Эльфийская кровь (№2) - Странники между мирами

Сперва она потратила несколько дней, блуждая по улицам. Затем объехала на своей повозке окрестности города. И наконец, когда поняла, что Хессициона нет поблизости, снова поднялась на крышу своего дома и позвала его по имени трижды.

Минул день, и еще один, и месяц, и несколько лет прошли – но он не появлялся. Однако женщина не сомневалась в том, что ее любовник выполнит клятву: как только он услышит зов, так сразу явится к ней.

С этой уверенностью она и умерла – спустя полтора десятка лет.

* * *

Музыка или запах переносят человека в прошлое, и происходит это в единое мгновение, и вспоминаются тысячи мелочей, давно уже ушедших из памяти; и чем легче прикосновение музыки или запаха – тем острее чувство и сильнее воспоминание. И тем не менее человек не боится этого чувства и этого воспоминания, потому что не теряет в них себя.

С Хессиционом происходило нечто совершенно иное. Музыка была почти невесомой, почти неслышной, и ранила она так, что по его груди сползали, точно улитки, крупные тяжелые капли почти черной крови. Там, за ребрами, исходила безмолвной болью истерзанная душа; ее красные слезы собирались под кожей и проникали наружу. Хессициону оставалось только следить за тем, как они медленно спускаются по его телу на землю и, замирая, не спеша впитываются в почву. Весь его путь был испещрен этими бесформенными пятнами, и в каждом угадывалось незнакомое лицо или забытый пейзаж.

Мучительна была не боль воспоминаний, а то, что эти воспоминания принадлежали кому-то другому. Они не желали помещаться в мыслях Хессициона. Он даже не мог определить, о ком тоскует, кого разыскивает в пустоте, чьи несуществующие руки ловит губами в мертвом воздухе. Его кожа горела в немой жажде прикосновения, а он не знал, кому же суждено утолить эту жажду.

Он проживал тысячи не своих жизней, и все эти жизни были полны потерь и страданий: как будто некто собрал все печальные и жестокие воспоминания и оставил их здесь, среди двуцветной дороги, отпустив давно ушедших людей – свободными от грусти, сияющими.

Иногда ему казалось, что он видит сон, тысячи снов, мириады чужих снов. Это чувство, как ни странно, приносило Хессициону облегчение: сны скоро покидали его.

А затем его оставили и воспоминания. Он стал никем. И эта пустота оказалась страшнее всего.

Воздух сгустился и стал серым. Сознание Хессициона постоянно требовало все новых и новых впечатлений, но их не было: никого и ничего. Он не мог размышлять, как прежде, об абстрактных предметах, потому что здесь не существовало даже абстракций. Все связи оборвались, и Хессицион впервые в жизни остался в одиночестве. Только теперь он понял, насколько зависел от этих связей: они были его кровеносными сосудами, они удерживали его в мире.

А затем как будто с его глаз сорвали плотное одеяло, и ярчайший свет хлынул со всех сторон. Он хотел закрыть глаза, но не смог – зрение и сознание истосковались по краскам, по впечатлениям и теперь готовы были пренебрегать болью.

Он стоял посреди колонного зала, у которого не было крыши. Тончайшие паутинные нити тянулись в вышине, выдавая свое присутствие лишь редким блеском; закономерности их узора были неуловимы. Колонны представлялись Хессициону одновременно и колоннами, и стволами деревьев, и стенами, но в действительности не являлись ни тем, ни другим, ни третьим; они просто присутствовали здесь и обозначали некое ограниченное пространство.

В просветы между колоннами видны были другие залы дворца – если только это был дворец, потому что каждое мгновение он преображался, становясь похожим то на город, населенный стремительными и прекрасными жителями, то на густой лес, то на тщательно ухоженный сад: здесь странным образом все совмещалось, происходя одновременно и в то же время в некоторой последовательности.

Хессицион обхватил свою бедную голову руками и побрёл по залам, то проходя сквозь стены, то натыкаясь на преграду там, где явственно видел дверной проем. Его окружали арки и переходы, невесомые мостики, переброшенные над головокружительной пропастью, и драгоценные камни медленно падали с высоты тонких башен вниз, в черную воду каналов.

И все эти годы, пока Хессицион блуждал в лабиринтах, троекратный зов его возлюбленной шел за ним по пятам. Он останавливался у каждого красного пятна и приникал к нему, высасывая из земли живую кровь. Он касался прохладным дыханием каждой ветки, сожженной прикосновением пылающего тела Хессициона. Он подбирал его пот, оставшийся на листьях, а однажды снял с лохматой коры его волос и понес на себе.

Но лабиринт был слишком извилистый, и препятствий на пути оказалось чересчур много, а Хессицион все глубже увязал в мире Эльсион Лакар, куда, сам не зная как, открыл дорогу.

Эльсион Лакар слышали зов и останавливали его, чтобы рассмотреть хорошенько столь странного пришельца. Они расспрашивали о той, что его послала. И он отвечал, без устали отвечал – это был очень ласковый, нежный зов, полный чувственности и доброты. Эльсион Лакар полюбили его. Они передавали его из рук в руки, и он нежился в теплых ладонях, он приникал к груди и щекотал щеки, а после пролетал над мужчинами и женщинами, сплетенными в объятии, и целовал их волосы.

Так странствовали они среди Эльсион Лакар, обезумевший Хессицион и уверенный в его любви женский зов, и однажды они встретились.

Хессицион протянул руки, и зов влетел в них, он вонзился в каждый палец, выставленный вверх, он проник в расширенные ноздри – да так, что оттуда хлынула кровь, он наполнил глаза слезами, он вошел в уши и залил мысли.

Рыдая и с каждым новым судорожным слезным вздохом освобождаясь от наваждения и безумия, Хессицион бросился бежать. Он видел все яснее, что погрузил себя в чужой бред, и отчаянно искал оттуда выхода. Кто тосковал здесь? Кто застрял в лабиринте двухцветных нитей навсегда, кто потерялся в сером тумане?

Теперь было очевидно: кто-то другой. Чужая судьба пыталась поглотить Хессициона, и он спасся лишь благодаря женщине, которая его любила.

Он бежал, и Эльсион Лакар бежали рядом: он постоянно видел их смуглые тела и унизанные золотыми браслетами ноги рядом, возле своей тропы. Они смеялись и звали его, и их зубы блестели, их глаза вспыхивали, как звёзды в мерцающем тумане... Внезапно Хессицион понял, что за туман он различил, когда висел в пустоте и черноте, среди первых витков двухцветной бечевы лунных лучей. Тропа, по которой он шел тогда, повернула так, что Хессицион увидел свое будущее – краткий миг его: вспышки в тумане голубоватых зрачков, полных яркого глубинного света...

Глава восьмая

КОРОЛЕВСКИЕ САДЫ

Ту девушку Ренье заметил, когда она растерянно брела по саду: маленькая, в очень милом двуслойном платье – из-под нежно-голубого шелка проступало плотное кружево цвета светлой пыли. Пепельные волосы девушки были туго заплетены и стянуты множеством лент; руки, обнаженные выше локтя, покрывал загар. И совершенно очевидно было, что ей непривычно ходить в туфельках и что она охотнее всего скинула бы обувь и пробежалась по саду босиком, да только не решается так поступить.

Ренье еще издалека решил, что она – прехорошенькая и, несомненно, заслуживает самого пристального внимания.

Странной в ее поведении была не только растерянность – хотя она и находилась в чудесном саду, среди цветущих кустов и забавных статуй, которые изображали толстых детей-охотников, пытающихся пронзить игрушечными мечами таких же толстых, пухленьких и совершенно не страшных львов, гиппопотамов с разинутой пастью, птицу-pyx с раскинутыми крыльями и прочих чудовищ.

Дело в том, что девушка, неизвестно как, забрела на «малый двор» и оказалась на половине принца, где женщин не привечали. Талиессин упрямо оберегал свою репутацию женоненавистника, хотя она во многом ему вредила. В тех случаях, когда Ренье давал себе труд задуматься над этим, молодому человеку казалось, что принцу попросту нравится дразнить сплетников. Адобекк находил подобную склонность его высочества самое малое опасной.

Как бы то ни было, а у девушки будут неприятности, если ее здесь заметят. И Ренье решил оказать ей услугу.

Обогнув пышный куст, покрытый фиолетовыми и белыми цветами-колокольчиками, девушка вдруг вскрикнула: перед ней вместо статуи из серого ноздреватого камня оказался сидящий на земле человек. Он быстро вскочил на ноги и подбежал к ней. У нее даже не было сил, чтобы спастись бегством: она просто вжалась спиной в зеленую шпалеру и часто задышала.

– Да что это с вами? – удивился Ренье. – Честное слово, впервые в жизни вижу женщину, которая бы так пугалась при моем приближении. Уверяю вас, я не опасен.

Она осторожно следила за ним глазами. Ренье улыбался, широко и открыто, но она, похоже, не замечала не только его дружелюбия, но и попросту того, что перед нею – молодой человек, почти ее ровесник, к тому же очень привлекательный..

– Да будет вам! – повторил он. – Как вас зовут?

Она заморгала. Потом переспросила:

– Что?

– Я спросил ваше имя. Вы понимаете меня? Вот я, – он положил руку себе на грудь, – Ренье. А вы?

– Эйле.

– Превосходно! Начало положено. – Он протянул ей ладонь. – Идемте отсюда. Здесь не любят женщин.

– Что? – опять спросила она.

– Ничего. – Он дал себе слово не сердиться на ее непонятливость. – Вам нельзя здесь находиться. Идемте же, я вас провожу.

Он потащил ее за собой, и Эйле подчинилась. Она еле поспевала за своим спутником, но не жаловалась. Наконец они выбрались из сада.

– Как вы здесь оказались? – спросил Ренье. – Сад ведь огорожен.

– Там есть дырка – в стене... – Она махнула рукой, показывая, где.

– Ну надо же! Единственное место, где можно перелезть, и вы им тотчас воспользовались!

– Я же не знала...

– Это – особенный вид удачи, – с самым серьезным видом сообщил Ренье. – Вы умеете проникать туда, куда вход запрещен, и бродите там с удивленным лицом, покуда неприятности сами вас не находят. Очень проблематичное везение. Может оказаться полезным, – добавил он.

Эйле повздыхала тихонечко, а потом проговорила:

– Вы, наверное, думаете, что я глупая, но это не так. Просто я здесь еще ничего не понимаю.

– А здесь никто ничего не понимает, – утешил ее Ренье. – Хотите – пойдем гулять по столице?

– Мне нельзя.

– Почему?

– Потому что я должна находиться при королеве.

– Вы – ее придворная дама? Впервые слышу о том, что придворным дамам запрещено отлучаться, если только они не исполняют свои обязанности или не получили от королевы особенные распоряжения.

– Я не дама... Я швея. – Она показала свои исколотые пальцы. – Меня привезли совсем недавно. Может быть, – она задумалась, пытаясь осознать новое для себя течение времени, – позавчера. Или чуть раньше. Или позже. Здесь как-то все происходит иначе...

– Вероятно, вы правы.

– Я жила в деревне, – девушка оживилась, – и там вообще не было времени. Все измерялось по урожаю или по дождям. От дождя до дождя. От урожая до урожая. Понимаете?

Ренье кивнул.

– А потом отец меня продал, – заключила она.

– И дорого взял? – осведомился Ренье, презрительно кривя губы.

Она растерянно посмотрела на своего собеседника.

– Я не знаю...

– По-вашему, королева рассердится, если мы пойдем добродим? – Ренье вновь вернулся к первой теме.

Она сказала убежденно:

– Там, в деревне, у меня был хороший друг. Я хотела жить с ним. Чтобы нам никогда не разлучаться. Мы даже хотели убежать вместе, но нас догнали. Не знаю, что с ним сделали, а меня отправили сюда. Я не хочу повторения.

Ренье несколько раз поднял и опустил брови. Эта девушка ставила его в тупик. Он вдруг понял, что никогда прежде не имел дел с крестьянками. Бывали служанки, которым требовалось вернуться домой к определенному сроку. Случались неверные жены – эти также просили соблюдать некоторую осторожность. Но логика, которой руководствовалась крестьянка, оставалась для Ренье пока за гранью понимания.

– Вы боитесь, что вас накажут? – спросил он наконец.

Она покачала головой.

– Может быть, и нет, – призналась она наконец. – Я просто не знаю, что придет в голову господам. Господа устроены как-то иначе, чем мы.

– Ну так я и сам – господин хоть куда, – заявил Ренье и приосанился. – Если нас застукают, я заступлюсь за вас перед ее величеством. Кстати, я и сам умею рисовать иглой.

– Вы? – Она не верила собственным ушам.

– Именно. У нас в семье многие мужчины этим занимаются. Наша бабушка считает, что вышивка развивает терпение, глазомер и учит хитростям. По-вашему, воину не нужны подобные качества?

– Я не воин, – сказала Эйле, чем опять сбила своего собеседника с толку.

Ренье решил не столько слушать, что она говорит – по собственному опыту он знал, что женщины зачастую произносят совершенно ничего не значащие слова, – а просто наблюдать за нею. У нее были смешные золотистые веснушки, глаза – небольшие, но красивые, светлые. Хорошенькая, утвердился он в своем прежнем мнении. И даже не слишком неотесанная.

Ренье взял ее за подбородок и поцеловал.

Девушка испуганно расширила глаза и быстро задышала. Тонкие розоватые ноздри задрожали. «Можно подумать, она испугалась!» – с досадой подумал Ренье. Он положил ладони на ее талию, привлек к себе, потом повертел ею из стороны в сторону, точно она была куклой. И девушка – как будто действительно превратившись в куклу – послушно повернулась вправо-влево, вправо-влево.

– Придете завтра? – спросил Ренье. – Туда, к пролому в стене? Только не бойтесь. Будем гулять. Я расскажу вам про королеву, хотите?

Она молча кивнула. Ренье отпустил ее, и она убежала.

«Странная», – еще раз подумал он, провожая Эйле глазами.

* * *

Эйле зацепила что-то в душе у Ренье – он не спал полночи, все пытался угадать, придет она или нет. У него не имелось никаких особенных намерений на ее счет. Пока она сама не проявит своих желаний, Ренье будет оставаться все тем же, ласковым, но не настойчивым.

Талиессин в эти дни совершенно прекратил верховые прогулки, временно отрекся от буйных похождений, почти перестал разговаривать, даже со слугами, – словом, впал в новое настроение: теперь принц с утра до вечера занимался науками, на бездельников из своего окружения смотрел мутно и с досадой, как на неприятную помеху, а вечерами сидел над книгами или чертил что-то на больших листах. Непонятно было, чем он занят; впрочем, вероятнее всего, никто этого и не узнает. Когда у Талиессина проходили эти исступленные приступы любви к науке, он обычно рвал или сжигал все, что успел написать.

Таким образом, Ренье был предоставлен сам себе и с чистой совестью мог погрузиться в волнительные отношения с новой девушкой. За час до условленного времени он уже появился в саду и устроился там со всеми удобствами, чтобы ждать и мечтать в тишине. Он прихватил с собой вина, фруктов, сладкого печенья, а также свою последнюю вышитую работу – изображение жеребенка на цветущем лугу.

Сад жил какой-то своей потаенной жизнью. Ренье улегся в траву, заложил руки за голову и начал слушать. Постепенно слух его обострялся, и все большее пространство охватывалось его вниманием – точно кольца расходились по воде. Он слышал, как смеются женщины, как медленно ходят по саду слуги и где-то вдали лязгают ножницы, как звенит непонятный колокольчик и брякают струны расстроенного инструмента, исполняя фальшивую мелодию; а еще дальше, на грани слышимости, кухонные слуги возились с посудой. Совсем рядом, под ухом, сосредоточенно гудело какое-то насекомое. Погруженный в торжественную, спокойную симфонию повседневности, Ренье начал засыпать. «Я воистину – тепличное растение, – медленно, лениво бродила в его голове одинокая мысль, и самому Ренье она представлялась ухоженной рыжеватой коровой с пучком травы, торчащим из зубастого рта. – Из садов Академии – в сады королевского дворца... Самая верная эпитафия для меня будет: он бездельничал».

На Ренье внезапно упала легкая, быстрая тень, и он тотчас пробудился. Это была Эйле, в том же платьице, в тех же туфельках, что и вчера, только волосы убраны по-новому – слегка прихвачены лентой и небрежно отброшены за спину.

Ренье уселся, скрестив ноги.

– Ну вот и вы! – обрадованно сказал он.

– Вам пришлось ждать? – Она смотрела так, словно готовилась испугаться, и Ренье поспешил ответить:

– Пустяки... Садитесь лучше рядом.

Она осторожно устроилась, подобрала ноги под платье.

– Я всю ночь не спала, все думала о вас, – призналась девушка.

– Какое совпадение! – восхитился Ренье. – Я о вас тоже думал. Но сперва рассказывайте вы. Какие мысли вас посетили на мой счет? Хорошие?

– Не знаю... – Она покачала головой. – Меня очень легко обмануть. Я здесь ничего не понимаю.

– Ну, началась старая песня. – Он махнул рукой. – Для чего вам что-то понимать? Тут нет ничего такого, что подлежало бы тщательному анализу, не говоря уж о синтезе. Так, некоторое количество изысканных фрагментов...

Она слушала так серьезно, что Ренье слегка устыдился своего псевдоакадемического стиля и просто заключил:

– Никто не собирается вас обманывать. По крайней мере, пока. При дворе ее величества живут точно такие же люди, как и везде, и понимать их так же просто, как и у вас в деревне.

Она уставилась на него с явным недоверием.

– К примеру, – продолжал Ренье, не в силах совладать ни с потоком своего красноречия, ни с самодовольством, которое быстро забрало над ним власть, – чего хотят обычно люди? Стать богаче, завладеть женщиной. – Он слышал как будто со стороны свой поучающий тон, и нижнее веко у него начало дергаться от раздражения. «Не так! – кричал внутренний голос. – С этой девушкой нужно не так!» Но как – он не знал и потому заключил упавшим голосом: – Ну и здесь – то же самое, что и везде.

– Стало быть, вы хотите завладеть... мной? – спросила она.

– Вы на удивление логично мыслите, хотя я совершенно не желаю никем владеть, – сказал Ренье. – Мне бы доставила удовольствие ваша дружба. – Он протянул руку, провел тыльной стороной ладони по щеке Эйле, и она замерла – даже дышать перестала.

– Перестаньте же дичиться! – не выдержал Ренье. – Будем вести себя, как настоящие придворные. Поговорим о приятных пустяках. Я принес вам показать свою работу. Помните, вчера я говорил, что мужчины в нашей семье умеют рисовать иглой... Хотите посмотреть?

Эйле долго разглядывала вышивку, разглаживала ее рукой, щупала пальцами шелковые нитки, водила ногтями по стежкам. Ренье исподтишка наблюдал за нею, не в силах догадаться – нравится ей или нет. Наконец он не выдержал:

– Что же вы молчите? Это сделано по старинному картону, я несколько месяцев угробил на одного только жеребенка!

– Очень красиво, – проговорила Эйле просто и посмотрела на него. – У меня так никогда не получится.

– Глупости, просто у вас не было таких картонов. И ниток. Могу подарить. Кстати, где вы обычно занимаетесь своей работой? Лучше делать это в саду.

– У меня есть комната...

– Полагаю, вам она нравится, – перебил Ренье, – но в саду все равно лучше. Найдите уголок подальше от больших аллей и располагайтесь. Это имеет смысл, поверьте. Даже несколько смыслов. Например: в саду светлее. Приятный воздух. Кругом – зелень, птицы, цветы. А? Хорошо?

Она кивнула, слабо улыбаясь.

– Далее, – продолжал он, – это почти сразу привлечет к вам достойных кавалеров... Вы ведь желаете привлечь к себе достойных кавалеров?

– Не знаю...

– Мне не нравится, когда девушка так отвечает! – Ренье решил немного побыть строгим. – «Не знаю»! Женщина всегда должна определенно знать, чего она хочет и чего она не хочет. «Не знаю» – это вы приберегите для тех, с кем будете кокетничать, а для искренних друзей у вас должно быть только «да» или «нет». Я – искренний друг, – добавил Ренье.

– Я хотела жить с тем парнем, – сказала Эйле, – а нас разлучили. Его отправили на север, меня – сюда. И теперь я просто не знаю, чего хочу.

– Ладно. – Ренье безнадежно махнул рукой. – По-вашему, нет никого лучше того парня?

Она чуть пожала плечами.

– Только не говорите «не знаю»! – предупредил он. – Если он – ваша настоящая любовь, то рано или поздно вы будете вместе. Это я вам обещаю.

Она снова взялась рассматривать вышивку, словно намереваясь пропустить последнюю фразу Ренье мимо ушей. Он, разумеется, заметил это.

– Вы мне не верите! – с укоризной бросил он.

– Как я могу вам верить, если то, что вы говорите, – невозможно?

– Мы живем при дворе эльфийской королевы, здесь возможно все, если речь идет о настоящей любви...

– Вы верите в это? – удивилась Эйле.

– Простите, во что я верю или не верю?

– В то, что только что сказали. Что при эльфийском правлении главенствует любовь.

– Ну да. Как же иначе? Истинные чувства эльфа – сострадание и сладострастие... Любовь послужила основанием правящей династии. Если бы не любовь эльфийской принцессы, Королевством правили бы потомки Мэлгвина, а не Гиона. Полагаю, эта история известна даже у вас в деревне.

– Вы сердитесь, – грустно произнесла девушка.

Ренье обнял ее за плечи, притянул к себе.

– Нет, не сержусь... Но мне странно, что вы не в состоянии поверить в очевидное.

– Я верю в очевидное, – с горечью произнесла она. – В то, что наша любовь не уберегла ни его, ни меня.

– Почем вам знать?

Она длинно, без слез, всхлипнула.

– Простите...

– Ладно. – Ренье осторожно прикоснулся губами к её теплому виску. – Итак, что еще говорили у вас в деревне?

– Я боюсь повторять...

– Меня-то не бойтесь!

– Эльфийская кровь – это отрава для нашей земли... При чем тут любовь? Вы добры, и я, наверное, стану вашей любовницей, если вы этого захотите, но не заставляйте меня верить в невозможное.

Ренье встал, Эйле осталась сидеть. Глядя на нее сверху вниз, он сухо проговорил:

– Вы только что меня оскорбили – и я не возьму в толк. за что.

Он ушел, бросив на траве и угощение, и свою вышивку, и корзинку с шелковыми нитками. Несколько минут Эйле сидела в неподвижности среди разбросанных вещей, а затем подняла печенье, стряхнула с него землю и сунула в рот. Это было очень сладкое печенье, она никогда прежде такого не пробовала.

* * *

Разумеется, Эйле не хотела обижать Ренье, она лишь сказала то, что лежало у нее на сердце. И, вполне доверяя придворному опыту молодого господина, белошвейка последовала его совету и начиная со следующего дня стала приходить для работы в сад. Вышивку Ренье она аккуратно сложила в корзинку и всякий раз брала с собой – вдруг она встретит его? Но он не приходил.

Зато начали появляться другие. Эйле честно пыталась понять, хочется ли ей выйти замуж за одного из этих блестящих молодых господ. Ренье прямо сказал: это возможно – нужно лишь встретить такого, который влюбится настолько, что захочет взять ее в жены. Можно и подыскать себе любовника. Богатого и склонного потакать капризам хорошенькой девушки.

Но ей ничего этого не хотелось. Поэтому она молча водила иглой, накладывая на ткань стежок за стежком, а сладкие тягучие речи втуне разливались вокруг, не задевая ни слуха, ни сердца. Иногда она невпопад отвечала – «да, нет», но мысли ее плавали где-то очень далеко.

Эйле казалось, что она спит и видит сон. Первые годы она провела в ограниченном мирке своей деревни и знала там все: имена людей, их привычки, их место в общем порядке жизни. Даже внезапная любовь не выбила твердой почвы у нее из-под ног: Эйле в точности отдавала себе отчет в том, каков ее возлюбленный и чего бы они желали для себя.

Но чужая воля мгновенно перепутала все нити и, оборвав прежние связи, выхватила Эйле из обычного круга бытия. Ее доставили в столицу в крытом возке, под охраной. Опасались, что девушка решится на какой-нибудь отчаянный поступок: бежит или покончит с собой. Поэтому путешествие осталось для нее скрытым: она не видела ни дороги, ни того, что могло бы ее развлечь в пути, – ни замков, ни пашен, ни маленьких нарядных ярмарочных городков. Она словно бы погрузилась в небытие, а затем была извлечена из него в совершенно новом месте. И все здесь началось заново, как будто Эйле только что родилась на свет: новые люди, новое жилье, и даже рукоделие ей дали новое.

Она не могла бы в точности определить, сколько времени прошло. В любом случае, Эйле до сих пор не прижилось во дворце. Она догадывалась: для того чтобы не погибнуть, ей необходимо зацепиться за незнакомую почву хотя бы одним корешком. Но сколько она ни старалась, получалось плохо.

Её умыли и переодели, ей выдали сундучок с приданым и показали маленькую комнатку, расположенную в небольшом здании почти у самой стены, отгораживающей дворцовый комплекс от столицы. Под окнами не росло деревьев, чтобы мастерицам было светлее. Эйле могла видеть из своего нового жилища причудливые башенки и крыши в городе, за стеной.

Ветер сделался ее приятелем: то и дело он разворачивал флюгер на одной из башен так, что Эйле хорошо могла его видеть. Флюгер этот изображал бегущего человека. И – пусть смилуется над ним судьба! – как же он бежал! Его длинные растрепанные волосы развевались за спиной, ветер трепал рубаху, выскочившую из планов, пояс развязался и тоже вился сзади. На бегу он размахивал руками и что-то кричал, широко раскрыв рот.

Эйле от души жалела этого плоского металлического человека, обреченного вечно бежать под порывами быстро мчащегося ветра, – мчаться и не сходить с места, беззвучно звать и никогда не слышать отклика. И когда девушка подолгу смотрела на него и вела с ним безмолвные беседы, ей начинало казаться, что бедняга флюгер делался немного спокойнее и даже приобретал более веселый вид. Теперь иногда он бежал прямо к Эйле, и она слышала его голос: «У тебя остались сладости, которые прислали белошвейкам с королевского стола? Ты еще не все спелые фрукты съела, прожорливая девчонка? Погоди, погоди, я уже иду – накрывай же на стол!» А иногда он торопился посмотреть на законченную работу, прежде чем ее унесут в королевские покои. Чаще всего Эйле поручали делать тесьму, и она подолгу возилась с одним и тем же узором, бегущим вдоль бесконечно длинной ленты; но случались и более интересные задания, например цветы на вышитой вставке для лифа. И тогда она подносила готовый фрагмент к окну и показывала своему странному приятелю. И ей чудилось, будто он смеется от удовольствия.

Знакомство с Ренье смутило ее. Этот молодой господин был, несомненно, очень знатным. Он входил в свиту принца. В прежние времена, в былой жизни Эйле даже в голову бы не пришло заговорить с таким человеком. А сейчас она провела с ним несколько часов и даже успела сказать ему дерзость.

Теперь она внимательно следила за собой, чтобы не повторить этой ошибки с другими. Она была очень сдержанна и почти не открывала рта, предоставляя кавалерам возможность болтать о чем угодно. Одних она слушала, других – почти совсем не слушала, потому что они были скучны и говорили в основном о себе. Но так или иначе, постепенно Эйле узнавала о своем обиталище все больше и больше.

За поведением мастериц здесь не надзирали. По крайней мере, в одном Ренье оказался совершенно правдив: при эльфийском дворе любовь, в любом ее проявлении, даже в самом низменном, никак не каралась – разве что каким-нибудь ревнивым супругом. Поэтому Эйле позволяли уходить в сад и там, по общему мнению других белошвеек, строить глазки мужчинам.

А Репье все не приходил, и в конце концов Эйле передала его ждать.

Глава девятая

ДОРОГА НА СЕВЕР

Со времени отъезда Эйле прошло, наверное, полгода; Радихене было неполных девятнадцать лет, когда в деревню снова явился управляющий, господин Трагвилан. Тот самый. Радихена его помнил весьма смутно. Из памяти Радихены как будто стерлось все, что произошло менее года назад. Он забыл даже имя девушки. Помнил только, что с господином Трагвиланом связано какое-то тяжелое горе.

Управляющий прибыл с поручением от самого главного королевского конюшего, господина Адобекка, – отобрать человек пятнадцать для того, чтобы продать их на север, на горнодобывающие заводы. По слухам, господин Адобекк сильно был недоволен беспорядками в своих владениях. Он, господин Адобекк, наипреданнейший слуга королевы (говоря проще – эльфийский прихвостень) и оттого не желает терпеть никаких выступлений против Эльсион Лакар. Так что всех смутьянов, бунтовщиков и подстрекателей велено было отыскать и избавиться от них самым простым – и самым выгодным для хозяина – способом.

Заводчики, по слухам, хорошо платили за крепостных с юга. Впрочем, стоимость продаваемых людей сохранялась в строгой тайне: ни один из них не видел своего контракта. По мнению герцога Вейенто, это позволяло его рабочим сохранять чувство собственного достоинства.

Зимние дожди закончились месяц назад; синева небес была ещё чистой и свежей, и многие деревья, не удосужившись покрыться листвой, уже отяжелели от огромных ярких цветков.

Радихена слышал о приезде управляющего и нарочно ушел подальше, на холмы, где этот человек его вряд ли отыщет. Он испытывал безотчетный страх перед встречей с господином Трагвиланом.

На холме дул ветер, но в небе не было облаков, и Радихене думалось о том, что ветер старается напрасно – его усилий не видно.

– Вот ты где, – послышался чужой голос.

Радихена обернулся. Калюппа поднимался по склону вместе с двумя хмурыми, скучающими солдатами.

– Тебя ждут, – объявил он, беспорядочно взмахивая кулаками, как будто не решаясь затеять драку. Деревенский староста был страшно возбужден.