Верховная жрица

      – Горячая еда не соблазн, а необходимость, – произнесла Скуирелли, тайком погружая палец в свою тсампу. Самое время попробовать лакомство, пока все ждут, не окочурится ли пробовальщик.
      Женщина уже хотела было облизнуть свой обмакнутый в пищу палец, когда пробовальщик вдруг позеленел и повалился набок. Он дышал часто-часто и с большим трудом. Агония длилась очень долго, пока смерть не оборвала мучений несчастного.
      Лица окружающих вытянулись и окаменели. Жрецы далай-ламы зыркали глазами на Лобсанга и Кулу, те, в свою очередь, сверлили их злобными взглядами. Монгол вытащил кинжал.
      Скуирелли с трудом перевела дыхание.
      – Значит, еда была отравлена?
      – Да, – ответил Лобсанг – Но чья еда? Бунджи или далай-ламы?
      Обмен гневными взглядами возобновился.
      – Послушайте, – вздохнула Скуирелли, вытерев палец о подушку. – Почему бы нам не выбросить всю эту отраву и не начать заново. Я готовлю неплохой фасолевый салат.
      – Сейчас я приведу повара, – воскликнул Кула, выбегая из комнаты.
      Поваром оказался маленький толстячок тибетец, словно слепленный из сырого теста. Он дрожал, как пудинг на сильном ветру.
      – Как ты смел отравить еду, повар? – заорал громовым голосом Кула.
      – Я ее не отравлял.
      Монгол приблизил самый кончик своего кинжала к пульсирующей шейной артерии бедняги.
      – Врешь! Сейчас я располосую тебе глотку!
      – Не я отравил еду! Китаец!
      – Что еще за китаец?
      – Он сказал, что моя сестра в Лхасе будет изнасилована, если я не отвернусь, пока он кое-что подсыплет в пищу.
      – В чью? Бунджи или далай-ламы?
      – Бунджи.
      – Ты уверен?
      – Я не стал бы лгать, монгол, – затрясся от страха повар, – зная, что ты перережешь мне горло, если я это сделаю.
      – Ладно. Хорошо, что ты сказал правду, – произнес Кула, резко повернул голову повара и перерезал ему кинжалом глотку.
      – Зачем ты это сделал? – в ужасе вскричала Скуирелли, отворачиваясь.
      – Я всегда караю предателей, – объяснил монгол, вытирая лезвие о волосы убитого.
      Актриса долго смотрела на мертвого повара. Наконец до ее сознания дошло, какая ужасная смерть ей угрожала.
      – Они хотели меня убить, – произнесла она каким-то убитым голосом.
      – Да, – подтвердил Кула.
      – Надо найти в себе чувство сострадания и простить их, – вставил далай-лама.
      – Они уже во второй раз пытаются убить меня! Несмотря на то что я нахожусь под покровительством Первой леди. – В голосе актрисы чувствовались гневные нотки.
      – Эти китайцы – сущие демоны, – высказал свое мнение Лобсанг. – Бездушные демоны.
      – Преобразите свой гнев в понимание, – наставительно произнес далай-лама. – И новообретенное понимание употребите для создания подлинной гармонии. Озарите весь мир этим светом!
      Скуирелли Чикейн поднялась с подушки, голубые глаза ее сверкнули стальным блеском. Воздев дрожащий кулачок к потолку, она воскликнула:
      – Значит, война!
      – Война неприемлема для Будды, – обеспокоенно сказал далай-лама. – Это путь, недостойный того, кто является живым Буддой.
      – Знайте же, что война – путь этого Будды! – поклялась Скуирелли. – Мы войдем в Тибет и пинками прогоним мерзкие желтые задницы обратно в Пекин.
      Далай-лама печально склонил голову.
      – Оказывается, она из сражающихся буддистов! – восхитился Кула, задыхаясь от волнения. – На такое я не смел и надеяться.

Глава 18

      Месяц истекал, и на спартанском столе доктора Харолда В. Смита нагромоздилась целая кипа неоплаченных счетов.
      Фолкрофтские счета не превышали обычно пятизначных цифр. Но для оплаты их надо было хотя бы бегло взглянуть на чеки, фактуры и различного рода заметки.
      Справившись со всем этим, доктор Смит перевел дух, выпил два стакана минеральной воды, потом запил обычной водопроводной водой, лишь после этого он принялся за счета, выписанные на КЮРЕ.
      Все эти документы наряду с сопроводиловками поступали в отдельный почтовый ящик, ключ к которому имелся только у Смита. Конечно, порядок отнюдь не идеальный, но шеф не мог доверить Римо, а тем более Чиуну, чтобы они сами своевременно оплачивали свои счета.
      На какую бы сумму ни были эти счета, Харолд В. Смит всегда быстро их оплачивал. Его бережливая новоанглийская натура противилась трате денег налогоплательщиков на такие, казалось бы, легкомысленные статьи расходов, как торговля подержанными автомобилями, которой занимался Уильямс. То, что Римо и Чиун, хотя и не были счастливы, все же редко жаловались на свое материальное положение, составляло предмет его гордости.
      И Смит никогда не платил проценты по кредитным карточкам. Ни в те дни, когда они составляли достаточно скромную цифру «шесть», ни сейчас, когда компании, торгующие кредитными карточками, поистине стали ростовщиками.
      Смит с радостью убедился, что счета в этом месяце составляют достаточно скромную сумму – всего около пятидесяти тысяч долларов. Это было меньше, чем в прошлом квартале, когда Чиун обнаружил торговый центр «Закупки на дому» и, видимо, прошелся по всем спискам товаров, предлагаемых сроком более чем на две недели, включая два ящика с заменителем волос. Смиту так и не удалось выяснить, что это такое.
      Смит глотнул еще минеральной и продолжил – строчку за строчкой – изучение расходов.
      В карточке на имя Римо Буттафуоко он заметил два обратных авиабилета. Уильямс и Чиун куда-то летали, интересно куда? В следующей графе значилась сумма, уплаченная за взятый напрокат в Лос-Анджелесе автомобиль. Автомобиль был нанят на два дня. Обслуживался он в Малибу.
      Смит нахмурился. Малибу, Малибу? Почему это место вызывает у него какое-то беспокойство?
      И тут он вспомнил. За три дня до этого на Скуирелли Чикейн было совершено покушение в Малибу. Именно там волны вынесли на берег несколько убитых китайцев.
      Какого дьявола они там?..
      Смит подошел к компьютеру и стал внимательно просматривать файл на бунджи.
      Всего шесть тел. Просматривая последние донесения, он понял, что китайцы были убиты обычными методами, используемыми в таких случаях Римо и Чиуном. Мастер, очевидно, выпотрошил их своими сверхтвердыми ногтями. Те же, чьи лица были превращены в бесформенное месиво, а глотки передавлены, пали, по всей видимости, жертвами Римо. Помрачнев, Смит подосадовал, что не догадался раньше, чьих это рук дело.
      Он снял трубку и набрал контактный номер Уильямса.
      – Меня нет дома, – ответил сонный голос. – Катись ко всем чертям!
      – Римо, это Смит.
      – Смитти, что новенького? Вернее, что плохого?
      – Римо, – сухо произнес Смит. – Я в курсе, что вы с Чиуном несете ответственность за китайцев, убитых в Малибу.
      – О'кей, – признался Римо. – Сейчас слишком рано, чтобы врать. Там действительно без нас не обошлось.
      – Пожалуйста, объясните мне, как все это произошло, – холодно проговорил Смит. – Это была несанкционированная операция.
      – Поговорите лучше с Чиуном. Вообще-то это его операция.
      – Я хотел бы вначале услышать твою версию.
      Голос Римо отдалился, затем зазвучал громче:
      – Эй, Чиун! С тобой хочет поговорить Смитти...
      – Римо, я же просил...
      – Чиун, ты проснулся?
      Молчание на том конце провода затянулось. Наконец в трубке вновь послышался голос Уильямса:
      – Проклятие! Подождите у телефона, Смитти.
      Крепко прижав трубку к уху, Смит слышал, как скрипели, открывались и закрывались двери, затем донеслись чьи-то шаги.
      – Его нет, – удивленно произнес Римо.
      – Я хочу выслушать ваше объяснение.
      – Вы не поняли, Смитти, Чиун и в самом деле исчез. Исчезли и два наших сундука, правда, все это долбаное золото пока на месте.
      – Золото?! Какое золото?
      – Долбаное золото, которое он получил от монголов.
      – Монголов?! Каких монголов? Давайте выкладывайте все с самого начала.
      – Попробую изложить по порядку, а там уже как получится, – усмехнулся Римо.
      – Ну!
      – Вы знаете историю о тибетском монахе, который заявился в дом Скуирелли Чикейн и объявил ее бунджи-ламой?
      – Да.
      – Так вот сперва он заявился ко мне. Вместе с этим монголом Кулой. Помните его по войне в Персидском заливе?
      – Продолжайте.
      – Они попросили Чиуна отыскать им бунджи-ламу.
      – Отыскать? Вы хотите сказать...
      – Да, Чиун отвел их прямо к Скуирелли. Проделал какие-то фокусы-покусы, пустил пыль в глаза и в конце концов просто включил телик с «Шоу Пупи Серебряной Рыбки». Тут-то она и объявилась!
      – Пупи Серебряная Рыбка?
      – Да нет же, Скуирелли Чикейн! Она вырядилась так, будто жила в какой-то другой жизни, и Лобсанг сразу же заглотил приманку.
      – Лобсанг – тибетский монах?
      – Точно!
      – А вы-то тут при чем, Римо?
      – Я? Можно сказать, сбоку припека. Таскал их вещи, а за это мне мылили затылок. Когда китайцы вознамерились убить Скуирелли Чикейн, мы с Чиуном вовремя оказались на месте и прикончили их. Если была какая-то польза от нашей поездки, то, видимо, выразилась только в этом.
      – Не согласен с вами, – холодно произнес Смит. – Уж лучше бы Скуирелли убили, чем она возымела это нелепое намерение стать тибетской ламой.
      – Думаю, Чиун полностью поддержал ее начинание. Недаром же он поехал за ней в Тибет.
      – Думаю, вы недалеки от истины, Римо, – согласился Смит. – Вчера мастер позвонил мне и попросил очередной отпуск.
      – Он сказал, куда едет?
      – Насколько я понял, в деревню Синанджу.
      – Это нетрудно проверить. Наберите 1-800-СИНАНДЖУ. Если Чиуна нет и его там не ждут, значит, он направился в Тибет.
      – Минутку, – бросил Смит, переключая телефонные линии. Он набрал 1-800-СИНАНДЖУ и услышал ворчливый старческий голос, который что-то сказал по-корейски.
      – Я... ищу... мастера Синанджу, – тщательно проговаривая слова, начал Смит.
      – Его великого могучества здесь нет, – отозвался голос на каком-то странноватом английском.
      – И вы его не ждете?
      – Нет, не ожидаем... Что-нибудь передать? Может, надо низвергнуть трон в какой-нибудь стране?
      – Нет, спасибо. Я перезвоню.
      Вновь связавшись с Римо, Смит сказал:
      – В Синанджу его не ждут. Должно быть, он правда в Тибете.
      – Ну и дела! – простонал Уильямс. – Не знаю, кого и жалеть: тибетцев или китайцев.
      – Римо, – повелительно продолжил Смит, – нельзя допустить, чтобы Скуирелли Чикейн нарушила баланс сил в Тибете.
      – Баланс сил? Страна порабощена китайцами. Какой же тут баланс сил?
      – И все же это так. Тибет в основном представляет собой горное плато. Это высокий горный район Азии. Оттуда китайцы могут наблюдать за Индией, которую считают своим врагом. Тибет является непроходимым препятствием для всех вражеских сил, находящихся внизу. Известно также, что в некоторых, малодоступных районах Тибета китайцами установлены ракеты дальнего действия. Поэтому китайцы очень чувствительны к тибетскому вопросу и полны решимости удержать эту страну любой ценой.
      – Так пишут в газетах.
      – Открытый мятеж в Тибете может повлечь за собой вмешательство Монголии или Индии, связанных с этой страной религиозными узами. Если начнется новый китайско-индийский конфликт, Пакистан, являющийся союзником Китая и ожесточенным врагом Индии, несомненно, откроет второй фронт. Пакистан – ядерная держава. Вы понимаете, что это значит?
      – Да. Бай-бай, Индия... Проклятие!
      – Немедленно выезжайте в Тибет, Римо.
      – То, что произошло с тибетцами, по всей видимости, нас не касалось?
      – И да, и нет. Но теперь, когда я знаю, что мастер Синанджу положил начало цепи событий, ведущих к кризису, наш долг – остановить Скуирелли Чикейн.
      – Чей это «наш», белоглазый? – буркнул себе под нос Уильямс.

Глава 19

      Накануне отбытия из Индии в Тибет сорок седьмой бунджи-ламе не спалось.
      Обуреваемая дикими снами, она беспокойно ворочалась на своем канге, что и было отмечено в священной летописи. Опускалось, правда, что бессонница в значительной мере была вызвана большим количеством съеденных вишен в шоколаде.
      Сидя на канге, слишком взвинченная, чтобы спать, актриса своими безупречно правильными зубами, свидетельствующими о высочайшем духовном развитии, хрумкала шоколадную оболочку, предварительно высасывая сладкий нектар.
      Время от времени она напевала себе под нос:
 
Я Будда.
Будда это я.
Я сижу под деревом бодхи .
Не плачь обо мне, Пасадена-а-а.
 
      У обители далай-ламы под названием «Дхарма-сала» собрались тибетские изгнанники. Вращая в руках свои молитвенные колеса с кисточками, они внимали чудесным звукам. Те, кто понимал английский, переводили.
      – Новый бунджи-лама поет сладко-сладко, как всякая женщина, – отмечали другие.
      – Подойди же, «Эвита», – пела бунджи.
      Последнюю фразу не так-то легко было перевести, посему в следующем столетии эти слова вызывали много споров среди буддистов.
      – Бунджи, бунджи! – взволнованно кричали тибетцы. – Благослови нас, о бунджи!
      Скуирелли Чикейн слышала эти крики, но не понимала их значения. Да и зачем ей понимать? Главное – в связи с ее новым призванием ей никак нельзя игнорировать своих новых поклонников.
      Облаченная в свое шафранно-желтое одеяние, в остроконечном колпаке, благодаря которому маленькая танцовщица казалась выше ростом, Скуирелли вышла на большой балкон, откуда далай-лама обращался к своим приверженцам.
      Женщина все еще посылала воздушные поцелуи бурно приветствующей ее толпе, когда появился Лобсанг.
      – Они всего лишь хотят испить твоей мудрости, о Будда! – изрек Лобсанг.
      – Я скажу проповедь, а ты переведешь, – кивнула ему Скуирелли и, повысив голос, начала: – Сегодня первый день всей вашей остальной жизни.
      Лобсанг перевел фразу на тибетский, затем на хинди.
      – Этот день должен стать поистине великим днем, – добавила Скуирелли.
      Толпа затаила дух. Внимавшие простерлись ниц, упершись лбами о землю. Смотрелось это действо как подходящее упражнение для аэробики.
      – Их сердца вместе с тобой, бунджи, – отметил Лобсанг.
      – О, великий миг! Скажи им... скажи, что жизнь – это блюдо, полное вишен.
      Лобсанг перевел. Собравшиеся приподняли головы. На бунджи-ламу устремились тысячи моргающих недоуменных глаз.
      – Что-то не так? – забеспокоилась Скуирелли.
      – Они не знают, что такое вишни.
      – А что тут знать? Вишни есть вишни.
      – Они бедные и никогда не только не ели, но даже не видели вишен.
      – Тогда скажи им, что жизнь – это блюдо с тсампой.
      Едва Лобсанг перевел последние слова, тибетцы вновь ткнулись лбами в землю.
      – Знаете что? – изрекла вдруг Скуирелли, купаясь в почтительном обожании новой публики. – Я думаю, можно отснять неплохую видеокассету: «Поклонение вместе с бунджи».

* * *

      С восходом солнца из сарая вынесли позолоченный паланкин далай-ламы. Тибетцы растроганно плакали. Когда-то этот паланкин использовался, чтобы унести далай-ламу из Тибета; теперь же на нем должны были унести величайшего ламу всех времен в Лхасу, где она воссядет на Львиный трон, изгнав из страны жестоких ханьских китайцев.
      Приверженцы нового бунджи-ламы выстроились вдоль дороги, ведущей к горному перевалу. Они растянулись плотными шеренгами, как большие цветы, до самой границы.
      Некоторые счастливцы видели, как бунджи вышла из дома далай-ламы. У них захватило дух, когда далай-лама шесть раз простерся перед бунджи, а бунджи ни разу не поклонилась в ответ.
      С царским величием Скуирелли опустилась в паланкин, и носильщики подняли его без малейшего ропота.
      Впечатление было такое, будто бунджи весит не больше, чем цветок.
      Паланкин двинулся в путь. Перед ним шагал свирепый монгол, взглядом выискивая в толпе возможных убийц. Высоко над головой он нес шафранно-желтый зонт далай-ламы; это означало, что факел передан новому духовному вождю.
      Рядом с бунджи, гордо расправив плечи, шел святой Лобсанг Дром, но никто даже не взглянул на него.
      Взоры провожающих были устремлены на бунджи-ламу.
      – У бунджи такое же неотразимо-красивое лицо, как у женщины, – говорили все. Особое внимание привлекало к себе шафранно-желтое облачение ламы – все от пят и до кончиков длинных сужающихся ногтей. Да, шептали люди, наконец-то возродился тот самый царственный бог, который восседал на троне в дни минувшие.
      Когда паланкин приблизился к границе, за ним уже тянулся длинный, многотысячный хвост. Здесь были тибетцы и индийцы, кхампы и непальцы. И каждый на своем языке кричал об обуревавшей его радости и надеждах.
      – Бунджи-лама зиндабад! – кричали индийцы на хинди. – Да здравствует бунджи-лама!
      – Лама кьено! – подхватывали тибетцы. – Знай об этом, о лама!
      – Мы прогоним китайцев пинками в задницу! – отзывалась бунджи, и, хотя никто в те дни не понимал, что это значит, клич бунджи-ламы подхватывали все ее приверженцы, независимо от их национальности. Разрозненные в течение многих столетий, они были наконец объединены Светом Воссиявшим.
      – Мы прогоним китайцев пинками в задницу, – вновь и вновь пели они, не понимая смысла этих слов.
      – Твои люди с тобой, о святейшая! – громовым голосом возглашал монгол.
      – Это, – кричала бунджи, – лишь наш первый натиск!

* * *

      К горной границе Тибетского автономного района, как его называют китайцы, мчался человек. В темном тюрбане, с косматой бородой – типичный горец-сикх.
      Запыхавшись, он приблизился к пропускному пункту, где пограничные войска Народно-освободительной армии охраняли узкий проход, через который несколько десятилетий назад позорно бежал далай-лама. Далее поднималась заснеженная громада горы Кайласа, а у подножия с немыслимой яркостью отражали небесную синеву озера Маносаравар и Ракас Тал.
      Уже более получаса солдаты Народно-освободительной армии с беспокойством слышали какой-то усиливающийся странный шум на западе. Этот звук неприятно резал им уши. До них уже доходили слухи, что в Тибет вернулся бунджи-лама, но, будучи китайцами, они не знали, что это значит.
      – Не стреляйте! Не стреляйте! Я такой же китаец, как вы.
      Солдаты задержали пальцы на спусковых крючках. Подскочивший к ним горец сорвал бороду и тюрбан: пусть все увидят, что он китаец.
      – Я Вангди Чунг, – воскликнул он, еле переводя дух. – Я так и не смог отравить бунджи-ламу. И она направляется сюда.
      – Она?!
      – Да, это женщина!
      Китайские солдаты недоуменно переглянулись. Женщина. Одна-единственная. Чего же проще? Если документы у нее не в порядке, они вправе ее тут же арестовать. А поскольку китайские солдаты были простыми крестьянскими сыновьями и, естественно, не умели читать, документы бунджи-ламы никоим образом не могли оказаться в порядке.
      – Да как вы не понимаете, глупые черепахи! – выругался Вангди Чунг. – Бунджи-ламу сопровождают тысячи ее приверженцев.
      Солдаты вновь обменялись взглядами. Их и было-то всего трое: один сержант, двое рядовых. Все были вооружены винтовками и штыками. Ответственность за патроны нес сержант. Он подошел к ящику с боеприпасами и произвел несложные подсчеты. Патронов оказалось очень мало. Об этом парень и доложил взволнованному сотруднику спецслужбы.
      – У нас достаточно патронов, чтобы убить бунджи-ламу и еще двадцать – двадцать пять ее провожатых. Конечно, если не рассчитывать на возможные промахи.
      – Если вы убьете бунджи-ламу, нас всех разорвут на части, – предостерег Вангди Чунг.
      Китайцы хором рассмеялись. За долгие годы своего пребывания в Тибете они еще ни разу не видели тибетца, способного на нечто большее, чем проклятия.
      – Они буддисты. А буддисты не сражаются.
      – Ими предводительствует монгольский солдат. Свирепый, как лев.
      – Один монгол?
      – Один монгол.
      По лицам китайских солдат можно было сделать вывод, что это другое дело. Совершенно другое.
      – У нас недостаточно патронов, чтобы остановить монгола, – упавшим голосом сказал сержант, уныло указывая на свои скромные запасы. – И что же нам делать? Если мы покинем свой пост, то будем расстреляны, а счет за израсходованные на нас патроны пошлют нашим родственникам.
      Солдаты стали взволнованно обсуждать свое нелегкое положение, а тем временем громкий человеческий гомон, раздававшийся на знойных равнинах Индии, уже покатился ширясь и усиливаясь по горным склонам, отдаваясь несмолкаемым громким эхом. Отчетливо донеслись поющие женские голоса.
 
Я Будда.
Будда это я.
Самою судьбой
Назначен наш жизненный путь.
 
      – Мы прогоним китайцев пинками в задницы! – откликались тысячи голосов.
      После того как Вангди Чунг перевел эту угрозу с английского на их родной язык, солдаты пристрелили его и трусливо бежали в горы.
      Вот так историческая процессия бунджи-ламы вошла в кольцо гор, окружающих Тибет, и, стало быть, появилась в самом Тибете.
      Министр государственной безопасности, поджидая, пока телефонист соединит его с Домом всекитайского собрания народных представителей, напряженно размышлял, как наилучшим образом объяснить премьеру постигшую его неудачу.
      В цитатнике Мао не нашлось ничего подходящего. Во всяком случае, он не смог найти ничего подходящего.
      Наконец в трубке послышался прокуренный голос премьера:
      – В чем дело?

* * *

      Министр безопасности растерялся. Говорить надо было ясно и в то же время дипломатично, ибо телефонная линия, вполне возможно, прослушивалась.
      – Слушаю!
      – «Когда старый человек потерял на границе свою лошадь, кто мог сказать, что это недоброе предзнаменование», – проговорил министр, надеясь, что конфуцианское речение не оскорбит слуха премьера.
      К его удивлению, премьер также ответил ему конфуцианским речением:
      – «Голова коровы не подходит к пасти лошади».
      Министр государственной безопасности порылся в памяти, подыскивая подходящий ответ:
      – «Когда оказываешься в месте, тебе незнакомом, должно следовать тамошним обычаям».
      – Так, – сказал премьер. – Я слышу гром среди ясного неба. Сколько человек сопровождают красную шляпу?
      Вопрос был прямой. И отвечать следовало тоже прямо.
      – Одна-две тысячи. Не знаю, как принять такое количество посетителей в соответствии с моими нынешними инструкциями.
      Итак, кот выпущен из мешка. Министр государственной безопасности ждал ответ.
      – Сколько телекамер запечатлевают это событие?
      – Сколько телекамер? Ни одной.
      – Ах вот как, – удивился премьер. Какое-то время в трубке слышалось его хриплое натужное дыхание. Говорят, он слишком много курит.
      Ястребы политбюро уже внимательно следили за премьером, но он еще не исчерпал всех своих возможностей.
      – Помните старую пословицу: «Убей обезьяну, чтобы испугать кур»?
      – Да.
      – Я не сомневался, что вы помните. – Этими словами премьер закончил разговор.
      Целых полминуты министр прислушивался к гудкам на линии, прежде чем наконец решился дрожащей рукой повесить трубку.
      Здесь, в своем кабинете одной из самых могущественных резиденций в Пекине, ему предстояло принять чрезвычайно трудное решение.
      Одно дело – отравить бунджи-ламу на индийской земле и бросить тень подозрения на его соперника, другое дело – организовать убийство новоявленного Будды на тибетской земле. Если дела пойдут плохо, вся вина будет возложена на министерство государственной безопасности. Надвигающаяся буря грозила вырваться далеко за пределы страны.
      И не было ни клочка бумаги, ни одного записанного обрывка разговора, чтобы подтвердить, что он, министр, действует в соответствии с приказом премьера.
      И все же приказ должен быть выполнен, в противном случае министр государственной безопасности рискует потерять поддержку одного из всемогущих людей в Китае, хотя уже пополз шепоток, что вряд ли ему удастся прожить дольше, чем немолодому кролику.
      Хуже всего – когда не знаешь, что делать.

Глава 20

      Подъем в горы через перевал Гурла давался бунджи-ламе очень нелегко. Голова у нее прямо-таки раскалывалась от боли. Через каждые двести – триста футов она останавливала процессию и укрывалась за какой-нибудь ближней скалой, чтобы извергнуть содержимое своего желудка.
      – Бунджи-лама разделяет все наши страдания, – перешептывались ее приверженцы. – Сама, добровольно!
      Так позднее было написано в летописи, но в первые дни пребывания бунджи-ламы в Тибете она переносила жестокие муки и беспрестанно жаловалась, хотя летопись об этом не упоминает.
      – Ни у кого нет экседрина-форте? – выкрикнула Скуирелли, с помощью услужливых рук выбираясь из паланкина, позолоченная крыша которого защищала ее от жгучего солнца и стихий.
      – Вы должны превозмогать свои мучения, – наставлял ее Лобсанг Дром.
      – Но что со мной? Я не могу удерживать съеденное, а голова моя трещит так, будто по ней барабанят тяжелый рок.
      – Горная болезнь, – объяснил Кула, хлопая себя по груди. – Вы дышите священным воздухом Гималаев. Он очень полезен для вас.
      – Я чувствую себя так, будто вот-вот умру, – простонала Скуирелли Чикейн, бросаясь на шелковые подушки.
      – Если вы умрете, – подстерег ее Лобсанг Дром, – в следующей вашей жизни вам придется повторить это путешествие.
      – И не напоминайте мне об этом, – проскулила Скуирелли, зарываясь головой в кучу подушек. – До чего болит, просто мочи никакой нет!
      Паланкин вновь запрыгал по горным тропам, за ним следовали тысячи людей, непрестанно вращая тысячами молитвенных колес.
      – Ом мани падме хум , – монотонно тянули голоса.
      – Прикажите им замолчать, – заскрежетала зубами Скуирелли.
      – Нельзя. Они взывают о защите от горных демонов и китайцев.
      – Кто из нас бунджи-лама – я или ты? Скажи им, чтобы замолчали!
      – Это невозможно, – упрямо повторил Лобсанг Скуирелли открыла свои налившиеся кровью глаза и села. Позывы к рвоте не утихали. Ей еще никогда не было так плохо с тех самых пор, как она пересекла таинственный барьер, рассекающий жизнь надвое.
      – Ты простой актер в этой пьесе, а ведешь себя как директор, – обиделась она.
      – Тебе предстоит многому научиться, бунджи.
      Лицо тибетца так и лучилось самодовольством.
      Скуирелли порылась в своем кошельке: не завалялось ли там таблетки аспирина? Лекарства она не нашла, зато обнаружила недокуренную сигарету в золотом мундштуке.
      – Нет у кого-нибудь огня? – спросила она, протягивая из паланкина окурок.
      Подошел какой-то тибетец и попробовал на ходу зажечь сигарету кресалом. Через три минуты сигарета все-таки затлела.
      Выпуская дым в разреженный воздух «крыши мира», Скуирелли сосредоточенно думала о том, что ей предстоит сделать.
      Итак, действие первое. Все прошло бы без сучка без задоринки, если бы не эта горная болезнь. Третье действие должно вытанцеваться само по себе. Неужели трудно будет уговорить китайцев проявить благоразумие: ведь они тоже буддисты. Правда, не слишком ревностные. Но все же буддисты. Это у них в крови.
      И вот уже три часа, как идет второе действие, но до сих пор ничего не происходит. Голова у нее раскалывается на части, ее тошнит, но и только!..
      Неужели публике суждено наблюдать, что Скуирелли Чикейн выворачивает наизнанку? В цвете, в ярких красках. Впрочем, не слишком сильные страдания способствуют усилению интереса зрителей.
      – Может, оставить головную боль, а все сцены с опорожнением желудка вырезать.
      – Вам следует очистить тело от всего лишнего, – посоветовал Лобсанг.
      Вот это уже другое дело! Конечно, ей нужны советы настоящих мужчин. До сих пор она общалась только с актерами, а это совершенно особая публика. Был бы с ней этот красавчик Римо! Он явно послужил бы ей идеальным советчиком.
      Впрочем, если никаких других возможностей не представится, подумала Скуирелли, я введу его роль в сценарий. Не в книгу, конечно. Зрители, без сомнения, поймут, если она позволит себе какие-нибудь вольности, чтобы придать событиям драматизм.
      Но кто может сыграть Римо? Ричард Гир? Недостаточно мужественен. Стивен Сигал ? Поговаривают, что он не пропускает ни одной юбки. Она, Скуирелли Чикейн, с таким в паре не играет. Кен Уал  вполне подходит по внешности, но он все время подвизался так далеко на юге, что остряки шутят, будто он спал с пингвинами. А Фред Уорд  уже лысеет, такая вот неприятность.
      От болезненно сладкого дыма сигареты голова ее, казалось, раздувается, словно воздушный шар.
      Ей становилось все яснее, что проблема выбора подходящего партнера очень и очень сложна.

* * *

      У подножия горы их ожидали танки «Т-64» с красными звездами Китая на башнях.
      Дорогу преградили сурового вида солдаты в однообразных оливковых формах. Перед собой они держали «АК-47» с примкнутыми штыками.
      Скуирелли увидела все это лишь после того, как ее разбудил Лобсанг.
      – Бунджи. Настал решительный час.
      – Что? – сонно пробормотала актриса.
      – Решительный час.
      – Кульминация? Люблю кульминации, – отозвалась женщина и, перекрестившись, уткнулась лицом в подушку.
      Чья-то сильная рука схватила ее за волосы и вытащила из паланкина наружу.
      Кула был мрачен как никогда.
      – Разве так подобает обращаться с ламой? – возмутилась она.
      – Мы вместе встретим опасность.
      Скуирелли проследила за взглядом монгола и увидела три танка и солдат.
      – Что мне делать? – шепнула она.
      – Сейчас узнаешь, – ответил он.
      К ним приблизился какой-то официального вида человек в зеленом мундире, сопровождаемый двумя солдатами.
      – Я сотрудник Бюро общественной безопасности, – представился он. – Вы Скуирелли Чикейн?
      – У меня есть виза.
      – Предъявите, пожалуйста, вашу визу.
      Актриса вытащила документы из кошелька.