Верховная жрица

      Кельсанг всю деревню обшарил в поисках существа, способного творить такие чудеса.
      Тибетец то и дело натыкался на вражеских солдат, и все они были мертвы. Головы одних явно свернуты назад, у других с суставами вырваны руки. Все они лежали на земле в странных, ужасных позах.
      И все-таки приняли смерть молча.
      А вот теперь до Кельсанга донесся жуткий вопль. Громкий и долгий. Тибетец кинулся на крик.
      И внезапно увидел капитана Рана Гохуа на коленях.
      Над ним стоял все тот же белый незнакомец. Восхитительное зрелище! Капитан на коленях, с опущенной головой, с открытым в отчаянном крике ртом. Белый просто сдавливал затылок капитана в какой-то определенной точке. Этого, видимо, было достаточно, чтобы руки и ноги китайца отказывались повиноваться. На глазах у тибетца незнакомец надавил посильнее, и в горле у бедняги заклокотало.
      Затем ладонь незнакомца отрубила голову Гохуа с такой же легкостью, как если бы это был острый меч. Едва Римо убрал руку, как обезглавленный труп рухнул на землю.
      Кельсанг осторожно приблизился к белому.
      – Джигме.
      Тот повернул к нему свое бесстрастное лицо.
      – Что это значит?
      – Я называю тебя Джигме. На моем языке это означает «Не ведающий страха». Откуда ты, Не ведающий страха?
      Белый с озабоченным видом молча указал на юго-запад.
      – Говорят, там, среди гор, обиталище Гонпо, – дрожащим голосом произнес Кельсанг – Ты Гонпо?
      Белый не ответил на его вопрос.
      – Мне надо попасть в Лхасу, – только и произнес он.
      – У нас есть лошади.
      – А машин нет?
      – Наша деревня очень бедна. Только у китайцев здесь есть джипы.
      – Покажи мне эти китайские джипы, – попросил белый человек, который, возможно, вовсе и не был человеком.

* * *

      Пока Римо Уильямс со спасенным им тибетцем шли вдоль освобожденной деревни, изо всех домов на улицу высыпали жители. Увидев, что кругом, словно изуродованные куклы, валяются китайские солдаты, они почему-то громко запричитали.
      Тибетец тут же начал им что-то говорить на своем родном языке. Римо ничего не разобрал, кроме двух слов: Гонпо и Джигме. Кто этот Гонпо, с удивлением подумал он. Наверное, какой-нибудь легендарный тибетский герой. Пресловутый снежный человек или местный Геркулес.
      Чем дальше он шел, тем больше собиралось вокруг народу. Люди со слезами на глазах пытались притронуться к нему, о чем-то умоляли на непонятном ему языке, причем все одним и тем же тоном. Уильямс не останавливался. До Лхасы длинный путь, и у него нет времени на такие вот сцены.
      – Они хотят знать, в самом ли деле ты Гонпо? – перевел тибетец.
      – Если им хочется, чтобы это было так, скажи – да.
      – Но и ты правда Гонпо?
      – А ты сам как думаешь? Похож я на Гонпо?
      – Ты похож на Гонпо в обличье чилинга.
      – Вполне возможно.
      – Тогда я буду звать тебя Гонпо Джигме. Гонпо-Не-Ведающий-Страха.
      Эти слова были тут же переданы остальным.
      – Гонпо Джигме, Гонпо Джигме, – повторяли жители нараспев.
      В казарме местного гарнизона не осталось ни одного солдата. Зато стояли пустые джипы. Римо спокойно завел двигатель одного из них без ключа зажигания, плеснул в бак пару канистр бензина и тронулся с места.
      Местные жители побежали следом. Пришлось ему вести машину медленно, чтобы ненароком кого-нибудь не задеть.
      – Ты вернешься, Гонпо Джигме? – крикнул один из них по-английски.
      – Сомневаюсь.
      – Тогда кто же спасет нас от репрессий китайцев, Гонпо Джигме?
      – Подберите оставшееся после них оружие и разбегайтесь.
      – Мы не можем убивать китайцев. Вера нам запрещает.
      – Тогда приготовьтесь к долгой оккупации, – бросил Римо и, заметив просвет в окружавшей его толпе, нажал на газ.
      Китайский джип рванулся вперед, и скоро бегущая следом толпа осталась далеко позади.
      Уильямс ехал на север, холодным взглядом окидывая бесконечные массивы гор, которые, казалось, странным образом взывали к его сердцу.
      И самое удивительное, он словно уже видел когда-то эти горы. А ведь Римо никогда прежде не бывал в Тибете.

Глава 24

      Лхаса пребывала в сильном волнении.
      Повсюду только и говорили, что в Тибет приезжает бунджи-лама, но когда и в какое именно место – никто не знал. Ходили слухи, что Свет Воссиявший находится уже в самом городе. Однако никто не мог этого подтвердить.
      Взоры всех жителей с надеждой устремились на Поталу, огромную, почти тысячекомнатную крепость-монастырь, где в лучшие времена проживал далай-лама. Именно там Львиный трон ожидал будущего правителя Тибета. Далай-лама не требовал вернуть ему этот трон, потому что, будучи человеком мудрым, не хотел становиться марионеткой в руках китайских оккупантов. Панчен-лама не претендовал на трон, потому что знал, что Чуши Гангдрук приложит все усилия, чтобы расправиться с ним как с предателем своего народа.
      Только бунджи-лама обладал достаточной смелостью, чтобы взойти на Львиный трон. Весь Тибет знал это, прекрасно знали и все лхасцы. Знали они также и то, что, если бунджи-лама потребует вернуть по праву принадлежащий ему трон, китайцы вряд ли отнесутся к требованию благосклонно.
      И вот вся Лхаса, затаив дыхание, в сильном волнении смотрела на чисто выбеленную Поталу, гнездившуюся высоко на Красной горе.
      Никто даже не взглянул на дорогу, когда в город въехал какой-то человек. Он был очень стар, но без седины в черных волосах, и в своих красных одеждах сидел на пони, словно ворон на суку. Его узкие, косые глаза с затаенным гневом оглядывали руины монастырей и иные свидетельства попрания древних традиций.
      Они просто уничтожили этот священный город, бурчал он себе под нос.
      На старика, вернее, на его серого, с черной мордой пони обратил внимание китайский солдат. Подобные пони считались самыми сильными из всех тибетских лошадок, и китаец, естественно, сразу же положил на него глаз.
      Он подошел к приезжему и вскинул винтовку.
      – Остановись, старый. Приехали!
      Старик натянул поводья. Пони, остановившись, помахивал хвостом, как мухобойкой.
      Китаец спросил у старика его имя.
      – Меня зовут Дордже, – ответил тот.
      – Откуда ты родом, Дордже?
      – Я из Бово.
      – Въезд в Лхасу запрещен, – рявкнул солдат. – Я должен конфисковать твоего пони.
      – Если я не могу въехать в Лхасу, – сказал старик, назвавшийся Дордже, – мне понадобится мой пони, чтобы вернуться домой.
      – Ну нет, сперва я конфискую твоего пони, а потом возвращайся себе домой.
      – Это не мой пони, – умоляюще произнес старик, – это пони моего сына. Он отстегает меня хлыстом, если я вернусь без серого.
      – Значит, ты предпочитаешь, чтобы тебя отстегали хлыстом и посадили в тюрьму Драпчи? – грозно спросил солдат.
      – Я не хочу ни лишаться пони, ни попадать в тюрьму, – простонал старик.
      – Тогда с тобой произойдет и то, и другое, упрямый черт! – вскричал солдат, ткнув дулом в живот хозяину пони.
      – Хорошо, я сделаю, как ты говоришь. Я ведь старый человек и абсолютно беззащитен перед таким здоровенным парнем, как ты.
      Нетерпеливо махнув винтовкой, солдат знаком разрешил старику войти в город. Сам же двинулся следом, готовый выстрелить старику в спину, если тот попытается улизнуть, и стараясь не ступать на свежий навоз, который пони почему-то стал извергать в большом изобилии.
      Происходило это как-то странно. Когда солдат смотрел себе под ноги, земля была чиста. Но стоило ему лишь отвести взгляд, как ботинки его начинали вязнуть в навозе.
      Уж не маг ли это из старинной тибетской секты бон, подумал солдат. Эти маги все еще бродят в пустынных северных краях. Говорят, они мастаки на всякие странные, ужасные вещи. Например, способны остановить на ходу человека, да так, чтобы он шевельнуться не мог. Способны опалить кому-либо глаза, призвать птиц шанг-шанг. Солдат заметил, что волосы на голове старика очень уж гладкие и какого-то иссиня-черного цвета. Как будто и не волосы вовсе, а сухой черный снег.
      Солдат ощутил какой-то сверхъестественный ужас и с этого мгновения уже не сводил глаз со спины старика. Птицы шанг-шанг теперь уже не вопьются ему в горло, даже если он и должен будет пройти через горы навоза.
      Вот так мастер Синанджу вошел в город Лхаса, без шума и никем не замеченный.

Глава 25

      Римо старался внимательно следить за дорогой. Это оказалось нелегко: кое-где дороги вообще не было. Бензин уже кончался, близился рассвет, а он понятия не имел, где находится. Знал только, что горный серпантин обязательно приведет его в Лхасу.
      Со всех сторон Уильямса окружали горы. Увенчанные снежными шапками, окутанные туманами, вечные и до безумия знакомые.
      В прежнем своем мире – он думал о США, о днях, проведенных во Вьетнаме, – Римо действовал уверенно почти в любой ситуации. Ничто, казалось, не способно его остановить.
      Здесь – впервые с тех пор, как появился на свет, – он чувствовал себя маленьким, незначительным, ничего собой не представляющим.
      А перед ним бежала и бежала бесконечная дорога, змеилась, как бы ускользая, а Римо смотрел на нее, стараясь не думать о том, почему чувствует себя таким ничтожным в этой чужой, но удивительно знакомой стране.
      И конечно же, старался не вспоминать о происшествии в той тибетской деревне.
      Уильямс прибыл сюда не для того, чтобы спасать Тибет. У него было простое задание: найти Чиуна, найти Скуирелли Чикейн. Вернуть их обратно в большой мир, по возможности избегая международных конфликтов.
      Сам Тибет не входил в число его проблем. Конечно, он был бы рад видеть его освободившимся от китайской оккупации. Но страна была огромная, китайская Народно-освободительная армия надежно в ней окопалась, смирению же тибетцев не было предела. Их религия запрещала насилие, и потому они мирились с оккупацией и возлагали надежды на находящихся далеко отсюда слабовольных религиозных лидеров. Жаль их, но, если они сами не хотят сражаться за свое освобождение, это уже их проблема, а отнюдь не его, Римо.
      Уильямс мог размышлять только о том, что случилось бы, объявись неожиданно китайская армия в Скалистых горах. Китайцы вряд ли устояли бы перед американцами, пусть и вооруженными пистолетами и охотничьими ружьями.
      Свобода! Если ты действительно хочешь обладать ею, то должен сам сражаться за нее. Римо прибыл в Тибет вовсе не для борьбы за его освобождение, но это не значит, конечно, что он упустит удобный случай надрать китайцам задницу, если те ему насолят. Но тут надо знать меру: с этой деревней он наломал-таки дров!
      Римо, выключив двигатель, спокойно катился по одному из редких здесь прямых участков дороги, когда вдруг раздался звук, хорошо знакомый ему по прошлому.
      Негромкий, глухой, но безошибочно узнаваемый. Во Вьетнаме этот звук вызывал мгновенный выброс адреналина в кровь и заставлял инстинктивно пригибаться. С таким звуком заряжают миномет.
      Римо затормозил. Джип остановился. Мина шлепнулась в ста ярдах от бампера. Как раз там, где он должен был бы оказаться, если бы продолжал движение. По свисту Уильямс точно определил место падения мины.
      Взметнулся фонтан песка и щебня. Осколки затарахтели по лобовому стеклу, брезентовому верху, корпусу...
      Римо на полной скорости проскочил мимо дымящегося кратера и достиг подножия горы прежде, чем нападавшие успели опомниться.
      В зеркале заднего вида он разглядел крошечные фигурки на гребне. Теперь они уже слишком далеко, чтобы можно было определить, китайские это войска или участники тибетского сопротивления.
      Если это китайцы, то у них наверняка есть рация. Тогда он влип. Впрочем, у него есть фора. Римо стремительно проскочил сквозь долину между двух горных склонов, усеянных желтыми маками. Пейзаж был точно такой же, как в «Волшебнике страны Оз» . Где-то впереди слышалось ленивое звяканье колокольчиков, и Римо даже задумался, не объехать ли ему это место.
      Дорога вскоре пропала, оказалось, что он едет по иссохшему пастбищу. Это предопределило его решение: единственный способ добраться до Лхасы – ехать по идущей к ней дороге, значит, надо отыскать ее снова.
      Взглянув в боковое зеркало заднего вида и убедившись, что погони нет, он поехал прямо на мелодичное позвякивание.
      Впереди показались безобразные черные туши яков. Буколический звук, очаровавший Римо, издавали колокольчики у них на шее.
      Стадо пасли два пастуха в пыльных одеждах. Они смотрели в сторону Римо сурово и озабоченно, в глазах их не было и признака радушия.
      Но стоило ему подъехать ближе, как они захлопали в ладоши. Хлопали они без всякой радости, но непрерывно. Римо подкатил к ним.
      – Лхаса? – спросил он.
      Аплодисменты смолкли. Разглядев, что шофер не китаец, азиаты явно растерялись.
      – Лхаса? – снова спросил Римо.
      Они недоуменно уставились на незнакомца. К счастью, Римо вспомнил о туристическом справочнике, лежавшем на пассажирском сиденье. Перелистав его, он старательно произнес:
      – Водао Лхаса. Я еду в Лхасу.
      Пастухи резко повернулись к нему спиной и пошли обратно к своим якам, выкрикивая через плечо что-то вроде: «Бу кеки».
      Лишь тогда Римо осознал, что пользовался китайским разделом справочника. Они ответили ему что-то вроде: «Чего вы ждете?»
      Нахмурившись, Уильямс тронулся с места.
      Скоро он заметил вдали дым и круглые черные шатры, которые напоминали ему монгольские войлочные юрты – по-монгольски – гэры. Правда, эти, размером поменьше, были разбросаны по всему серовато-коричневому пастбищу, как черные ульи. На открытом пространстве паслись яки и несколько пони. Людей Римо не видел. Слышал только смех играющих детей.
      Уильямс сбавил скорость. Кто знает, как его здесь примут? Из-за войлочных дверей тут и там показались чьи-то головы. Дети, весело игравшие на земле, вдруг куда-то исчезли.
      – Теплый прием, – пробормотал он. – Так, вероятно, встречают прокаженного.
      Уильямс заглушил двигатель и крикнул по-тибетски:
      – Таши делек!
      Из шатров, вслед за головами, появились и плотно сбитые туловища. Вокруг незнакомца собрались все мужчины кочевья. Бесстрастные, с каменными лицами, через мгновение они принялись хлопать в ладоши.
      – Туджайчай, – остановил он их. – Благодарю вас. – Хлопанье прекратилось. Тибетцы стали расходиться в свои шатры.
      – Погодите! Нга Лхаса дру-гий-йин. Я еду в Лхасу.
      – Калишу, – откликнулся кто-то.
      Римо нашел это слово в справочнике. Ему пожелали счастливого пути.
      – Отлично, – буркнул он. – Кто-нибудь из вас говорит по-английски?
      Никто из тибетцев даже глазом не моргнул.
      – Инджи-гай шинг-гий дюгай? – повторил он свой вопрос по-тибетски.
      Очевидно, и эта его попытка не удалась. И на этот раз никто не ответил.
      – В Лхасе я должен встретиться с Бумбой Фуном.
      – С Бумбой Фуном? – вскричала вдруг какая-то женщина. – Ты ищешь Бумбу Фуна? – Римо, не вставая с сиденья, повернулся на голос. Из одного шатра вышла молодая тибетская девушка в национальном костюме – белая блуза, поверх нее – какое-то длинное, смахивающее на платье без рукавов одеяние угольно-черного цвета, и поверх него – передник. Бронзовое лицо приятного оттенка окаймляли пряди густых черных волос.
      – Ты говоришь по-английски?
      – Рай. Да.
      – Что ж ты сразу-то не сказала?
      – А ты почему не говорил, что ищешь Бумбу Фуна? – парировала она.
      – И правда... как мне доехать до Лхасы?
      – Езжай на север до лиловой тени у подножия горы.
      – Какой горы?
      Девушка махнула рукой на север.
      – Вон той! Она называется Нагбопори. Черная гора.
      – О'кей, понял. А потом?
      – Будешь все время подниматься и спускаться по горам, пока не доедешь до Лхасы.
      – И много впереди этих гор?
      Девушка тряхнула смоляными прядями.
      – Да, порядочно. Проедешь целый день. Если, конечно, хватит бензина. И если не лопнут покрышки.
      – О'кей, ладно. Я все понял. А как я найду Бумбу Фуна в Лхасе?
      – Развернешь свою машину и поедешь по горам обратно прямо сюда. А я отведу тебя к Бумбе Фуну.
      Римо удивленно моргнул.
      – Бумба Фун здесь?
      – Рай. Да.
      – Тогда зачем мне ехать в Лхасу? Отведи меня прямо к нему.
      Тибетка нахмурилась.
      – Ты не поедешь в Лхасу?
      – Для меня гораздо важнее повидать Бумбу Фуна.
      – Ты мог бы повидать Бумбу Фуна и в Лхасе.
      – Интересно как, если он находится здесь?
      – Бумба Фун есть и в Лхасе, и здесь.
      – Мы говорим об одном и том же Бумбе Фуне? – уточнил Римо.
      – Сколько людей с таким именем ты знаешь?
      – Ни одного. А сколько их?
      Женщина наморщила лоб.
      – Может, пятьдесят, а может, и все шестьдесят.
      – А как мне найти нужного?
      – Тебе подойдет любой из них. – Тибетка взглянула на него с таким же недоумением, как, вероятно, и он на нее. Наконец она уточнила: – Ты поедешь в Лхасу или повидаешься с Бумбой Фуном здесь?
      – Здесь, – ответил Уильямс, вылезая из джипа.
      – Иди за мной, – скомандовала женщина.
      – Почему все хлопали в ладоши, когда я подъехал? – поинтересовался Римо.
      – Подумали, что ты китаец.
      – Тибетцы так приветствуют китайцев?
      Женщина помотала головой.
      – Пекин настаивает, чтобы мы приветствовали китайцев, хлопая в ладоши, хотя в душе у нас лишь одно желание: поскорей бы вороны выклевали им глаза.
      – О-о!
      – Мы называем это «приветственным налогом».
      Молодая женщина отвела его в один из шатров на краю кочевья и откинула войлочную дверь.
      – Входи, – позвала она.
      Римо шагнул вперед. В шатре стоял дымный маслянистый запах, который в его сознании привычно ассоциировался с Лобсангом Дромом. Свет в шатер попадал только через дыру в крыше, которая одновременно служила и дымоходом. Посредине, среди темной густой тени, пропахшей затхлым запахом дыма, образующегося при горении кизяка, резко выделялся светлый круг.
      Человек, сидевший по ту сторону светлого круга, был стар. Большой, грузный, точь-в-точь монгол, если бы не бирюзовые серьги в ушах и не ярко-красные нити, вплетенные в густые волосы. Он поднял на гостя один карий глаз, похожий на камень «тигровый глаз». Другой – слепой – напоминал молочную жемчужину.
      – Как тебя зовут, чилинг? – спросил он.
      – В этих краях меня зовут Гонпо Джигме.
      Молодая тибетка, стоявшая за спиной Уильямса, ахнула. Бумба Фун широко открыл своей единственный целый глаз.
      – Ты спустился с горы Кайласы, чтобы освободить Тибет?
      – Я приехал сюда, чтобы...
      Снаружи послышался гомон, началась какая-то суматоха. Вот донесся шум моторов, громкие вопли. Римо непонимающе уставился на хозяев.
      – Китайцы! – закричала женщина. – Сейчас они увидят джип и всех нас накажут.
      – Ну, я мигом улажу это, – успокоил ее Римо, направляясь к выходу. – Им нужен я, а не вы.
      Но девушка тотчас преградила ему путь. Выражение лица у нее было умоляющее и в то же время упрямое.
      – Нет, нет, лучше спрячься! Они не должны тебя здесь найти.
      – Не забывай, я Гонпо Джигме.
      Она прижала руки к груди.
      – В том-то и все дело. Если ты всех их перебьешь, последуют репрессии, явятся еще китайцы. Спрячься. Ну пожалуйста!
      Уильямс заколебался.
      – А как же джип? Ведь угнал его я.
      – Мы как-нибудь отговоримся. Прячься быстрее!
      Римо нырнул обратно в шатер.
      – Итак, – начал он, присев и выждав некоторое время, – ты Бумба Фун?
      – А ты белый, – ответил одноглазый.
      – Что поделаешь, таким уж уродился.
      Бумба Фун впился в Римо своим немигающим «тигровым глазом».
      – Ты отнюдь не одержим богом.
      – Каким богом?
      – Гонпо. Его зовут также Махакалой .
      – Никогда о нем не слышал.
      – Он известен также, как Покровитель Шатров. Разве ты не знаешь?
      Прислушиваясь одним ухом к шуму прибывающей моторизованной колонны, Римо пожал плечами.
      – Нет, не знаю.
      – Ты не Гонпо Джигме.
      – Возможно, и ты не тот Бумба Фун, которого я ищу, – не стал ничего объяснять гость.
      – Возможно. Но я тот Бумба Фун, которого ты нашел.
      Снаружи слышались голоса, пронзительные крики китайцев и сдержанные ответы на тибетском языке.
      Римо подполз к двери и выглянул наружу.
      В самом центре кочевья подразделение Народно-освободительной армии поносило собравшихся кочевников. Опустив головы, они кротко слушали брань в свой адрес. Один тибетец от имени всех остальных пытался урезонить китайского командира с косыми глазами, словно выколотыми штыком на тестообразном лице. Римо не понял ни единого слова из того, что говорил китаец, но, глядя на то, как он то и дело показывал на пустой джип, без труда догадался, о чем идет речь.
      Тем временем китайские солдаты, переходя от шатра к шатру, выгоняли оттуда женщин и детей.
      – Скоро они и до нас доберутся. Это лишь вопрос времени, – заключил Уильямс.
      – А затем, если не поймают кого ищут, они начнут стрелять. Это лишь вопрос времени, – отозвался Бумба Фун.
      – Слушай, это моя вина. Почему бы мне не сдаться, а там будь что будет.
      – Неплохо, – согласился Бумба Фун, – но сперва я сам попробую их успокоить.
      Бумба Фун встал и тотчас вышел из шатра.
      При первых же звуках его голоса китайский командир резко повернулся и указал на него солдатам. Они тут же схватили одноглазого тибетца и, подгоняя ударами рук и ног, повели с собой.
      Римо хотел было выскочить, но в последний момент передумал. Пусть Фун выложит свои карты. Это его кочевье, и он явно знает, что делает.
      Ударами прикладов по плечам китайцы заставили Бумбу Фуна встать на колени перед своим командиром. Старик, не сопротивляясь, опустился на колени.
      Солдаты тотчас окружили его. Кочевники же наблюдали за происходящим молча, с суровыми лицами. Римо видел точно такие же по всей Азии.
      Начался допрос. Командир вопил, Бумба Фун кротко отвечал, а Римо, стиснув зубы и сжав кулаки, с трудом удерживался от вмешательства.
      Наблюдая за происходящим, Уильямс одновременно подсчитывал число солдат, количество оружия, выискивал наиболее уязвимые цели. Он мог бы легко справиться с ними, но кругом стояли женщины и дети. Нельзя, чтобы пострадали невинные.
      Даже не закончив какой-то гневной тирады, китайский командир вытащил револьвер и прострелил Бумбе Фуну поврежденный правый глаз.
      Дула «АК-47» проводили падающее тело и тут же нацелились в разные стороны, угрожая кочевникам. Женщины пытались прикрыть детей, дети хватались за юбки матерей. Мужчины загородили их своими телами.
      Командир пролаял что-то еще, и солдаты сняли автоматы с предохранителей.
      Предвидя, что произойдет в следующий момент, Римо резко выскочил из шатра. Его белое лицо исказилось от ярости.

Глава 26

      Приближаясь под конвоем к мрачным каменным стенам тюрьмы Драпчи, мастер Синанджу вел себя совершенно невозмутимо. Ни один мускул на его пергаментном лице не дрогнул.
      Тюрьма была довольно большая: после оккупации китайцы значительно ее расширили. И только ее внешние очертания остались такими же резкими – низкое, одноэтажное здание с узкими прорезями вместо окон. Тюремщиков хватало, все были прекрасно вооружены, и того, кто задумал бы проникнуть сюда, ждали большие неприятности.
      Главной обязанностью суровых стражников с громоздкими ружьями было охранять заключенных. И только затем они должны были отбивать возможные нападения со стороны участников тибетского сопротивления.
      Когда небольшого старичка с похожим на угольную пыль волосами на яйцеобразной голове подвели к воротам, навстречу ему вышел китайский солдат, и тут же разгорелся спор, кому теперь принадлежит сильный серый пони – арестовавшему его конвоиру или тюремному охраннику дежурившему у ворот.
      Мастер Синанджу с непроницаемым лицом слушал их дурацкие препирательства.
      – Этот пони принадлежит мне! – настаивал конвоир.
      – А я выше тебя чином, – возражал тюремщик. – Поэтому он мой.
      Результат этого спора был предрешен превосходством в чине, но конвоир долго артачился. И сдался только после того, как тюремщик буквально задавил его своей надменностью.
      Конвоир отошел в сторону, чтобы почистить грязные ботинки, тогда как тюремщик – капитан – взял пони за поводья и ввел его в ворота, тотчас со звоном закрывшиеся за ним.
      Чиун с безмятежным видом въехал на пони в неприступную тюрьму Драпчи. Наидревнейшая уловка, к которой он прибег, была давно известна, но тем не менее возымела успех. Он тихо радовался своей удаче – так провести китайцев, несмотря на то что троянцы еще в незапамятные времена выболтали этот секрет, который теперь знают даже белые!
      Мастера тут же заставили спешиться, что он и проделал, не возразив ни слова. Пони увели. Он с успехом выполнил свою роль, потому не жаль и трех золотых монет, что пришлось выложить за него в пограничном городке Рутоге. Капитан, очевидно, заинтересовавшийся только пони, передал Чиуна своему подчиненному.
      – Пошли! – рявкнул тот.
      Чиун с напускной кротостью повиновался. Они двинулись по сырым коридорам, каждый из которых заканчивался дверью с замком. Мастер Синанджу тщательно запоминал путь. А заодно и старался запечатлеть в памяти исхудалые лица, выглядывавшие из небольших, в кирпич величиной, окошек в дверях. Наконец его втолкнули в камеру с голыми стенами без окон. Тюремщик с лязгом повернул ключ в ржавом замке и удалился.
      Чиун подождал, пока смолкнут шаги в коридоре, и громко произнес:
      – Я ищу бунджи-ламу.
      – Бунджи? Бунджи? Бунджи? Разве бунджи здесь, в тюрьме? – послышались голоса.
      – Помолчите, буддисты. Пусть говорит бунджи.
      – Так бунджи среди нас? – обеспокоенно спросил чей-то голос.
      – Помолчите. Говорит мастер Синанджу.
      Воцарилась тишина, хотя и неполная. Мастер Синанджу закрыл глаза и напряг слух. Он слушал биение сердец, обращая особое внимание на их индивидуальный ритм. Через некоторое время он понял, что в камере нет ни бунджи-ламы, которую он возвел на такой высокий пьедестал, ни монгола Кулы, ни тибетца Лобсанга.
      Здесь их нет, во всяком случае, в этом крыле. А он должен во что бы то ни стало найти их. Тут-то, возможно, и поджидали его всяческие трудности.
      Дверь камеры была очень проста – деревянная, окованная железом – и чрезвычайно прочна. Не было никакой возможности добраться до язычка или сломать замок без риска вызвать тревогу. Петли находились с другой стороны, запоры задвинуты очень плотно и представляли собой как бы единое целое с дверью и косяком.
      Мастер Синанджу протянул вперед длинные Ножи Вечности – свои укрепленные диетой и упражнениями невероятно острые ногти, более гибкие, чем если бы они были из рога, и более острые, чем самые отточенные кинжалы.
      Сложив три пальца вместе и оттопырив большой, он стал отдирать верхнюю железную полосу, срывая головки болтов. Конечно, он мог бы управиться гораздо быстрее, но тогда не обошлось бы без шума.
      Под оторванными головками болтов на фоне черного железа оставались лишь ровные сверкающие кружочки.
      Чиун собрал обломки в руку и бросил их на груду песка, куда они упали почти бесшумно.
      Затем он принялся за железную обивку. Металл, постанывая, медленно поддавался.
      Теперь уже не составляло особого труда вытолкнуть сверкающие стальные стержни наружу. Болты с легким звоном упали на каменный пол. Теперь петли уже не удерживали дверь. Мастер Синанджу без труда вытолкнул ее наружу, и язычок замка выпал из своего гнезда, как старый, давно шатавшийся зуб.
      Оказавшись в темном коридоре, тускло освещенном единственной дватцатипятиваттной лампочкой, мастер Синанджу спросил:
      – Кто из вас хочет свободы?
      – Я, – тихо ответил один.
      – И я, – добавил другой.
      – Мы все хотим свободы! – подхватил третий.
      – А кто будет сражаться за свободу, если выйдет из камеры? – спросил Чиун.
      Ответом ему было молчание.
      – Обычаи запрещают нам сражаться, – уныло проговорил второй голос.
      Мастер Синанджу покачал своей черноволосой головой.
      – Буддисты, – только и обронил он и тихо двинулся по коридору.
      Ему предстояло любой ценой найти выход из этого нелегкого положения.

Глава 27

      Китайских солдат оказалось тринадцать. Двоих из них Римо убил, ткнув своими железными пальцами в затылок, прежде чем они успели заметить, что среди них появилось черно-белое пятно.
      Звук падения тел потонул в криках тибетцев, которые опасались пасть под пулями китайцев. На это, собственно, и рассчитывал Уильямс: чем больше врагов он успеет прикончить, пока они опомнятся, тем больше у него шансов выйти целым и невредимым из этой схватки. И тем больше жизней он успеет спасти.
      Но один из китайцев держал палец на спусковом крючке автомата. Перед смертью, уже падая, он все же инстинктивно успел дать очередь. Над землей взвились струйки песка и пыли.
      Этого оказалось достаточно, чтобы все, включая командира с косыми, острыми, как кинжалы, глазами, повернулись в сторону Римо.
      Не обращая внимания на целившиеся в него автоматы, Уильямс двинулся к главному косоглазому. Конечно, тактика примитивная, но Римо был вне себя от гнева. После двадцати лет тренировки поддаться приступу ярости, как какой-нибудь захудалый любитель!
      Командир схватил своего «Токарева» и выпалил, почти не целясь. Римо нарочно предоставил ему эту возможность, машинально уклонившись от пули. Даже гнев не мог повлиять на быстроту выработанной долгими годами тренировки реакции.
      Рука Римо с выставленными вперед двумя пальцами взметнулась вверх. Они, как два гвоздя, вошли в расширившиеся от изумления и страха глаза китайца, а когда Уильямс вытащил их, на месте глазниц остались две огромные дыры, откуда фонтаном хлестала темная густая кровь.
      Вокруг засвистели пули. Римо, извиваясь, принялся танцевать. Во всяком случае, казалось, будто он танцует – так обычно дергается человеческое тело, которое со всех сторон поливают свинцом.