Эльфийская кровь (№2) - Странники между мирами

– Странно, – заметил Роол, – ручей здесь совсем небольшой, однако вон какую долину себе прогрыз и сколько сырости развел. – Он перевел взгляд на Эгрея и усмехнулся. – Знаете, мой отец иногда любил приводить самые неожиданные сравнения. Его присказкой, когда он впадал в настроение пофилософствовать, было: «Вот так и человек». Расколет, к примеру, орех: скорлупа красивая, а внутри гниль, – и сразу приговаривает: «Вот так и человек. Снаружи хорош, а душа гнилая». Или вот этот ручей. Такой незначительный... Его и на картах-то нет. А вон что учинил...

– Ваш батюшка, должно быть, оригинальная личность, – заметил Эгрей.

И снова эта проклятая тоска по небывшему! Отец Эгрея с его скучными наставлениями... Ни слова просто так не скажет, все только с каким-нибудь нравоучительным смыслом. Простодушные философствования рооловского родителя представились Эгрею верхом мудрости. Не столько даже сами философствования, сколько то, что им сопутствовало: вот они вместе с сыном грызут орехи, вот они вместе с сыном бродят по болоту...

– А русалку тоже ваш отец первым выследил? – спросил Эгрей.

– Нет, русалку обнаружил я, – скромно признался Роол. – Я стараюсь не тревожить ее. Только иногда любуюсь ею – издали. Вообще-то она жутковатая.

– А разговаривать с нею не пробовали?

– Разговаривать? – Роол засмеялся. – Она ведь не обладает разумом и речью! Нечто вроде очень крупного тритона. По-своему красива, как всякое живое существо, но не более того.

Они спустились в низину и двинулись вперед. Вокруг них шелестела осока, этот звук заглушал все остальные, кроме разве что чавкания шагов. Неожиданно Роол остановился и отвел рукой высокую траву.

– Смотрите.

Эгрей подошел и встал рядом.

Впереди, примяв осоку, лежало странное создание, со сморщенным коричневым торсом, похожим на женский, и огромным хвостом.

– Подойдите чуть ближе, – сказал Роол. – Она это позволяет.

Эгрей, не веря собственным глазам, сделал несколько шагов вперед по направлению к русалке. Она чуть повернула крошечную голову, приподнялась, опираясь о траву руками, оскалила рот, полный сереньких остреньких зубов, а затем быстро поползла к ручью.

Как завороженный, Эгрей двинулся следом. Ноги существа, сросшиеся и заканчивавшиеся подобием рыбьего плавника, сильно ударяли по сырой траве.

Внезапно Эгрей провалился сразу по пояс. Он попытался вытащить ногу, но ему это не удалось. Внизу, под собой, он ощущал бездну – тот самый провал в «никуда», о котором предупреждал Роол.

– Проклятье! – вымолвил Эгрей. – Роол! Помогите мне!

Но никто не отзывался, только шелестела трава да доносились шлепки русалочьего хвоста о землю, теперь уже издалека.

– Роол! – погромче позвал Эгрей. – Да где же вы? Помогите мне! Я провалился!

Ни слуху ни духу хозяина усадьбы.

Эгрей постарался успокоиться. «Я не выберусь, если буду трепыхаться, – сказал он себе. – Проклятье, что происходит? Куда он подевался? Нужно попробовать осторожно...»

Он ухватился руками за осоку и сразу же разрезал ладонь. Русалка вдруг остановилась – шлепки хвоста затихли. А затем быстро поползла обратно.

«Почуяла кровь, – догадался Эгрей. – Кажется, она все-таки может быть опасна...»

Не обращая внимания на порезы, он начал тянуть на себя осоку изо всех сил, однако тщетно – бездна засосала его уже больше чем наполовину и ни за что не желала отдавать добычу.

И тут трава расступилась, и перед Эгреем появилось совершенно неожиданное существо.

Девочка.

Ей было года три, может быть, чуть больше. Белые волосики, распущенные и схваченные на лбу мягкой ленточкой, нежно светились на солнце. Светлые глаза ребенка с любопытством смотрели на провалившегося в болото человека.

«Откуда здесь ребенок? – смятенно подумал Эгрей. – Кто она такая? Может, русалочья дочь? Тьфу, какая глупость в голову лезет! Становлюсь суеверным... Впрочем, в такой глуши как не стать суеверным? И куда все-таки подевался Роол?»

В какой-то миг ему стало ясно, что Роол ушел и больше не придет. Разом ожили все подозрения – и мгновенно превратились в уверенность: и ничем не объяснимая любезность хозяина, и его разговоры о русалке, и та комната, детская... Все имело смысл, до поры скрытый от Эгрея. И сейчас этот смысл наконец будет явлен.

– Девочка, – позвал Эгрей ласково, – девочка, кто ты такая? Откуда ты здесь взялась?

Девочка молча рассматривала его. Она подошла довольно близко – и все же не настолько, чтобы он мог до нее дотянуться.

– Что ты делаешь одна на болоте? – продолжал допытываться Эгрей. – Ты попала в беду? Давай позовем на помощь, хорошо? Тут поблизости должен быть взрослый человек, мужчина. Поищи его. Только будь осторожна... Ты меня понимаешь?

– Да, – важно проговорила девочка. – Я не одна. Я с мамой.

«С Мамой! Точно – русалкина дочь! – в ужасе мелькнуло у Эгрея, однако он тотчас устыдился собственной глупости. – Я просто испуган, – признал он. – Ничего особенного. Если эта малышка найдет Роола, то... Нет, она не станет его искать. А если и отыщет, он не придет. Нужно выбираться без Роола».

– Позови маму, – попросил Эгрей. – Пусть принесет какую-нибудь большую ветку.

– Нет, – сказала девочка.

– Маленькая, послушай меня, я умру, если ты не позовешь ее...

Девочка промолчала. Эгрей вдруг испугался: а если она уйдет? Одиночество показалось ему невыносимым. Он решил задержать ее разговором, хотя бы ненадолго. Может быть, мать хватится дочки и все-таки придет сюда.

Русалка опять затихла. Должно быть, выжидала, пока уйдет ребенок.

– Как тебя зовут, малышка? – спросил Эгрей самым ласковым тоном.

– Софена, – сказала девочка.

Это имя словно взорвалось в его голове, сперва ослепив, а затем разом озарив и сведя воедино все разрозненные впечатления и мысли, которые посещали Эгрея за все время его визита в усадьбу.

Софена!

У нее был старший брат. Она рассказывала о нем. Правда, старший брат повествований Софены совершенно не походил на Роола: в ее изображении он выглядел гигантом, человеком яростных страстей и невероятной мощи. Но главное осталось неизменным. Роол – старший брат Софены, заменивший ей и отца, и мать. Беловолосая малышка – его дочка. Он назвал ее в честь сестры.

Роол, конечно, знает, что Эгрей убил Софену не случайно. Эгрей не сумел сдержать смешка. Ну конечно! Он вспомнил, как хозяин усадьбы вчера вздрогнул, когда увидел имя провиантмейстера на документах. «Так ваше имя – Эгрей?» – кажется, он задал вопрос именно в этих выражениях. А Эгрей – вот дурак! – решил отшутиться: «Наш род не слишком знаменит!»

Да уж, не знаменит. Но это – как для кого. Для Роола – достаточно знаменит. Достаточно для того, чтобы завести одного из Эгреев на болота и бросить, едва он попадет в ловушку.

Существовал один-единственный человек, который мог открыть Роолу глаза на подлинные обстоятельства дуэли. Элизахар. Но теперь этот вывод был для Эгрея бесполезен. Как, впрочем, и все остальные выводы. Никто в этой глуши не найдет его, никто не придет на помощь.

Он поднял голову и очень далеко увидел небо.

– Софена, – вкрадчиво проговорил Эгрей, – позови маму. Помоги мне.

– Нет, – сказала девочка.

– Но почему?

– Так надо, – объяснила девочка.

– Софена, Софена, – заклинал Эгрей.

Она, не слушая, ходила вокруг, то отходила полюбоваться русалкой, то снова появлялась в поле зрения – собирала какие-то палочки и листики.

– Скажи, Софена, – заговорил после долгой паузы Эгрей, – а ты не боишься русалки? У нее вон какие зубы!

– Нет, – сказала маленькая Софена, – совсем не боюсь.

– Почему?

– Она кушает только дохлых, – объяснила малышка. – А я не дохлая.

Издалека донесся женский голос:

– Софе-ена!

Девочка встрепенулась.

– Ну ладно, мне пора! – дружески сказала она Эгрею. И убежала.

Стало очень тихо. Эгрей медленно погружался в болото, слушая, как приближаются шлепки русалочьего хвоста. Затем осока неожиданно раздвинулась, и прямо перед ним вынырнуло крохотное личико с широко раскрытым оскаленным ртом.

* * *

«Ваше сиятельство,

многочтимый герцог Ларренс!

Согласно давнему обязательству, взятому мною на себя и подтвержденному при ее величестве правящей королеве, почитаю для себя за честь поставить армии десять подвод зерна. С глубочайшим моим прискорбием вынужден сообщить о странном исчезновении провиантмейстера. Предполагаю, что он решил утром прогуляться и погиб на болотах. Это не первая жертва наших болот – и, к несчастью, не последняя. О любых сведениях касательно судьбы этого господина, какие только будут мне доступны, я немедленно сообщу Вам в штаб армии.

Человека, который пригонит подводы, прошу вернуть мне.

С искренним почтением

Роол, владелец Русалочьей заводи».

Глава пятая

ЭЛИЗАХАР

Когда господин Одгар, владелец процветающей ткацкой мануфактуры в Мизене, оплатил для своей слепой дочери Фейнне курс обучения в Академии, мать девушки пришла в самый настоящий ужас.

– Вы хотите, господин мой, погубить нашу дочь?

– А вы предпочли бы, чтобы она выросла невеждой и и конце концов однажды уверилась в собственном убожестве?

Госпожа Фаста побледнела. Втайне она считала себя виноватой в том, что девочка родилась незрячей: во время беременности Фаста не береглась и однажды настояла на том, чтобы выехать вместе с мужем в соседний город, на торговую ярмарку. На другой день она захворала. Болезнь оказалась тяжелой, опасались даже за жизнь госпожи, но Фаста выздоровела и обо всем забыла – до тех пор, пока не оказалось, что новорожденная дочь ничего не видит.

Одгар ни разу не упрекнул жену – по правде говоря, он не видел прямой связи между ее легкомысленным поведением на ярмарке и недугом дочери. Но Фаста обвиняла себя во всем. Она сделалась скрытной, отдалилась от мужа и поклялась не иметь больше детей, чтобы целиком и полностью посвятить себя бедняжке Фейнне.

Одного она, впрочем, не учла: Фейнне вовсе не была бедняжкой. Дочь была крепкой девочкой, веселой, с хорошей памятью. Она с первого раза запоминала то, что ей читали вслух, жадно слушала рассказы об окружающем и очень рано начала рисовать воображаемый мир.

Идея подарить ей кисти и краски принадлежала отцу. Фаста поначалу противилась, поскольку в глубине души не сомневалась: затея обернется для нее новым страданием – Фейнне никогда не создаст полноценной картины, и придется, глядя на убогую мазню, расхваливать творения дочери, а после втайне глотать слезы. Одгар не обращал ни малейшего внимания на кислое лицо жены: он тоже поклялся себе, что будет жить для дочери; однако, в отличие от Фасты, не стал превращать себя в ненужную жертву.

Краски для Фейнне изготовили по особому заказу: в коробке имелось множество оттенков, и каждый обладал собственным запахом. Кроме того, при накладывании на картон они обретали выпуклую фактуру, так что девочка могла ощупывать их пальцами.

Результаты превзошли все ожидания. У Фейнне было сильно развито ощущение пространства. Она умела ходить по знакомым комнатам без провожатых, не касаясь стен и не шаря в воздухе руками в поисках дверных проемов; безошибочно брала вещи, если точно знала, где те должны находиться. Ее картины сияли чистой красотой: в них все лучилось светом. Животные, деревья, цветы выглядели у Фейнне немного не такими, какими видят их зрячие люди, но эта фантастичность лишь прибавляла образам выразительности.

Мысль отправить Фейнне в Академию господин Одгар вынашивал несколько лет. Он обдумал за это время почти все: и несомненную пользу, которую принесет дочке образование, и отличную возможность для нее обзавестись друзьями, равными ей по положению в обществе. Не учел он только одного – как тяжело будет ему расставаться со своей девочкой.

Фаста же восприняла решение мужа с открытым негодованием.

– Как она поедет – одна, без нас? Кто приглядит за нею?

– Я все обдумал, – ответил муж. – С ней отправится нянюшка. Королева уже подписала прошение. Нашу дочь зачислили на курс. Она начнет слушать лекции сразу, как только мы сочтем возможным отправить ее в Коммарши.

– Вы проделали все это за моей спиной! – возмущалась Фаста.

Одгар пожал плечами.

– Вы никогда бы не согласились, дорогая.

– Кстати, могли бы спросить саму Фейнне – хочется ли ей забивать свою память академическими науками?

– Я уже спрашивал, – ответил Одгар. – В любом случае для нее это предпочтительнее сидения дома среди нудных кумушек, для которых она – богатенькая калека с хорошим характером, и не более того.

– Вы напрасно внушаете ей... – начала было Фаста, но Одгар предупреждающе поднял руку:

– Молчите! Наша Фейнне – каким бы хорошим ни был ее характер и каким бы большим ни было ее наследство – нечто большее, нежели просто... калека.

– Только не делайте вид, будто понимаете ее картины. – прошипела Фаста.

– Возможно, я не все в них понимаю, – не стал отпираться Одгар, – но одно вижу определенно: ее дарование превосходит нашу с вами способность воспринимать...

Фаста сдалась.

– Одно условие, – сказала она. – Вы наймете для неё охранника. Надежного, как бревно. И неглупого.

– Довольно оригинальное сочетание, – заметил Одгар, но Фаста уже удалилась. Последнее слово осталось всё-таки за нею.

Несколько месяцев было потрачено на поиски нужного человека. «Где вы только находите этих громил?» – шипела Фаста, когда муж представлял ей очередного кандидата. Одгару они и самому не слишком нравились. Идеальный охранник для Фейнне представлялся ему человеком, способным не только защитить девушку от прямой угрозы, но и понять ее – уберечь от угрозы неявной, от обид, случайных и намеренных, от сплетен и ненужных увлечений, которые могут впоследствии ранить так сильно.

Помог, как часто бывает в подобных делах, случай, причем неприятный. Возвращаясь в Мизену с партией сырья для своей мануфактуры, Одгар попал в затруднительное положение. Из-за ранних и обильных дождей река Или – последняя переправа перед Мизеной, – разлилась. У парома скопилось множество народу. Постоялые дворы были переполнены, и местные крестьяне пускали к себе путников на ночлег только за большие деньги. Большинство спало прямо на земле, забившись под телеги или спрятавшись под деревьями.

Одгар тревожился и спешил: дожди не прекращались, шерсть, предназначенная для пряжи, могла отсыреть и испортиться. Паромщик отказывался перевозить людей в такую погоду и для убедительности запил.

Среди отчаявшихся путников начали ходить слухи о каком-то броде, существование которого хранится в строжайшей тайне: мол, это стратегическое знание, необходимое на случай войны. С незапамятных времен, дескать, эльфийские короли поручили здешним жителям охранять свой брод и ни в коем случае не показывать его чужакам.

Поначалу Одгар сильно сомневался в самой возможности подобного брода: уж мизенцы-то знали бы о нем! Сколько тут хожено-перехожено, в низовьях реки Или, – и никогда прежде ни о каком броде не слыхивали...

Правота Одгара подтвердилась на пятый день ожидания, когда мутные воды реки пронесли мимо лагеря, разбитого на берегу, несколько утопленников. Эти люди, несомненно, утонули при попытке перейти реку выше по течению.

Наступил шестой день, седьмой – дожди не прекращались. Река вышла из берегов и начала подбираться к телегам. Лошади беспокоились – настроение людей передавалось животным.

На восьмой день к Одгару подошел коренастый человек, закутанный в плотный, пропитанный овечьим жиром плащ, не пропускающий воду.

– Вы представляетесь мне разумным господином, – начал он.

– К делу, – перебил Одгар. Он был раздражен до крайности и всяко не расположен к длинным разговорам, а уж тем паче – к намекам.

– Ладно. – Человек в плаще чуть пожал плечами. – К делу так к делу. Сколько вы заплатите за переправу?

– Десять золотых.

– Мало.

– Пятнадцать.

– Двадцать золотых – и лодка берет вас и ваши тюки. Завтра будете в Мизене.

Одгар задумался. С ним отправились еще четверо – его обычные помощники в подобных путешествиях. Их придется оставить в ожидании, пока река перестанет дурить и утихомирится, а паромщик придет в себя и отвезет людей. Разумеется, Одгар даст им денег. Да и за лошадьми должен кто-то приглядывать.

Шерсть больше ждать не может. Хоть мешки и обработаны водонепроницаемым составом – почти таким же, как плащ незнакомца, – но вода рано или поздно просочится сквозь покрытие. Оказавшись на мизенском берегу реки Или, Одгар наймет телегу и доберется до мануфактуры меньше чем за пару дней.

И он согласился.

Разумеется, сохранить дело в тайне от остальных путников не удалось: едва люди увидели, что один из их собратьев по несчастью перетаскивает свой груз куда-то выше по течению, как десятки разъяренных мужчин и женщин устремились следом. Лодочник предвидел подобный поворот событий и принял меры: человек шесть его товарищей, вооруженных кольями, окружили телегу Одгара и принялись отгонять наседающих людей. Со всех сторон к Одгару тянулись руки, ему кричали: «Почему ты? Всегда богатеям дорога, а как же мы? Возьми меня с собой!»

– Можно подумать, на том берегу их ожидает какая-то новая жизнь, – хмыкнул лодочник, обращаясь к Одгару.

Тот отмолчался. Он знал, что многие из тех, кого непогода застигла у переправы, уже начинают голодать. Иные повернули назад, но большинство упорно сидели на берегу в ожидании перемен к лучшему. Крестьяне заламывали огромные цены на продукты. В ближайшей деревне поймали вора, набивавшего мешок съестным, и жестоко избили, хотя он клялся, что берет для больной сестры. Ни в какую сестру хозяева припасов, естественно, не поверили.

Что ж, каждый устраивается как может. Одгар с остервенением оттолкнул какого-то особенно напористого мужичка, который бежал за телегой и уже ухватился за бортик, намереваясь вскочить на нее. Мужичок упал и остался лежать на раскисшей дороге, глядя вслед Одгару полными ненависти глазами.

«Удивительно быстро мы звереем, – подумал Одгар с запоздалым раскаянием. – И все ради чего? Не жизнь ведь здесь решается...»

Лодка ждала на берегу под охраной двух конных копейщиков. Большая посудина, обшитая серым тесом, она почти сливалась с водой: рассеянный свет скользил по бортам, по воде, по смятой траве на берегу, сливая их в единое пятно. Если долго рассматривать картину, пытаясь выделить ее составляющие – лодку, пучки травы, комья мокрого песка, вздутые животы волн, – то в глазах начнет рябить, а в глубине зрачков зародится боль.

Одгару бы задуматься, откуда здесь взялись все эти копейщики и где они так хорошо изучили свое ремесло, но он был слишком заворожен возможностью скоро очутиться на противоположном берегу и благополучно завершить начатое дело. Последние преследователи отстали, едва завидели конников.

Одгар слез с телеги, и лодочник распорядился, чтобы копейщики помогли ему погрузить тюки. Сам он забрался в лодку и сел у руля; трое устроились на веслах. Лодочник подал руку Одгару и помог ему устроиться среди тюков.

– Не слишком удобно, но это ненадолго, – проговорил лодочник, усмехаясь.

Лодка сразу вышла на середину реки, и теперь Одгар чувствовал себя в полной власти стихии. Может быть, впервые в жизни он понял, в каком мире живет его дочь: в мире полного подчинения другим людям. Ничто не зависело больше от владельца мануфактуры: ни река, ни лодка, ни дождь, ни его спутники не станут слушаться его.

Низко плыло небо, и непрерывный дождь приближал его, казалось, с каждым мгновением, так что Одгар поневоле вжимал голову в плечи. Беловатое брюхо облаков шевелилось, как расчесанная шерсть; чуть выше тянулась плотная громада влаги.

Лодка шла низко в воде; волны плескали в борта, но внутрь не проникали. Гребцы напрягались на веслах. Лодку сносило по течению, однако она упорно пробивалась к берегу. Миновали лагерь и паром; оттуда что-то кричали и размахивали руками, но ветер относил голоса еще дальше, туда, где они будут растрачены бесследно, так и не достигнув ничьего слуха.

В толще воды дремали и охотились неведомые чуда; Одгару жутко было думать о них. Странно, какой хрупкой оказалась деревянная скорлупка – ведь на берегу она производила впечатление полной надежности. Каждое мгновение Одгар ожидал, что лодка осядет еще глубже и медленно погрузится на дно, и мимо его лица проплывут синеватые водоросли с длинными листьями, а затем – золотые монеты рыб и у самого дна – розоватые щупальца и круглая пасть с мириадами крохотных, острых зубов.

Но ничего подобного не происходило. Лодка по-прежнему вгрызалась в воду носом, и противоположный берег вдруг сделался ясно различим даже сквозь пелену дождя и тумана: они были близки к цели!

Неожиданно гребцы опустили весла. Одгар недоумевающе глянул на них. Лодочник улыбался, крепко держа руль.

– Раздевайся! – сказал он Одгару.

– Что?

– Тебе помогут. Раздевайся!

Один из гребцов, сидевший ближе других, приподнялся и взял Одгара за плечо, другой начал расстегивать на нем куртку и пояс.

– Что вы делаете?

– В одежде неудобно плавать...

Он пробовал отбиваться, но лодка качалась, а лодочник, чье лицо постоянно маячило перед глазами Одгара, все улыбался и улыбался.

– Ты ведь не хочешь получить по голове? Будешь без сознания – утонешь сразу, а в воде столько всего интересного! Неужели ты не хочешь увидеть?

И Одгар послушно подумал о синих водорослях и золотых монетках рыб...

Вода оказалась холоднее, чем он предполагал. Он вынырнул и увидел, что лодка ушла очень далеко: в прыгающих волнах едва-едва мелькала корма. И берег, казавшийся близким, когда Одгар сидел в лодке, снова отодвинулся и сделался недостижимым.

Отец Фейнне не сдавался. Некоторое время он боролся с течением, а затем его настигло бревно, плывшее куда-то своей дорогой, и Одгар схватился за него. Река понесла его дальше, то захлестывая с головой, то подбрасывая на гребне.

Затем Или разделилась на два рукава, и берег снова приблизился. В какое-то мгновение Одгар заметил силуэт всадника, но затем он снова погрузился в воду, а когда вынырнул, всадника уже не было. Спустя короткое время, однако, он обнаружил в воде лошадиную голову с вытаращенными глазами и раздутыми ноздрями. Рядом с лошадиной головой плыла человеческая, и сиплый голос выкрикнул:

– Держись!

Одгар едва не рассмеялся: а чем еще он здесь занимается? Лошадь подплыла ближе; всадник, хватавшийся за ее гриву, протянул руку Одгару. Он с трудом разжал окоченевшие пальцы. Бревно, освободившись от своей ноши, качнулось на волнах – как почудилось Одгару, весело – и скрылось из виду.

Прикосновение теплой руки незнакомца оказалось для Одгара целительным. Лошадь фыркала и трясла головой, грива ее полоскалась в воде.

На берег они выбрались, едва дыша. Незнакомец отплевывался и сердито обтирал ладонями лицо и волосы. Одгар, совершенно раздетый, просто лежал на берегу. Песок под ним раскачивался, капли дождя представлялись Одгару менее мокрыми, нежели волны, и куда более теплыми. Он поднялся на четвереньки и обнаружил, что его тошнит.

Видимо, незнакомец догадался об этом, потому что со стоном выругался и отошел в сторону, крикнув:

– Когда будешь в норме – приходи!

Одгару понадобилось немало времени для этого. Во всяком случае, достаточно, чтобы незнакомец успел разложить костер и устроиться с некоторыми удобствами. Правда, еды у него не имелось. Как он разжег огонь при такой погоде – также оставалось загадкой, пока незнакомец не смилостивился и не показал водонепроницаемый мешок с хворостом, который возил вместе с провизией в седельной сумке.

– Теперь у меня и хворост закончился, – сообщил он под конец.

Одгар уселся поближе к костру. Незнакомец глянул искоса и фыркнул:

– Не хотите одеться, добрый господин? Ваше синюшное тело вызывает у меня дурные мысли.

Одгар неожиданно расхохотался. Он повалился на землю и начал бить по ней ладонями, он стукался головой о песок, катался по траве и выл... Незнакомец сердито бросил в него камушком:

– Я просил вас вернуться сюда только после того, как вы окончательно придете в себя...

– Простите... – Одгар вытер слезы. – С удовольствием оденусь.

– Так-то лучше. – Незнакомец встал, снял с себя плащ и куртку, подержал эти вещи на руках и наконец вручил Одгару плащ. – Эта штука лучше вас закутает, – пояснил он, – и мне не придется расставаться со штанами. К тому же он уже старый, так что не жалко.

Одгар завернулся в плащ.

– Кто вы? – спросил незнакомец, задумчиво глядя на огонь.

– Мое имя Одгар из Мизены, я владелец ткацкой мануфактуры...

– Наконец-то мне повезло, – так же спокойно, почти равнодушно проговорил незнакомец, – и я оказал услугу богатому человеку... А то сплошь какие-то голодранцы. Да ведь когда вы голые – кто вас разберет!

– Что вы имеете в виду? – удивился Одгар.

Незнакомец поднял голову и встретился с ним глазами.

– С началом непогоды здесь появилось несколько крайне неприятных людей, – пояснил он. – Вы четвертый, кого я вытаскиваю из воды. – Кивком подбородка он указал на берег. – Там я закопал одного, чуть дальше – другого. Третий был жив, но оказался сущей скотиной: едва пришел в себя, как начал рассказывать мне о своей бедности, о десяти золотушных детях, коих он зачем-то произвел на свет и теперь обязан кормить... Словом, я сказал ему, чтобы он убирался к своим золотушным детям. Вряд ли они будут рады видеть его, но тут уж ничего не поделаешь: родителей не выбирают, да и мой папаша тоже был не сахар.

– Он ушел голый?

– Прикрыл задницу водорослями, кажется... Не много мне дела до его задницы! – ответил незнакомец.

Одгар обхватил себя руками, пытаясь сохранить тепло под плащом.

– Я не бедный человек, – наконец сказал он, – и с удовольствием отблагодарю вас, когда окажусь в Мизене.

– Вот и превосходно, – сказал незнакомец и вдруг зевнул. – Давайте спать.

Одгар улегся возле костра, натянул плащ на голову, поджал ноги. Под плащом он чувствовал себя как будто отгороженным от всего остального мира. Где-то очень далеко фыркала лошадь, то вставал, то садился, а после и захрапел незнакомец, потрескивали догорающие поленья, шелестел затихающий дождь и грозно, немолчно бурлила река. Затем все эти звуки исчезли, и Одгар погрузился в сон.

Наутро ни лошади, ни незнакомца он не обнаружил; костер давно погас, и гора пепла отсырела; в луже плавала головешка. Одгар поднялся на ноги и зашагал вдоль берега в сторону Мизены.

* * *

Госпожа Фаста не столько обрадовалась чудесному спасению мужа, сколько сокрушалась по поводу понесенных убытков. От Фейнне происшествие скрыли; ей просто сообщили, что отец возвратился и что он очень устал. Девушка то и дело вбегала в его комнату, чтобы рассказать какую-нибудь новость: столько всего случилось во время его отсутствия!

О незнакомце Одгар сообщил супруге весьма скупо. Ей не хотелось, чтобы Фаста начала рассуждать о всяких «проходимцах». Довольно и ее причитаний по поводу мужниной глупости.

Дней через пять возвратились и помощники Одгара: дожди наконец прекратились, и река вошла в обычное русло. А еще через десять дней в Мизену доставили шайку разбойников, промышлявших грабежами на обоих берегах реки Или, преимущественно возле парома. Их поместили в подвалах городской ратуши и держали там до тех пор, пока из столицы не приехал представитель ее величества – для того, чтобы судить негодяев.

Допросы велись недолго: устанавливалось число жертв. Грабители уверяли, что никого нарочно не губили – напротив, заставляли человека снять с себя всю одежду прежде, чем бросить его за борт. «И мы уверены, что он никаких денег от нас не утаил, и ему удобнее плыть», – пояснял главарь, уверенно улыбаясь в глаза судье.

Судья, чрезвычайно строгий толстенький человечек, совершенно не был расположен к шуткам. По его сведениям, по крайней мере трое из ограбленных погибли в волнах.

– Мы их, кстати, ближе к берегу высаживали, – уверял другой разбойник на допросе.

Награбленного оказалось не так уж много – деньги, кое-какие товары, одежда, иногда драгоценности, по большей части перстни.

Наконец настал день вынесения окончательного приговора. По мизенскому обычаю перед ратушей был сооружен помост (обычно он в разобранном виде хранился в том же подвале). Осужденных вывели и выстроили перед горожанами так, чтобы всякий мог хорошенько рассмотреть их. Для судьи принесли высокое кресло, куда он и уселся – пузатый коротышка, не достающий ногами до пола. Впрочем, королевского судью это обстоятельство ничуть не смущало.

Площадь перегородили: перед самым помостом размещались лучшие люди города; далее тянулось специальное ограждение, за которым толпились зеваки попроще.

Одгар – один из самых уважаемых граждан Мизены – находился в первом ряду. Госпожа Фаста выказала желание прийти вместе с ним, и ее присутствие нервировало Одгара. Как всякий нормальный мужчина, он был отнюдь не в восторге от того, что супруга увидит людей, сумевших его обмануть и ограбить.

Поскольку разбойники были признаны опасными, им связали за спиной руки. Одгара поразило, с каким видом они появлялись на помосте, один за другим, после довольно длительного заключения. Их как будто ничто не могло ни испугать, ни даже просто смутить. Создавалось впечатление, будто эти люди повидали в жизни все и, если придется, расстанутся с нею без особых сожалений.

Началось чтение приговора. Перечислялись имена жертв, в том числе и погибших, назывались приблизительные суммы награбленного. Все это тянулось довольно долго, однако слушалось с напряженным вниманием: среди собравшихся на площади имелось не менее десятка людей, так или иначе пострадавших от этой шайки, а ещё больше – имели родственников среди жертв.