Эльфийская кровь (№2) - Странники между мирами

В шелковом шатре ждали участники соревнований; оттуда доносились крики, гремела посуда – многие перед началом заезда изрядно выпивали. Случалось, во время этих скачек кто-нибудь падал с лошади и разбивался насмерть. Впрочем, такое происходило очень нечасто.

Лошади, привязанные поодаль, беспокойно ржали, Нанятые конюхи угощали их морковкой, гладили, пытаясь успокоить. То и дело по равнине проносились всадники – в седлах, полностью одетые, – трудно было удержаться на месте, когда сама земля гудела под ногами, словно бы обуреваемая жаждой вновь и вновь вздрагивать от копыт.

Чуть поодаль танцевали: хватая друг друга за бока, подскакивали, подпрыгивали и верещали молодые люди. Несколько раз в толпе Эмери видел Кустера: тот был вездесущим и мелькал повсюду, но так же стремительно исчезал.

Наконец стемнело, и факелы вспыхнули ярче, чем звезды. Обе луны поднялись в небо одновременно, заливая землю смешанным светом. Сегодня левитация была невозможна, а лучи, простираясь над землей без соприкосновений, озаряли ее уверенно и ярко.

Вывели коней. Распахнулись шторы шатра, и на равнину выбежали соперники. Они рассыпались в стороны, каждый направляясь к своей лошади. Далеко не все из этих обнаженных людей были юными красавцами. Большинство, как установил Эмери, были в возрасте: мужчины за тридцать, двое или трое с изрядным брюшком. Но лунный свет скрадывал любые недостатки фигуры. Все они сейчас представали взору прекрасными – дерзкими, полными сил и уверенности в себе. Багровые пятна пламени скакали по блестящей от пота коже, отражались в глазах, сияющих после выпитого вина.

Женщина среди сегодняшних всадников была одна. Эмери не сразу заметил ее, но, различив среди прочих соревнующихся, не мог больше оторвать взора. Она была очень высокой, почти как мужчина, тощей и дочерна загорелой. Все ее тело было разрисовано красными узорами – она пользовалась краской из толченых минералов и овечьего жира. Спирали обвивали ее жилистые руки, круги и лепестки разбегались по грудям и животу, а с лица сползали зигзаги и слезы.

Правилами скачек такое дозволялось в тех случаях, если всадник намеревался хоть немного скрыть свою наготу. Обычно к этому средству не прибегали, считая подобные увертки ниже своего достоинства.

Но эта женщина вряд ли желала прятать свое обнаженное тело под узорами. Скорее напротив: спирали, круги и зигзаги лишь подчеркивали обнаженность, делали её ещё более желанной и обольстительной.

По мнению Эмери, она знала толк в этих делах. Без узоров вряд ли кто-нибудь так пожирал бы глазами её костлявые бедра или мысленно перецеловывал длинные пальцы ног, унизанные перстнями.

Волосы у нее были черные, и она носила их распущенными, не слишком потрудившись расчесать. Несколько раз Эмери ловил взгляд блестящих глаз, расширенных, способных вместить в себя всю эту ночь – с ее азартом, похотью и опьянением.

В небо взвилась зажженная стрела, и скачка началась. На первом круге сразу сошел один из юношей – его лошадь перепугалась факелов и понесла. Под общий хохот он унесся в ночь, и из темноты долго доносился его отчаянный голос: лошадь отказалась слушаться незнакомого всадника.

На втором круге двое упали на землю, причем один расшибся довольно сильно. Оставались еще пятеро соперников, и женщина уверенно шла то второй, то третьей, а то и вовсе вырывалась вперед. Ее волосы развевались, как конская грива, ноги, поджатые так, что ступни лежали почти параллельно земле, сильно сжимали бока лошади. Эмери видел, что она использует перстни как шпоры: еще одна хитрость, на которую здесь закрывали глаза.

Пятый круг. Шестой. На седьмом у женщины остался только один достойный соперник, немолодой и довольно тучный мужчина с крашеной бородой. Наездница вырвалась вперед, и тут случилось нечто неожиданное: юнец, которого норовистая лошадь унесла прочь, вернулся. Толпа раздалась в стороны, когда послышалось дикое ржание и бешеный стук копыт. Парень ворвался на равнину и помчался между рядами факелов навстречу всадникам, от финиша к старту.

Эмери увидел почти у самого своего лица взметнувшиеся в воздух копыта, затем – всплеск густейших черных волос и конской гривы, сплетенных между собой, точно две волны, столкнувшиеся под бурным небом, а после – изогнувшееся луком женское тело. Эмери метнулся вперед, и падающая всадница рухнула как раз ему на руки. Оба очутились на земле, в пыли, и мимо них с грохотом пролетел всадник, ставший победителем.

Женщина придавила Эмери, ее волосы забили ему рот и глаза. Он осторожно высвободил руку, отвел жесткую прядь. Женщина застонала – голос у нее оказался низкий. Эмери увидел звериный глаз, темный, полный неистового факельного света.

– Поднимись! – сказал ей Эмери. – Ты из меня дух вышибла!

Она пошевелилась. Перстни на ее ногах царапнули пыль, оставив в ней бороздки.

Кто-то явился из гущи толпы и схватил женщину поперек талии, потащил, подталкивая и ворча, чтобы она вставала. Эмери узнал Кустера. Когда упавшую всадницу водрузили на ноги, дышать стало легче. Эмери кое-как поднялся, из последних сил сдерживаясь, чтобы не раскашляться.

Кустер честил всадницу на чем свет стоит:

– Не куриная ли у тебя голова! Ты моего господина чуть не убила!

Она что-то шипела в ответ, блестя зубами. Из рассеченной верхней губы на подбородок у нее стекала струйка крови.

Кустер схватил ее за руку и поволок за собой, к шатру, а Эмери, предоставленный самому себе, машинально поковылял следом.

Он нашел обоих возле шатра, где черноволосая наездница обтирала лицо полотенцем, а Кустер продолжал с нею ругаться. Они разговаривали как старые знакомые, и это удивило Эмери.

Завидев господина, Кустер вскочил:

– Как только ее угораздило!.. Я вот ей и говорю: «Как тебя угораздило?» Она ведь вас чуть не убила!

– Да будет тебе, – лениво протянула женщина, не глядя на Кустера. Она шевелила пальцами ног и любовалась блеском самоцветов на перстнях. – Твой господин тоже хорош, он ведь сам выскочил – меня ловить.

– Потому что у моего господина золотое сердце, – убежденно промолвил Кустер. – Как видит падающую с лошади даму, так сразу подставляет руки, чтобы уберечь её от верной смерти. Тебе бы такое и в голову не пришло. Ни разу, видать, не встречала истинно благородного господина. Оно по тебе и заметно, неотесанная лохмачка.

«Жалкий подхалим, – подумал Эмери, – за это ты мне тоже ответишь. Потом. Отдельно. Я тебе матрас колючками набью».

Вслух же он спросил:

– Вы знакомы?

– Да вот сегодня и познакомились, – сказал Кустер.

– Представь меня даме, – потребовал Эмери.

– Я уж представил. Это – мой господин, самый лучший и благородный из возможных, и сочиняет песенки почище «Скачек на равнине Изиохонской».

– Например, «Скачки на равнине Дарконской», – криво улыбнулась женщина. – Меня зовут Уида. Этот зануда – действительно ваш слуга?

– Похоже на то, – сказал Эмери.

– Сочувствую... Он целый день меня донимает. Как познакомились на торгах, так и не отлипает. Все свое мнение высказывает. Как будто его кто-то об этом просит.

– Так ведь я прав оказался. Лошадь твоя – такая же дура, как и ты, – горячо сказал Кустер. – Вон, сбросила тебя.

– Может, я наездница никудышная, – возразила Уида.

– Ну уж нет! – завопил Кустер. – Посадка у тебя хорошая, и управлять ты умеешь. Лошадь подкачала. Надо было ту буланую брать, как я говорил. Упрямая она, господин мой, – тут Кустер воззвал к Эмери, – ни за что не хочет слушать, а ведь ей дело говорят.

Раздалось тонкое ржание. Из темноты выступил один из судей – привел лошадь Уиды.

– Победитель хочет разделить с тобой приз, – проговорил судья. – Он считает, что твое падение было случайностью.

– В соревнованиях многое решается случайностями, – отозвалась Уида. – Впрочем, я возьму немного денег.

Судья усмехнулся.

– Он и прислал тебе немного денег.

К ногам Уиды упал мешочек, звякнули монеты.

Наклонившись к женщине, судья добавил:

– Скажи, ты – не та ли Уида, которую хотели повесить за конокрадство три года назад?

– А если и та, то меня же не повесили, – огрызнулась женщина, подбирая мешочек.

– Да ладно тебе, я просто так спросил...

И он ушел, бросив поводья. Лошадь как ни в чем не бывало приблизилась к своей хозяйке, ткнулась ей в ладони мордой. Уида погладила ее по челке.

– Глупая ты. В самом деле, куриная голова.

Кустер уставился на Уиду с неприкрытой влюбленностью.

– Так ты еще и конокрад! – прошептал он благоговейно.

– Может быть, и нет, – отозвалась она. – Мало ли что говорит какой-то там... не знаю, как его зовут. Не лезь с объятиями и не мешай: я хочу одеться.

Она нырнула в шатер.

Эмери уставился на своего слугу. Тот удивленно качал головой. Эмери никогда не видел Кустера таким возбуждённым.

– Какая она! – повторял он. – Ну какая!

– Что тебя в ней так удивляет? – спросил Эмери.

Кустер помолчал, а затем поднял на Эмери глаза и ответил просто и страстно:

– Она любит лошадей больше, чем я.

– Разве такое возможно?

Кустер пожал плечами.

– Все дело в силе таланта. Я-то прежде считал, у меня есть этот дар – любить. Но у нее он гораздо сильнее. Любить без таланта невозможно.

– Ты сам до такого додумался? – спросил Эмери.

– Ну... да. А разве неправильно?

– Правильно. Для конюха у тебя на удивление благородный образ мыслей. Двух клопов я тебе, пожалуй, за это прощаю...

Кустер не вполне понял, какое отношение к произошедшему имеют клопы; однако у него хватило ума не уточнять.

Уида вновь появилась из шатра. В противоположность тому, что от нее можно было бы ожидать, она носила не мужскую одежду, но подчеркнуто женскую: длинные просторные юбки, не менее трех, одна поверх другой, блуза с длинными рукавами, поднятыми в форме буфа и подвязанными выше локтя, широкий шнурованный корсаж. Волосы она забрала в узел, скрепленный множеством булавок и спрятанный в серебристую сетку. По следам, которые она оставляла в пыли, Эмери понял, что Уида по-прежнему босиком. На сгибе локтя она несла седло и дорожную сумку.

– Я уезжаю, – сказала женщина. – Лучше бы мне сделать это затемно, пока кто-нибудь еще не вспомнил, как меня хотели повесить за конокрадство. Прокачусь на честно купленной лошади.

Кустер взял у нее седло и направился к лошадке. Уида задержалась возле Эмери.

– Забавный парень этот ваш слуга, – сказала она. – Я хорошо провела с ним время. Куда вы направляетесь?

– На север и дальше – к востоку, вдоль границ герцогства Вейенто, – ответил Эмери. – Буду рад снова повстречаться с вами.

– Я живу везде и нигде, – задумчиво проговорила Уида. – Иногда переодеваюсь мужчиной и объезжаю лошадей, а иногда коротаю зиму в приютах для хворых деток-сирот, обучаю их грамоте. Ну и заодно рассказываю им всякие полезные истории... Никогда не знаю, что ждет меня завтра. Всегда случается по-разному. Говорят, у нас в семье все такие.

– Разве вы не знаете своих родных?

Она сморщила нос.

– Кое-что слыхала, но лично с ними никогда не встречаюсь. Говорю вам, мы все такие. Отличаемся от всех прочих людей, а сами между собой похожи, как горошины из одного стручка, – вот вам и причина избегать друг друга.

Она засмеялась и поцеловала Эмери в губы. Он зажмурился: теплое ощущение сладости разлилось по всему его телу. Уида погладила его по щеке.

– Прощайте...

Кустер подвел ей лошадь. Она села в седло, накрыв спину животного юбками, как попоной. Разобрала поводья, развернула лошадь.

– Прощайте!

Миг спустя ночная тьма поглотила ее; две луны тщетно посылали лучи в поисках всадницы – она растворилась в воздухе.

– Удивительная, – пробормотал Эмери. И с укоризной посмотрел на Кустера, который пялился в темноту, полуоткрыв рот. – Как только ты осмелился разговаривать с лей таким дерзким тоном, словно она тебе ровня?

– Она, мой господин, никому не ровня, так что тут каким тоном с ней ни заговори – все будет ошибкой...

* * *

Они покидали Даркону на следующее утро. Эмери простил своему слуге еще пять клопов, так что тому осталось расплатиться лишь за каких-то жалких полтора десятка. Но и этот долг был списан, когда они очутились на равнине, где вчера проводились скачки.

Факелы уже догорели. Там, где они были воткнуты в землю, остались ямки и горки пепла. Пыль была взбита копытами и истоптана ногами. Сборщики навоза побывали и здесь – ни единого катышка на поле не осталось.

Эмери вышел из экипажа и пошел рядом. Кустер флегматично правил лошадкой и насвистывал, весьма фальшиво, какую-то мелодийку. Неожиданно Эмери остановился, ахнул, схватился руками за щеки.

Это было так не похоже на молодого господина, что Кустер натянул поводья.

– Что случилось?

– Гляди.

Кустер наклонился, посмотрел туда, куда указывал Эмери, но ничего интересного не заметил.

– Где?

– Вот здесь. Гляди внимательней.

Кустер выпучил глаза и перестал дышать. Постепенно он краснел, однако толку было немного: он по-прежнему ничего не понимал.

– Слезай с козел, – приказал Эмери. – Иди сюда. Стой здесь, смотри туда.

Господин и слуга встали плечом к плечу.

– Теперь видишь?

В пыли рос пучок травы. Свежая зелень блестела от росы, солнце поглаживало его с очевидным удовольствием.

– Ну, трава... – сказал Кустер. – Вы про это говорите?

– Да, да, – нетерпеливо отозвался Эмери. – Откуда здесь трава?

– Да выросла, откуда же еще! – сказал Кустер, по-прежнему не понимая, куда клонит хозяин.

– Вчера на этой равнине проходили скачки. Здесь вытоптали все. Оглядись по сторонам: где-нибудь еще на этом поле выросла за ночь хоть травинка?

Кустер послушно огляделся.

– Ну... нет, – сказал он наконец.

– А здесь выросло.

– Ну да, здесь выросло.

– Должна быть причина, – сказал Эмери.

– Ну да, должна, – повторил Кустер.

Лошадь тоже приняла участие в общих размышлениях и под шумок сжевала объект дискуссии.

– Когда Уида вчера упала с лошади, она расшибла губу, – напомнил Эмери. – Она все время вытирала кровь, рукой и волосами. Но пару капель, видимо, все-таки уронила.

Кустер прикусил губу, посмотрел своему господину прямо в глаза.

– Но ведь этого не может быть! – шепнул он.

– Почему? – прямо спросил Эмери.

– Ну, не знаю... Слишком странно.

– Эльфийская кровь, – сказал Эмери. – Единственное объяснение. Здесь упала ее капля – и сразу выросла трава. Поэтому Уида и разрисовала свое тело. Чтобы скрыть розы.

– Какие розы? – не понял Кустер.

– Такие... – Эмери вздохнул. – Когда эльф испытывает сильное волнение, на его коже проступают фигуры, сильно напоминающие розы. Уида разукрасила себя спиралями, кругами. Если ее кожа и расцвела узорами во время скачки, то этого никто не заметил. Мы с тобой решили, что она сильно загорела на солнце, обветрила лицо, но на самом деле она просто смуглая. И глаза у неё раскосые. Она – эльфийка.

Эмери медленно уселся обратно в экипаж. Кустер затоптал то, что осталось от пучка травы, выросшего из крови Уиды, и вернулся на свое место.

Бессвязные мысли вихрями носились в голове Эмери. Он отыскал настоящую Эльсион Лакар. Нашел и сразу потерял. Где теперь разыскивать Уиду? Надежды обнаружить ее на дорогах Королевства мало. Разве что она сама захочет с ним новой встречи.

Скорей всего, она – не принцесса. Дядя Адобекк ясно дал понять, что в качестве невесты для Талиессина была бы предпочтительней именно особа королевского происхождения. Эмери трудно было представить Уиду на троне, рядом с ее величеством правящей королевой. Впрочем, в том, что касается женщин, никогда нельзя знать наверняка.

Уида говорила о своей семье. Она знает, кто ее предки. Судя по тому, как быстро дала плоды капля ее крови, Уида – чистая эльфийка. У нее очень смуглая кожа. В полумраке не поймешь, насколько черная, но Эмери не сомневался: Уида достаточно темна.

Как же он мог не услышать в этой женщине эльфийскую музыку? Ту самую, что так явственно различима в королеве? Должно быть, разгадка проста – она кроется в шумной симфонии праздника, которая поглотила все его существо.

– Едем, – сказал Эмери, обращаясь к своему спутнику.

– Куда?

– Как я и говорил: на север. И не вздумай завезти меня еще куда-нибудь! Даже у твоей наглой фамильярности должна быть мера, иначе твоя жизнь приобретет исключительно печальные оттенки.

На это Кустер сказал:

– Вы во мне не сомневайтесь, мой господин: я для вас что угодно теперь сделаю. Так и знайте – что угодно!

И вновь фальшиво засвистел.

Глава девятнадцатая

КУКЛА, ПО ИМЕНИ ЭЙЛЕ

Тандернак открыл глаза и сразу вспомнил: сегодня. В присутствии двора, в малом зале для аудиенций королева вручит ему табличку с отпечатком своей ладони. Это произойдет сегодня. Дело решилось в его пользу еще несколько дней назад: все предоставленные Тандернаком свидетели дружно рассказывали о том, каким трудным было их путешествие, как намаялись они в дороге, в том числе и от скверной еды, и каким истинным домом для путника является любой постоялый двор, на котором красуется вывеска Тандернака – взнузданная свинка с девочкой в седле.

Сам Тандернак произвел на королеву благоприятное впечатление во время коротенькой личной аудиенции. Королева выглядела величавой: темное платье, скрадывающее фигуру, зрительно увеличивало ее рост, убранные в тугую прическу и скрытые сеткой волосы заставляли взгляд сосредотачиваться на ее лице. Тандернак с изумлением отметил, что черты королевы неправильны, почти некрасивы: раскосые глаза, словно бы искусственно растянутые к вискам, длинный нос, резко очерченный рот.

Но она и не имела намерения быть красивой. Она лишь посмотрела на него рассеянно – мысли ее были заняты совершенно другими делами – и медленно кивнула.

Тандернак. Владелец постоялых дворов. Добросовестный хозяин. Отличная кухня, мягкие постели, чистота, заботливая прислуга. Очень хорошо. Королевству нужны такие люди. Разумеется.

Пожалуй, он даже понравился ей. Не так, как нравились другие, также удостоенные дара ее руки, нет. Те – торговцы тканями, например, – вели себя иначе: показывали ей товар, рассказывали о долгих путешествиях. Королеве было интересно с ними. Она приказывала подать легкого вина и сладких фруктов, усаживалась со своими просителями на низкие диванчики, и заканчивалось тем, что они начинали смешить ее разными историями из собственной жизни.

Тандернак, напротив, старался не привлекать ее внимания к своей персоне. Был крайне сдержан, собран, деликатен. Как всякий хороший трактирщик, отлично знал свое место и не досаждал клиенту. Во всяком случае, так это выглядело.

Эта неназойливость тронула королеву, и она назначила ему аудиенцию на следующий день.

Скрывая ликование, Тандернак почтительно склонился в поклоне и осторожно исчез – почти испарился; во всяком случае, королева не отметила мгновения, когда он скользнул за дверь.

Итак, это случится. Человек, пробивавшийся наверх с такими потерями, ценой таких усилий, достиг наивысшего успеха. Теперь больше не будет судорожных рывков, теперь дорога пойдет плавно. Знак Королевской Руки – это волшебный ключ к любой двери.

Тандернак, вопреки опасениям Ренье, не принадлежал к числу врагов эльфийской династии. Династические распри были ему безразличны. Он слишком хорошо знал, что любая власть нуждается и будет нуждаться в хорошей кухне и мягкой постели. Трактирщика можно ограбить, но нельзя уничтожить. Не говоря уж о содержателе домов продажной любви.

Другое дело, что знак Королевской Руки на подобном заведении будет означать девальвацию любви, ценности, которую в эльфийском Королевстве провозгласили наивысшей. Разумеется, в Королевстве никогда не переводились женщины, которые брали деньги за свою любовь. Но никогда прежде эти услуги не получали благословения священной королевской власти. Тандернак будет первым.

Он полежал еще немного в постели, предвкушая все радости наступающего дня. Затем оделся и начал спускаться вниз.

Одна вещь показалась ему странной: возле его комнаты тянуло сквозняком. Тандернак слишком доверял собственным ощущениям, чтобы не заподозрить неладного. Он вернулся к своей спальне и остановился, прислушиваясь. Так и есть – сквозняк ползет по ногам. Этого быть не должно. Неужели он не запер вчера дверь?

Обычно Тандернак тщательно задвигал засовы, отгораживая свои апартаменты от других помещений дома. Никому не дозволено входить сюда самочинно. Еще не хватало, чтобы воспитанники или прислуга начали подглядывать за ним! Покушений на свою жизнь Тандернак не боялся, но тем не менее тщательно оберегал собственное одиночество. Хозяин должен быть человеком без слабостей, без недостатков, без уязвимых мест. Если кто-нибудь из юных существ, уже достаточно испорченных, чтобы отдаваться клиентам и плести интриги за первенство в ремесле, увидит Тандернака спящим, то образ непогрешимого господина может рухнуть. Спящий человек – беспомощен. Он лежит в неловкой позе, он может пустить слюну. Тандернак станет в глазах воспитанников похожим на одного из клиентов, что получили удовлетворение и теперь храпят на постели рядом с молодым продажным телом.

Впервые за несколько лет Тандернак не сделал того, что вошло у него в привычку и исполнялось бессознательно: не заложил засов. Как такое вышло? Что ж, он исправит ошибку теперь. И Тандернак закрыл свою дверь, после чего опять начал спускаться.

В передней комнате мерцала одна-единственная лампа. Ее тусклого света, однако, оказалось достаточно, чтобы Тандернак заметил странное темное пятно в углу, под стеной. Этого пятна здесь также быть не должно.

Он насторожился, стал прислушиваться. Дом молчал. Везде спали. Тростник, которым был устлан пол, безмолвствовал. Тандернак спустился ниже и приблизился к пятну.

Разумеется, ему и прежде доводилось видеть мертвецов, но вид собственного охранника, убитого в собственном его доме, поразил Тандернака. Лицо детины было изуродовано и залито кровью, в зубах застряли стебли тростника. Тяжелый держатель для факела валялся рядом.

Тандернак склонился ниже.

– Кто? – пробормотал он.

Ответа, естественно, не последовало.

Он выпрямился, задумался. И тут еле слышно стукнула за спиной входная дверь. Тандернак подпрыгнул от неожиданности: эту-то дверь он точно запирал!

За спиной никого не было. Дверь шевельнулась под порывом ветра. Опять сквозняк! Тандернак быстро приблизился к входу и распахнул дверь. Выглянул на улицу. Никого. Улица была пуста.

Он закрыл дверь. Повернулся к убитому. Придется вывозить тело за город и там закапывать. Хорошо еще, что этого детину никто не станет разыскивать: Тандернак нанял его в одной деревне, очень далеко отсюда, и там об этом парне уже и вспоминать забыли.

До вечера труп придется оставить там, где он лежит. Сейчас нет времени заниматься им: нужно переодеться и привести себя в порядок перед аудиенцией у королевы. Тандернак усмехнулся: странно начинается великий день его жизни!

Оставался последний вопрос: кто воспользовался незапертой дверью, кто прошел незамеченным, кто убил охранника и выбрался из дома продажной любви? Ответ напрашивался сам собой, но казался слишком уж невероятным: эта вчерашняя девчонка выглядела достаточно слабенькой и напуганной, чтобы осмелиться на подобные действия. Но если не она, то кто же?

Тандернак прошел на кухню, где спала стряпуха, и, не обращая на нее внимания, несколько раз ударил в гонг. Звук разнесся по всему дому. Стряпуха вскочила, плохо соображая от ужаса, и бессвязно завопила: «Спасите, я не виновата, где хозяин?»

Тандернак по-прежнему безмолвствовал. Заметив его с колотушкой в руке, стряпуха успокоилась и снова улеглась. Если хозяин здесь, значит, все в порядке, рассудила она.

Молодые люди появлялись в кухне друг за другом, последним пришел мальчик, очень недовольный тем, что его разбудили. Тандернак посмотрел на них несколько секунд, а потом сказал:

– Ладно. Теперь убирайтесь. Каждый к себе.

Ни о чем не спрашивая, они разбрелись.

Итак, все на месте. Нет только той девчонки. Или она, или кто-то из ее друзей... но откуда у нее друзья? и как эти друзья узнали, куда она направилась? и как они, эти друзья, вошли в дом?

В конце концов Тандернак пришел к выводу, что все это неважно. Важно другое: Эйле сбежала и теперь сделалась опасной. Если она расскажет о том, чем занимается господин Тандернак, то все его планы рухнут.

Нужно спешить.

До аудиенции еще оставалось время. Поэтому Тандернак приступил к поискам Эйле немедленно. Он рассуждал здраво: девушка живет в столице недавно и, по ее же собственным словам, до сих пор чувствует себя здесь одиноко. Куда она могла пойти, чтобы спрятаться? Вряд ли к кому-то из придворных: эти любезные кавалеры, пожалуй, согласятся приютить у себя красотку лишь с одним условием – ей придется ответить согласием на их ухаживания. Как раз этого-то Эйле и пыталась избежать Следовательно, она попробует закрыться у себя в комнате. Проникнуть в дом, где живут белошвейки, не составит большого труда: Тандернак умел нравиться людям так что союзники у него найдутся очень быстро.

И он начал поиски именно с этого. По его словам, белошвейка Эйле обещала изготовить для него тесьму, дабы украсить костюм, но почему-то задержала работу. А для Тандернака очень важно получить заказ именно сегодня, ведь ему назначена аудиенция, он должен получить знак Королевской Руки...

Дверь в комнату Эйле отворили. Девушки там не оказалось, и, судя по всему, она и не ночевала дома.

Тандернак рассыпался в извинениях и ушел, скрежеща зубами.

Он отправился гулять по саду: возможно, девчонка прячется здесь. Денег на то, чтобы снять комнату в самом городе, у нее нет. Расплачиваться своими работами она не осмелится: нитки, ткани, да и сам ее труд – все это принадлежит королевскому двору. Ей не захочется быть арестованной за кражу.

Нет, она где-то рядом, Тандернак чуял ее присутствие, подобно тому, как зверь догадывается о близости жертвы. Интуиция никогда его не подводила. Эйле – здесь, во дворце.

Где?

Ему хотелось кричать и плакать. Простая деревенская девчонка дурачит его! Как ей удается? Что за силы ее охраняют? Неужели она обладает способностью превращаться в невидимку?

* * *

Этот же вопрос задал ей Ренье, когда они вместе возвращались во дворец.

Девушка тихо засмеялась:

– Нет, но я умею проходить там, где другие находят лишь запертые двери и глухие стены.

Ренье вспомнил:

– А ведь точно! Я помню, как вы впервые появились на «малом дворе»... Стало быть, когда вы подошли к дворцовой ограде, ворота стояли открытыми?

– Только одна дверца. Тогда я об этом не задумывалась. Взяла и вошла.

– Дверца была открыта... боковая дверца... – задумчиво протянул Ренье. – У стражников тоже бывают слабости. У королевских охранников случаются свидания... И они настолько радуются встрече, что забывают запереть маленькую боковую дверцу... И как раз в эти минуты одна перепуганная белошвейка, не замечая преград, минует эту дверцу и входит туда, где ей быть не полагается...

– Что-то в этом роде, – согласилась Эйле. – Я толком не помню, что в точности произошло. Я слишком перепугалась.

– Э... – начал Ренье и поглядел на девушку искоса. – Можно, я задам неприличный вопрос?

Она очень мило хлопнула ресницами.

– Насколько неприличный?

– Запредельно, – уверил ее Ренье.

– Спрашивайте! – храбро позволила Эйле.

– Где вы провели эту ночь? Ну, где вы спали?

– Не знаю, – сказала она. – Там был один юноша. Какой-то парень. Я его не разглядела. Он схватил меня за руку и стал успокаивать, а потом привел в какую-то комнату и уложил в постель.

– И вы заснули?

– Ну, да...

– А тот парень?

– Погладил меня по волосам... кажется. И ушел.

– Знаете, это был не я, – сказал Ренье.

Она робко спросила:

– Вы ведь спрячете меня?

– Нет, отдам на съедение Тандернаку... Просто нужно решить, как это лучше сделать.

Она замедлила шаг, и Ренье догадался: она испугалась.

– Почему вы все время вздрагиваете? – досадливо проговорил он. – Я ведь сказал, что мы с вами теперь друзья навеки, даже если вы и не окажете мне честь и не станете моей возлюбленной. Поверьте, это совершенно не обязательно. Я умею дружить с женщинами и без этого. Верите?

Она кивнула.

– Вот и хорошо, – строгим тоном молвил Ренье.

– Почему бы нам не пойти к королеве и не рассказать ей все?

– ' Что – все? Ее величество необходимо оградить от этой грязи.

– Но она вручит ему знак...

– Плевать. Знак можно и выкрасть – потом. И никто ничего не докажет.

– Он может подать ходатайство...

– Нет, – оборвал Ренье, – такое невозможно. Знак Королевской Руки – священная реликвия, обладающая абсолютной ценностью. В архивах не содержится сведений о людях, которые его получают, потому что удостоенные этой награды обязаны хранить ее сами и передавать из поколения в поколение. Знак Королевской Руки невозможно отнять у тех, кому он вручен, его надлежит передавать по наследству, его нельзя осквернить – за это полагается серьезное наказание... Продолжать?

Эйле кивнула.

– Если награжденный утрачивает знак – теряет его, уничтожает, позволяет ворам выкрасть его, словом, допускает небрежность по отношению к предмету абсолютной священной ценности, то знак не подлежит восстановлению. Каждая пластинка с отпечатком ладони ее величества – единственная, неповторимая, ее невозможно вернуть. Человек обязан обладать той самой, его собственной. Любая другая, в том числе и сделанная заново, будет недействительна.