Сотрудник Бюро тщательно все прочитал и произнес:
– Я должен осмотреть ваши вещи, не везете ли вы каких-нибудь контрабандных товаров.
– У меня есть только то, – сказала Скуирелли, расплывшись в своей сладчайшей улыбке, – что вы видите перед собой. Паланкин и несколько близких друзей. – Актриса махнула рукой в сторону своих приверженцев, колонна которых тянулась до самого горизонта.
– Есть ли у них въездная виза?
– Разрешение было дано как бунджи, так и ее свите, – отозвался Лобсанг.
– Я спрашиваю про всех остальных.
– Но я хотела бы поставить масштабный фильм, – быстро нашлась Скуирелли. – Мне нужны помощники для изучения местности, для установления общественных связей и приобретения национальных костюмов и атрибутов. Кстати, вы не знаете, где в Тибете есть хорошие киносъемочные павильоны?
Агент Бюро безопасности посмотрел на нее пустым взглядом мало что понявшего человека, но не пожелал ударить в грязь лицом.
– Я все-таки осмотрю ваши вещи.
Скуирелли указала на паланкин, где лежали ее пожитки.
– Осматриваете, пожалуйста.
Солдаты кинулись вперед и стали колоть подушки штыками. Ничего не обнаружив, они с остервенением стали выбрасывать их на землю.
– Эй вы, поосторожнее, это мой лучший паланкин!
Никто не обратил внимания на ее слова. Длинная колонна приверженцев бунджи-ламы с мрачным видом вращала свои молитвенные колеса.
Скуирелли сделала тайный знак, чтобы тибетцы ускорили вращение.
Молитвенные колеса закрутились еще быстрее, кисточки стали еле заметными.
Актриса улыбнулась. Какое впечатляющее зрелище! Нет, вы только посмотрите на этот великолепный задник! Фарфоровое небо. Целое сборище людей для массовки. Самое оно для широкомасштабного объектива. Нет, этот фильм будет отнюдь не рядовым фильмом Скуирелли Чикейн. Это будет настоящее эпическое полотно. Может быть, последнее эпическое полотно в ее жизни. Она уже предчувствовала грандиозные сборы.
Неожиданно агент Бюро швырнул ее кошелек наземь. В руках он держал мундштук с обгорелым окурком, перед ним лежали ее запасы бханга.
– Контрабанда! – злобно пролаял он.
– Помилуйте, – взмолилась Скуирелли. – Тут меньше унции. Для личного пользования. Неужели вы не понимаете?
Агент что-то выкрикнул на китайском языке и жестом велел своим солдатам окружить актрису.
– Что он сказал? – спросила Скуирелли у Кулы. – Приказал нас арестовать?
– Да. Арестовать. И препроводить в тюрьму.
– В тюрьму?
Сузив обветренные глаза. Кула обнажил свой серебряный кинжал.
Скуирелли ударила его по руке.
– Ты что, с ума сошел? – сплюнула она. – Убери сейчас же!
– Мы не дадимся им живыми! – процедил Кула сквозь зубы.
– Выпендривайся где хочешь, только не здесь, – осадила его Скуирелли. – Все идет замечательно. Бунджи-лама становится жертвой несправедливого преследования, ее отводят в тюрьму. Это наше второе действие.
Глава 21
В окрестностях пограничного города Зангму в Тибете, на непальско-тибетском Шоссе дружбы, Римо ждал появления «вушилинга».
До сих пор ему попадались только дребезжащие старые грузовички «джифенг», и в конце концов он решил удовлетвориться «донгфенгом», который – если верить справочнику для путешествующих автостопом, купленному в Гонконге, – менее просторен, чем «вушилинг», но, несомненно, быстрее, чем «джифенг».
Обычно с помощью Смита Римо не составляло труда добраться в любую точку земного шара. Но китайцы закрыли тибетские торговые аэропорты, отрезав страну от внешнего мира. Через пропускные пункты шел только поток грузовиков с самыми необходимыми товарами.
В гонконгском аэропорту Римо связался со Смитом.
– По слухам, бунджи-лама уже пересекла границу Тибета, – упавшим голосом сообщил ему Смит, – в сопровождении тысячной колонны паломников.
– О Чиуне что-нибудь слышно?
– Нет, – отозвался шеф.
– Может, позвонить по 1-800-ЧИНГИС?
– Извините?..
– У Болдбатора Хана есть свой собственный телефон.
– Вы шутите!
– Я сам звонил по этому номеру.
За многие тысячи миль Уильямс, казалось, слышал, как Харолд В. Смит размышляет, поверить ли Римо на слово.
– Хуже не будет, – заторопил его подчиненный.
– Минуточку, – бросил Смит.
Через несколько мгновений он сказал:
– Линия занята.
– Должно быть, Хан совершает очередной грабительский налет, – сухо отозвался Римо. – Но Чиуна точно нанял Болдбатор, именно он и поручил ему найти бунджи-ламу. Теперь мастер, наверное, выторговывает еще комнату золота за спасение ее от китайцев.
– Раз уж мисс Чикейн и ее свита пересекли границу, на их перехват, несомненно, будут посланы подразделения Народно-освободительной армии, – сдавленным голосом произнес Смит.
– И что же нам делать?
Помолчав, шеф ответил:
– Изменим план. Вам незачем лететь в Нью-Дели. Летите в Непал. Из Катманду вы легко попадете в любое место Тибета. Когда прибудете на место, свяжитесь со мной.
Из Катманду Римо снова позвонил Смиту.
– Скуирелли Чикейн арестована китайскими властями, – сообщил тот. – Я только что получил телеграмму.
– Такова цена гарантий Первой леди.
Смит невесело откашлялся.
– Кажется, ей предъявлено обвинение в провозе наркотиков. Это может поставить Первую леди в затруднительное положение.
– Этого допустить нельзя, – откликнулся Римо. – Постарайтесь не отдать ее на съедение Конгрессу. Итак, что же мне делать?
– Мисс Чикейн препроводили в Лхасу, столицу Тибета. Перейдите непальскую границу, и после того как обойдете таможню и посты Бюро общественной безопасности, вы без труда доберетесь на попутных грузовиках до Лхасы. По Шоссе дружбы.
– На попутных грузовиках?! Стало быть, придется голосовать? А другого способа нет?
– К сожалению, нет. В Лхасе свяжитесь с Бумбой Фуном.
– Это кто – какой-то местный клоун? Шут гороховый?
– Бумба Фун – член Чуши Гангдрук. Тибетского сопротивления.
– В Тибете есть сопротивление? Почему же я никогда не слышал о его бойцах?
– Потому что они действуют довольно успешно, – сухо отозвался Смит. – Китайские оккупационные власти стараются замалчивать их подвиги. Всех же схваченных они подвергают тайным пыткам и казням. Вашим проводником будет Бумба Фун.
– Мне не нужен проводник.
– Разве вы говорите по-тибетски?
– Нет.
– Или можете сойти за тибетца?
– Вы же знаете, что нет.
– Значит, без Бумбы Фуна вам не обойтись.
* * *
Итак, Римо стоял на обочине пыльного шоссе возле гаража для грузовиков, ожидая современного «вушилинга» или хотя бы полусовременного коричневого «донгфенга». Но только не «джифенга», потому что справочник предупреждал, что «джифенги» обладают малой скоростью и часто ломаются, а главное – в машине с трудом помещается водитель, не говоря уже о пассажире.
В течение двух часов мимо проносились только «джифенги», и Уильямс, отчаявшись, уже собирался остановить первый же попавшийся «донгфенг» или «джифенг». Оставалось лишь надеяться, что водитель за последние полгода хоть раз мылся.
Следующим оказался сверкающий новехонький «вушилинг». Похоже, полоса неудач закончилась.
Следуя указаниям туристического справочника, Римо сжал кулаки, оттопырив большие пальцы, и стал крутить руками так, будто сбивал масло.
Взвизгнув тормозами и подняв тучи пыли, автомобиль остановился. Водитель повернул к Римо обветренное лицо с веселыми глазами, в которых светилась мудрость. Трудно было сказать, сколько ему лет: может, тридцать, а может, и все пятьдесят. Суровая жизнь в горах безжалостно старит людей. На голову шофер нахлобучил тесную ушанку. Когда он высунул язык в знак приветствия, Римо подумал, что он здорово смахивает на четырехклассника.
– Лхаса? – спросил Уильямс.
– Шигаце, – ответил мужчина.
– Около Лхасы?
– Да-да. Сто, двести миль не доезжая.
– Достаточно близко для правительственного служащего, – заметил Римо, влезая в кабину.
Врубив первую передачу, водитель спросил на ломаном английском:
– Как тебя зовут?
– Римо.
– Ри-мо. Хорошее имя. А фамилия?
– Буттафуоко.
– Звучит гордо.
– В Америке такую фамилию приходится слышать чуть ли не каждый день.
– Ты журналист?
– Сотрудничаю в «Еженедельнике рабочих-социалистов».
Шофер сплюнул.
– Но на самом деле я агент ЦРУ, – добавил Уильямс.
Водитель с такой силой ударил себя в грудь, что у шапки на голове даже уши задрались.
– ЦРУ – это хорошо. Пинать коммунистов в задницу! Зачем ты ехать в Лхасу? Там сейчас беспорядки.
– Я должен встретиться с бунджи-ламой.
– Таши делек.
– Что это значит? – поинтересовался пассажир.
Шофер рассмеялся.
– Желаю удача, желаю удача тебе и бунджи-лама, хе-хе-хе-хе.
Дорога вилась змеей, как, впрочем, и все тибетские дороги, постоянно огибающие высокие горы с пропастями и заснеженными вершинами, а затем спускающиеся в желтые от горчицы долины или идущие через поросшие пышной зеленью ущелья.
Но Тибет был прежде всего горной страной. Стоило им миновать одну гору, как впереди уже маячили три-четыре других снежных пика. Создавалось впечатление, будто играешь в видеоигру с бесконечно повторяющимися пейзажами; только открывающиеся перед тобой виды не были однообразны.
Римо никогда не был большим любителем гор, но от этих просто глаз оторвать не мог.
Шофер гнал машину как сумасшедший, лихо закладывая крутые повороты. Раза два Уильямсу даже казалось, что колеса с одной стороны вращаются в пустоте. Он все время держался за ручку дверцы, чтобы в случае чего сразу же выпрыгнуть.
Дорога пошла щебеночная, кое-где сужаясь из-за давнишних осыпей. На обочине ржавели разбитые легковые автомашины и грузовики. Те, что не вписались в горную дорогу, валялись далеко внизу, среди скал.
Местность вокруг расстилалась бесплодная, негостеприимная, открытая всем ветрам.
Теперь их окружал разреженный воздух. Римо изменил ритм своего дыхания. В Синанджу дыханию придавалось величайшее значение. «Правильное дыхание, – говорил Чиун, – источник неисчерпаемых сил; оно превращает каждую клеточку тела в миниатюрное горнило, обладающее неограниченным потенциалом».
Уильямс замедлил дыхательный цикл, стараясь при каждом вдохе получать как можно больше кислорода. Ему уже приходилось бывать в высокогорных районах, например, в Мексике и других местах, но Тибет – «крыша мира». Горы здесь самые высокие. Впрочем, Римо не унывал, надеясь, что сможет действовать успешно и в этой разреженной атмосфере.
Ощущение было такое, что мозг все же недополучает кислорода, но через два часа это ощущение исчезло. Это был хороший знак.
– Где кончаются горы? – спросил Римо у шофера.
Тот неопределенно махнул рукой в сторону невероятно голубого неба.
– Горы нигде не кончаются. Идут до самого неба и еще дальше.
Время от времени водитель притормаживал, чтобы пропустить пастуха с двумя-тремя черными мохнатыми яками. За одним из поворотов им вдруг встретилось стадо горных коз. Козы быстро вскарабкались по склону и рассеялись вдали, перепрыгивая со скалы на скалу.
Шофер хохотал так, будто никогда в жизни не видел ничего смешнее.
Оглянувшись, Римо отметил, что ни одна коза не сорвалась с кручи. Прыгуны они были замечательные.
– Сколько ты мне заплатишь? – спросил вдруг водитель.
– Ничего.
Шофер изо всех сил ударил обеими руками по баранке. Уильямс даже удивился, что та не сломалась – так силен был удар.
– Я, черт побери, лучший во всем Тибете водитель!
– Это-то меня и пугает, – мрачно произнес Римо.
* * *
Ночью удача им изменила. Впереди засверкали всполохи, на какое-то мгновение высветив горный рельеф. Прямо фейерверк, устроенный самим Господом.
– Может, китайские танки? – предположил водитель.
Они въехали в долину, и стало ясно, что здесь разыгралась сильнейшая гроза. Небо гневно сверкало, гром громыхал, как орудийная канонада; ему отвечало усиленное естественными резонаторами эхо.
Наконец хлынул дождь, застилая прозрачной пеленой лобовое стекло. Ни один разумный человек не стал бы продолжать путь в таких условиях.
Однако тибетец до упора выжал педаль газа.
– Куда ты гонишь? Остановись на обочине! – заорал Римо, стараясь перекричать шум двигателя.
Но тибетец только покачал головой.
– Нет, впереди река. Мы можем успевать.
– Ты что, спятил? Река уже все равно вышла из берегов!
Хищно оскалив зубы, водитель лишь поддал газу.
Грузовик с ревом ринулся вперед, и вдруг вода на лобовом стекле стала грязно-коричневой. Вибрация шасси прекратилась.
– Мы въехали в реку, – самодовольно произнес шофер.
Колеса с жалобным звуком разбрасывали жидкую грязь. И вот они словно прекратили вращение.
Римо быстро опустил стекло и выглянул наружу. Волосы у него тут же встали дыбом: оказалось, они плывут вниз по течению, медленно разворачиваясь на плаву.
– Мы плывем, – многозначительно заявил он водителю, закрыв окно.
– Хорошо. Экономим бензин.
– Что, если мы пойдем ко дну?
– Ты умеешь плавать?
– Да.
– Хорошо. А я вот нет. Ты должен меня спасать.
Проплыв две-три мили, грузовик ударился о скалу и перевернулся.
Уильямс был наготове. Открыв дверцу, он выскочил наружу. Затем, схватив водителя за сальные волосы, вытащил и его. Тот весь был покрыт грязью.
Римо взвалил его себе на плечи и вскарабкался на уступ. Перепрыгивая с камня на камень, Уильямс добрался до противоположного берега.
Опустив шофера на землю, он хмыкнул:
– До чего же здорово ты водишь машину!
– За зиму грузовик обсохнет, – беззаботно отозвался бедолага. – Дойдем пешком.
– А далеко еще идти?
– Под дождем идти вдвое дольше.
– Это уж слишком, – заключил Римо. Но что он мог поделать? Пришлось следовать дальше на своих двоих.
Опустив головы и прищурившись, чтобы глаза не захлестывало водой, они час с лишним шлепали под непрерывным ливнем по лужам на плато. Гром все еще гремел. К счастью, молнии полыхали где-то далеко на севере.
– Неужели этот дождь никогда не кончится? – проворчал Римо.
Водитель пожал плечами.
– У нас есть такая поговорка: «Люди говорят, что время проходит, а время утверждает, что проходит человеческая жизнь».
Внезапно дождь прекратился, правда, в небе по-прежнему громыхало, полыхали молнии. Римо, проведшему почти всю свою жизнь в американских городах, редко приходилось дышать таким свежим воздухом.
Неустанно двигаясь вперед, Римо усилием воли повышал температуру своего тела. В скором времени от него повалил пар, а еще через двадцать минут ходьбы одежда на нем совершенно высохла.
– Тумо. Хорошо, – одобрительно сказал тибетец.
– Тумо? Что это такое?
– Тумо пользуются ламы, согревая тело. Ты умный американец.
– Неплохо для белоглазого, правда?
– Что ты говоришь? Ты не белоглазый.
– То есть?
– Белые глаза – серые или голубые. Твои глаза хороший цвет. Карие.
– Видно, подмешали чужой крови, – растерянно пробормотал Римо.
Где-то уже за полночь они добрались до перевала и увидели под собой долину. В долине располагался город. Кое-где на крышах каменных домов почему-то стояли люди.
Их черные силуэты отчетливо вырисовывались в свете сверкающих молний. Надвигалась гроза.
– Почему эти люди не уходят с крыш, там ведь опасно? – спросил Уильямс.
– Китайцы не разрешают им уйти.
– Не разрешают уйти?
– Да. Так китайцы наказывают тибетцы. Если в них попадет молния, они будут умирать. Если не попадет молния, значит, будут оставаться живы.
Раскаты грома все приближались.
– А если они самовольно уйдут? – не отставал Римо.
– Весь семья будут убивать перед их глазами, – печально ответил тибетец. – А кто будет отказаться, получит счет за пули, когда расстреляют его семью. Это китайский обычай.
– Похоже, пора вводить новые обычаи, – покачал головой Римо, начиная спуск.
Глава 22
В священной летописи отмечено, что, когда китайские угнетатели захватили бунджи-ламу, Агнец Света, не сопротивляясь, позволила отвезти себя на воздушном корабле в тюрьму Драпчи в Лхасе.
В Лхасу взяли не всех, только бунджи и ее ближайшее окружение. Одни говорят, что остальных прогнали прочь в священную землю, правда, другие утверждают, что их разделили на индийцев и тибетцев. И, возвращаясь к себе на родину, индийцы слышали за спиной частые выстрелы, взрывы гранат и отчаянные вопли, после чего воцарилась глубокая тишина и воздух наполнился металлическим привкусом крови.
Но будучи благочестивыми буддистами, они затаили гнев глубоко в своих сердцах и продолжили обратный путь.
Что произошло на самом деле, так и осталось тайной. В летописи только упоминается, что бунджи-лама прибыла в Лхасу на крыльях китайского воздушного корабля, и никто из тибетцев, трудившихся на полях или в мастерских, не знал, что наконец прибыл Будда Ниспосланный.
Едва окинув взглядом свою камеру, Скуирелли Чикейн воскликнула:
– Вы что, шутите? – Она повернулась и встала на цыпочки, надеясь оказаться выше китайских солдат. – Если вы не предоставите мне более приличного помещения, об этом узнает Первая леди. И не надейтесь, что она ничего не узнает.
– Это лучшая камера в тюрьме Драпчи.
Актриса вновь осмотрелась по сторонам. Это просто настоящий каменный мешок. Гладкие стены, кое-где подкапывает вода, пол застлан песком. Нет даже соломы! Ни крана с водой, ни отхожего места.
– Какое вы имеете право заключать в такое место бунджи-ламу, да еще самого святого бунджи-ламу, который когда-либо ступал на эту землю?
Солдаты переглянулись. С непроницаемыми лицами, не говоря ни слова, они грубо втолкнули Скуирелли Чикейн в камеру, захлопнули решетчатую железную дверь и заперли на ключ. Ключ поворачивался так туго, что для этого понадобились усилия двух ворчливых тюремщиков.
После их ухода Скуирелли глубоко вздохнула и позвала:
– Кула? Ты слышишь меня?
– Я в камере.
– И я тоже в камере, – прогудел Лобсанг. – Здесь холодно.
– Послушайте, мы должны бежать.
– Бежать? – пробурчал Кула. – Вы же сами настаивали, бунджи, чтобы мы подчинились этим китайским демонам.
– И мы подчинились, о'кей. Теперь начинается второе действие. Но мне не нравятся декорации. Что это за ведро? Фу! Как оно воняет!
– Бунджи еще повезло, что у нее есть ведро, – жалобно произнес Лобсанг. – Мне вот придется ходить в песок, а потом на нем же спать.
– Держитесь! Нам надо удрать из этого каменного киоска!
– Но как, бунджи?
– Ты же у нас здоровенный детина. Кула. Неужели не придумаешь, как выбраться отсюда?
– Конечно, все возможно, – согласился монгол, – если будет на то соизволение судьбы.
Скуирелли тотчас заговорила победоносным тоном южной красавицы:
– Ты можешь сделать это, Кула! Я знаю, можешь. Слушай, устрой наш побег, и ты станешь кинозвездой в нашем фильме. Конечно, ты мужчина что надо, но самого себя ты играть не будешь. В твоей игре есть что-то деревянное. Тут, вероятно, лучше всего подошел бы Ричард Гир, но ему придется поднатужиться, показать все, на что он способен.
– Я не понимаю, о чем вы, о Будда Ниспосланный! Чего вы хотите от меня?
– Устрой наш побег, пожалуйста. Бунджи благословит тебя тысячу раз, если тебе это удастся.
Огромный монгол попытался вышибить своими могучими плечами кованую железную дверь. Она дрогнула. И не только она – затрясся весь угол тюрьмы. И все же дверь устояла.
– Простите меня, бунджи, я не смог выполнить вашу просьбу.
– Так было суждено судьбой, – заключил Лобсанг.
– Не беспокойтесь, – сказала Скуирелли. – У меня есть запасной план. При первой же возможности я позвоню первой леди. Она нажмет на все кнопки и вызволит нас отсюда.
Но когда позднее актриса попросила у проходящего тюремщика разрешения позвонить по телефону, тот только рассмеялся.
– Ты еще вернешься! Я знаю свои конституционные права. У меня есть право вызвать своего адвоката. Я американская гражданка, лауреат премии «Оскар». Ты слышишь?
Глава 23
В горной деревушке Тингри не вращалось ни одно молитвенное колесо. Кельсанг Дарло стоял на железной крыше своего скромного каменного домика, вся его семья дрожала от страха. Но сам Кельсанг Дарло не проявлял ни малейшего беспокойства.
Кто-то украл ящик с ручными гранатами из бывшего монастыря, где теперь стоял гарнизон ненавистной Народно-освободительной армии. Всем было ясно, что это дело рук Чуши Гангдрук, но никто не знал, кто именно принадлежит к Чуши Гангдрук, кроме самих ее членов.
Поэтому ни один тибетец, не состоявший в этой подпольной организации, не мог выдать тех, кто в ней состоял.
И когда китайский капитан Ран Гохуа не смог добиться у жителей Тингри признания, где именно находятся украденные гранаты, он тем не менее отступился. Просто решил подождать подходящей грозы.
В горах стояла весна, то время года, когда довольно часты грозы и сильнейшие ливни, поэтому капитану Гохуа пришлось ждать не так уж и долго.
В сопровождении своих солдат он еще раз обошел деревенские дома – не для того, чтобы снова обыскать, нет. Он хотел отобрать десятерых. Десятерых видных тибетцев. Глав семейств, утрата которых чувствовалась бы особенно остро.
И когда разразилась сильная гроза, он заставил этих ни в чем не повинных людей взобраться на крыши своих домов и ждать, когда их поразит молния.
Добрые жители Тингри уже не в первый раз подвергались такой изощренной казни. В прошлый раз из пяти человек погибло двое. Но последнее преступление было очень уж тяжким. Капитан Гохуа хорошо понимал, что похищенные гранаты, если их не найдут, будут пущены в ход против его же собственных солдат.
И вот уже десять человек преданы ярости стихии и прежде всего льющему как из ведра ливню. Когда отхлестал ливень, все десятеро стояли так же прямо, такие же неукрощенные. Среди свежих дождевых капель на лицах трудно было различить слезы, вызванные жутким ожиданием страшного конца.
Но ни одно молитвенное колесо не молило своим вращением о пощаде, ибо китайцы заставили жителей Тингри переплавить медные колеса на снаряды и патронные гильзы. Какое святотатство! Бесконечное святотатство, которое длилось до сих пор, начиная с далекого года Железного Тигра.
Кельсанг Дарло молился, чтобы в случае его смерти Господь Будда избавил его жену и детей от дальнейших издевательств. Он пытался понять солдат – они всего лишь выполняли приказ капитана, который, в свою очередь, выполнял указание пекинских лидеров. Но как понять и простить изнасилования? Молодым женщинам Тингри предложили работу, причем оплачиваемую – служить медицинскими сестрами в Народно-освободительной армии. Но в первый же день их изнасиловали.
Позднее они все же прошли курс обучения. Те, кто не покончил с собой, стали хорошими медсестрами, однако свои обязанности они исполняли грустно и молчаливо. Это было так необычно для тибетских девушек, которые от природы отличаются веселым, жизнерадостным нравом. И такова была участь всех тибетцев с самого начала китайской оккупации.
Зазмеившаяся на темно-синем северном небе молния раскололась надвое и ударила сразу по двум горным вершинам. Целое море ослепительного света!
Гром донесся лишь через двадцать секунд. Кельсанг невольно вздрогнул. Грома он почему-то боялся сильнее, чем молнии.
Но больше всего он боялся зеленых солдат Китая. Молния ударяет слепо и без злобы. Молния не карает, не насилует молодых женщин. Делает только то, для чего предназначил ее Господь Будда.
Кельсанг помолился, чтобы молния поразила китайцев, но тут же раскаялся в своей молитве: не в его натуре было желать зла кому бы то ни было. Впрочем, притеснения, которым китайцы подвергали его народ, пошатнули его веру.
Он начал молиться другим богам, покровителям веры, Лхамо, Гонпо и Яме, богу Смерти. Может быть, кто-нибудь из них смилостивится.
Снова вспыхнула молния. На этот раз южнее, за плато.
В ночи вдруг отчетливо высветился силуэт человека. Высокого. Слишком высокого для тибетца или китайца. Разряд последней яркой молнии длился достаточно долго, чтобы Кельсанг смог разглядеть этого идущего по плато незнакомца.
Он шел с непокрытой головой, одежды его явно были слишком тонки для холодной тибетской ночи. Приковывали внимание огромные, как вязанки дров, кисти рук.
И тут Кельсанг заметил, что в него, сурово нахмурив полуприкрытые зелеными шлемами лица, целятся из своих винтовок два китайских солдата.
Кельсангу приказывали держать голову выше, чтобы молния поразила наверняка. Если, конечно, он не надумал признаться в совершенном преступлении.
Так как бедняге не в чем было признаваться, он поднял голову и посмотрел на север.
Полыхнула еще одна молния, и Кельсанг вновь увидел человека с громадными кистями. Может быть, это отшельник, спустившийся с гор, чтобы укрыться от грозы, или какой-то монах. Он горько пожалеет о своей неосмотрительности, когда его схватят китайцы, подумал тибетец.
Незнакомец же продолжал гордо шествовать вперед, сосредоточенный и неустрашимый. Так, бывало, ходил по долине дед Дарло в те еще времена, когда тибетцы были хозяевами на собственной земле. Приятно видеть человека, явно не испытывающего никакого страха. В Тибете давно уже днем с огнем не сыскать подобных смельчаков.
Любопытно, кто этот неустрашимый храбрец?
Следующая молния ударила на западе. Как будто что-то взорвалось, и Кельсанг повернулся.
Закурилась одна из крыш. Человек, еще минуту назад живой, вмиг обгорел. Тело заметно дымилось, и до ноздрей Кельсанга донесся противный сладковатый запах.
Дарло узнал дымящийся дом. Он принадлежал Палджору Норбу, простому крестьянину, возделывающему ячмень. Хороший человек. Возможно, его следующая жизнь окажется счастливее, с горечью подумал Кельсанг. Норбу места себе не находил с тех пор, как его единственная дочь, завербованная в медсестры, на глазах у всей деревни шагнула в пропасть.
Крики, долетавшие из-под горящей крыши, напомнили Кельсангу о тех, кто еще вынужден бороться за свою жизнь.
Следующий удар грома раздался далеко-далеко. Затем грянул еще один. На востоке. Затем на севере. Снова на востоке. Похоже, гроза то и дело меняла направление. Может, только один человек погибнет в эту жуткую ночь. Может, он, Кельсанг, уцелеет?
То же самое пришло в голову и пекинским солдатам. Они начали о чем-то оживленно переговариваться, но никак не могли найти ответа. Если они не дознаются, кто украл гранаты, капитан их накажет, а если и не накажет, то позднее им все равно не сносить головы.
Кельсанг вздохнул свободнее – и тут же волосы у него встали дыбом, ибо в нос ему шибануло азотом.
К бедняге неотвратимо приближалась молния.
Ни подумать, ни убежать времени уже нет. Он вмиг осознал свою участь, и все его существо переполнило ожидание смерти.
Он не успел ни испугаться, ни раскаяться, ни почувствовать что-либо еще.
Ослепительный светло-голубой свет пронзил веки Кельсанга, как если бы это были розовые стекла. Молния ударила с такой невероятной силой, как будто в грудь ему врезался каменный кулак, который в одно мгновение выдавил весь воздух из его легких и сбил с ног.
Оглушительно грянул гром. Странно, что Кельсанг его слышит, ведь он должен быть мертв. Но мертв ли он на самом деле? Иногда люди переживают удары молнии. Иногда она убивает не сразу.
Дарло считал, что глаза его закрыты, но мир вокруг почему-то сиял светло-голубым светом. Может, он просто ослеп? Несчастный почувствовал боль в груди, она сразу же усилилась, стоило ему попытаться вдохнуть.
Часто моргая, чтобы дать возможность глазам оправиться от вспышки, Кельсанг стал ощупывать свое тело.
– Дай мне руку, парень, – сказал кто-то по-английски, но тибетец все же смог разобрать, о чем речь.
Ничего не видя перед собой, Кельсанг все же поднял одну руку и сразу же почувствовал необыкновенно сильную хватку твердой, как копыто яка, кисти. Не успел он опомниться, как уже стоял на ногах.
Слепящий светло-голубой свет исчез, и впотьмах Кельсанг различил суровое, угрюмое лицо своего спасителя. Это белое, волевое лицо словно изваяли из фарфора. Одет незнакомец был в простую черную одежду. Темные, глубоко посаженные глаза, казалось, лишены человеческого тепла.
Вспыхнувшая за его спиной раздвоенная молния четко вырисовывала темный силуэт этого белого человека.
Гром, прогрохотавший через несколько секунд, напомнил Кельсангу голос белого незнакомца – низкий, утробный, ужасный в своей сдержанной мощи.
– Кто... кто ты? – заикаясь, пролепетал спасенный.
– Не важно. Иди к себе домой. Защищай свою семью.
Кельсанг неотрывно глядел ему вслед. От незнакомца сперва остался один силуэт, потом тень и, наконец, какое-то марево: не скажешь, то ли есть, то ли нет.
Кельсанг не пошел в дом, он последовал за странным белым человеком. Во тьме тибетец наткнулся на тела солдат Народно-освободительной армии, которые заставляли его стоять на крыше под молниями.
Сначала Дарло подумал, что у солдат отсечены головы и, чтобы скрыть кровавые обрубки шей, на них надеты каски.
Но, присмотревшись, он понял, что их с невероятной силой ударило сверху по их каскам и мягкие людские головы сплющились и как бы полностью утонули в них.
Кельсанг решил поискать на земле следы человека, который нанес такие ужасающие удары, – теперь он понял, что, сбросив с крыши, кто-то спас его от прямого попадания молнии.
На земле не осталось никаких следов. Земля после дождя представляла собой жидкое месиво, тем не менее отпечатки солдатских сапог и его собственные следы были заметны.
