Ведьма и воин

      Просто удивительно, как погода помогает ей.

Глава 7

      – «…И с этими смелыми словами Могучий Торвальд вонзил свой меч в шею Мунго и закрыл глаза от горячей струи крови, фонтаном брызнувшей ему в лицо. Голова Мунго покатилась прочь от его извивающегося в конвульсиях тела».
      – А что было дальше? – спросил увлеченный рассказом Дэвид. – Наверное, Мунго встал и продолжал сражаться без головы?
      – Он попытался, – ответила Гвендолин. – Но пока он слепо шарил в поисках выпавшего меча, Могучий Торвальд вонзил в него меч и одним мощным движением вспорол ему живот, как гнилую зловонную дыню.
      – О Боже, Гвендолин, – обеспокоенно сказала Кларинда. – Какая страшная сказка!
      – Это еще ерунда, – фыркнул Дэвид. – Ты бы послушала, как она рассказывает о чудовище, которое живет в озере. Оно проглатывает людей, и они остаются живыми в его темном скользком желудке, пока чудовище медленно переваривает их. Иногда они проводят там несколько лет, их тело начинает разлагаться…
      – Мне кажется, Кларинде сейчас не хочется слушать об этом, – прервала его Гвендолин. – Может, в другой раз.
      – Это всего лишь сказка, – успокоил он Кларинду, решив, что она воспринимает все слишком всерьез.
      – Боюсь, мне никогда не привыкнуть к таким ужасным сказкам, – вздохнула Кларинда и вновь переключила внимание на крошечную рубашку, которую она шила. – Может быть, когда родится ребенок, мне перестанет казаться, что это я проглотила кого-то живьем, и ты попытаешься рассказать мне эту сказку еще раз.
      – Как это выглядит? – внезапно заинтересовавшись, спросил Дэвид. – Ты представляешь себя чудовищем, а ребенок – это беспомощное существо, которое ты только что проглотила?
      Кларинда рассмеялась:
      – Думаю, можно описать мои ощущения и так. Но чаще мне кажется, что ребенок ест меня, становясь все больше и больше. И я не знаю, смогу ли удовлетворить его аппетит и дальше!
      – Как долго тебе еще носить его, Кларинда? – спросила Гвендолин.
      – Точно не знаю. – Она нежно погладила свой выпирающий живот. – Думаю, еще несколько недель. Никогда нельзя сказать заранее: иногда они очень торопятся появиться на свет, а иногда им так нравится там, что, кажется, они вообще не выйдут оттуда.
      – Это больно? – спросил Дэвид. – Когда становишься такой толстой?
      – Нет. Это так приятно. Вот смотри. – Она поднялась со стула и вразвалку подошла к нему. – Положи руку вот сюда и почувствуешь, как ребенок шевелится.
      Она села рядом с мальчиком, взяла его маленькую руку и крепко прижала к своему животу.
      Дэвид нахмурился:
      – Я ничего не чувствую.
      – Немного терпения. Подожди.
      – Твой живот ужасно твердый, – неуверенно сказал он. – Я думал, он будет мягким и хлюпающим, как у Алисы.
      – Алиса не носит в себе ребенка, – объяснила Гвендолин, улыбаясь. – Она просто любит поесть.
      Внезапно Дэвид испуганно охнул и отдернул руку:
      – Там что-то шевелится!
      – Это ребенок, – объяснила Кларинда, сдерживая смех. – Все в порядке. Подожди, может, он еще раз пошевелится.
      Она взяла его руку и вновь прижала к своему животу.
      – Вот, сейчас… он толкается… чувствуешь?
      Дэвид ошеломленно трогал ее пульсирующий живот.
      – Это не больно? – с тревогой спросил он.
      – Нет, только немного необычно. Гвендолин, иди посмотри.
      Гвендолин с удивлением взглянула на Кларинду. Ей никогда раньше не приходилось щупать живот беременной женщины. Откровенно говоря, она вообще не могла вспомнить, когда в последний раз касалась другой женщины. Вероятно, ее обнимала и держала на руках мать, но ее сожгли на костре, когда Гвендолин исполнилось всего четыре годика, и девушка почти не помнила родное лицо. С того дня о ней заботился отец, который благодаря все усиливающейся ненависти Максуинов стал ее единственным другом. Никому из детей Максуинов не разрешалось играть с ней, и у нее не было подруги, с которой бы она могла смеяться или делиться своими секретами. Но иногда, лежа ночью без сна, она чувствовала себя одинокой и отверженной и размышляла о том, почему ей суждено прожить всю свою жизнь, испытывая презрение других людей. Именно поэтому предложение Кларинды так смутило ее. Всю жизнь ее боялись и отвергали, и теперь ей казалось непостижимым, что женщина может предложить положить ей руку себе на живот, чтобы почувствовать биение жизни внутри нее.
      Кларинда засмеялась:
      – Поторопись, Гвендолин. Ребенок дерется, как сумасшедший.
      Преодолев смущение, Гвендолин подошла к кровати и села рядом с Клариндой.
      – Вот здесь, – сказала молодая женщина, беря ее руку и прижимая к выпуклому животу.
      Дэвид был прав, подумала Гвендолин. Живот Кларинды оказался гораздо тверже, чем она ожидала. Он казался большим гладким сводом, не из мышц, а плотным и упругим, как будто что-то раздувало его изнутри.
      – О, – выдохнула она, удивленная внезапным толчком под своей ладонью. – Что это?
      – Думаю, ножка, – сказала Кларинда и опять засмеялась. – А может, кулачок. Трудно сказать.
      – Он очень сильный, – умилилась Гвендолин, опять осторожно прижимая ладонь к животу Кларинды.
      – Точно. Такой же сильный, как и его отец. Только боюсь, это будет нелегкая работа – произвести его на свет.
      – Я уверена, все будет хорошо, Кларинда, – ободряюще сказала Гвендолин.
      – Да, я тоже надеюсь.
      – А как ребенок там дышит? – нахмурившись, спросил Дэвид. – Там есть отверстие для воздуха?
      – Пока ребенок не родится, он дышит, как рыба в воде – ему не нужен воздух, – объяснила Кларинда.
      Дэвид зевнул.
      – У него есть жабры?
      – Надеюсь, нет! – воскликнула Кларинда. – Иначе Камерон может сказать пару ласковых слов по этому поводу.
      Все трое захихикали.
      – Думаю, теперь тебе нужно отдохнуть, Дэвид, – сказала Гвендолин, поправляя одеяла. – На обед я собираюсь дать тебе особый бульон.
      – Я не устал, – запротестовал мальчик, сдерживая еще один зевок.
      – Очень хорошо. – Гвендолин вернулась к своему стулу. – Ты полежи тихонько, а я расскажу тебе еще сказку.
      – Я ухожу, – объявила Кларинда. – Так что можете выбирать самую страшную.
      – Расскажи мне о громадной двухголовой змее, – попросил Дэвид, устало прикрывая глаза, – которая одновременно проглотила двух девушек, и они застряли у нее в глотке.
      – Чудесно, – сказала Гвендолин, не сомневаясь, что мальчик заснет, не дослушав и до середины. – «Давным-давно в дальних краях жила гигантская змея, у которой была не одна, а две ужасные головы. Это громадное чудовище было покрыто толстой зеленой чешуей, твердой, как панцирь. У него были четыре горящих огнем желтых глаза и два скользких раздвоенных языка, которые могли схватить человека за ноги и голову и разорвать его на две…»
      По мере того как она рассказывала свою мрачную сказку, голос ее постепенно становился тише, убаюкивая Дэвида если не словами, то интонацией. Гвендолин с удивлением наблюдала, как мальчик боролся со сном, время от времени поднимая отяжелевшие веки, чтобы посмотреть на нее. Он как будто демонстрировал, что по-прежнему слушает ее. Но к тому моменту, когда змея обвила своим скользким языком одну из кричащих девушек, усталость одолела Дэвида. Гвендолин продолжала рассказывать еще минуту, пока ровное дыхание ребенка не убедило ее, что он крепко заснул. Она ласковым движением убрала с его щеки рыжую прядь волос, а затем уселась на стул, чтобы некоторое время понаблюдать за ним.
      Прошло уже больше недели с тех пор, как Макданы сожгли ее платье. Все свои силы она отдавала уходу за Дэвидом. Если она не сидела рядом с мальчиком, то в сопровождении Камерона и Неда шла в лес, где искала травы, корни, кору и листья растений, о которых читала в записках матери. Потом она возвращалась к себе в комнату и часами сушила, размалывала, смешивала и настаивала собранные растения, превращая их в порошки и снадобья, описанные матерью. Она попробовала несколько этих эликсиров на Дэвиде, но результат оказался далек от ее ожиданий. Он мог чувствовать себя лучше в течение нескольких часов или даже целого дня, но в конце концов болезнь опять побеждала, и его худенькое тельце снова сотрясалось в конвульсиях от неудержимой рвоты.
      Дважды его кожа покрывалась красной зудящей сыпью, причинявшей ему сильные страдания. Когда Гвендолин в первый раз увидела появляющиеся прыщики, ее охватила паника. Она подумала, что это результат действия ее снадобий. Но Марджори и Кларинда заверили ее, что Дэвид и раньше страдал от этой странной кожной болезни, которая хоть и была очень неприятной, но через день или два проходила. Гвендолин искупала Дэвида в прохладной воде и смазала его кожу подсушивающей мазью из мелко помолотого толокна, которая уменьшила зуд и, похоже, залечила болячки.
      Ей казалось, что мальчик чувствует себя немного лучше, потому что дышит свежим, чистым воздухом и ему перестали непрерывно давать слабительное и пускать кровь. Но он по-прежнему был пугающе худ и слаб, и каждый новый день, когда его организм отказывался удерживать пищу, все больше усиливал ее тревогу. Мать в своих записях подчеркивала, что тело не может оставаться сильным, если не получает достаточное количество здоровой пищи, и поэтому Гвендолин старалась поддержать силы Дэвида, давая ему молоко, яйца, сыр, мясо и рыбу. И хотя у мальчика совсем не было аппетита, он мужественно пытался есть все это, чтобы сделать приятное Гвендолин. Иногда пища усваивалась, но гораздо чаще Дэвиду становилось так плохо, что девушка начинала сомневаться, помогает она ему или вредит, заставляя есть.
      Возможно, члены клана по-прежнему верили, что Гвендолин была причиной страданий ребенка, но никто открыто не осмеливался обвинять ее в этом. Просто большинство Макданов избегали ее. Совершенно очевидно, что они все еще боялись ее, поскольку, завидев девушку, поспешно выходили из комнаты или быстро перебирались в другой конец зала, особенно если на улице было темно или бушевала непогода – это приписывалось ее плохому настроению. Большая часть подданных Макдана, похоже, расценивали ее пребывание в замке как необходимое зло. Только Кларинда, Марджори и Мораг, казалось, не беспокоились, что она может повредить им своими злыми чарами.
      Мораг, разумеется, считала себя колдуньей и, вероятно, думала, что поскольку не предвидит никакого вреда от Гвендолин, то общение с ней не представляет никакой опасности. Марджори была предана Дэвиду и хотя сомневалась насчет Гвендолин, но давала ясно понять, что хочет помочь ей ухаживать за мальчиком. В отличие от них Кларинда была загадкой. Она единственная не только не боялась ее, но, похоже, искренне радовалась, когда могла поговорить с ней. Каждый день Кларинда вразвалку входила в комнату Дэвида и непринужденно болтала с ними. При этом молодая женщина шила крошечные рубашонки или вязала маленькие носочки для младенца. Несмотря на то что Гвендолин нравилось разговаривать с ней, она была не настолько простодушна, чтобы думать, будто Кларинда на самом деле считает ее подругой. Люди не заводят дружбу с ведьмами, потому что ведьмы по природе своей злы и им никогда нельзя верить. Но присутствие мягкой и ласковой Кларинды было подобно лучу света в мрачном и темном замке, и Гвендолин с радостью ожидала ее прихода в комнату Дэвида.
      Другое дело Макдан.
      Она почти не видела его с того дня, когда он в большом зале обращался к клану. Она испытывала облегчение от того, что их пути не пересекались. По ее телу до сих пор пробегала дрожь при воспоминании о том, как он крепко прижимал ее к себе, как его губы касались ее губ, как она обвивала свои руки вокруг него. Она не могла объяснить свое непристойное поведение, когда оставалась наедине с ним в лесу или в комнате. До этого ни один мужчина не осмеливался прикоснуться к ней, страшась, что она может внезапно превратить его в жабу или сделать так, что его мужское достоинство сморщится и отсохнет, как она однажды храбро пообещала это Бродику.
      Изоляция, в которой она находилась с детства, полностью разрушила иллюзии, что она когда-нибудь может выйти замуж и иметь семью. Ни один мужчина не захотел бы взять ее в жены. Кроме того, ей была невыносима мысль, что она обречет невинного ребенка на существование, подобное ее собственному, когда его будут считать дьявольским отродьем. Отсутствие мужского внимания очень устраивало ее. Лучше жить одинокой и целомудренной, когда ни о ком не нужно беспокоиться, кроме себя самой. Раньше она мучилась мыслью, какая судьба ждет отца, если с ней что-нибудь случится. Теперь некому будет оплакать ее смерть, и никто не проронит и слезинки на ее могиле. Как ни горько было это сознавать, но в этом заключалась какая-то свобода.
      Она ни за кого не отвечала.
      В отличие от нее обязанности Макдана по отношению к своему клану не знали границ. Он был постоянно занят со своими людьми: разрешал споры, осматривал посевы и скот, наблюдал за строительством новых укреплений, руководил изготовлением оружия, следил за запасами продовольствия и, конечно, обучал воинскому искусству. Его воины регулярно отрабатывали нападение на замок, анализируя возможные слабые места в оборонительных сооружениях крепости и изыскивая способы их укрепления. Сначала Гвендолин считала эти упражнения частью обычных тренировок клана. Но однажды она случайно подслушала, как два воина жаловались на новый суровый режим, установленный Макданом, и говорили, что виновато во всем ее присутствие.
      Это было безжалостным напоминанием, что Роберт непременно придет за ней.
      Вначале она думала, что тяжелый груз обязанностей по поддержанию благополучия клана не дает Макдану проводить время с сыном. Он виделся с Дэвидом один раз в день; визит его был краток и странно формален. Макдан спокойно спрашивал Гвендолин, как себя чувствует его сын, а потом несколько секунд пристально смотрел на мальчика, будто не вполне доверяя ее словам. Убедившись, что в данный момент жизни сына ничего не угрожает, он резко поворачивался и уходил, подчеркивая, что его вниманием владели более важные дела. Ни разу Гвендолин не слышала, чтобы он сказал хоть одно ласковое слово сыну, нежно провел ладонью по его щеке или наклонился и поцеловал его гладкий лоб. Такое суровое обращение с сыном вызывало у Гвендолин недоумение. Она вспоминала мелькнувшую в его взгляде боль, когда он впервые показал ей своего больного ребенка. Тогда она верила в его необыкновенную привязанность к Дэвиду. Но дни шли, и визиты Макдана становились все более краткими и сдержанными. Она начинала думать, что твердая решимость Макдана спасти сына была вызвана не любовью, а прагматическими соображениями необходимости сохранить жизнь следующему лэрду.
      – Добрый день, Гвендолин, – поздоровалась Ровена, входя в комнату с подносом в руках. – Я пришла проведать Дэвида.
      Подобно Макдану, у Ровены тоже вошло в привычку один раз в день навещать Дэвида. Казалось, она очень любит мальчика и беспокоится о его здоровье. Несмотря на то что Ровена с самого начала объявила о несогласии с методами Гвендолин, она, похоже, примирилась с приказом Макдана возложить заботу о Дэвиде на Гвендолин и была неизменно вежлива с ней.
      – Он спит, – тихо сказала Гвендолин Ровене, которая опустила поднос на стол.
      – Как он?
      – В данный момент все в порядке, – осторожно ответила Гвендолин. – Я хочу, чтобы он еще немного отдохнул, а затем попытаюсь уговорить его что-нибудь съесть.
      Ровена подошла к кровати и внимательно оглядела мальчика.
      – Он выглядит ужасно бледным.
      – Он болеет уже много месяцев, а на улицу не выходил с ранней весны, – заметила Гвендолин. – Неудивительно, что у него такой цвет лица.
      – Возможно, – согласилась Ровена. Она поправила одеяло, подтянув его к самому носу Дэвида, а затем подошла к подносу. – Кларинда сказала мне, что ты ничего не ела с раннего утра. Я принесла немного хлеба и фруктов.
      Гвендолин с удивлением смотрела на нее. Ровена не имела обыкновения заботиться о ней.
      – Хлеб испекли сегодня утром, так что он еще мягкий, – продолжала она, наполняя кубок вином.
      – Спасибо за заботу.
      Ровена улыбнулась и протянула ей кубок.
      – Вот, возьми.
      Но прежде чем Гвендолин успела взять в руку сосуд, он выскользнул и упал ей на колени, облив вином.
      – О! – вскрикнула Ровена. – Прости меня, Гвендолин.
      Гвендолин встала и печально уставилась на огромное алое пятно на золотистой ткани платья.
      – Если ты сразу же снимешь платье и прополощешь его в холодной воде, вино не успеет впитаться, – дала полезный совет Ровена. – Жаль, если платье будет испорчено, особенно после того как Мораг берегла его столько лет. Наверное, оно было у нее одним из самых любимых.
      «Вероятно, она права», – виновато подумала Гвендолин. Мораг бережно хранила его с самой юности, и, очевидно, оно ей очень дорого. Гвендолин боялась даже представить, что нужно будет рассказать старухе об испорченном платье.
      – Почему бы тебе не подняться в свою комнату и не переодеться, а пока ты будешь заниматься платьем, я присмотрю за Дэвидом.
      Гвендолин колебалась, беспокоясь, что ей придется оставить мальчика с Ровеной.
      – Но если он проснется…
      – Если он проснется и ему что-нибудь понадобится, я пошлю за тобой. А пока ты можешь переодеть мокрое платье и попытаться привести его в порядок.
      – Очень хорошо, – неохотно ответила Гвендолин. Она подошла к кровати и отвернула одеяло, которое Ровена накинула на лицо мальчика. Теперь он снова мог дышать свежим воздухом. Затем она повернулась и направилась к двери. – Спасибо, Ровена. Я быстро вернусь.
      – Можешь не торопиться, – дружелюбно ответила Ровена, усаживаясь на стул, – я побуду здесь, пока ты не вернешься.
      Гвендолин поспешно миновала коридор и поднялась по узкой лестнице к себе в комнату, торопясь снять залитое вином платье. Открыв тяжелую дверь, она заметила лежащий на полу листок. Девушка с некоторым трепетом подняла его, вспомнив угрожающее содержание предыдущей записки.
      Дорогая Гвендолин, ты должна немедленно прийти ко мне в комнату. У меня было видение, и я должна предупредить тебя.
       Мораг.
      Гвендолин улыбнулась. Когда она впервые встретилась с Мораг, то подумала, что пожилая женщина просто делает вид, что ее посещают мистические видения. Это казалось безвредной выдумкой, и поскольку Мораг все время убеждала Макданов, что Гвендолин необыкновенно могущественная ведьма, девушка не видела необходимости подвергать сомнению мнимый дар старухи. Но постепенно стало ясно, что Мораг действительно верит в свою способность видеть вещи, скрытые от других людей.
      Гвендолин положила записку на стол и быстро сняла платье. Она положила его в каменную раковину и осторожно стала лить воду из кувшина на пятно, наблюдая, как вода окрашивается в алый цвет и стекает вниз. Когда большая часть пятна исчезла, она заткнула раковину и прополоскала подол платья в чистой воде. Похоже, Ровена была права, сделала вывод Гвендолин, зажав ткань в кулаках и энергично потерев ее. Если платье ненадолго замочить, пятно сойдет. Вернувшись от Мораг, нужно будет принести свежей воды и еще раз прополоскать его, решила она, надевая зеленое платье.
      Воздух был пропитан острым пряным ароматом жареного мяса и вареных овощей, напомнившим Гвендолин о том, как она голодна. Торопясь вернуться к Дэвиду и к подносу с едой, который Ровена любезно принесла ей, девушка быстро шла вдоль темных коридоров. Факел на верхних ступеньках лестницы, ведущей на нижний этаж замка, погас, и узкие ступеньки исчезали в пустом темном провале. Подобрав юбки, она поспешила вниз, лениво размышляя, что за глупость собирается сообщить ей Мораг.
      Внезапно Гвендолин провалилась куда-то в темноту. Издав сдавленный крик, она смолкла, ударившись головой о твердый каменный пол.
 
      Ее окружала тьма, сквозь которую пробивался слабый свет.
      Пульсирующие нити сознания медленно вытягивали ее из объятий сна, глубокого, но такого, что не приносит облегчения. Боль начала распространяться по ее телу, сначала медленно, а затем все быстрее, обхватывая своими щупальцами голову, шею, плечи, спускаясь ниже и опутывая всю ее плотным коконом. Она повернулась на бок. Новая волна боли, резкой и пронизывающей, прокатилась по телу. О сне не могло быть и речи. Сделав над собой невероятное усилие, она открыла глаза и часто заморгала, вглядываясь в полумрак.
      На стуле рядом с ее кроватью сидел, вытянув свои длинные мускулистые ноги, Макдан и, казалось, спал. Тусклый огонек свечи резче обозначил черты сурового лица, делая его старше. Волосы спутанными золотистыми прядями падали на измятую рубашку, испачканную чем-то красным. Гвендолин в замешательстве взглянула на эти пятна, подумав, что его рана разошлась и теперь кровоточит. Может быть, ей следовало еще раз зашить рану обычной ниткой, когда они вернулись в замок. Она с удивлением перевела взгляд на окно. Неужели так быстро наступила ночь? Дэвид, наверное, давно уже проснулся и теперь теряется в догадках, куда она запропастилась.
      Она села и закрыла глаза, не понимая, почему это стоило ей таких усилий. Когда Гвендолин снова открыла их, то увидела, что Макдан пристально смотрит на нее. Его суровое лицо чуть-чуть смягчилось, и можно было прочесть что-то похожее на облегчение.
      – Дэвид, – хриплым шепотом произнесла она. – С ним все в порядке?
      – С Дэвидом все хорошо, Гвендолин.
      Она с сомнением взглянула на него, пытаясь понять, лжет он ей или нет. Гнев, проступивший на его лице, не помог рассеять ее тревогу.
      – Я должна увидеть его. – Она откинула одеяла. – Немедленно.
      Слабость и головокружение, сопровождавшие любое движение, заставили ее застыть на месте, прижав пальцы к вискам.
      Сильные руки Макдана сжали ее плечи и осторожно уложили на кровать.
      – Он спит. Ты увидишь его утром.
      – Я хотела приготовить ему специальный бульон.
      – Приготовишь позже, когда будешь чувствовать себя лучше.
      Он поднес к ее губам чашку с холодной водой. Когда Гвендолин напилась, Макдан извлек из таза, что стоял рядом, влажную тряпицу и приложил ко лбу девушки.
      – Я не больна, – сказала ему Гвендолин, недоумевая, почему он с такой непривычной заботой обращается с ней. – Я никогда не болею.
      – Нет, ты не больна, – согласился он.
      Она кивнула. Голова ее прямо-таки раскалывалась от ужасной боли. Гвендолин подняла руку к ней в попытке хотя бы немного унять ее. Волосы были спутанными и липкими, кожу черепа покрывала корка засохшей крови.
      – Я нашел тебя у подножия лестницы на нижнем этаже, – объяснил Алекс, заметив ее недоумение. – Падая, ты ударилась головой. На полу была такая лужа крови…
      Это объясняло, откуда взялась боль. Гвендолин провела пальцами по голове и поморщилась.
      – Раны на голове обычно сильно кровоточат, – пробормотала она, вспоминая ночь, когда зашивала кожу на голове Камерона.
      – Точно. И поэтому трудно определить, насколько серьезна рана. Особенно если пострадавший отказывается приходить в себя.
      – У тебя нет оснований обвинять меня в том, что я отдыхаю, – обороняясь, проворчала Гвендолин.
      – Возможно, – согласился Алекс. – Но когда человек, разбивший себе голову, лежит без движения, начинаешь немного…
      Он умолк, силясь подобрать нужное слово: «беспокоиться?», «испытывать ужас?», «сходить с ума?». Все это он пережил, но изо всех сил старался не показывать своих чувств клану, чтобы они не подумали, что безумие вновь овладевает им. Он не позволил, чтобы кто-нибудь другой выхаживал ее, даже Бродик, Нед или Камерон, которым он без колебаний доверил бы свою жизнь. Он же сказал своим людям, что ведьма хранит секрет выздоровления его сына и поэтому он сам присмотрит за ней.
      Произнося эти слова, он твердо знал, что это неправда.
      – …волноваться, – наконец подыскал он. Это слово показалось ему достаточно безобидным.
 
      Обнаружив, что девушка исчезла, он пришел в неописуемую ярость. Он считал, что Гвендолин убежала, и ее измена была непростительной не только оттого, что она нарушила данное ему слово, но и потому, что бессовестно бросила его сына. Алекс приказал осмотреть замок и его окрестности и сам принял участие в поисках, полный решимости найти и вернуть ее.
      Когда он увидел ее, неподвижно лежащую в темном проходе, с растекшейся у бледной щеки лужей крови, то был парализован страхом и с трудом сумел заставить себя нащупать пульс у нее на шее.
      – Ты погрузилась в глубокий сон вчера после полудня. А сейчас уже почти утро, – сказал он Гвендолин, поворачиваясь к окну.
      Неяркий желтоватый свет падал на его заросшую золотистой щетиной щеку. Гвендолин растерянно смотрела на него. Макдан был чрезвычайно загружен делами. Он с трудом находил свободную минутку, чтобы навестить больного сына. Почему же он сидит здесь и ухаживает за ней, как обыкновенная сиделка?
      – Что ты делала внизу, Гвендолин?
      Мозг Гвендолин был затуманен сильной болью, и она с трудом могла сосредоточиться.
      – Кажется, я собиралась повидаться с Мораг. – Она закрыла глаза, припоминая. – Она оставила записку в моей комнате, где написала, что хочет о чем-то предупредить меня.
      Брови Алекса поползли вверх.
      – Возможно, она хотела предупредить меня об этих ступеньках, – сухо заметила Гвендолин.
      – Куда ты положила записку?
      Она подумала несколько секунд, а затем слабо пожала плечами.
      – Кажется, я оставила ее на столе.
      Алекс поднялся, чтобы взять записку. Он проверил стол, комод и внимательно осмотрел пол.
      – Ее здесь нет.
      – Может быть, я захватила ее с собой и выронила в коридоре, – высказала предположение Гвендолин, не особенно беспокоясь на этот счет.
      – Ты была одна, когда спускалась по ступенькам?
      Гвендолин закрыла глаза.
      – Думаю, да. Помню, было очень темно… кажется, факел над лестницей погас. – Она зевнула. – Наверное, поэтому я оступилась.
      Алекс несколько мгновений молча смотрел на нее.
      – Теперь тебе нужно отдохнуть, – сказал он, поднимаясь со стула.
      – Я должна идти к Дэвиду, – слабым и сонным голосом запротестовала Гвендолин.
      – Ты увидишься с ним позже. Когда отдохнешь.
      Слишком измученная, чтобы спорить, Гвендолин вздохнула и вновь зарылась лицом в подушку. Алекс смотрел, как сон быстро сморил ее. Она устала, была измучена болью и потеряла много крови, но он убеждал себя, что всегда сможет разбудить ее, если пожелает. Он откинул прядь черных волос с разбитой щеки девушки и легко провел пальцами по ее нежному подбородку. На своем веку он видел много полученных в сражении ран и знал, что травма Гвендолин не опасна. Но вид лежащей девушки, хрупкой, слабой и беспомощной, вызвал в его памяти образ Флоры. Но ведь это не болезнь, резко оборвал себя он. Это травма, и он намерен выяснить, кто или что послужило этому причиной.
 
      Факел над лестницей, ведущей в подвалы замка, горел, отбрасывая маслянистый мерцающий свет на влажные каменные ступени. Алекс стоял на самом верху, пытаясь понять, достаточно ли здесь света. За последние четыре года он привык к темноте, лежа по ночам в своей комнате без сна или бродя по пустым коридорам и беседуя с Флорой. Многие ступеньки были покрыты слоем грязи, что делало их опасными. Если факел не горел и кто-то торопился спуститься по незнакомой лестнице, то легко можно было предположить, что он поскользнулся. Если бы не страх клана перед Гвендолин и не записка от Мораг, о которой вспомнила девушка, Алекс просто приказал бы отскрести ступеньки от многолетней грязи и прикрепить еще один факел к стене. Вместо этого он медленно спустился по лестнице, а затем вновь поднялся, тщательно осматривая каждую ступеньку, покрытую зеленовато-черным налетом.
      На пятой сверху ступеньке он обнаружил то, что искал, – упрятанный в грязь тонкий черный шнурок. Алекс выудил его из мерзкой слизи и обнаружил, что он привязан к маленькому гвоздю, вбитому в щель между камнями в стене. Шнурок был сплетен из крепких нитей, и хотя и был тонким, но удивительно прочным. Его, кстати, не хватало на всю ступеньку, но обтрепанный конец указывал на то, что он просто разорван. Алекс нагнулся и осмотрел противоположную стену. Там он обнаружил второй гвоздь, с которого свисал кусок шнурка. Гвозди были вбиты примерно на уровне лодыжки прямо у края ступеньки. Ничего не подозревающая жертва не могла наступить на темный шнурок, натянутый от стены до стены, но непременно зацепилась бы за него ступней. Тот, кто это подстроил, не дал себе труда убрать шнурок и гвозди после падения Гвендолин. Либо он проявил непростительное легкомыслие, либо хотел, чтобы все узнали, что падение Гвендолин не было несчастным случаем.
      Алекс сердито вырвал гвозди из стены и поспешно сбежал вниз, не обращая внимания на скользкие ступени. Он быстрым шагом миновал коридор и рывком распахнул дверь в комнату Мораг.
      – Добрый вечер, Алекс, – приветливо поздоровалась Мораг, нисколько не обеспокоенная его неожиданным вторжением. – Или правильнее сказать «доброе утро»?
      Она стояла у длинного обшарпанного стола, уставленного потрескавшимися кувшинами и горшками всевозможных форм и размеров, и процеживала густую коричневую жидкость через зеленоватую ткань, натянутую на горлышко кувшина. Нахмурив серебристые брови, она не отрывала сосредоточенного взгляда от своего зелья, которое из темно-коричневого становилось кремовым. Алекс ждал.
      – Да, – наконец произнесла она, не поворачиваясь к нему, – я знаю о шнурке.
      – Кто это сделал? – спросил он.
      Мораг поставила бутыль с коричневой жидкостью и вздохнула.
      – Видение было нечетким, как и многие другие в последнее время. Я не могла разглядеть, кто натянул его там.
      – Поэтому ты оставила записку Гвендолин в ее комнате? Хотела предупредить ее об опасности?
      – Ты прекрасно знаешь, что я не оставляла никакой записки, Алекс. Я не умею писать.
      Он кивнул.
      – Я подумал, что ты могла попросить кого-нибудь написать ее.
      – Нет.
      Взволнованный, он запустил пальцы в волосы.
      – Кто-то из членов клана хочет избавиться от нее.
      – Очень многие хотят избавиться от нее, – поправила его Мораг. Она взяла кувшин, крепко обхватила его и подошла к огню. – Вряд ли это может удивить тебя.