Верховная жрица

      Наклонившись к Лобсангу Дрому, Кула шепнул:
      – Он рассуждает вполне разумно.
      – Он морочит голову вам обоим, – неожиданно встрял Римо.
      Чиун топнул ногой, да так сильно, что зазвенела люстра на потолке.
      – Пошел ты в задницу! – прошипел Уильямс.
      – Я должен проконсультироваться с Болдбатором Ханом, прежде чем принять твои условия, мастер Синанджу, – наконец выдавил Кула. – Он уполномочил меня предложить тебе не более шести мешков золота.
      Чиун тотчас скомандовал:
      – Римо, принеси нашим почетным гостям телефон.
      – Ты хочешь, чтобы я набрал код 1-800-ЧИНГИС? – ехидно спросил тот.
      – Да, – ответил Кула.
      Уильямс, нахмурившись, пошел за телефоном. Вернувшись, сел и стал набирать номер, ибо его снедало желание знать, существует ли номер 800 на самом деле. В трубке что-то щелкнуло, затем музыкальный голос произнес:
      – Саин Баина.
      – Вроде внешняя Монголия, – пробормотал Римо, узнав традиционное монгольское приветствие, и протянул трубку Куле.
      Монгол что-то зашептал на своем родном языке, время от времени прерываясь и вслушиваясь в речь на другом конце провода. Чиун сидел с безразличным видом, но Римо знал, что старый кореец не пропускает ни слова из сказанного собеседниками.
      И вот наконец Кула своей мясистой ручищей отвел трубку от уха.
      – Болдбатор Хан, Хан Ханов, будущий властитель Человечества, обещал, что заплатит целую комнату золота при одном условии.
      – Каково же это условие?
      – Говори, – сказал Чиун.
      – Золото должно быть переведено на твой особый, федеральный счет.
      – Договорились! – воскликнул Чиун, захлопав от радости.
      – С каких это пор у тебя появился личный федеральный счет? – поинтересовался Римо.
      – Это предусмотрено моим последним соглашением с императором Смитом, – объяснил ему учитель.
      Римо знал, что Чиун говорит о Харолде В. Смите, директоре КЮРЕ, которого называет императором для престижа. Предки Чиуна, мастера Синанджу, погибали на службе у королей и императоров, и он, рассчитывая войти в историю рода Синанджу, как Чиун Великий, не мог признать своим повелителем никого ниже халифа.
      Кула наконец закончил свой международный разговор и дал отбой.
      – Договор утвержден окончательно, – гулко пробасил он.
      – Да, договор утвержден, – согласился мастер Синанджу. – Пришло время узнать мнение оракула.
      – Какого такого оракула? – удивился Римо.
      – А вот этого.
      Все взгляды обратились в ту сторону, куда был нацелен указательный палец мастера Синанджу.
      Палец показывал на большой экран телевизора, что стоял в углу квадратной комнаты.

Глава 4

      – Какой страшный оракул! – певучим голосом протянул Лобсанг Дром. – Это же долбаный телевизор!
      – Да, долбаный телевизор, – подхватил Кула. – Теперь, когда мы свергли иго коммунизма, такие вот долбаные телевизоры стоят у нас в Монголии в каждом городе и становье. У меня одного тридцать таких аппаратов, чтобы, не переключая каналы, смотреть все программы одновременно.
      – Это не обычный телевизор, – перебил его Чиун. – Волшебный.
      – Прямо там – волшебный, – фыркнул Римо. – Самый обыкновенный – японский.
      Присмотревшись как следует, все остальные тоже увидели марку: «Нишицу».
      – Да, это японский телевизор, долбаный японский телевизор, – пробормотал Кула.
      – Это дзен-буддистский оракул? – забеспокоился Лобсанг Дром. – Я не смогу принять предсказания дзен-буддистского оракула.
      Мастер Синанджу глубокомысленно покачал головой.
      – Это не дзен-буддистский оракул. Он просто укажет нам, где живет новый бунджи-лама.
      – Бунджи-лама живет всегда, – заявил Лобсанг Дром.
      – Вряд ли он проживет долго, если вы не выпустите его из сундука, – заметил Римо.
      Мастер Синанджу резко хлопнул в ладоши.
      – Чтобы выслушать мнение оракула, – объявил он, – нам надо свериться с подсказчиком. Римо, принеси волшебный подсказчик.
      – Какой еще, к черту, подсказчик?
      – Телевизионный подсказчик, дуралей ты безмозглый! – прошипел Чиун. – У тебя что, уши воском забиты?
      – Нет, но меня уже воротит от запаха этого долбаного сундука.
      – Вот уж не знал, что это долбаный сундук, – просипел Кула.
      – Подсказчик всегда хранится на почетном месте возле оракула, чтобы бестолковые слуги всегда могли его найти, – с особой выразительностью произнес Чиун. – Неси же скорее!
      – А, этот подсказчик, – протянул Римо и, подойдя к телевизору, взял программу за последнюю неделю. Чиун повернул ее первой полосой к гостям.
      – Я не умею читать по-английски, – скосив глаза, признался Лобсанг Дром.
      – А я могу, – провозгласил Кула. – Красными буквами написано «ТЕЛЕВИЗИОННАЯ ПРОГРАММА». Мастер верно говорит: это и есть легендарный подсказчик. В Америке его очень трудно достать.
      – Там всего два слова? – удивленно спросил Лобсанг Дром.
      – Вам надо бы знать чужой язык, – не удержался от назидания Римо.
      Лобсанг Дром вытянул шею, вглядываясь косыми глазами в обложку.
      – Эта женщина – дугпа?
      Римо понятия не имел, что означает дугпа, но решил, что это вполне подходящее имя для ведущей.
      – Эта дугпа внушает самый большой страх на американском телевидении, – заверил он тибетца.
      – Я не знаю такого слова – тел-а-виш-он, – медленно протянул Лобсанг Дром.
      – Да где ты жил все это время – в пещере?
      – Да.
      Римо недоумевающе моргнул. Чиун же стал перелистывать подсказчик-программу.
      – Я думаю, лучше всего выбрать «Сумеречную зону», – шепнул ему Римо. – Род Серлинг  – большой мастер заглядывать в будущее.
      – Ш-ш-ш! – зашипел на него учитель. – В этом подсказчике я надеюсь найти предвещания о судьбе бунджи-ламы.
      – А если найдешь?.. – спросил Лобсанг Дром.
      – Узнаю наиболее благоприятное время, чтобы спросить оракула о судьбе бунджи-ламы, которая откроется нам на темном стекле.
      Лобсанг кивнул. Конечно, это странное волшебство, хотя и не более странное, чем предсказания тибетского оракула. И оно внушает надежду.
      Римо заметил, что Чиун просматривает вечерние передачи.
      – Если вы обнаружите там следы бунджи-ламы, – шепнул он, – я готов съесть то, что лежит в сундуке.
      С напряженным выражением лица мастер Синанджу водил длинным ногтем по строкам программы.
      – Подсказчик оракула, – торжественно провозгласил он, – возвещает, что бунджи-лама предстанет перед нами ровно в полночь.
      Римо закрыл глаза: до наступления полуночи оставался всего какой-нибудь час. Какое-то шестое чувство подсказывало ему точное время.
      – Чуть ли не всю свою жизнь я провел в ожидании этого момента, – дрожащим голосом объявил Лобсанг Дром.
      – Это великий момент! – подхватил Кула.
      – Великая лажа, – пробормотал Римо.
      – Лажа? – переспросил Лобсанг Дром.
      – Лажа – разговорное американское слово, – поспешил объяснить Чиун. – Оно означает «грандиозное событие».
      – Итак, мы на пороге великой лажи, – заявил Кула.
      Все четверо стали медленно попивать чай в ожидании, когда наступит полночь.
      – Может, откроем пока сундук? – предложил Римо.
      Чиун покачал своей старой головой.
      – Еще не время.
      – Чем же нам заняться – травить истории, которые обычно рассказывают вокруг костра?
      – Сейчас я разведу огонь, – воскликнул Кула, порываясь встать.
      – Для тех, кто сидит в присутствии Безымянных Почитателей, Прозревающих Свет Во Тьме, в этом нет никакой необходимости, – великодушно возвестил Чиун.
      Поняв, что старый кореец говорит о Лобсанге Дроме, Римо спросил:
      – Вы его имеете в виду? Но ведь пока еще не темно, он назвал свое имя и к тому же, едва завидев меня, высунул язык.
      – Это делает тебе честь, – отозвался Чиун.
      – Почему?
      – В Тибете язык высовывают в знак приветствия.
      – А ты чилинг, – добавил Кула. Заметив немой вопрос в глазах Римо, он пояснил: – Чужестранец.
      – Чужестранец? Но это же моя страна – не его.
      – Пока, – со значением сказал Кула.
      – Что значит – «пока»?
      – Хан Ханов собирается последовать по стопам великого Чингисхана, да славится он вечно! В настоящий момент Хан Ханов намеревается захватить власть над оседлыми горожанами, живущими в Улан-Баторе. Затем он покорит Китай, Россию и другие страны. Корею, разумеется, пощадят.
      – Мне все равно, что произойдет в Южной Корее, лишь бы до моей деревни не доносились никакие неприятные звуки, – равнодушно произнес Чиун.
      – Очень разумная позиция, – кивнул Римо.
      – Северную Корею пощадят, – продолжил монгол Кула. – Со временем будет завоевана Европа, а затем, возможно, и эта страна, если здесь найдется достаточно богатая добыча, а женщины будут попокладистее.
      – Американки так же покладисты, как мулицы, – буркнул Римо.
      Кула широко ухмыльнулся.
      – Я был бы рад приручить этих американских мулиц.
      – Среди них много больных. Смотри не подцепи проказу, а то и чего-нибудь почище.
      – Я не боюсь заразиться, ибо американские женщины пользуются резиновыми колпачками. Эти колпачки защитят монголов от всех болезней.
      – Попробуй-ка добиться, чтобы американка надела колпачок, – пробурчал Римо.
      Кула наклонился к нему и доверительным шепотом произнес:
      – Говорят, в постели ваши женщины пищат, как мыши.
      – Никогда не слышал, чтобы женщины пищали в постели.
      – Я имел в виду звук, который производят презервативы.
      – Переменим тему. – Римо сверкнул глазами. – Ты – монгол, почему тебя так волнует судьба Тибета?
      – Китайцы считают Тибет своим, китайским. А тибетцы есть тибетцы. В данный момент они сражаются, и это хорошо! Тибетцы не умеют сражаться, как подобает мужчинам, и их часто завоевывают. По крайней мере каждое второе столетие.
      – Но сейчас-то мы сражаемся! – встрепенулся Лобсанг Дром.
      Кула кивнул.
      – Сейчас вы сражаетесь. И это хорошо.
      – Я слышал, их там колошматят почем зря, – сказал Римо.
      – Если они потерпят поражение и Китай навсегда поработит Тибет, – продолжил Кула, – китайцы, полагающие, будто правят внутренней Монголией, обратят свои взоры на внешнюю Монголию. Хорошо бы до этого времени Болдбатор Хан успел объединить всю Монголию, в противном случае нам не устоять. Значит, Монголия никогда не завоюет весь мир. Кроме, конечно, Северной Кореи, – добавил он, чтобы ублажить Чиуна.
      – Мне наплевать на Северную Корею, – откликнулся тот. – Меня беспокоит только судьба моей деревни Синанджу.
      Кула просветлел.
      – Ты не будешь против, если мы подвергнем Пхеньян разграблению?!
      – Что ж, грабьте. При том, однако, условии, что плач побежденных по ночам не будет мешать сну невинных младенцев в Синанджу.
      – По рукам! Никакого плача не будет. А тех, кто все же осмелится плакать, придется безжалостно обезглавить.
      – Прежде чем делить целый мир, – вмешался Римо, – вернемся к самому главному. Какое отношение ко всему этому имеет бунджи-лама?
      – Мы, монголы, всегда следовали за бунджи-ламой, это всем известно, Белый Тигр.
      На помощь ученику тут же пришел учитель:
      – Римо заслуживает прощения, ибо он сирота, воспитанный девственницами.
      – Вы, монголы, буддисты? – выпалил Римо.
      – Да, конечно. И это не секрет.
      – Я думал, что буддисты – пацифисты.
      Кула грубо рассмеялся.
      – Тибетские буддисты – да, но отнюдь не монгольские. Наши бойцы готовы гордо сражаться и побеждать во имя Будды, Воплощения Бесконечного Сострадания, мы знаем, что те, кто умирает, возрождаются, поэтому монголы могут вновь и вновь побеждать и убивать их. Это очень хорошее мироустройство. Всегда есть чем заняться.
      – В прежние времена монголы были защитниками Тибета, – изрек Лобсанг Дром.
      – Почему же вы носитесь по свету в поисках бунджи-ламы, вместо того чтобы сражаться за освобождение Тибета? – недоумевая, спросил Римо.
      – Если Монголия примет открытое участие в боевых действиях, начнется война между Монголией и Китаем. Китайцы, конечно, проиграют. Пусть даже выставят пятьсот солдат против одного монгольского всадника. Правда, для того, чтобы разбить Китай, понадобится время. Если во главе тибетского народа встанет новый бунджи-лама, китайцы будут деморализованы. Когда же мы нанесем решительный удар, они сдадутся без всякого сопротивления, поскольку раз уж не смогли победить мирных тибетцев, то стоять против новой Золотой Орды им вообще не под силу.
      – Стало быть, вы готовы сражаться с буддистами? – поинтересовался Римо.
      – Мы также чтим предков, – отозвался Кула.
      – Почитание предков заслуживает всяческих похвал, – одобрительно кивнул Чиун.
      – А ты почитаешь своих предков? – спросил Кула у Римо.
      – Нет, – ответил тот.
      И тут же на него со всех сторон уставились миндалевидные глаза, словно укоряя за то, что он испортил воздух.
      – Он сирота, – вновь пришел ему на помощь учитель. – Не знает своих предков и потому не может их почитать. В противном случае он бы каждый вечер почитал их приношением.
      – Быть сиротой – весьма печально, – поцокал языком Кула.
      – Да к тому же еще и христианином! – прошептал Лобсанг, качая бритой головой.
      Римо закатил глаза и помолился своим безымянным предкам о скорейшем наступлении полуночи.

* * *

      В полночь мастер Синанджу закрыл глаза и стал петь по-корейски. Ни Кула, ни Лобсанг Дром не знали корейского, но Римо прекрасно понял, какими проклятиями Чиун осыпал своего ученика, какими карами грозил, если тот будет бесцеремонно вмешиваться в разговор, грозя сорвать надежды корейца на получение целой комнаты золота.
      Уильямс слушал молча, не произнося ни единого слова, а старый кореец при этом правой рукой стал выделывать замысловатые пассы перед телевизором, одновременно ловко действуя пультом дистанционного управления, запрятанным в складках одежды.
      Телевизор вдруг засветился и ожил.
      Лобсанг Дром ахнул от изумления. Сощурив глаза, Кула, сидя на своей циновке, подался вперед.
      – Мы воочию увидим бунджи-ламу, – прошипел он.
      Римо прикусил язык.
      По мере того как телевизор разогревался, из него все громче лилась радостная музыка, краски становились все ярче, и вот появилась беззаботная черная женщина, танцующая на фоне рамки с надписью «Шоу Пупи Серебряной Рыбки».
      – Это волшебница? – спросил Лобсанг Дром.
      – Это Пупи Серебряная Рыбка, – ответил Чиун. – Знаменитая колдунья нашей страны.
      – Кожа у нее черная, как у мертвой, волосы свисают космами, – пробормотал Лобсанг. – Никогда не видел таких женщин.
      – Но ведь ее шоу отменили еще в прошлом году! – удивился Римо.
      – Я же говорил тебе, что это волшебный телевизор.
      – Или видеозапись, – проворчал Римо.
      Заставка погасла, заиграла веселая музыка. На экране появилось изображение полутемной жилой комнаты, где на туго набитом диване развалившись сидела Пупи Серебряная Рыбка, а напротив, на небольшом канапе, так же непринужденно расположился кто-то рыжий.
      Камера придвинулась ближе.
      Мастер Синанджу провозгласил:
      – Смотрите, смотрите! Вот он, пропавший бунджи-лама!
      И Лобсанг Дром, и монгол Кула тяжело дышали от волнения.
      – Но это невозможно! – воскликнул живой жрец.
      – Если ты не доверяешь глазам, доверься своим ушам, тибетец.
      – Расскажи мне, – словно большая черная кошка, промяукала Пупи Серебряная Рыбка, – сколько именно жизней выпало на твою долю.
      Едва Лобсанг Дром услышал ответ, как глаза его чуть из орбит не повылазили.
      – Если считать принцессу Мувиан и тот случай, когда я поделила сиамскую душу с Мэй Уэст , тридцать два. Я не знаю, почему возвращаюсь в этот мир, Пупи, но, должно быть, на это есть какая-то причина.
      – Может, тебе предстоит выполнить какое-то великое деяние на этой земле, но какое именно, ты не знаешь? – предположила Пупи.
      – Мой последний гуру мне так и сказал.
      Святой жрец Лобсанг Дром Ринпоче с трудом оторвал взгляд от экрана.
      – Мастер Синанджу, – произнес он хриплым голосом, – возможно ли такое?

Глава 5

      – Минутку, – выпалил Римо. – Знаете, кто это такая? Скуирелли Чикейн.
      – Ты знаешь эту огненноволосую женщину, Белый Тигр?
      – Не лично. Она актриса. А кроме того, пишет книги о своей жизни.
      – И много написала?
      Уильямс пожал плечами.
      – Вбила, короче, себе в голову, что прожила много жизней. И люди это спокойно глотают.
      Кула мрачно кивнул.
      – Стало быть, проповедует учение Будды. Это свидетельство того, что она вступила на праведный путь, хотя и имела несчастье родиться белой женщиной.
      – Но ведь она женщина, – изрек Лобсанг Дром. Лицо у него почему-то вытянулось. – Бунджи-лама не мог возродиться в женском облике.
      – Не подвергай сомнению слова оракула, – громко произнес мастер Синанджу. – Наблюдай и учись. Внимай и веруй, ибо то, что скажет огненноволосое воплощение Будды, будет обладать особой глубиной и силой.
      – Ну это уж ты чересчур, папочка, – шепнул Римо.
      Мастер Синанджу схватил своего неисправимого ученика и довольно сильно сдавил кисть, словно испытывал его способность превозмогать боль.
      Стиснув зубы, Уильямс попробовал высвободиться, но не тут-то было: Чиун усилил нажим. Римо плотно закрыл глаза, но так и не признал своего поражения.
      Уверившись, что упрямый белый ученик не станет кричать от боли, а в дальнейшем воздержится от неуместных реплик, учитель отпустил его руку.
      Теперь уж Римо сидел спокойно, наблюдая за экраном телевизора.
      – Я никогда не слышала о сиамской душе. – Пупи Серебряная Рыбка так энергично тряхнула головой, что казалось, будто ее лохмы потрескивают. Скуластая, с ослепительно белыми зубами и живыми глазами, она напоминала марионетку, управляемую незримыми нитями.
      – Вероятно, я первый человек в истории, обладающий сиамской душой, – начала Скуирелли Чикейн. – Думаю, моя душа стремилась к чему-то очень важному и знала, что для достижения цели ей необходимы два тела.
      – А ты знаешь, к чему именно стремилась твоя душа?
      – Нет. И по правде говоря, Пупи, я уже начинаю тревожиться. Ведь мне скоро стукнет шестьдесят! Одно мое тело – Мэй Уест – уже умерло, второе, оставшееся, постепенно изнашивается.
      – Брось! Выглядишь ты просто замечательно. До сих пор еще лучшая профессиональная чечеточница. Откопычиваешь так, что будь здоров!
      – Что значит «откопычивать»? – нахмурился Кула.
      Римо подавил желание сострить, сказав, что эта женщина – полуяк.
      Скуирелли Чикейн просияла, в глазах ее заиграли озорные искры.
      – Благодарю на добром слове, Пупи. В космических масштабах этому телу осталось жить всего лишь несколько мгновений. Боюсь, мне придется ждать следующего рождения, чтобы начать поиски заново. Что бы я ни искала, мне надо это найти!
      – Бунджи-лама! – выдохнул Кула.
      – Нет, нет. – Лобсанг упрямо тряс головой. – Этого не может быть. Она белая.
      Кула нахмурился.
      – Возраст совпадает. Судя по ее словам, она прожила почти шестьдесят сезонов, когда яки приносят приплод. Примерно такое время отсутствует и бунджи-лама. К тому же волосы у нее огненного цвета.
      – Нет, нет, не может быть! Бунджи-ламе надлежит привести Тибет к величию, а эта говорит с каким-то порождением ада.
      – Тут вряд ли что возразишь, – сказал Римо.
      – Я не вижу безликого идола, – гнул свое Лобсанг.
      – Без сомнения, он находится на священном алтаре, который нам еще предстоит обнаружить, – твердо проговорил Кула.
      – Слушайте внимательно, – предупредил Чиун. – Истина откроется вам в словах бунджи-ламы. Главное – слушайте.
      Программа продолжалась. Мастер Синанджу, казалось, целиком был поглощен происходящим в телестудии, но на самом деле он прежде всего наблюдал за реакцией своих гостей. Лица их, озаренные отблесками телевизионного экрана, были сосредоточенны. Монгол Кула восторгался всем с простодушием ребенка, Лобсанг Дром же кривил свое вытянутое лицо с каждой услышанной им фразой. Из-под своего оранжевого одеяния он извлек нефритовые четки, сделанные в виде маленьких черепов, и стал нервно перебирать их пальцами.
      – Каким образом ты вспоминаешь о своей прошлой жизни? – спрашивала тем временем Пупи Серебряная Рыбка. – Может, воспоминания приходят к тебе во сне? Или как?
      – Я умею возвращаться в свое прошлое. Мой гуру научил меня пробуждать забытые воспоминания, но мы с ним расстались. Теперь я делаю это сама.
      Пупи Серебряная Рыбка закатила глаза. Ее лицо расплылось в глуповато-блаженной улыбке.
      – Знаешь, я иногда представляю себя царицей Савской, которая жила так давно.
      – А я была принцессой на затонувшем материке My. И меня звали Тумазума.
      – И что же случилось?
      – Материк затонул, а вместе с ним и я. Но сердце мое до сих пор бешено колотится, когда я погружаюсь в ванну джакузи.
      – Со мной происходит то же самое под душем.
      – Я мало что понимаю в ее словах, – пробормотал Кула. – Это свидетельствует о неземной мудрости.
      – Без сомнения, и гуру ее был мудрейшим человеком, – вкрадчивым голосом заметил Чиун.
      Никто не стал оспаривать это замечание. И в первую очередь Римо.
      Программа закончилась, но святой жрец Лобсанг Дром Ринпоче так и не изменил своего мнения.
      – Это не бунджи-лама, – с горечью произнес он.
      – Неужели ты все еще не веришь тому, что видели твои ленивые глаза, жрец? – возмутился Кула. – Тому, что слышали твои уши? Это, конечно же, воплощение, тулку. Свет во тьме. Он...
      – Она, – поправил Римо.
      – Хорошо, она, – не стал спорить Кула. – Но ведь волосы у нее и впрямь огненного цвета. И говорила она о своих прежних жизнях.
      Лобсанг Дром сурово сузил глаза.
      – Я не могу принять все это.
      – Значит, надо посетить бунджи-ламу и лично во всем убедиться. Не станет же мастер Синанджу лгать!
      Чиун, словно предупреждая, бросил многозначительный взгляд на Римо, затем встал на ноги и вытянулся, будто сизая струйка дыма.
      – Есть некто, кто может вас убедить, – решительно проговорил он.
      – И кто же это? – спросил Лобсанг.
      – Старый бунджи-лама. Можно посоветоваться с ним.
      Взгляды всех четверых, включая и Римо, устремились на заклятый сундук.
      Махнув рукой в его сторону, Чиун сказал:
      – Римо, тебе предоставляется честь открыть сундук.
      – Я пас, – скорчив гримасу, ответил ученик.
      Все смотрели на него так, будто он произнес какую-то непристойность.
      – Это большая честь! – подстегнул его Чиун.
      – Хорошо, хорошо. – Римо приблизился к сундуку. Тот на удивление оказался незапертым: медные защелки открылись достаточно легко. Откинув крышку, Уильямс поспешно отступил в сторону.
      Отпрянуть его заставил запах, а вовсе не то, что он увидел. Чтобы замедлить разложение и приглушить запах, в сундук была насыпана соль.
      Все пространство занимала мумия. Бунджи-лама, сложив руки на коленях, застыл в позе лотоса. Облачен он был в траченное молью выцветшее золотое одеяние. Вместо лица – лишайник и плесень, на месте глаз – черные провалы. Сквозь тонкие иссохшие губы виднелись уцелевшие зубы. В руках мальчик держал какую-то бронзовую вещицу, похожую на гантели.
      – Какой же он маленький, просто карлик! – удивился Римо.
      – Бунджи-ламе не исполнилось еще и пятнадцати, когда он покинул это тело.
      Уильямс скривился.
      – Вы что, не хороните своих покойников?
      – Когда тибетец умирает, – объяснил Лобсанг Дром, – ему устраивают «небесные похороны». Тело относят на открытое место и, лишь после того как стервятники склевывают его до костей, хоронят.
      – Таким образом вы экономите много места на кладбище, – сухо обронил Римо, – да еще и развлекаете ребятишек.
      Лобсанг Дром посмотрел на его исподлобья.
      – А как вы обходитесь со своими покойниками?
      – Их кладут в деревянные гробы и погребают в земле.
      – Значит, ваш ячмень попахивает мертвечиной, – произнес Лобсанг Дром.
      Римо даже оторопь взяла от подобного умозаключения.
      – Бунджи-лама всегда восседает в торжественной позе, – вмешался Кула, – пока не найдено его следующее тело. Лицо мумии обычно обращено на юг – в сторону долголетия. В этом проявляется почтение к старому телу, ибо не раз случалось, что старое тело указывало на новое.
      – Говорят, тело предыдущего далай-ламы через десять дней после смерти повернулось лицом на северо-восток. Именно на северо-востоке был найден новый далай-лама.
      – Подумать только! – изумился Римо.
      – Вот и спросим бунджи-ламу, правильно ли указал оракул на его нынешнее тело, – объявил Чиун.
      Все встали.
      Уильямс внимательно наблюдал за происходящим.
      Повернувшись лицом к мумифицированным останкам сорок шестого далай-ламы, Лобсанг Дром проговорил:
      – О Угаснувший Свет! Подай знак, о трижды благословенный, правильно ли указал оракул на Свет Народившийся.
      Старый бунджи-лама молчал. В его пустых глазницах ползали тени, порождаемые мерцающим светом цветного телевизора.
      Из динамиков послышался голос Скуирелли Чикейн:
      – Гуру сказал мне, что я, по всей видимости, узнаю свое истинное предназначение после шестидесяти.
      – Почему, детка? – поинтересовалась Пупи Серебряная Рыбка.
      – Потому что в шестьдесят женщина становится старухой.
      – Ты хочешь сказать: ведьмой?
      – Это предрассудок. Старуха всегда была символом женской мудрости. В свой шестидесятый день рождения я и обрету мудрость.
      – Сладкая моя, – рассмеялась Пупи, – если в шестьдесят ты будешь выглядеть так же замечательно, к слову «старуха» в энциклопедии придется сделать новую картинку.
      Пользуясь тем, что внимание присутствующих приковано к экрану, мастер Синанджу незаметно сунул руку в сундук и тут же вытащил ее обратно.
      Голова бунджи-ламы, отломившись от иссохшей шеи, покатилась по полу и остановилась перед телевизором как раз в тот момент, когда Пупи Серебряная Рыбка сказала:
      – Скуирелли Чикейн, я верю, что ты непременно узнаешь, каково твое предназначение в жизни, и выполнишь его.
      – Все слышали? – воскликнул мастер Синанджу. – Бунджи-лама сказал свое слово!
      – Бунджи-лама на экране или бунджи-лама, голова которого на полу? – уточнил Римо.
      – И тот, и другой! – воскликнул Чиун. – Покатив свою голову по полу, бунджи-лама открыл сокровенную тайну самым недоверчивым.
      – Недоверчивый прав, – вставил Уильямс.
      Дрожа всем телом, Лобсанг Дром повернулся к Чиуну и, низко кланяясь, проговорил:
      – Мне не следовало сомневаться в твоих словах, мастер Синанджу.
      Мастер Синанджу склонился в ответном поклоне, стараясь скрыть ликование, сиявшее на его лице. Какие же легковерные простаки эти тибетцы.
      – Это великое событие, – почтительно произнес Кула, – может быть, самое великое в моей жизни.
      – Ну и кино! – пробормотал Римо.

Глава 6

      Наутро Римо Уильямс проснулся вместе с солнцем. Скатившись с матраса, потянулся и подошел к большому стенному шкафу. Внутри с одной стороны на деревянных плечиках висели его тенниски, с другой стороны – брюки. Все запачканные белые тенниски Римо выбрасывал, черные на всякий случай оставлял. А носил он только черные или белые тенниски. Самые простые. Без каких-либо дурацких надписей или рисунков.
      Брюки же Римо предпочитал исключительно хлопчатобумажные или твидовые, в основном коричневые, серые или черные. Впрочем, черные брюки, в отличие от черных теннисок, очень быстро обтрепывались – приходилось выбрасывать и их.
      Уильямс выбрал белую тенниску и свежую пару черных брюк, но тут вспомнил, о чем предупреждал его Чиун накануне вечером. Сегодня они поедут искать живую бунджи-ламу. Пришлось остановиться на черной рубашке и серых брюках. Не ясно, когда они вернутся, но в надежде, что поездка окажется не слишком долгой, пожалуй, не стоит брать лишнее.
      Перекинув одежду через руку, Римо поспешил в свою личную ванную. Из-за закрытой двери доносился какой-то шум.
      – Кто там? – постучавшись, спросил Уильямс.
      – Это я, Кула, – ответил громкий голос.
      – Вода достаточно теплая?
      – Удивительно холодная.
      – Ты принимаешь холодный душ?
      – Я моюсь в белом колодце, вода тут прохладная, и в нее приятно погружать лицо.
      – Для полного удовольствия дерни еще серебряную ручку, – посоветовал Римо, досадуя, что его личную ванную так бесцеремонно заняли. Ладно, есть еще шестнадцать секций с ванной в каждой из них. Найти свободный душ не проблема.
      Из соседней ванной послышались какие-то странные звуки. Дверь была не заперта, и Римо заглянул внутрь.
      Святой жрец Лобсанг Дром Ринпоче, совершенно нагой, сидел рядом с ванной и зубными щетками хозяина помещения счищал грязь с черепа и плеч покойного бунджи-ламы.
      – Что за ерундой ты занимаешься?
      В ответ на приветствие Римо Лобсанг Дром высунул язык и сказал:
      – Старый бунджи-лама должен выглядеть достойно, когда мы будем представлять его преемнице.
      – Когда закончишь, не забудь вымыть ванну.
      Это замечание явно задело тибетца.
      – Ты же здешний слуга, не я.
      – Ладно. Я приведу ванну в порядок, если ты согласишься помыться.
      – Омовение я совершу, когда настанет подходящее для этого время.
      – И когда же оно наступит, подходящее время?
      – Когда новый бунджи-лама взойдет на Львиный трон. Ибо я дал обет, что до этого великого дня не стану совершать омовений.
      – Ты дал обет, что не будешь мыться?
      – Да. А как поступают в таких случаях верующие христиане?
      – Как всегда. Ходят к обедне. Постятся. Воздерживаются от интимных отношений. Если все это не поможет, играют в бинго .
      – Я тоже принял обет безбрачия.
      – Раз ты не моешься, то принимать обет безбрачия уже необязательно, – бросил Римо, направляясь к следующей ванной. «Ни одна женщина не ляжет в постель с таким грязнулей», – подумал он, развивая высказанную вслух мысль.