Близко-далеко

Таня и Потапов со смехом подтвердили:

– Принято единогласно!

К восьми часам вечера Петровы и Потапов были в особняке у Маклинов. Люсиль встретила их еще в саду и, сразу повиснув на шее Тани, захлебываясь, повторяла:

– Ах, Танья! Мне было так скучно без вас! Миссис Маклин пошутила:

– Я просто начинаю ревновать к вам свою дочь, мадам Петрова. Она вспоминает вас каждые пять минут. Должно быть, вы околдовали ее?

– Да, за дорогу мы очень сдружились, – улыбнулась Таня. – Но через несколько дней мы уедем, и тогда… Знаете, миссис Маклин, есть русская пословица: «С глаз долой – из сердца вон».

– Нет! Нет! – запротестовала Люсиль. – Я вас, Танья, никогда не забуду!

В особняке гостей встретил сам генерал Маклин – несколько сутулый человек высокого роста. Длинный, с легкой горбинкой нос в сочетании с бритым костлявым подбородком придавал его умному лицу какое-то птичье выражение. Глаза, глубокие, синие, такие же, как у Люсиль, были очень хороши.

Маклин тепло приветствовал советских гостей и выразил большую благодарность за то, что они доставили ему Люсиль здоровой и счастливой. Степан, в свою очередь, поблагодарил Маклина за его помощь в борьбе с полковником Стирлингом.

– Боюсь, мистер Маклин, – прибавил Степан, – что я и сейчас покажусь вам надоедливым, но у меня к вам есть две просьбы.

– Я весь в вашем распоряжении… Не стесняйтесь! – радушно отозвался Маклин.

– Так вот… – И Степан подробно рассказал Маклину о своем разговоре с полковником Мекензи. – Выходит, что нам придется потерять в Каире целую неделю! Может быть, вы могли бы оказать нам содействие в ускорении вылета на юг?

– Постараюсь сделать, что могу, – любезно ответил Маклин. – Ну, а ваша вторая просьба?

Степан передал о впечатлении, произведенном на него «Розой Востока», и просил Маклина порекомендовать ему какой-нибудь подходящий отель.

– Мы сейчас все это уладим, – рассмеялся Маклин и велел позвать дворецкого.

Дворецкий был сильно англизированный египтянин, с проседью в волосах, молчаливый и величественный, как монумент.

– Что такое пансион «Роза Востока»? – спросил его Маклин.

По смуглому лицу египтянина пробежала едва заметная улыбка, и с небольшой заминкой он ответил:

– Не очень гм… гм… респектабельный пансион, сэр…

– Я так и думал, – воскликнул Маклин и обратился к Степану: – Если угодно, мы вас сейчас же переселим в более подходящее место.

– Конечно, угодно! – засмеялся Степан. – Но как это устроить?

Маклин был, видимо, человеком действия.

– Отправляйтесь немедленно в «Розу Востока», – приказал он дворецкому, – заберите там вещи трех наших гостей, расплатитесь, перевезите вещи в отель «Гиза-Хаус» и займите там два номера – один двойной, а другой одинарный. Счет принесите сюда. – Обратившись к Петрову, Маклин пояснил: – «Гиза-Хаус» – это один из лучших каирских отелей. Поблизости от пирамид. Весьма романтично, да и кормят хорошо. Останетесь довольны.

– Но не лучше ли, чтобы мы все это сделали сами после обеда? – спросил Степан, несколько смущенный такой услужливостью хозяина.

– Нет-нет! – решительно возразил Маклин. – Зачем вам беспокоиться? Мой дворецкий – очень толковый и оборотистый человек. Он все устроит наилучшим образом. От нас вы сразу отправитесь уже на новое место.

Горничная принесла в гостиную поднос, на котором стояли рюмочки с хересом.

Степан исподволь оглядывал гостиную. Она была просторна и хорошо обставлена: ковры, тяжелые гардины, обитые кожей диваны и кресла, чудесный столик с перламутровой инкрустацией, большой рояль, картины, и везде масса южной зелени.

В открытую дверь виднелся кабинет хозяина: огромный письменный стол с вертящимся креслом перед ним, высокие шкафы, заставленные книгами в прекрасных переплетах, чертежный стол, этажерки, сейф, картины, карты. Все здесь было дорогое, прочное, солидное, сделанное со вкусом. «Этот „левый лейборист“ любит хорошо пожить», – подумал Степан.

Потом перешли в столовую. Здесь все тоже дышало достатком и довольством. На белоснежной подкрахмаленной скатерти у каждого прибора разместился целый арсенал ножей, вилок, ложек, бокалов – еще больше, чем за столом в Багдаде. Блюда привозились из кухни на двухъярусном столике, катившемся на роликах. Прислуги было много – мужской и женской.

Сама миссис Маклин сидела во главе стола в шелковом платье, с брильянтовой брошью на груди. Она была очень красива и эффектна. И снова Степан подумал: «Да, этот деятель „рабочей партии“ любит хорошо пожить…»

За обедом говорили больше всего на темы общего характера: о погоде, о каирских театрах и кино, о достопримечательностях египетской столицы. Таня была очень разочарована, узнав, что в водах Нила, здесь, у Каира, нет крокодилов.

– Какие там крокодилы? – рассмеялся Маклин. – Здесь для них слишком шумно и опасно. Если хотите видеть крокодилов, надо проехать в Ассуан, миль пятьсот вверх по Нилу. Ближе не найдете.

Только к концу обеда, когда миссис Маклин предложила тост за здоровье родных, за столом воцарилось молчание. Каждый невольно подумал о близких, о тех, кто сражался сейчас на различных фронтах…

После обеда дамы – миссис Маклин, Таня и Люсиль, которая и впрямь держала себя за столом как маленькая женщина, – по английскому обычаю, удалились в гостиную. В столовой остались только мужчины – хозяин, Степан и Александр Ильич. И тут, опять-таки по английскому обычаю, начались более серьезные разговоры.

Маклин подробно расспрашивал Петрова и Потапова (благодаря своему упорству и незаурядным способностям Александр Ильич уже начинал говорить по-английски) о положении в СССР, о настроении советских людей, о событиях на фронтах, особенно под Сталинградом. И, как ни осторожно ставил он вопросы, все же чувствовалось, что «левого лейбориста» интересует, в сущности, один вопрос: как долго Советский Союз еще сможет и захочет воевать?

А Степан расспрашивал Маклина о положении в Англии и тоже ненавязчиво, деликатно пытался узнать, когда же, наконец, будет открыт второй фронт.

Маклин заверял, что Англия готова вести войну «до конца», однако по вопросу о втором фронте высказывался крайне неопределенно. Он пытался даже обосновать эту неопределенность исторически и теоретически.

– Необходимо учитывать, – говорил он, – что Англия никогда в истории не имела большой сухопутной армии, не привыкла воевать на суше. В прошлом она всегда воевала своим флотом, своими деньгами и своим политическим влиянием. Мы, англичане, – нация морская, на полях сухопутных битв чувствуем себя так, как тюлень на берегу.

Маклин улыбнулся этому своему сравнению, но Степан вовсе не склонен был улыбаться в ответ. В его груди стало закипать раздражение. «Это значит, – подумал он, – что второго фронта англичане скоро не откроют». Однако Петров сдержался и, желая получше прощупать психологию собеседника, задал ему еще один вопрос:

– Скажите, пожалуйста, английская «Рабочая партия» – лейбористская партия – это социалистическая партия?

– Да, конечно, лейбористы – социалистическая партия, хотя официально мы себя так не называем, – ответил Маклин. – Но мы – социалистическая партия по-английски.

– Что это значит – «по-английски»?

– Видите ли, это нелегко объяснить, – усмехнулся Маклин. – Одно, во всяком случае, могу сказать: мы не имеем ничего общего с марксизмом. Англичане слишком индивидуалистичны, и марксизм их отпугивает.

– Ну хорошо, – сказал Степан. – Что вы не марксисты, это я знал и раньше. Но кто же вы такие? Почему вы все-таки называете себя социалистами?

– Для того чтобы вам стало яснее положение, – начал Маклин, откинувшись в своем кресле, – я должен слегка коснуться прошлого… Как возникла лейбористская партия? В 1900 году наши тред-юнионы и некоторые социалистические группы создали Комитет рабочего представительства в парламенте, впоследствии переименованный в «Рабочую партию». Кто входил в ее состав? На девяносто девять процентов это была партия тред-юнионов, каждый член английских профсоюзов автоматически считался членом партии. Уже много позднее, после первой мировой войны, была создана секция «индивидуальных членов». Таким образом, в «Рабочей партии» объединены члены профсоюзов, люди самых различных политических направлений и взглядов.

Маклин отпил глоток кофе и продолжал:

– До 1918 года «Рабочая партия» боролась за нужные рабочим законодательные мероприятия в вопросах зарплаты, рабочего дня и так далее, не имея какой-либо общей программы. Только в 1918 году, после первой мировой войны, «Рабочая партия» приняла официальную программу, конечная цель которой – создание общества, построенного на принципах социализма. Однако сформулирована эта программа была довольно расплывчато, – да и как иначе? Ведь в составе тред-юнионов, входящих в партию, имелось много несоциалистов, да и социалисты, являвшиеся членами партии, тоже принадлежали к самым различным течениям, вплоть до христианских социалистов, исходящих из евангельского принципа: «Возлюби ближнего, как самого себя». Вот почему, – закончил Маклин, – я и сказал вам, что «Рабочая партия» – это социалистическая партия, но социалистическая по-английски.

– Социалистическая по-английски… – задумчиво повторил Петров и усмехнулся: – Не по-пролетарски…

Но Маклин уже встал и, будто не расслышав реплики Степана, оживленно воскликнул:

– Впрочем, что же мы тут сидим? Увлеклись спорами и совсем забыли о наших дамах. Они, вероятно, сердятся на нас…

Мужчины прошли в гостиную и застали женщин за оживленным разговором о роли медицины в воспитании детей. Таня развивала свою любимую идею, что врач, вместе и наравне с педагогом, должен участвовать в формировании физического и духовного облика ребенка, – это очень важно!

Шел уже двенадцатый час, и после длинного и тяжелого дня гостям хотелось отдохнуть.

Горничная принесла чай – по английскому этикету, знак, что можно расходиться. Да и в самом деле было пора!

Дворецкий Маклина вызвал такси и сопровождал советских гостей до их новой резиденции. Наши путешественники остались довольны отелем «Гиза-Хаус» и сразу почувствовали себя здесь в нормальной обстановке.

Петров открыл окно и выглянул наружу. На небе мерцали крупные южные звезды. С реки веяло сыростью и прохладой.

– А все-таки странные люди эти лейбористы! – с усмешкой сказал Степан, обращаясь к жене. – Марксизма не признают, а считают себя социалистами. Какой же это социализм без марксизма? Одни слова!

Таня рассмеялась и ответила:

– Уж времена такие… Без социалистической этикетки – никуда!

Глава шестая

ТРИ ЕГИПТА

Каир 1942 года был, несомненно, самым фантастическим городом на земном шаре. Он еще не был Каиром наших дней, столицей свободного и независимого Египта, сбросившего иго империализма, высоко поднявшего знамя национального движения арабов.

Это был старый Каир – монархический и колониальный, в недрах которого только вызревали семена будущего, город необыкновенного смешения времен, эпох, цивилизаций, рас, народов, обычаев и нравов.

На западной окраине города, словно в старинной сказке, жил Египет седой древности: гигантские пирамиды Гиза, загадочная фигура Сфинкса, могилы фараоновой знати, каменные обелиски, статуи, обломки стен и зданий, построенных здесь тысячи и тысячи лет назад…

В светлые лунные ночи, когда современный Каир спал, особенно ярко вставал образ того мрачного и таинственного царства далекого прошлого, к которому так хорошо подходили слова Шелли:

Я встретил путника. Он шел из стран далеких

И мне сказал: «Вдали, где вечность сторожит

Пустыни тишину, среди песков глубоких

Обломок статуи распавшейся лежит.

Из полустертых черт сквозит надменный пламень,

Желанье заставлять весь мир себе служить!

Ваятель опытный вложил в бездушный камень

Те страсти, что могли столетья пережить.

И сохранил слова обломок изваянья:

„Я – Озимандия, я – мощный царь царей!

Взгляните на мои великие деянья,

Владыки всех времен, всех стран и всех морей!“

Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…

Пустыня мертвая… И небеса над ней…» [9]

Этот Египет древности, Египет пирамид и мумий, давно умер и вместе с тем не умер: струя его крови билась в жилах современного Египта, отблеск его дыхания чувствовался в нравах и обычаях Египта наших дней.

На Мокаттанских холмах и в некоторых других районах города полусказочно жил Египет средних веков, эпохи арабского завоевания и господства Магомета: старинные мечети с остроконечными минаретами, цитадель, окруженная каменными стенами, море маленьких подслеповатых домиков и особенно главный базар – яркий, пестрый, шумный, настоящий базар восточного средневековья.

Этот базар играл огромную роль в жизни египетской столицы еще и теперь, в 1942 году. Собственно, это был целый город, точно соскочивший со страниц «Тысячи и одной ночи», город узеньких, тесных, остро пахнущих улочек, кривых переулков, темных тупичков, неожиданных перекрестков; город без плана и порядка – лабиринт лавок, лавочек, ларьков, палаток, лотков, мастерских; город, стихийно выросший на протяжении веков, похожий на тесто, которое вылезло из квашни и широким, бесформенным пятном растеклось во все стороны.

И в это царство далекого прошлого кое-где грубо врывалась современность: каменные здания, большие магазины…

И чего-чего только не было на этом базаре! По обе стороны узеньких улочек, где подчас трудно было, встретившись, разойтись, теснились тысячи лавочек и ремесленных предприятий, если только можно назвать предприятием крошечный балаган, в котором на виду у всех лежит десяток щеток и сидят, поджав под себя ноги, два кустаря. Здесь торговали всем – финиками, седлами, тканями, бумагой, драгоценностями, медными сосудами, трубками, птицами, оружием, платьем, животными, приворотным зельем. Здесь не только торговали: корзинщики плели корзины, медники ковали блюда, столяры изготовляли столики с инкрустациями, портные шили костюмы, пекари поджаривали лепешки, сапожники тачали ботинки, парикмахеры стригли и брили, писцы писали челобитные и доносы, «врачи» пускали кровь и лечили какими-то странными снадобьями. Тут же ростовщики принимали в заклад и меняли деньги, заклинатели змей тихо посвистывали на своих дудочках, какие-то темные старухи гадали о прошлом и будущем… Стучали молотки, ухали кузнечные горны, звенели пилы, визжали напильники, скрипели перья, шипело сало, кричали торговцы, противно кричали ослики, завывали бродячие собаки… И все это сливалось в пеструю, дикую симфонию, которая целый день висела над базаром.

А люди! Сколько тут было людей! Мужчины в чалмах, с белыми бородами и в длинных халатах; нищие, с причитаниями протягивающие руку к прохожим; калеки, показывающие прохожим свои язвы и уродства; дервиши и богомольцы, громко бубнившие молитвы; стайки полуголых детей всех возрастов, как воробьи перелетавшие с места на место; старые и молодые женщины в пестрых одеждах и каких-то подобиях паранджи. Египтянки 1942 года закрывали верхнюю часть лица – от волос до кончика носа – черной сеткой, но такой прозрачной, что сквозь нее хорошо виднелись черты лица. Каирские модницы прикрепляли к сетке у переносицы кусочки ярко отполированного золота. Так получалось, что одновременно и есть паранджа и нет паранджи, а скорее всего, есть не паранджа, а украшение.

Многие говорили: «Большой базар – это сердце Каира». Но если Большой базар был подобен сердцу, то десятки тысяч людей, которые непрерывным потоком двигались по его темным улочкам и закоулкам, были подобны крови, мерно пульсирующей в артериях этого сердца.

Однако Большой базар был не только сердцем города. Он был также форумом и политической биржей каирского обывателя, его газетой, его радио, важнейшим источником сведений обо всем, что происходит на свете, а главное, кузницей бесчисленных сказок, легенд, слухов, подчас самых невероятных и фантастических. Тысячи нитей связывали Большой базар с «лучшими фамилиями» Египта и даже с окружением самого короля Фарука. Здесь обсуждались все вопросы дня – военные, политические, экономические, бытовые, семейные и особенно все события скандальной хроники города. Здесь же вырабатывалось то «общественное мнение» широких египетских кругов, которым интересовались даже дипломаты. Рассказывали, что послы великих держав, аккредитованные при египетском короле, имели специальных агентов, которые информировали их обо всем, что происходило на Большом каирском базаре….

В центре города и в некоторых привилегированных районах на берегу Нила уже совсем прозаически жил Египет современности. Здесь были прекрасные европейские здания, широкие улицы, банки, пароходные компании, блестящие магазины и кафе, официальные учреждения. Здесь имели свои резиденции англичане, французы и другие европейцы, а также европеизированные представители египетской знати и буржуазной интеллигенции. Здесь был мир империализма, со всеми его внутренними противоречиями.

Они явственно обнаруживались еще до войны, когда шла борьба за влияние между англичанами и французами. Конечно, военно-политическими хозяевами Египта были англичане – так повелось с 1882 года, когда Египет был оккупирован Англией. Однако в течение предшествовавших десятилетий Франция играла крупную роль в судьбах Египта, и французские традиции здесь были очень сильны: египтяне чаще учились во Франции, чем в Англии, французский язык был популярнее английского. Даже шифрованная переписка египетского министерства иностранных дел велась на французском, а не на английском языке (свой родной язык король Фарук почему-то считал неподходящим для такой переписки).

Но борьба за Египет между Англией и Францией не очень затрагивала массы египтян.

Для народа и те и другие были врагами, колонизаторами. Главным содержанием политической жизни египетских масс стала борьба с господствующим английским империализмом.

После первой мировой войны и Великой Октябрьской революции на берегах Нила, как и во многих других колониальных странах, поднялось широкое народное движение за национальную независимость. Пестрое по своему социальному характеру, оно доставляло английским колонизаторам немало хлопот.

В 1936 году Лондон оказался вынужденным особым договором формально признать политическую «самостоятельность» Египта.

С началом второй мировой войны положение еще более обострилось. Правда, французское влияние теперь сильно ослабело, однако у англичан появился в Египте новый и гораздо более опасный соперник – американцы. К тому же и национальное движение стало принимать все более опасные для англичан формы.

Главным выразителем египетской национальной идеи в те годы стала партия ВАФД – партия национальной буржуазии, которую поддерживала часть помещиков, тесно связанная с капиталистическими компаниями. Но за ВАФД шли и значительные массы мелкой буржуазии, интеллигенции, крестьянства, даже рабочих, стремившиеся к национальной независимости Египта. Партия ВАФД атаковала британский империализм и добивалась уже не только формальной, но и фактической самостоятельности страны, а также установления нового внутреннего режима.

Какого именно? Тут среди членов партии возникали разногласия и расколы. Одни, близкие к капиталистическим и помещичьим кругам, требовали консервативно-буржуазной власти, лишь внешне прикрытой национальным костюмом, и готовы были идти на различные уступки британским империалистам. Другие, связанные с крестьянско-ремесленными, а отчасти и с рабочими массами, стремились к прогрессивно-демократической власти и твердо отстаивали независимость Египта. В результате политика ВАФД представляла колеблющуюся и зигзагообразную линию. В партии имелось много различных группировок, некоторые из них были связаны с лагерем реакции и империализма. Однако, несмотря на все это, борьба ВАФД для своего времени являлась шагом вперед.

Особую позицию занимал король Фарук и его окружение. Воспитанный в реакционных традициях прошлого, он шестнадцати лет вступил на престол. «Вино власти» сразу ударило ему в голову. Конечно, молодой король прекрасно чувствовал и понимал, что англичане являются его хозяевами и что без помощи англичан ему не удержаться на троне. Однако личные политические симпатии Фарука очень быстро определились: он стал поклонником Гитлера и Муссолини. И, когда в 1939–1942 годах фашистские державы, казалось, шли к верной победе, Фарук стал недвусмысленно брать курс на их торжество. Он поддерживал секретные связи с Римом и Берлином, покровительствовал их агентам в Египте. Отношения Фарука с англичанами в этот период принимали все более напряженный характер.

Но и другие противоречия бурлили в те дни в Каире: Египет был наводнен регулярными войсками, военными отрядами и военными миссиями всякого рода, между которыми происходили вечные распри и конфликты. Здесь стояли австралийские и новозеландские дивизии, которые плохо ладили с британским командованием в Каире. Здесь были военные представители США и Южной Африки, у которых имелись свои счеты с англичанами. Здесь ютились также остатки греческих, польских и югославских войск, эвакуировавшихся из своих стран после их оккупации Германией. Здесь отстаивались части французского военного флота, бежавшие от гитлеровцев.

Все эти осколки бывших армий и флотов, пережившие катастрофу, измученные, озлобленные, потерявшие веру в будущее, были едины лишь в одном: в нелюбви к англичанам. Они обвиняли англичан в высокомерии, в вероломстве, в нежелании оказать действительную помощь пострадавшим за них союзникам – во всех смертных грехах!

А военная машина империализма работала тем временем на полный ход. Каждый день в египетские порты приходили многочисленные пароходы с войсками, вооружением, боеприпасами, продовольствием. В самом Египте англичане размещали крупные заказы на сырье и пищевые продукты, и местные паши нередко ухитрялись в несколько дней составлять огромные состояния. Почуяв наживу, авантюристы и спекулянты всех наций слетелись в Египет и начали бешеный танец вокруг британского интендантства, набивая карманы золотом. Волна диких кутежей, массового пьянства, безумной игры в карты, кости, в рулетку катилась по стране, достигая невиданной силы в Каире.

И вот все эти три Египта – Египет фараонов, Египет Магомета и Египет второй мировой войны – смешивались в какое-то фантастическое месиво, взаимно влияли друг на друга и создавали исключительно сложную общественно-политическую атмосферу.

В Египте 1942 года возможно было даже невозможное, мыслимо даже немыслимое.

Мадемуазель Фролова явилась к Петровым ровно в восемь часов утра.

– Итак, с чего мы начнем? – со спокойно-деловитым видом спросила она, хотя внутренне была взбешена тем, что ее «подопечные» бежали из «Розы Востока» в другую гостиницу.

– А что вы посоветуете?

Обменявшись мнениями, решили посвятить этот день общему ознакомлению с городом, а завтрашний – осмотру пирамид и других древностей.

– Обычно знакомство с Каиром начинают с пирамид, – наставительно заметила Фролова, – но если вы хотите начать с города, – пожалуйста. Это ваше дело… Тогда поедем на базар.

– Ну что ж, – согласился Петров, – на базар так на базар.

Два часа мадемуазель Фролова водила советских гостей по Большому базару. Она знала его превосходно и чувствовала себя здесь в своей стихии.

Осматривая лавочки и мастерские, Таня соблазнилась и купила на память о Каире медное блюдо кустарной работы с весьма замысловатой чеканкой.

В конце экскурсии мадемуазель привела своих гостей в ту часть базара, где находились магазины европейского типа. Войдя в один из них, она сказала, обращаясь к Петрову:

– Я хочу вас познакомить с моим отцом… Молодой человек, чем-то похожий на мадемуазель Фролову, при виде советских людей метнулся и скрылся за задней дверью. «И чего он так испугался нас?» – с улыбкой подумала Таня.

Отец мадемуазель, несмотря на бритое лицо и английский костюм, очень походил на пожилого русского купца, начинающего чувствовать тяжесть годов. Он встретил гостей с внешним радушием и тут же стал заверять их, что соскучился «по родным местам».

– Да что поделаешь! – прибавил он, чуть певуче растягивая гласные. – Жизнь прожить – не поле перейти…

После базара мадемуазель Фролова повела своих гостей в какой-то египетский ресторанчик, стоявший на самом берегу Нила. Сидя в тени большого дерева, они ели знаменитый египетский кебаб, пили египетское вино и лакомились египетскими сластями хамам и мальбаи.[10] Хотя Таня и сожалела, что в Каире нет крокодилов, но с удовольствием смотрела на синие воды могучей реки. Задумавшись, она вдруг увидела себя маленькой школьницей, стоящей в классе возле огромной карты полушарий. Большую желтую Африку сверху вниз пересекала толстая голубая лента – река Нил! И она, Таня, водит измазанным в чернилах пальцем по этой толстой линии и, поднявшись на цыпочки, тянется вверх, чтобы показать строгой учительнице, Вере Ивановне, город Каир. «В Ниле водятся свинсы и крокодилы», – громко объявляет она при общем хохоте класса.

Таня улыбнулась своим мыслям и проговорила:

– Свинсы и крокодилы.

Степан, зная, в чем дело, сердито повторил:

«Действительно, свинсы и крокодилы», – и красноречиво взглянул при этом на Фролову.

Потом осматривали мечети. В Каире их множество, все они очень живописны и имеют свою историю.

Мадемуазель Фролова хотела было осчастливить гостей показом по крайней мере десятка мусульманских храмов. Но Потапов, который обычно из скромности предпочитал молчать, решительно запротестовал.

После краткого обмена мнениями было решено осмотреть главную мечеть – мечеть Мохамеда Али в цитадели.

Сама цитадель не произвела на наших путешественников большого впечатления. Это была расположенная на голых Мокаттамских холмах старинная крепость с глухими каменными стенами. За стенами ее беспорядочно толпилось много разномастных домов и домиков, а над всем этим хаосом царила знаменитая мечеть – огромное белое здание, увенчанное большим центральным куполом. Несколько малых куполов, прильнувших с четырех сторон, составляли как бы его свиту. Внутренний двор мечети был окаймлен галереей, крышу которой поддерживали десятки колонн. Два узких, тонких минарета, как две бело-зеленые иглы, стремительно возносились к небу.

Сняв ботинки, советские путешественники вступили в полутьму мечети. Она была обширна и величественна, но не поражала ни архитектурой, ни украшениями. Мечеть в Дамаске была интереснее.

Затем надо было подняться на один из минаретов, чтобы увидеть панораму Каира. На минарет вела узкая винтовая каменная лестница, настолько темная (свет пробивался лишь через редкие амбразуры в толстой каменной стене), что двигаться по ней приходилось ощупью.

Шли гуськом.

С высоты минарета открывалась поразительная, дух захватывающая картина.

Внизу у подножия холмов, на которых стояла цитадель, раскинулся огромный, неумолчно шумящий двухмиллионный город. Его смутный гул доносился даже сюда, к вершине минарета. Внизу расстилалось и пестрело широкое море домов. Густая сетка больших и маленьких улиц, переулков, площадей разбегалась во все стороны. По ним быстро двигались люди, похожие отсюда на крошечных букашек. Гордо поднимались купола мечетей, смело вонзались в небо острия минаретов. Огромными пятнами темнели неприютные кварталы бедноты. Нарядными бликами сверкали разноцветные здания европейского центра – площади Оперы и прилегающих к ней кварталов. Здесь были пяти-шестиэтажные дома, памятники, фонтаны, музеи. Резко выделялась зелень садов, аллей, парков квартала Замелек – квартала богачей.

Могучая артерия Нила, словно лентами перехваченная мостами, перерезала город, деля его на две части. А там, вдали за рекой, за чертой города, сжатого желтыми песками, тихо мерцали под лучами южного солнца грандиозные силуэты пирамид Гиза, точно золотые горы на фоне ярко-голубого неба.

Степан долго не мог отвести взора от причудливой панорамы Каира.

Таня спросила мадемуазель Фролову:

– Вот здесь, позади цитадели, зеленые холмы, а за ними как будто опять город… Что это?

– Это город мертвых, – просто ответила мадемуазель Фролова.

– Город мертвых?..

– Ну иначе, по-русски, кладбище…

– Какой у него странный вид! – удивилась Таня. – Можно его посмотреть?

– О, конечно! Когда угодно! – охотно согласилась мадемуазель Фролова. – Там много интересного…

– Хорошо, – ответила Таня, – поедем туда после пирамид.

Двадцатого ноября гости знакомились с Египтом седой древности. Они осматривали пирамиды Гиза и все связанные с ними памятники и сооружения, насчитывающие 4500 лет от роду.

Самым замечательным творением здесь была гигантская, высотой в 140 метров, пирамида фараона Хеопса, сложенная из больших гранитных глыб. Как рассказывает легенда, пирамиду эту строили двадцать лет сто тысяч рабов.

Весь день Таня была в необычайно приподнятом настроении. Накануне она купила маленький фотоаппарат «Кодак» с постоянным фокусом. Потапов, ярый фотограф-любитель, быстро обучил Таню несложным приемам пользования этой коробочкой, и сейчас Таня бегала от одной пирамиды к другой, от одного памятника к другому и безудержно щелкала затвором. Потапов едва поспевал за нею.

Мадемуазель Фролова уловила момент, когда она осталась наедине с Петровым, и, подойдя к нему, тихо и проникновенно заговорила:

– Почему у вас такое недоверие ко мне, мистер Петров? Я вижу в вас представителя русской армии… да-да, русской армии, как бы она сейчас ни называлась… И я хочу лишь помочь, в вашем лице, этой великой мужественной армии… Почему вы избегаете меня? У меня много друзей, весьма осведомленных. Они могли бы сообщить вам немало интересных сведений об английской армии и вообще о политической игре в Африке…