Ведьма и воин

      «– Бросай оружие, – приказал Могучий Торвальд, и его собственный меч серебряной молнией сверкнул перед носом врага, – или умрешь!..
      – Я никогда не сдамся тебе, – отвечал Ужасный Макрой. – Сам готовься к смерти. Ты уже еле держишься на ногах – столько крови из тебя вытекло.
      – Может, я и умру, – согласился Торвальд, – но ты будешь первым.
      Ужасный Макрой опустил меч и рассмеялся.
      – Ха! Я разрублю тебя на куски и скормлю их волкам, – пообещал он. – А затем предам мучительной смерти твою жену и детей.
      – Никогда! – зарычал Торвальд.
      С этими словами он бросился на Макроя; кровь фонтаном била из шеи воина, его левая рука была перерублена и держалась лишь на тонкой полоске плоти.
      – Умри же, грязный мошенник! – воскликнул он.
      Собрав последние силы, Могучий Торвальд погрузил свое оружие глубоко в живот Макроя, нанизав его на меч, как кролика на вертел».
      Макданы зачарованно смотрели на девушку.
      – А что было дальше? – нарушил молчание Лахлан. – Могучий Торвальд остался жив?
      – Разумеется, он выжил, – вступил в разговор Реджинальд. – Что за дурацкая была бы сказка, если бы он умер?
      – Не понимаю, как можно выжить с такими ужасными ранами, – задумчиво произнес Оуэн. – Он непременно должен был истечь кровью.
      – Он не умер от потери крови, – возразила Марджори. – Вероятно, потом он сполз вниз и добрался до хижины старухи, которая лечила его и ухаживала за ним.
      – Как ему удалось спуститься с горы с перерезанным горлом и почти отрубленной рукой? – спросил Эван.
      – Может, старуха как раз в это время бродила в горах. Она нашла его и притащила в свою хижину, – предположила Летти.
      – Он умер бы задолго до того, как попал туда, – фыркнул Лахлан.
      – Нет, не умер бы, – возразил Мунро. – Ведь он, в конце концов, Могучий Торвальд. Ему по силам выдержать и не такое.
      – Он не мог остаться живым с перерезанной шеей и отрубленной рукой, – запротестовал Фаркар.
      – Нет, мог, если помощь пришла достаточно быстро, – не сдавалась Кларинда.
      – Никакая старуха не может в своей хижине вылечить человека с такими ранами! – Лахлан почти кричал.
      – Если только она не ведьма, – спокойно заметил Нед.
      Все мгновенно умолкли, задумавшись над его предположением.
      – Ну, – наконец произнес Оуэн, довольный тем, что Нед нашел выход из положения, – если она была ведьмой, то могла.
      Алекс с изумлением смотрел на членов своего клана. Все они, за небольшим исключением, презирали Гвендолин. Происшествия на ступеньках и в башне доказывали, что их единственное желание – избавиться от девушки. Так какого черта они собрались вокруг нее и с детским восхищением слушают эти нелепые истории?
      – Папа! – позвал Дэвид, вдруг заметив его. – Гвендолин разрешила мне покататься на лошади!
      Алекс заморгал.
      – Она… что?
      – Я катался на лошади, – повторил Дэвид, и в его тихом голосе сквозила гордость. – Сам.
      – У него отлично получалось, – сказал Оуэн. – Он напомнил мне тебя в детстве. Мне даже стало казаться, что это и есть ты.
      – Парень прекрасно смотрится верхом, Макдан, – добавил Реджинальд. – Прямой как стрела.
      – Ты сажала его на лошадь? – спросил Алекс. От взгляда, который он бросил на Гвендолин, кровь стыла в жилах.
      – Дэвид хорошо себя чувствовал, – сказала она. – Поэтому я подумала, что для него будет неплохо…
      – Что? – резко оборвал ее Алекс. – Упасть и сломать себе шею?
      – Он не собирался падать, Макдан. – Гвендолин поднялась и взглянула ему в лицо. – Я вела лошадь, а Дэвид только…
      – Он слишком слаб, чтобы ездить верхом! – яростно обрушился на нее Алекс. – Он может внезапно лишиться сил, упасть, разбить себе голову или оказаться под копытами лошади! Или чрезмерные усилия вызовут новый приступ болезни, как в тот день, когда ты опрометчиво вывела его на улицу! Ради Бога, неужели ты хочешь убить моего сына?
      Гвендолин безжизненным взглядом смотрела на него, полная решимости не показывать, как глубоко ранило ее это обвинение, брошенное ей в лицо в присутствии всего клана. На какое-то короткое мгновение, когда Макданы сгрудились вокруг нее на теплой от солнца траве и слушали ее сказки, ей показалось, что они начинают примиряться с ее присутствием. Странно было видеть, сколько людей жаждали ее общества, – странно, необычно и очень приятно. Теперь Макданы никогда не примут ее, тупо подумала она. Их лэрд дал ясно понять, что сам не верит ей.
      – Пойдем, Дэвид, – тихо сказала она, протягивая ему руку. – Твой отец хочет, чтобы ты отдохнул.
      Дэвид вложил свою руку в ее ладонь и крепко сжал. Гвендолин почувствовала, что этот молчаливый жест приободрил ее. Избегая встречаться взглядом с Макданами, она повернулась и быстро повела Дэвида в замок.
 
      В тот вечер в большом зале было необычно тихо.
      Алекс не отрывал взгляда от разложенных перед ним планов сражения, стараясь не замечать безмолвных взглядов, которые украдкой бросали на него Макданы. Он знал, что они считают неблагоразумным его поведение сегодня днем. Для него также не был секретом их страх, что безумие опять запускает в него свои когти. Вне всякого сомнения, они размышляли, насколько сильно вцепилось в него чудовище и надолго ли.
      Ему и самому хотелось бы это знать.
      Он почувствовал, что безумие охватывает его, когда выносил Гвендолин из огня. Нельзя сказать, что болезнь когда-нибудь вообще покидала его, – он был достаточно честен с самим собой, чтобы признать это. Но какое-то время ему удавалось держать ее под контролем, как загнанного в угол рычащего волка. После пожара он ощутил, что волк начинает наступать. Головные боли участились, а и без того неглубокий сон сделался еще более поверхностным и беспокойным.
      Но хуже всего, что он больше не мог разговаривать с Флорой.
      После того как он привез сюда Гвендолин, его беседы с женой становились все более редкими. Он пытался убедить себя, что виной всему усталость, но это была ложь, поскольку сон все равно не шел к нему. Но после того, как он набросился на Гвендолин и грубо овладел ею на той же самой кровати, на которой провел столько нежных ночей с любимой женой, стыд так переполнил его, что он вообще не мог заставить себя поговорить с Флорой. «Что я могу ей сказать? – с горечью вопрошал он. – Какое слабое и безвольное оправдание привести? Я предал свою жену, которой клялся в вечной верности…»
      – Я слышала, Дэвид сегодня катался верхом, – заметила Мораг, нарушая повисшее в зале тяжелое молчание. – Как у него получалось?
      Все молчали.
      – Очень хорошо, – сказал Оуэн после небольшой паузы. – Он держался на лошади, как храбрый воин.
      – Он, несомненно, похож на отца, – улыбнулась Мораг. – Он не падал?
      – Лошадь двигалась не так быстро, чтобы он мог свалиться с нее, – фыркнул Реджинальд, многозначительно глядя на Алекса. – Гвендолин предусмотрительно посадила парня на старушку Дафф. Это животное не пускалось рысью с тех пор, как родился Дэвид. Кроме того, Гвендолин для безопасности вела лошадь на поводу.
      – Он все равно мог упасть, – возразила Ровена, – и убиться.
      – Даже если бы он упал, то нисколько не поранился бы, – усмехнулся Лахлан. – Может, заработал бы небольшой синяк, и все.
      – Без падений не научишься ездить верхом, – добавил Нед, повторяя слова Гвендолин. – Это всем известно.
      – Это было очень опасно, – заявила Ровена. – Ведьма не имела права подвергать Дэвида такому риску.
      – Она пытается убить его, – поддержала ее Элспет. – Я всегда говорила это.
      – Довольно странный способ убить парня – посадить его на глазах у всех на лошадь, – заметил Оуэн.
      – Это значит, что нас всех едва не убили собственные родители, – пошутил Камерон.
      Алекс молчал, не поднимая взгляда от военных планов. Что, черт возьми, происходит сегодня с его кланом? Его сын слишком слаб, чтобы садиться на лошадь, и дело с концом. Он отказывается принимать участие в этом разговоре.
      В зале опять повисла тишина.
      – О! Как здесь тихо, – внезапно защебетала Изабелла, вероятно, не поняв причины напряженного молчания, повисшего в огромном зале. Она повернулась к сидящему рядом Бродику. – Почему в вашем клане нет музыкантов, которые играли бы во время обеда?
      – Макдан этого не любит, – коротко ответил он.
      – У нас когда-то была музыка, – задумчиво произнес Оуэн. – Несколько лет назад в этом самом зале пели и танцевали почти каждый вечер. – Он самодовольно улыбнулся, вспоминая. – В те времена я был неплохим танцором.
      – Ужасное зрелище, – вставил Лахлан. – Ты был похож на барсука, скачущего по раскаленным углям.
      – Это такой танец, – ответил обиженный Оуэн. – В нем нужно довольно быстро поднимать и опускать ноги. Разумеется, ты не можешь об этом знать, Лахлан, поскольку сам не танцуешь.
      – Мне бы понравилось, – сказала Изабелла.
      – Нет, ни капельки, – заверил ее Лахлан.
      – Если бы у нас была музыка, я с радостью показал бы тебе этот танец, девочка, – сказал Оуэн, не обращая на него внимания.
      – Слава Богу, ее нет, – пробормотал Лахлан.
      – В моем клане во время обеда всегда играли музыканты, – принялась вспоминать Изабелла. – Это делало вечера приятнее. Разве ты не согласен, Бродик, что музыка помогла бы скоротать вечер?
      – Хуже бы она его точно не сделала, – проворчал он.
      – Точно, – согласилась Изабелла, не заметив в его словах сарказма. Она встала и постучала по столу своим кубком, чтобы привлечь внимание клана. – У кого-нибудь есть инструмент, на котором можно играть?
      – Увы, прошло уже больше девяти лет, как я забросил свою волынку, – вздохнул Эван. – Сомневаюсь, что мне удастся извлечь из нее что-нибудь, кроме скрипа.
      – Как будто мы слышали что-либо другое, когда ты играл на ней, – поддела его Летти.
      – Кто-нибудь еще? – спросила Изабелла. Все смущенно молчали. – Ну тогда, пожалуй, я могу спеть, – решила она. – Без сопровождения будет не совсем то, но я постараюсь. – Она на мгновение задумалась. – Это песня про воина, который страдает, потеряв свою единственную большую любовь…
      – Звучит мрачновато, – перебил ее Реджинальд. – А ты не знаешь чего-нибудь повеселее?
      – Прошу прощения, девочка, но я не могу танцевать под песню о несчастном воине, – сказал Оуэн. – Мне нужна мелодия, под которую можно топать ногой.
      – Очень хорошо, – ответила Изабелла и опять задумалась. – Вспомнила! – вскоре заявила она. – Я спою про девушку, которая убила себя, когда узнала, что возлюбленный изменил ей.
      – Ты уверена, что это очень весело? – спросил Оуэн, и на лице его отразилось сомнение.
      – Сначала мелодия довольно медленная, – согласилась Изабелла. – Но убыстряется к концу, когда ее хоронят.
      – Тогда давай, – сказал Реджинальд. – Пой, девушка.
      Изабелла набрала полную грудь воздуха, и зал наполнился ужасающими звуками. Алекс поморщился, стиснув зубы, а затем, собрав бумаги, поднялся со стула, решив, что больше не в силах выносить этих жутких завываний.
      В этот момент на верхней ступеньке лестницы появилась Гвендолин. Гордо вскинув голову, она сверху обвела взглядом зал. Рядом нервно переминался с ноги на ногу Дэвид.
      Она была в черном платье, украшенном изысканной серебряной вышивкой. Декольте обрамляло округлые груди, еще сильнее оттеняя молочную белизну ее кожи, а узкие рукава плотно облегали тонкие руки, подчеркивая хрупкость девушки. Иссиня-черные волосы разметались по ее нежным белым плечам и блестели в свете факелов, напоминая шелковые волны. Стоящая у лестницы девушка казалась почти нереальным, хрупким видением из другого мира, и Алекс, завороженный ее красотой, боялся, что она может внезапно исчезнуть. Он смотрел, как Гвендолин ободряюще улыбнулась Дэвиду и взяла мальчика за руку, предлагая его сыну свою помощь и поддержку перед лицом такого большого собрания.
      Этот едва заметный жест, на который Алекс не обратил бы внимания, если бы так внимательно не наблюдал за ними, глубоко тронул его. Когда Дэвид был совсем маленьким, Флора любила держать его за руки, восхищаясь каждым миниатюрным пальчиком с крошечными ноготками, смеялась над маленькими морщинками на суставах. Она прикладывала крохотную ладошку сына к руке Алекса. Отец тогда испытывал ощущение, как будто на его мозолистой ладони лежит нежный цветок, и он любовался ручкой сына, удивляясь, как такая крошечная и нежная ладошка вырастает позже в твердую руку с огрубевшей кожей.
      Уже много лет он не брал сына за руку.
      Завывания Изабеллы наконец стихли, и Гвендолин с Дэвидом подошли к столу лэрда. Гвендолин чувствовала, что все смотрят на нее, удивляясь, как она осмелилась предстать перед Макданом после его вспышки гнева во дворе замка. Она выдержала их испытующие взгляды с привычным спокойствием. Никто не поднялся на ее защиту, когда гнев Макдана обрушился на нее. Макданы делали вид, что верят ей, когда просили помощи, но когда их лэрд несправедливо обвинил ее, они промолчали. Ничего другого от них и нельзя было ожидать, с горечью подумала она. Для них она оставалась ведьмой, а ведьма не заслуживает того, чтобы за нее заступались. Она усвоила этот урок, когда собственный клан приговорил ее к сожжению на костре, обвинив в убийстве отца.
      Если бы не Дэвид, она уже сегодня убежала бы отсюда.
      Мальчик не хотел обедать в большом зале с отцом, потому что Макдан днем так испугал сына, что тот дрожал при одной мысли о встрече с ним. Но Гвендолин продолжала мягко настаивать, и Дэвид в конце концов уступил. Пришла пора Макдану понять, что мальчик, которого он произвел на свет, сделан не из стекла. И не из камня.
      Когда они приблизились, выражение лица Макдана осталось суровым, и на мгновение Гвендолин испугалась, что он прикажет им немедленно покинуть зал. Она положила ладони на худенькие плечи Дэвида, помогая ему почувствовать себя увереннее.
      – Добрый вечер, Макдан, – невозмутимо поздоровалась она. – Сегодня Дэвид чувствует себя хорошо, и я подумала, что ты будешь рад его обществу. Я сказала ему, что он может побыть здесь, пока не устанет, и съесть то, что я разрешу ему. Надеюсь, ты не будешь возражать.
      Алекс удивленно разглядывал сына. Мальчика только что вымыли, и его огненно-рыжие волосы, еще не успевшие высохнуть, завивались колечками на лбу и шее – совсем как у Флоры. Солнечные лучи тронули щеки и нос Дэвида, рассыпав по его обычно бледной коже пригоршню веснушек, которых Алекс раньше никогда у него не видел. Гвендолин нарядила мальчика в красивую шафрановую рубашку и желто-зеленый плед – уменьшенную копию его собственного, а также повесила ему на пояс маленький кинжал. Его сын вовсе не напоминал ребенка, за угасанием которого он наблюдал последние несколько месяцев.
      В сердце Алекса зажегся слабый огонек радости.
      – Садись рядом, – хрипло сказал Алекс. Увидев колебания Дэвида, он понял, что мальчик его побаивается. Тогда он пододвинул к себе свободный стул поближе и похлопал по нему. – Вот сюда.
      Дэвид вопросительно взглянул на Гвендолин. Она одобрительно кивнула. Убрав руки с его плеч, она смотрела, как мальчик нерешительно взобрался на обитое алой тканью сиденье рядом с отцом.
      – Я бы сказал, что это просто замечательно! – воскликнул Оуэн. – Как приятно видеть, что парень сидит рядом с отцом. Ты со мной согласен, Лахлан?
      – Угу, – с необычным для него одобрением сказал Лахлан. – Очень приятно.
      – Парень выглядит полуголодным, – заметил Реджинальд и поспешно добавил: – Прошу прощения, Гвендолин. Я не имел в виду, что ты моришь его голодом. Нет, конечно. Всем в этом зале ясно, что ты сотворила с мальчиком чудо. Настоящее чудо. Когда у него нарастет немного мяса на костях, он сможет упражняться вместе с воинами. Тебе это должно понравиться, правда, парень?
      – Да, сэр, – ответил Дэвид; его голубые глаза сияли от удовольствия.
      – Тогда ешь. – Реджинальд подвинул ему блюдо с сильно зажаренным мясом.
      – Нет, Дэвид, – сказала Гвендолин. – Ты же не хочешь вечером заболеть, правда?
      Дэвид покачал головой.
      – Тогда мы будем продолжать есть хлеб, яблоки и бульон. Завтра мы попробуем что-нибудь новое.
      Алекс ожидал, что сын будет протестовать.
      Вместо этого мальчик послушно протянул руку за куском хлеба.
      Гвендолин с трудом сдержала улыбку. Она знала, какими соблазнительными кажутся мальчику вид и запах разнообразных блюд, но понимала, что больше всего Дэвида волновал сам факт обеда в большом зале вместе с отцом.
      – Тогда я покину тебя, Дэвид, – сказала Гвендолин. – Я вернусь позже, чтобы отвести тебя спать.
      – Куда ты собралась? – спросил Алекс.
      – В свою комнату.
      – Ты сегодня обедала?
      – Я не голодна.
      – Ты должна поесть, – приказал он, раздосадованный тем, что она намерена уйти. – Ты заболеешь, если не будешь есть.
      – Я не голодна, Макдан, – твердо повторила она.
      – Тем не менее ты поешь.
      – Нет, Макдан, – возразила она. – Я не твоя пленница и не член клана. Ты не можешь против моей воли приказать мне есть или остаться в этом зале. Понимаешь? Ты можешь приказывать мне, если это имеет отношение к твоему сыну, но за себя решаю только я сама. И если я заболею, то это мое дело, а не твое.
      Она повернулась и пошла прочь.
      – Гвендолин…
      Умоляющие нотки в его голосе заставили ее остановиться. Она повернулась и вопросительно взглянула на него:
      – Да, Макдан?
      Алекс колебался. Он знал, что она сердится на него. До сегодняшнего дня он всегда защищал ее, по крайней мере перед своими людьми. Но сегодня он предал ее. Он обвинил ее в том, что она не бережет сына лэрда, а ей хотелось всего лишь помочь мальчику. Он испытывал желание извиниться перед девушкой, но не мог этого сделать в присутствии всего клана. Такой поступок только усилит их убеждение в том, что его вспышка гнева была несправедлива и что он не в состоянии контролировать свои эмоции.
      И это соответствовало действительности.
      – Останься, девочка, и выпей по крайней мере бокал вина, – сказал Оуэн. – Я как раз собрался немного потанцевать.
      – Да, останься, Гвендолин, – поддержала его Изабелла. – Ты могла бы спеть со мной.
      – Я не пою, – пробормотала Гвендолин, не отводя взгляда от Алекса.
      Он пристально смотрел на нее. «Прости меня», – светилось в его глазах.
      Она застыла на мгновение, глядя ему прямо в глаза и забыв об остальных людях в зале.
      Затем она опустилась на стул, который он предложил ей.
 
      Алекс стоял в тени, прислушиваясь.
      Он ощутил странную пустоту, когда Гвендолин с Дэвидом, крепко взявшись за руки, покинули большой зал. Обязанности требовали, чтобы он остался и продолжил обсуждение ожидаемой атаки Максуинов. Он почувствовал странную обиду, оттого что не может последовать за ними. Как только ему представился случай выйти, он пробрался в коридор к двери Дэвида. Здесь он обнаружил расположившегося у порога Неда, который строгал палочку и прислушивался к доносившемуся из-за двери голосу Гвендолин, рассказывающей очередную страшную сказку Дэвиду. Алекс предложил Неду отдохнуть, сказав, что сам будет охранять Гвендолин. Нед принялся уверять его, что в этом нет никакой необходимости. Тогда Алекс просто приказал своему воину уйти.
      Наконец Нед сдался, но взял с Алекса обещание, что тот будет внимательно слушать и доскажет ему, чем закончилась сказка.
      – «…и тогда Могучий Торвальд поднял свой сверкающий на солнце меч, ослепив гигантского змея, а другой рукой метнул в него кинжал. Кинжал глубоко вонзился в отвратительный желтый глаз чудовища, и змей закричал от боли. Кипящая кровь рекой текла из раны, опаляя траву, по которой, извиваясь, каталось чудовище…»
      Гвендолин замечательно сочиняет сказки, подумал Алекс. Он задумался, какие истории рассказывала Флора сыну до своей болезни. Почему-то ему трудно было представить, что его нежная жена придумывала такие же страшные сказки, как Гвендолин. Разумеется, тогда Дэвид был младше, и вряд ли ему нравились леденящие душу истории. И откуда в нем взялась любовь к крови и жестокостям? После смерти Флоры у самого Алекса, погрузившегося в пучину безумия, не было времени обращать внимание на изменившиеся пристрастия мальчика…
      – «…И с этими словами Могучий Торвальд бросил черное сморщенное сердце зверя в море, где оно камнем опустилось на дно и навсегда осталось лежать в иле, слишком твердое и горькое, чтобы его захотела попробовать даже самая голодная рыба».
      Затем последовали несколько приглушенных слов, которых Алекс не расслышал, и тихий смех. Он прижался ухом к двери, пытаясь представить себе, что там происходит. Ему хотелось войти, но он не мог заставить себя сделать это, понимая, что при его появлении доверительная атмосфера в комнате сразу же разрушится. Алексу никогда не приходилось испытывать радости от подобных теплых отношений, какие установились между Гвендолин и его сыном.
      К нему вернулись воспоминания о крохотной ручонке сына, прижимающейся к его ладони, приятные и грустные одновременно. Каким образом тот беспомощный младенец превратился в красивого, уверенного в себе мальчика, сегодня вечером гордо восседавшего рядом с ним в большом зале?
      Дверь открылась, и появилась Гвендолин со свечой в руке.
      – Ой! – сначала испуганно вскрикнула она и с облегчением выдохнула: – Ты пришел пожелать Дэвиду спокойной ночи?
      Ее бледная кожа приобрела теплый желтоватый оттенок от пламени свечи, которую девушка держала в руках, и от этого у нее был необычно сияющий вид.
      – Мой сын спит? – с трудом выдавил из себя Алекс.
      – Почти. – Она шире приоткрыла дверь, чтобы он мог заглянуть внутрь.
      Три мерцающие свечи у кровати окутывали комнату золотистой дымкой. В воздухе совсем не чувствовалось запаха болезни, а вместо этого в комнату сквозь открытые окна проникали ароматы вереска и сосны, смешиваясь со слабым запахом душистого мыла. Дэвид глубоко и ровно дышал, свернувшись калачиком на кровати; его рыжие волосы подрагивали на белоснежной подушке. Алекс осторожно приблизился, боясь разбудить сына. Мальчик сонно потер глаза и положил сжатую в кулак руку рядом со щекой. Она лишь отдаленно напоминала крохотную ладошку, которую Флора когда-то прикладывала к его руке, но оставалась маленькой и нежной ручкой ребенка. Если бы Алекс взял ее в свою руку, то вновь удивился бы тому, что когда-нибудь она вырастет, став такой же большой и жесткой, как и его собственная.
      Почему-то эта мысль успокоила его.
      Он повернулся и подал знак Гвендолин, что готов уйти.
      – Где Нед? – спросила она, оглядывая коридор в поисках своего телохранителя.
      – Сегодня вечером я сменю его.
      Она удивленно взглянула на него.
      – Он устал, – отрывисто бросил Алекс.
      Она никак не отреагировала. В полном молчании они шли по коридору.
      Оказавшись перед дверью ее комнаты, Алекс в нерешительности остановился. Он не входил сюда с той самой ночи, когда умерла Флора. За этой дверью притаились тысячи мучительных воспоминаний, от которых он жаждал избавиться. Его сердце учащенно забилось, грудь сжалась так, что стало трудно дышать.
      «Открой ее, – мысленно приказал он себе. – Немедленно». Но руки его налились свинцом, безвольно повиснув вдоль тела.
      Трус, отрешенно подумал он. Только трус может испытывать такой ужас перед пустой комнатой. Бесчисленное количество мужчин потеряли жену, а некоторые и не одну, но никто из-за этого не стал разговаривать сам с собой или бояться войти в комнату собственного замка.
      Ему хотелось убежать, забиться в темный угол и напиться до такой степени, пока его сознание не затуманится и не пройдет страх. Тогда, возможно, он сможет снова войти в эту дверь. Но он не мог позволить Гвендолин одной войти в комнату, поскольку внутри девушку может поджидать опасность.
      Алекс размышлял, не попросить ли Гвендолин подождать, пока он найдет кого-либо, кто смог бы сопровождать ее.
      «Открой ее, черт возьми, – строго приказал он себе. – Это всего лишь комната».
      Собравшись с духом, он резко откинул задвижку и нырнул в гнетущую темноту. Затем он осторожно втянул в себя воздух, как бы проверяя, остались ли в нем следы несчастья, которое – он был уверен – притаилось здесь. В ноздри ему ударил аромат вереска и трав, такой же, как в комнате Дэвида. Но его не обмануло это благоухание. Страдания Флоры впитались в сами стены, и в комнате будет ощущаться запах мучений и смерти до тех пор, пока не разрушатся сами камни, из которых сложен замок.
      Но он будет мертв задолго до того, как это случится.
      Гвендолин вошла в комнату и принялась зажигать свечи. Постепенно тьма рассеялась, и помещение наполнилось золотистым светом. Мебель здесь другая, с удивлением понял он. Ну конечно, так и должно было быть. После смерти Флоры он приказал все убрать и спрятать подальше в подвалы замка. Кроме кровати. Этот проклятый одр он приказал сжечь в тщетной попытке избавиться от воспоминаний, как его жена лежала здесь, прикованная к ней.
      К несчастью, память осталась.
      Он повернулся, чтобы взглянуть на незамысловатое сооружение из полированного дуба, располагавшееся в центре комнаты. Кровать была аккуратно застелена пледом в красную и синюю клетку, а на подушке что-то белело. Заинтересовавшись, он подошел ближе. На мягкой шерсти лежала тяжелая гладкая кость более двух пядей длиной.
      – Что это? – спросил он, поднимая ее. – Амулет для одного из твоих заклинаний?
      Гвендолин медленно приблизилась к нему, не отрывая взгляда от кости. Девушка взяла ее из рук Алекса и легко пробежала пальцами по сухой поверхности.
      – Это кость из ноги лошади, – тихо сказала она. – Используется в качестве талисмана против сил зла.
      Алекс нахмурился:
      – Она тебе нужна для того, чтобы лечить моего сына?
      Она покачала головой.
      – Кто-то оставил ее здесь, надеясь испугать меня. – Она повернула кость, внимательно рассматривая ее. – Говорят, лошади находятся в родстве с кельтской богиней Эпоной и поэтому обладают волшебной силой…
      – Как ты можешь так спокойно относиться к этому? – спросил Алекс глухим от ярости голосом. – Ведь кто-то вошел к тебе в комнату и оставил это, чтобы испугать тебя!
      – А что, по-твоему, я должна делать, Макдан? – возразила она, теряя свое притворное спокойствие. – Всю жизнь мне подбрасывали подобные предметы. С самого детства люди из моего клана оставляли их на пороге отцовского дома, кидали в окно или привязывали к палке и бросали в меня, когда я гуляла. Когда мне было одиннадцать, мальчишка швырнул в меня камнем и разбил мне голову. – С этими словами она откинула назад свои черные густые волосы и показала белый шрам прямо у границы волос. – Плача, я прибежала домой к отцу, – продолжала Гвендолин. – Кровь заливала мне лицо и платье. Я сказала ему, что ненавижу всех людей, кроме него, и хотела бы, чтобы они умерли. И знаешь, что он сделал?
      Алекс покачал головой. Но он твердо знал, как поступил бы на месте отца Гвендолин. Он нашел бы маленького негодяя, ударившего ее, и так выдрал, что тот месяц не смог бы сидеть.
      – Отец промыл и перевязал мне рану, а затем сел и обнял меня. Я плакала и бушевала от ярости, а он говорил мне, что правильнее любить своих врагов, а не ненавидеть их, и они в конце концов устыдятся своей жестокости и перестанут так себя вести.
      – Но они не перестали, – тихим голосом предположил Алекс.
      Горькая усмешка скривила губы девушки.
      – Вероятно, до них наконец дошло, что эти амулеты никак не действуют на меня, потому что я не исчезаю. Но они не прекращали попыток избавиться от меня при помощи всяческих святых мощей, благочестивых молитв и мешочков с вонючими травами, веточками рябины, костями, железными опилками и кусочками красной шерсти.
      Внезапно Гвендолин повернулась и изо всех сил швырнула кость в очаг. Борясь с заполнившими глаза слезами, она положила ладони на теплый камень очага и прикусила дрожащую губу.
      – Я ненавижу все это, Макдан, – судорожно вздохнув, призналась она. – Я ненавижу все это, и я ненавижу свое одиночество. Но я с детства так привыкла к страху и ненависти людей, что не представляю себе, что значит жить, не зная этого. – Ее голос упал до еле слышного хриплого шепота. – И никогда не узнаю, – закончила она.
      Глубина ее отчаяния поразила его. Переполненный желанием утешить девушку, он положил ладони на ее худенькие плечи и повернул к себе. Она не оттолкнула Алекса, а лишь смотрела на него широко раскрытыми, наполненными болью глазами, как раненый олень, который не может понять, почему его заставляют так страдать. Алексу хотелось облегчить ее муки, стереть следы одиночества и жестокости, которые ей пришлось пережить, заставить ее поверить, что на земле есть по крайней мере один человек, который не боится и не отвергает ее. Да, она ведьма, но он видел, что она использует свои чары только для того, чтобы вылечить его сына. Разве это делает ее воплощением зла? Максуины обвинили ее в убийстве собственного отца, но Алекс давно уже понял, что это ложь. Гвендолин любила отца и с его смертью осталась совсем одна в этом мире, который был полон решимости уничтожить ее. Если бы Алекс не выкрал ее, чтобы спасти умирающего сына, Максуины добились бы своего. А Дэвид сегодня был бы уже мертв, вместо того чтобы спокойно спать, положив маленькую ладошку под свою щеку, забрызганную веснушками.
      – Гвендолин, – прошептал он, поднял руку и провел по подбородку девушки. – Ты не одинока.
      Она покачала головой:
      – Одинока, Макдан. И всегда буду одинокой.
      – Нет, – пробормотал он и наклонил голову, пока не почувствовал губами ее дыхание. – Пока я жив, ты не будешь одинокой.
      Произнеся эту торжественную клятву, Алекс прижался губами к ее губам, обнял и крепко поцеловал, пытаясь полностью отдаться наслаждению от того, что касается Гвендолин, обнимает и целует ее. Губы Гвендолин были мягкими, теплыми, сладкими, как вино, похожими на спелый, напоенный солнцем плод, и вся она пахла солнцем и луговыми травами. Этот запах сводил его с ума с того первого раза, когда он впервые заключил ее в объятия. Она совсем не сопротивлялась, как это бывало раньше, а, всхлипнув, обвила его руками, ища защиты и прижимаясь к сильному телу. Алекс еще сильнее обнял девушку, ощущая, как от ее хрупкой фигуры исходит нежное пламя, которое охватывает каждую клеточку его тела, пока плоть его не стала пульсировать, а колени ослабели.