечены! Больше не услышишь мелких замечаний и уклончивых отговорок. Это целостное произведение поражает своим величием, идеями справедливости, высокого милосердия, оно возвышается над всем и непреодолимо захватывает читателей".
      Полный триумф. Лакруа, уплативший за роман триста тысяч франков, получил на его издания в течение 1862-1868 годов пятьсот семнадцать тысяч франков чистого дохода. В честь "Отверженных" в Брюсселе был устроен банкет.
      Критика отнеслась к роману менее восторженно. Политические страсти наложили свой отпечаток на характер суждений. Кювелье-Фери поносил Гюго как "первого демагога Франции". Барбе д'Орвильи говорил о "нудной софистике", называл Гюго "скучным, изуродованным Поль де Коком". Как и следовало ожидать, друзья из среды писателей - Жюль Жанен, Поль де Сен-Виктор, Нефцер, Луи Ульбах, Шерер, Жюль Кларети - отнеслись к роману с исключительной теплотой. Ламартин выразился осторожно.
      "Мой дорогой, прославленный друг, - писал он Виктору Гюго, - я был поражен и изумлен талантом, ставшим более великим, нежели сама природа. Это побуждало меня написать о вас и о вашей книге. Но затем я стал колебаться, - из-за различия наших взглядов, но отнюдь не наших сердец. Опасаюсь обидеть вас, сурово осудив эгалитарный социализм, детище противоестественных систем. Итак, я не решаюсь говорить и сообщаю вам: я не буду писать о вас в моих "Литературных беседах", пока вы определенно не скажете мне: "За исключением сердца, отдаю на растерзание Ламартину мою систему". Не требую никакой учтивости в вашем ответе... Думайте лишь о себе..."
      Гюго предоставил ему полную свободу, и Ламартин написал очень резкую статью. Похвалы писателю, грубые выпады против философа.
      "Это опасная книга... Самое убийственное и самое жестокое чувство, которое можно вселить в сердца широкой публики, - это стремление к несбыточному".
      Уязвленный Гюго заметил: "Лебедь попытался укусить". Бодлер опубликовал в "Ле Бульвар" лицемерную статью об этом романе, назвав его "назидательным и, значит, полезным", но признался своей матери, что он солгал, воздавая похвалу этой "гнусной и нелепой книге... Семейство Гюго и его ученики вызывают во мне ужас". "Религия прогресса" приводила Бодлера в ярость. Он восхищался Гюго-поэтом, но когда получил от Гюго письмо, где говорилось: "Вперед! - в этом слове суть Прогресса, это также лозунг Искусства. В нем заключена вся сущность Поэзии", - то такие прописные истины вызывали у него, "смотря по настроению, то улыбку, то досаду".
      Ныне время вынесло свой приговор: во всем мире "Отверженные" признаны одним из великих творений человеческого разума. Жан Вальжан, епископ Мириэль, Жавер, Фантина, госпожа Тенардье, Мариус, Козетта заняли свое место в немногочисленной группе героев мирового романа рядом со стариком Гранде, госпожой Бовари, Оливером Твистом, Наташей Ростовой, братьями Карамазовыми, Сваном и Шарлюсом. Киноэкран завладел этим романом, и поэтому герои Гюго стали известны почти всем. Почему же так случилось? Разве книга лишена недостатков? Разве Флобер и Бодлер ошибались, сказав: "Человеческих существ там нет"?