Странник (№1) - Угроза вторжения

Открывая калитку, мельком заглянул в кусты бузины. Стаса там уже не было.

За домом напротив Максимов наблюдал давно. Дачка была так себе, не чета нынешним дворцам, строилась в те времена, когда сам факт владения загородной развалюхой навевал нездоровые мысли парткомам и прокурорам. По внешним признакам принадлежала она состарившемуся чиновнику средней руки, очевидно, вдовцу, напрочь разругавшемуся с детьми. Сам на даче не появлялся, может быть, уже здоровье не позволяло. За домом присматривал кряжистый мужик, вечно копавшийся на узеньких грядках.

По внешним признакам все было идеально. Но дом был «постом наблюдения», а мужик, на вид лет шестьдесят, но еще крепкий, в бессменном морском бушлате – сотрудником Гаврилова. Или еще чьим-нибудь. Из маленького окошка под самой крышей его дома полностью просматривался двор их дачи, сокрытый от всех высоким забором, остальные дома были гораздо ниже, дa и прослушивающую аппаратуру было удобней разместить именно здесь. Сколько ни разгуливал Максимов по своей даче с приемником, настроенным да УКВ-диапазон, ни разу не возникло помех. Значит, для контроля разговоров новомодные «жучки» не использовались. Работали добрым дедовским способом: понатыкав микрофоны и отведя проводку куда-нибудь поблизости.

Он перепрыгнул через сетчатый забор, бегом пробежал по дорожке и без стука распахнул дверь на веранду.

Здесь уже все было готово к немудрящему ужину одинокого мужчины. На электроплитке заходился паром чайник, на аккуратно постеленной газетке в строгом порядке были разложены белые полоски сала, половинки соленых огурцов, кружочки копченой колбасы. В центре стола огромная сковородка, до краев наполненная жареной картошкой, еще шипевшей маслом.

Хозяин сидел на табурете, зажав между колен консервную банку, и готовился вогнать в нее нож. Нож был хорош, настоящий финский, с лебединым изгибом клинка, точеными бороздками и мощной рукояткой с ребристой бронзовой нашлепкой на конце. Рука, держащая нож, едва заметно дрогнула и замерла на полпути к банке. Мужик в тельняшке прищурил широко расставленные глаза, ниточка жестких усов поползла вверх, приоткрыв ряд отсвечивающих металлом зубов. Максимов сам прекрасно метал ножи и сразу же оценил качество финки и то, как ловко, почти неуловимым разворотом кисти хозяин перевел нож в положение для броска.

– Срочно связь! – выдохнул Максимов, привалившись спиной к дверному косяку.

Бесконечные мгновения его разглядывали черные, выпуклые, как у моржа, глаза. Максимов представлял, что они видят: куртка перемазана грязью всех цветов, пальцы в бордовых кровяных разводах, лицо белое от боли, в красных полосах ссадин, да еще из-за пояса недвусмысленно торчит рукоять «Зауэра». Но для этого человека он не был чужим – не может быть чужим тот, за кем наблюдаешь больше месяца. Весь вопрос, с каким заданием наблюдаешь.

Как давно понял Максимов, сосед был из военных. Не из тех, кто парится по гарнизонам и близлежащим забегаловкам. Он был из «рейдовиков», это, как несмываемая печать, въедается в тело на всю жизнь. Наверняка, ему не раз доводилось видеть вот таких – словно вырвавшихся с того света, с лихорадочно блестящими глазами, еще не остывших от рейда и требующих срочной связи. Тянуть с выполнением их просьбы приказа было не принято, один черт знает, что может сгоряча начудить человек, побывший в аду. Сейчас Максимов ловил его на этом, как на условном рефлексе, плюс был убежден, что мужик абсолютно не в курсе его полномочий. Момент был острый – пан или пропал, но порой сведения можно добыть только такой кавалерийской атакой.

Наконец, рука с ножом скользнула вниз, клинок нырнул в ножны.

– Повеселился, значит. – Щеточка усов поехала еще выше, но теперь оскал стальных зубов был не такой звериный, с очень большой натяжкой его можно было назвать даже дружеской улыбкой.

Он указал Максимову на табуретку рядом с собой, завел руку за спину, что-то отщелкнул от широкого ремня и выложил на стол радиотелефон.

Максимов, охнув от боли в колене, опустился на шаткий табурет.

«Все, Макс! Ты угадал, – мысленно поздравил себя, беря в руки трубку. На ее боку красовался наляпанный красной краской учетный номер. На семь единиц меньше, чем тот, под которым была зарегистрирована в фирме Гаврилова трубка Журавлева. – Все просто, если думать головой!»

– Номер?

– 969-54-86, – по памяти подсказал хозяин. После первой догадки все должно было пойти по накату, в этом Максимов был уверен. Хозяин дачи не знал, какие полномочия даны Гавриловым тому, за кем он наблюдал. Этого не знал и тот, чей голос раздался в трубке.

– Слушаю.

По этому отрывистому «слушаю» вместо растянутого «ал-ле» Максимов понял, что и этот из бывших вояк. Это было хорошо, не требовалось перестраиваться.

– Слушай внимательно. Говорит сосед по даче. Быстро соображай! Телефон дал тот, кто живет напротив, догадался?

– Понял, – раздалось в рубке после короткой паузы.

– У меня ЧП. Первое, свяжешься с начальником. Ну, на букву «Гэ». Пусть дает отбой тревоге, мы вернулись домой. В полном составе. Второе, мне нужно передать машину. Это не наша «Волга», другая. Понял меня?

– Та-ак. С первым – порядок. С машиной сделаем так. Подгоняй ее в Одинцово на улицу...

– Нет! Забирай сам.

– Не получится. Запомни адрес...

– Слушай, урод! – взревел Максимов. – Через десять минут этой колымаги здесь быть не должно. И еще. Если ты не перебросишь сюда людей, я тебе жопу, на фиг, на фашистский знак порву!! Лично! Ты понял?!

Сидевший рядом усач только крякнул и покачал стриженной под бобрик головой.

– Все, действуй! – бросил Максимов в затихшую трубку и нажал на кнопку отбоя.

– Из каких мы будем? – спросил усач, прищурив свои моржиные глазки.

Максимов скользнул взглядом по его широким плечам, мощной красной шее, груди, распирающей застиранную тельняшку.

– Вторая, глубинной разведки. Прибалтийский округ.

Усач цокнул языком, изобразив на лице максимум уважения.

– Морская пехота Балтийского флота, разведбат, – сказал он, погладив себя по тельняшке.

– Земляки, значит, – кивнул Максимов. Бывший морпех запустил руку под стол, позвенел пустыми склянками и выставил на стол початую бутылку «Пшеничной».

– По сто капель за знакомство?

– Давай, – кивнул Максимов. От тепла притаившаяся боль опять проснулась и теперь грызла каждую мышцу изможденного тела.

Под «ста каплями» морпех понимал большой граненый стакан, налитый до пузыря над срезом.

Максимов помолчал, осторожно поднял стакан, выпил медленными тягучими глотками.

– Вот теперь вижу, наш. – Морпех махом опрокинул в себя стакан.

* * *

Максимов не нарушил традиции спецназа – первый пить молча, в помин всех, кому не довелось вернуться с задания. Он пожал протянутую ему ладонь, сильную и цепкую, как клешня.

– Василий, – представился морпех.

– Макс.

– Ты закуси, закуси, парень. – Василий придвинул к нему газету с немудреной снедью. – Сам знаешь жрать, пить и с бабой спать нужно при первой возможности, завтра может не обломиться.

Максимов кивком поблагодарил, сил на разговор уже не было. Присказку эту слышал тысячу раз и тысячу раз убеждался в ее терпко-горькой правде. Завтра случалось не у всех.

Голова от выпитого и запредельной усталости казалась набитой ватой.

Сегодня он сделал все, что мог. Только что он вычислил «силовую группу», прикрывавшую их дачу. Морпех был наблюдателем, старший сидел где-то в Одинцове, сами боевики должны были располагаться где-то поблизости. Это можно будет узнать по времени, которое потребуется им, чтобы взять в невидимое кольцо дачу. Главное, что эта группа действовала независимо от основных оперов Гаврилова. Тем более странным казалось то, что непосредственная охрана ничего не знала о ЧП. А Гаврилов, если верить Кротову, демонстрировал бурное беспокойство.

Противно запиликал радиотелефон, и морпех, бросив вилку, прижал трубку к уху.

– Слушаю. Так. И все? Понял. – Он осторожное нажал заскорузлым пальцем на кнопку сброса – все-таки вещь дорогая и казенная – и сунул трубку в чехол на поясе.

– Что там? – поднял голову Максимов.

– Все путем. Ребятки уже в поселке. – Василий встал. – А мне, хоть и остограммленному, твою тачку перегнать ведено.

– Пойдем. – Максимов с трудом, тяжело оперевшись на стол, встал на ноги.

– Посидел бы. Пожевал бы что-нибудь... Вон, водки еще на один заход осталось. На сегодня ты уже свое к работал, тебе и выпить не грех.

– Не, мне в форме быть надо. Там же у нас детсад пополам с домом престарелых.

– Ну не только! – хитро подмигнул морпех.

– И для этого дела форма нужна, – подыграл ему Максимов, с трудом встав с табурета.

На улице успело стемнеть. Холодный ветер гонял вокруг блеклых фонарей мелкую морось, сыпавшую с неба. Максимов распахнул куртку, рванул пуговицу на воротнике, запрокинул голову и до головокружения вдохнул студеный воздух.

– Слышь, Макс, – морпех осторожно прикоснулся к его локтю. – Спросить хочу.

– Он уже распахнул дверцу «жигуля», готовясь нырнуть в салон. – Ты это...

Погорячился здорово?

– Пятеро, – коротко бросил Максимов, не открывая глаз.

– М-да, – уважительно покачал головой морпех. – Иди в дом, братишка, ворота я сам закрою.

* * *

Гаврилов примчался на дачу через сорок минут. С Журавлевым говорить было бестолку, после уколов Инги он уснул тяжелым больным сном. Попробовал было потребовать Максимова в кабинет для отчета, но посланный за ним Костик вернулся красный, как рак. Максимов семиэтажным матом выгнал его из сауны. Пришлось Гаврилову унять свой гонор и сидеть в предбаннике, через приоткрытую дверь выспрашивая подробности налета у Максимова, неподвижно лежащего на полке.

Сообразил, что у Максимова сейчас хватит ума, вернее, его полного отсутствия, чтобы молча повыкидывать из окон всех, кто попробует ему помешать приходить в себя.

По его вопросам Максимов понял, что в общих чертах Гаврилов в курсе происшествия, значит, круги по воде уже пошли. Очевидно, краснознаменная московская милиция уже который час дружно стоит на ушах.

– Замять удастся? – спросил он.

– Ха! – Гаврилов выключил диктофон. – Ты бы по дороге еще что-нибудь взорвал, для полного комплекта! – Это был прозрачный намек на предшествовавший налету взрыв, но Максимов на подвох не попался. – Ладно, не дергайся. Прямых наводок на вас нет. Ложись отдыхать. Пока не разберусь с наездом, будете сидеть на даче.

– Слава богу, – простонал Максимов, отворачиваясь к стене.

О том, как четко Максимов вычислил и засветил «группу обеспечения», Гаврилов предпочел не упоминать.

Глава двадцать четвертая

НОЧЬЮ НАДО СПАТЬ

Когти Орла

Рука сама собой скользнула к пистолету раньше, чем, скрипнув, открылась дверь. Максимов не шевелился, выжидая, что будет дальше. Инга проскользнула в комнату, осторожно присела на край тахты.

– Не притворяйся. Вижу – не спишь.

– В темноте видишь? – Максимов забросил руки за голову и чуть не вскрикнул от боли, как спица, вонзившейся в плечо.

– Ложись на живот, я массаж сделаю.

– А укол в попу?

– Перебьешься. Давай переворачивайся! – Она стянула с него тонкое одеяло.

– Уколы я Журавлеву делала.

– Как он? – Максимов осторожно перевернулся на живот, стараясь не разбудить боль, притаившуюся в правом плече.

– Жить будет. Где это вы с ним так погуляли?

– Места знать надо.

Ее ладони стали плавно скользить по его телу, от них в мышцы, свитые от перенапряжения в тугие комки, пошла волна тепла и покоя. Тепла и покоя.

Максимов блаженно зажмурился.

Инга одним движением сбросила с себя халат, легла Максимова, обхватила напрягшиеся было плечи я прошептала, щекоча ухо горячим дыханием:

– Глупый, расслабься и лежи. Старайся дышать со мной в такт. Ни о чем не думай. Грейся и дыши.

Максимов вздрогнул – такой жар пошел внутрь от ее тела, – и с трудом сделал первый вдох. Через несколько мгновений голова пошла кругом, показалось, что они стали одним целым...

Она сжала мочку его уха губами, что-то прошептала и скользнула вбок.

Максимов с трудом открыл глаза.

– Что? – Тело стало невесомым, оно помнило жаркую тяжесть тела Инги.

– Не умер? – По голосу он догадался, что она улыбается.

– Больной скорее жив, чем мертв. – Максимов приподнялся на локте, попытался разглядеть ее лицо, но в комнате было совершенно темно.

– Магия любви, как изволил выразиться Кротов. Сейчас продолжим курс лечения. – Ее мягкие пальцы скользнули по его бедру.

– Инга.

– Что? – Пальцы замерли на полдороги. – Что-то не так?

– У меня и так проблем – выше крыши.

– Не бойся, нашу пасторальную идиллию с Кротовым ты не разрушишь. Он сам все решил. И не делай вид, что это для тебя новость.

– Допустим. А почему?

– Не знаю. Сегодня проснулась, он сидит у окна. Глаза, как у умирающей собаки. Сказал, что больше так не может, попросил... Короче, стандартный вариант: «Останемся друзьями».

– Ясно. – Максимов откинулся на подушку. "Гаврилов – сука! Психолог хренов... Я же видел у Кротова на столе фотографию жены. Инга на нее похожа.

Нет, абсолютного сходства, естественно, нет. Гаврила мнит себя тонким психологом, на откровенную замену не пошел бы. Но они похожи сутью. Есть в них та самая спокойная женственность, которая должна быть У нормальной бабы и о которой мечтает любой нормальный мужик. Была... У Маргариты – была. У слова «люблю» нет прошедшего времени. Гавриле до этого никогда не допереть. Эх, бил сегодня рожу Cтасику, а надо бы Гавриле! Нет, ему, суке, башку oторвать мало!"

– Не напрягайся. – Она положила голову ему грудь. – Иначе вернется боль. А когда тебе больно губы у тебя становятся злыми. Когда ты втащил Журавлева, я испугалась. Не за него, за тебя. Такое у тебя было лицо. О ком ты сейчас так зло подумал, обо мне?

– Нет. Ты-то тут причем?

– Конечно, мое дело маленькое. – Инга чуть отодвинулась.

– Не дуйся, а то лопнешь. – Максимов провел пальцами по ее щеке. По складочкам вокруг губ понял, что она улыбается. – Инга, давно на Гаврилова работаешь?

– Ох! Как считать... – Она поймала его руку, положила подбородок на его ладонь. – С ним, как войне, год за три начислять надо. Но я не жалуюсь Хозяйкой дома все же лучше, чем девочкой-массажисткой. У меня специализация такая – хозяйка дома. Старички, вроде Журавлева с Кротовым, сдуру крутят дела. Поют лебединую песнь интригана, как говори Гаврилов. А от этого адреналин повышается и потенция нежданно-негаданно просыпается. Только большинство жен уже схоронили, детей из дома выжили. С малолетками связываться не рискуют, вдруг кондрашка в самый сладкий момент прихватит. Им комплексная услуга требуется. И обед приготовь, и постель постели, и сама, если надо, в нее ложись. Само тоскливое – слушать об их боевых подвигах и старых интригах. Думаешь, мне, здоровой нормальной бабе, интересно всю ночь слушать, как кто-то кого-то в ГУЛАГ сосватал или сто первую версию заговора против Хрущева? Сдохнуть можно!

– Вот и отдыхай, пока есть возможность.

– С кем? Журавлев – пыльным мешком трахнутый. Молится перед сном, представляешь? Проняло на старости лет. Кротов весь извелся от тоски. Костик – дитя из пробирки. Онанирует за своим компьютером, больше ему ничего не надо.

Стас мне и в голодный год даром не нужен. Только ты и остался. Но тебя, Конвоя, еще приручить надо.

– Побольше пирожками корми.

– Ага! На вас, дикарей, не напасешься. Слопал – и вперед, по своим делам убежите. Что не едите сразу, на черный день под кустиком закопаете. "Гаврилов приказал переключиться на меня, – подумал Максимов, поймав ее пальцы, осторожно царапающие его грудь. – Решил посадить под плотный контроль. Разумно, конечно.

После сегодняшней заварухи – особенно. Циник он, как и все опера. Нужно будет учесть. А вот с Ингой вопрос еще не закрыт".

– И хорошо Гаврилов платит?

– Ай, на жизнь хватит! – Она освободила пальцы и опять стала ногтем водить по ложбинке на груди.

– Ясно, жить потом будем. Знакомая песня.

– А ты, Максим, что делать будешь, когда эта катавасия кончится? Не похоже, что ты на Гаврилу век корячиться решил. Ты же из тех, кто сам по себе.

– Придумаю. – «Когда все кончится, я буду первым, кого Гаврилов попытается пристрелить. Надеюсь, без твоей помощи, красавица».

– Надоело все хуже редьки, – вздохнула Инга. – Первый раз так вляпалась.

Одни чокнутые кругом! Шушукаются по углам, туда-сюда болтаются. Чем хоть занимаетесь?

– Лично я дурью маюсь. Остальные меня не интересуют.

– А я?

«Началось! – подумал Максимов. – Нет, женщина – это диагноз!»

– Вот когда Гаврила заплатит, на все бабки куплю белого коня и приеду за тобой. Увезу в маленький город в зеленой долине, где все друг друга знают и любят. Где мужчины похожи на львов, а женщины кротки, как газели. Мы будем жить долго. Просыпаться от пения птиц и засыпать, глядя, как из-за гор в долину спускается луна. А когда настанет время умирать, мы, попрощавшись со всеми, уйдем туда, где на склонах лежит снег. Там будет чисто и тихо, а до неба совсем близко. Мы умрем, прижавшись друг к другу, чтобы и в раю быть вместе.

За лесом с воем пронеслась последняя электричка, на краю поселка забрехала разбуженная собака, потом опять нахлынула тишина. Инга молчала, уткнувшись лицом в его грудь. Ее горячее дыхание приятно щекотало кожу.

– Ох, и горазд же ты врать! Совесть бы поимел, садист проклятый. – Инга села, тряхнула головой разбросав по плечам волосы. Максимов задохнулся от теплой волны полынного запаха, шедшего от ее волос. – Так и будем болтать? Вот уж никогда не поверю, что ты относишься к тем уникумам, что до утра пытаются выяснить, почему это женщина решила с ними переспать.

– Хуже, Инга. Мне не только на это наплевать, но и абсолютно не интересует, что будет завтра утром.

– Так я и думала. – Она откинулась на спину и вскрикнула. – Ой, мамочки!

Что это?

– Дай сюда!

– Черт, тяжелый какой! Нет, с вами с ума сойти можно. – Она нервно хихикнула, достав из-под одеяла пистолет. – Ну вы, мужики, даете! Один с иконой ходит, другой с духом жены каждую ночь общается. Про Костика я вообще молчу. А ты в обнимку с пистолетом спишь!

– Инга, это не игрушка.

– А мы сейчас проверим. – Она провела холодным стволом по груди, чуть царапнула соски, зигзагом скользнула по мгновенно подобравшемуся животу.Именем революции – встать!

Максимов рванулся, перехватил руку, резко подмял Ингу под себя. Она тяжело задышала и обхватила его плечи, острые ногти царапнули кожу.

– Ну, наконец, – прошептала она и закусила губу.

* * *

Максимов осторожно откинул одеяло, обнажив до пояса спину спящей Инги. Сел рядом, скользнул расслабленными пальцами от плечей к копчику. Инга застонала во сне и выгнула спину. Его пальцы медленно поползли вверх вдоль позвоночника.

Указательный палец правой руки, едва касаясь кожи, замер под правой лопаткой.

Палец левой кружил над ложбинкой на затылке. Максимов закрыл глаза, так легче было искать нужные точки, работа тонкая, все решают миллиметры. Нашел – и сразу же почувствовал, как из-под ее кожи в пальцы ударили колючие струйки. Он вдохнул полной грудью и на выдохе глубоко вжал ставшие стальными пальцы в эти невидимые горячие роднички...

«Вот уж никогда не разобрать: то ли несчастная деревенщина, то ли сука. А, к черту, все равно не понять! – Максимов наклонился над Ингой. Дыхания почти не было слышно. Только чуть вздрагивали тонкие ноздри. – Похоже на глубокий обморок. В таком состоянии она пролежит сколько угодно, если не надавить на точки под ключицами. Свидетели мне сейчас не нужны, а вырубить ее ударом по шее – воспитание не позволяет. Хоть и стерва, а все-таки – женщина. Да и акупунктура надежнее. А главное – никаких следов».

Он осторожно встал и быстро оделся.

* * *

Конвой наклонил голову набок. Пес никак не мог понять, что нужно человеку в такой час на таком холоде. Подать голос, а тем более схватить человека за ногу пес не смел. Этот человек был другим, не чета тем, кто обитал в доме, – единственное, что понял он своим немудрящим собачьим умом. Те были трусы и жмоты, попрекающие каждым куском. Этот был охотником и вожаком. Такое нельзя понять умом, только – почувствовать нутром. За этого человека с жесткими, но добрыми руками Конвой был готов перегрызть глотку любому. И если в такой час человек вышел на охоту, так тому и быть, решил пес и, вздохнув, улегся на холодные доски крыльца.

Максимов прижался к двери сторожки, поковырял в замке заранее приготовленной отмычкой. Дверь тихо скрипнула, он переступил через порог, беззвучно закрыл за собой дверь и только тогда открыл глаза.

До этого работал на звук, в темноте так надежнее. Никто бы не поверил, но он контролировал все шумы вокруг, стоило бы появиться новому звуку в доме, во дворе и, тем более, если бы изменился ритм дыхания Стаса, он среагировал бы моментально.

Стас спал, сжавшись в калачик, прижав подушку к животу.

"Поза эмбриона – подсознательная тяга к защите от враждебного мира.

Крепко, однако, я ему врезал. Еще повезло придурку, попался бы на месте налета, сгоряча вообще башню бы снес. Качок хренов, цыпленок бройлерный... Ну и амбре!

– Максимов потянул носом. Застоялый воздух комнатки пропах окурка свежим перегаром и чем-то затхлым. – Все, Макс, работаем!" – скомандовал сам себе Максимов и бесшумно скользнул к продавленному старому дивану, на котором лежал Стас. Вытащил из-под подушки «Макарова», быстро свернул в крайнее верхнее положение флажок предохранителя, задрал стволом вверх – на ладонь выпал черный стерженек бойка. Теперь пистолетом можно было только орехи колоть. Сунул бесполезный пистолет под подушку.

Стас зачмокал во сне. Максимов брезгливо поморщился. Осторожно положил сухую ладонь на горячий взмокший лоб Стаса, подержал, беззвучно шепча какие-то слова. Потом резко шлепнул Стаса по лицу.

– Встать!

Стас плавно оторвал голову от подушки, сел.

– Ты слышишь только мой голос. – Максимов вцепился в расслабленное до дряблости плечо, не давая Стасу. опрокинуться. – Только мой голос. Когда я скажу «три», ты все забудешь и уснешь. Скажу «три» – уснешь и все забудешь. Ты слышишь меня?

– Да, – чуть слышно прошептал Стас.

– Кому ты звонил перед выездом? Отвечай.

– Давиду.

– Кто он? На кого работает?

– Он не из наших, солнечногорских. Под Самвелом ходит. Самвел крутой.

Очень. Его даже Гаврилов боится.

– Они с Гавриловым знакомы?

– Да. Самвел сюда приезжал. Еще до вас. И Давид был с ним. Это на Самвела Конвой набросился.

– Ты боишься Гаврилова?

– Боюсь. – Стас кивнул, и голова безвольно наклонилась к плечу.

* * *

Максимов поднял голову Стаса за подбородок, заглянул в мутные глаза.

– Все хорошо, Стас, успокойся. Почему ты его боишься? На чем он тебя взял?

– Я один объект сторожил. Туда чувак полез, я его окучил и сдал тревожной группе. А утром Гаврилов сказал, что тот козел помер. От сотрясения мозгов, блин. Гаврила сказал, что теперь сдаст меня под «вышку», если что не так.

– Понятно. Они обещали, что при налете тебя не тронут?

– Да. Давид сказал, что все будет пучком. Надо было только отзвонить. Как в Москву поедем... На пейджер сбросить «жди в гости». И все...

– Назови номер. Стас, номер!

– 759-12-80, для абонента 5609.

– Когда успел позвонить?

– Пока вы завтракали, я на станцию сбегал. Из автомата звонил.

Максимов разжал пальцы, и Стас повалился на подушку.

– Очень мило, – пробормотал Максимов.

Названный Стасом номер был ему знаком. Тренированная память, когда требовалось, работала не хуже компьютера. В записной книжке рэкетира под ним значился некто Давид, если верить рэкетиру, заказавший первый неудачный наезд на Журавлева. Записную книжку Максимов оставил рядом с рэкетиром для людей Ордена, а большинство номеров запомнил.

«Вот такие дела. – Максимов машинально вытер пальцы, казалось, от грязной тельняшки, пропахшей потом, на них остался липкий налет. – Понаворотили, черт ногу сломит! И этот сосунок хорош. Подвел под стволы, сука, а потом тихо в морду получил и спать улегся. Как будто так и надо. Замочить бы тварь, да с трупом возни не оберешься. Не в толчок же его по кускам спускать!»

Максимов вздохнул. Руки чесались обработать Стаса по первой категории, выбить вместе с зубами все подробности.

«Нет, не время! Тоньше надо, тоньше. Ага! – Он взял со стола блокнот с завернутыми засаленными углами. – Что ж, все крутят, и мы не хуже».

– Встать! – Он подхватил Стаса за спину, помогая побыстрее подняться.

Сунул в расслабленные пальцы ручку, подставил блокнот. – Ты видишь только бумагу. Ничего вокруг, только бумагу! И слышишь только мой голос. Слышишь меня?

– Да. – Стас еле шевелил дряблыми губами.

– Крепко надави на ручку и пиши: Подписка. Ниже. – Он помог Стасу передвинуть ручку. – Я, Станислав Никанорович Бочкарев, на добровольной основе даю согласие на сотрудничество с Федеральной Службой Безопасности РФ. Ниже.

Обязуюсь не разглашать ставшие мне известными секретные сведения. Теперь подпишись. Поставь число. Тринадцатое октября. Все. Ложись.

Максимов со стоном расправил затекшие плечи. От напряжения тело била дрожь, разбудившая задремавшую боль. Он помассировал виски – в голове больно стучали острые молоточки.

"Соберись! Последнее усилие – и можно сваливать. Только не расслабляйся.

Это тебе не бабу усыпить, нажав на особые точки. Даже не простой гипноз. Сейчас самое сложное. Не алкоголика кодируешь. Пусть и дебил, а сорваться может.

Только не расслабляйся!"

Он положил ладонь на лоб Стаса, наклонился к самому уху и что-то зашептал.

Лицо Стаса сморщилось, словно от боли.

Максимов отстранился, перевел дыхание и уже громче, ровным голосом сказал:

– Повтори это слово. Стас, повтори!

– Щенок. – Стас скривился, словно в лицо ему плеснули водой.

– Услышав его, ты сделаешь это?

– Да.

– Все. Спокойно. Раз, два... Три!

Стас дрогнул всем телом, потянулся и расслабленно выдохнул.

Максимов встал, вырвал из блокнота два листка, с распиской и тот, что под ним, и пошатываясь вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Конвой радостно забарабанил хвостом, ткнулся в ладонь холодным носом.

– Уймись, псина. Ночью надо спать. – Максимов потрепал его по голове. – Нет сил, извини, не до тебя. Завтра, все завтра.

Глава двадцать пятая

УТРО ВЕЧЕРА МУДРЕНЕЕ

Старые дела

Сочи, август 1985 года Конспиративная квартира «Гавань»

Журавлев сидел в одной майке. Хотел было снять и ее, тем более что она От пота уже липла к спине, но удержался. И так вид был самый непрезентабельный.

Нормальные люди приезжали в Ялту отдыхать: пить кислое вино, валяться на пляже и по-отпускному беззаботно кадриться к бабам. Он за всю жизнь единственный раз попал на юг в разгар сезона, но и то по делу.

Здесь у всех были свои дела, все так или иначе были повязаны в хитросплетении интересов, опутавших курортные места, и новость, что заявился чужак из Москвы, распространилась по городу, как штормовое предупреждение.

Журавлева аккуратно водили. На такой вариант он, естественно, рассчитывал. Но то, что следить будут через местное ГАИ, он даже не предполагал. Об уровне коррупции в милиции знал не понаслышке, но то, что увидел в этом курортном раю, с трудом укладывалось в голове.

Пришлось перестраиваться по ходу дела и свести активность к минимуму.

Несколько раз засветил ложные контакты и плотно засел в гостинице. Не хотелось думать, что номер в гостинице ему подсунули «крестовый», нашпигованный аппаратурой, но и такого оборота исключать было нельзя. Всю черновую работу взял на себя Белов, хотя по первоначальному плану, разработанному в Москве, ему отводилась роль страхующего. Ребята в местном отделе КГБ были, в принципе, неплохими, но Журавлев решил не рисковать и встречу с Рованузо организовал на явке, все две недели заботливо опекаемой Беловым.

Между собой эту квартирку называли «Прибой». На балансе КГБ как явочная квартира она никогда не стояла. Ее по своим связям организовал Белов. Балагур и любимец замужних женщин, он периодически получал втык за чересчур вольное отношение к жизни. Но от его многочисленных пассий шла первосортная информация, и начальство скрипело зубами, но смотрело на недостатки в моральном облике сотрудника сквозь пальцы, как говорится, «живи до первого залета, вот тогда и ответишь за все разом».

Как Белову удалось организовать свободную квартиру в пик сезона, да еще в двух шагах от набережной, осталось тайной. Судя по всему, дело не обошлось без участия очередной дамы сердца, а интимные тайны Белов хранил еще надежнее, чем служебные. Явка носила все признаки любовного гнездышка. Журавлев, впервые войдя в квартиру, только крякнул, увидев огромную, в полкомнаты кровать. Судя по довольной загорелой роже Белова и батарее пустых бутылок на кухне, «сексодром» всю неделю использовался на полную катушку. Белов добросовестно отрабатывал легенду о пехотном майоре-отпускнике, прожигающем жизнь и накопленное за годы безупречной службы жалованье.