Эльфийская кровь (№2) - Странники между мирами

– Я знаю способ для тебя получить титул и деньги, не выходя замуж, – проговорил Тандернак совершенно спокойным, даже обыденным тоном, словно речь шла о чем-то совсем простом. – И тогда ты сама сумеешь выбрать себе мужа по сердцу...

Стрела попала в цель. Девушка вспыхнула, а затем смертельно побледнела. Несколько мгновений она сидела замерев, точно перепуганный зверек, притворяющийся мертвым – а может быть, камушком или комком земли. Затем тихо-тихо начала дышать, и скулы ее слегка порозовели.

– Разве такое возможно? – прошептала она.

– Я ведь сумел, – напомнил Тандернак.

– Вы – мужчина. – Она покачала головой.

– В некоторых отношениях мужчиной быть куда труднее, чем молодой хорошенькой женщиной, – убежденно сказал Тандернак. – Поверь человеку с опытом.

– Вы все говорите, чтобы я вам верила, – сказала Эйле, – а почему?

– Потому что мы с вами – одного поля ягоды и должны помогать друг другу, вот почему, – был ответ. – Теперь выслушайте меня, голубушка, и сразу ничего не решайте – я приду завтра, тогда и поговорим. У меня есть несколько постоялых дворов вдали от столицы. Доход от них хороший, постоянный, дело давнее и прибыльное. Хорошая кухня. Добротная мебель в спальнях. Превосходная прислуга. Путешественник, попав ко мне, чувстует себя как дома. А есть и такие, что просто приезжают ко мне пожить, передохнуть от забот.

– Вам служанка требуется, что ли? – спросила Эйле, подозрительно щурясь.

Он негромко рассмеялся.

– Стал бы я предлагать вам это! Разумеется, нет. Мне нужна домоправительница. Человек умный, одного со мной круга – женщина, которой я мог бы доверять. Умеющая вести хозяйство. Знатных девиц такому, к сожалению, не обучают. Нанимать управляющего из числа тех, кто закончил Академию, мне не по карману. Я как раз искал девушку крестьянского рода, рассудительную, сильную – и такую, что хотела бы со временем подняться куда выше, чем определила ей судьба...

– Мудрено говорите, – сказала Эйле, – но я подумаю. Оставьте меня теперь.

Тандернак кивнул, поднялся и, не прощаясь, зашагал прочь. Несколько секунд Эйле смотрела ему в спину, а затем вновь взялась за дело.

Мысли девушки путались и кружились. Незнакомец удивил ее. Никто и никогда не разговаривал с ней так – как с равной, как с достойным партнером. Радихена – тот любил ее, обожал, совершал ради нее разные безумства и в конце концов поплатился собственной свободой... Но и Радихена не видел в Эйле такого же человека, каким был сам. До сих пор Эйле считала подобное положение вещей совершенно естественным: мужчина есть мужчина, женщина не в состоянии сравняться с ним. В этом нет ничего дурного. Эйле совершенно не хотелось быть ровней тем крепким мужланам, что таскают бревна, рубят лес, объезжают лошадей, копают колодцы, лупят молотом по наковальне... Нет уж.

В деревне все обстояло просто. В столице жизнь мгновенно усложнилась, и Эйле не могла в ней разобраться. Тандернак предлагал совершенно другое равенство: в делах, в планах на будущее. Не придется таскать бревна или копать колодцы. Ей предстоит стать вровень с мужчиной в деле управления хозяйством...

И когда-нибудь она разбогатеет и сумеет даже получить дворянский титул! И тогда она разыщет Радихену...

Игла побежала по ткани быстрее, но затем запнулась о сплетение нитей и сделала кривой стежок. Эйле отложила рукоделие, уставилась на незаконченный узор невидящими глазами.

Здесь, во дворце, она одинока – ни одна из мастериц не свела с нею дружбы. Мастерицы предпочитали сидеть у себя в комнатах. Одни были замужем за дворцовыми лакеями – тоже мне, завидная участь! Другие так и состарились за работой, и у этих была согнутая спина. Благодарю покорно! Наверное, имелись и такие, которых выгоняли... Если те были свободны, им просто указывали на дверь – иди и заботься о себе сама; крепостных наверняка перепродавали – знать бы еще куда.

Эйле вздохнула. Узор следовало завершить к завтрашнему вечеру – иначе она подведет швею, которая хотела использовать вышитую вставку для нового платья королевы. Нужно взять себя в руки и продолжить, иначе... кто знает, как здесь поступают с нерадивыми работницами? Эйле не сказала Тандернаку всей правды: её действительно здесь никогда не наказывали – но, возможно, только потому, что она очень усердно работала.

* * *

В эту ночь флюгер – большой приятель Эйле – скрипел чаще обычного. Он весь извертелся на своем тонком насесте, как будто не мог решиться, в какую сторону ему бежать. Каждое направление представлялось одинаково желанным и одинаково опасным. Металлические волосы казались растрепанными больше привычного, словно он в ужасе ерошил их пальцами. Ветер не давал ему ни минуты передышки, и Эйле, бессонно сидящая у окна, все слушала и слушала тонкий печальный голос.

– Что ты хочешь сказать мне? – спрашивала она своего дружка. – Что тебя тревожит?

Она пыталась отвечать за него:

– Я не хочу расставаться с тобой, Эйле. Я буду скучать по тебе. Куда ты поедешь? Откуда прилетит ветер, который принесет мне весточку от тебя?

– Я тоже буду тосковать по тебе, мой милый бегущий человечек, – шептала Эйле. Она проговаривала слова в ладонь, а потом высовывала руку в окно и выпускала фразы на ветер, чтобы тот подхватил ее и отнес к тому, кому они предназначались. – Мне будет не хватать твоего голоса, твоих беспокойных волос, твоих распахнутых рук...

– Я мечтаю, – безостановочно скрипел ее собеседник, – мечтаю, мечтаю... мечтаю когда-нибудь побежать к тебе навстречу, заранее разводя руки для объятий, ожидая прикосновения твоей груди, Эйле, ожидая теплого дыхания твоих губ, свежего запаха твоих гладких кос...

И неожиданно Эйле поняла, что человечек говорит с нею голосом Радихены и что волосы у металлического флюгера на самом деле ярко-рыжие, и если взобраться на ту крышу, то донесется запах прелого сена и еще того пойла, которым угощали подпаска его беспутный дядька с дружками.

– Радихена! – закричала Эйле, распахивая окно. – Радихена!

Флюгер повернулся в ее сторону, так что теперь она совершенно перестала видеть человечка – он слился со стержнем, к которому был прикреплен, – и замер. И Эйле сказала, внезапно успокоившись:

– Я заработаю денег и стану дворянкой – и тогда я приду за тобой, Радихена, где бы ты сейчас ни находился, и возьму тебя за руку... Мы просто уйдем, ты и я, и никто не посмеет разыскивать нас. Никто в целом Королевстве. Вот как я поступлю!

Она закрыла окно и легла спать. И даже во сне ее губы были плотно, решительно сжаты.

Эйле покидала дворец впервые за все то время, что прожила в столице, и увиденное сильно взволновало её. Высокие дома, как ей чудилось, нарочно соперничали с небом и облаками и – надо отдать им должное – совершенно затмевали их. Солнечный свет играл на разноцветных стеклах, бросал причудливые лучи на соседние крыши, и тени постоянно меняли форму и глубину на статуях и фигурных фасадах, придавая лепным узорам все новые и новые очертания. Город выглядел таинственно подвижным, ничто здесь не стояло на месте, все шевелилось и было живым.

Особенно нравились Эйле фонтаны – она называла их про себя «вывернутыми колодцами». В первых двух кольцах, за второй и третьей стенами, колодцы имелись почти на каждой площади, и Эйле не уставала удивляться тому, какой нарядной, какой роскошной может быть самая обыкновенная вода.

Тандернак, сопровождавший девушку, искоса наблюдал за пей и, казалось, догадывался, о чем она думает.

– Человек в состоянии устроить для себя поразительно красивую жизнь, – говорил он. – Все зависит от вкуса и возможностей. Вы, моя дорогая, – вышивальщица, и вкус у пас должен быть превосходный... Что до меня, то я предпочитаю полагаться на вкусы моих мастеров. Я нанимаю иногда художников, чтобы они украшали мои дома. Без этого невозможно никакое дело. Кстати, её величество оценила мою добросовестность: завтра мне будет пожалован знак Королевской Руки! Это огромная честь, и, могу вас заверить, я заслужил ее...

– Должно быть, так, – пробормотала Эйле.

Тандернак продолжал:

– Искусство – первейшая необходимость. Красота – главная потребность человека, хотя в деревне об этом даже не догадываются. Я против так называемой естественности. Дайте мне пышный куст, и я распоряжусь придать ему форму шара или куба.

Эйле и слушала, и не слушала. Ее захватили новые впечатления, и она была совершенно согласна со своим спутником: как она могла жить без этих потрясающих ощущений! Она чувствовала себя так, словно не шла, а плыла над мостовой, как это случается иногда во сне. Все кругом выглядело таким сверхреальным, таким выпуклым, таким ярким – можно подумать, все эти дома, фонтаны, узорные ограды, лесенки и спуски, усаженные цветущими кустами, существуют не в действительности, но специально нарисованы на картоне и раскрашены преувеличенно густыми красками. Да, Эйле казалось, что она очутилась посреди чудесной вышитой картинки, творения рук мастерицы куда более умелой, чем сама Эйле. «Вот как они себя чувствуют, – думала девушка, – все наши человечки, птицы, животные, которых мы рисуем иглой! Простите меня, мои хорошие, ведь иногда я делала вас не слишком старательно...» Она попыталась представить себе, что было бы, если бы та мастерица изобразила ее кривобокой или хромоногой, и даже содрогнулась от ужаса. Никогда больше не станет она торопиться! Никогда не положит стежка криво!

За третьей стеной город утратил часть своей праздничности, но все еще оставался веселым и нарядным. Эйле чуть замедлила шаг, полагая, что Тандернак живет где-нибудь поблизости, однако он сделал вид, будто не замечает ее ищущего взгляда, и продолжал идти.

Дом, который он показал девушке, почему-то сразу ей не понравился. Гладкий, серый. Три этажа, окна забраны решетками. И решетки эти были сделаны здесь не для красоты, как в тех богатых домах. Прочные и простые, они имели совершенно иное назначение.

– От воров, – пояснил Тандернак. – Случаются, сюда пытаются залезть грабители. Здесь поблизости находятся внешние городские ворота, так что всякий сброд, приходящий в столицу, имеет обыкновение околачиваться рядом.. Но вы не бойтесь! – поспешно добавил он. – Вам здесь жить не придется. Это мое временное пристанище, я использую его, пока остаюсь в столице. А на том постоялом дворе, который будет вам поручен, вы устроите все по собственному усмотрению. Я не стану ни во что вмешиваться.

Успокоенная таким образом, Эйле вошла в дом Тандернака, и тяжелая дверь медленно закрылась за ней.

Глава одиннадцатая

ВЗАПЕРТИ

– Для всего на свете, в силу непреложных законов природы, обязательно должна наличествовать своя особая формула, – объявил Хессицион, когда герцог Вейенто впервые предстал перед ним.

Хессицион далеко не полностью понимал, какие перемены его постигли. Внешнее, как правило, представлялось ему неважным; его тренированный ум давно приучился не воспринимать второстепенного и не засорять себя лишними деталями. Поэтому все материальное, не имеющее отношения к миру чистых вычислений, едва затрагивало край его сознания. И теперь он едва ли был в состоянии охватить мыслью случившееся с ним несколько дней назад. Кажется, его вызвали к воротам академического сада, а после усадили в повозку. Что ж, он не был против. Вещей, которые он хотел бы захватить с собой, у Хессициона давным-давно не имелось. Никаких записей он не вел – они были ему ни к чему. Тысячи расчетных формул покоились у него в голове. Он мог назвать, не прибегая к справочнику, любое положение любой из лун в любое время года и суток. Одно из этих сочетаний – то самое, открывающее путь к Эльсион Дакар. За долгие годы, что прошли после возвращения Хессициона, он так и не сумел отыскать правильную формулу. Он просто жил в уверенности, что таковая наличествует, вот и все.

Его привезли в охотничий домик и разместили в комнатах, которые обычно герцог занимал сам, когда предавался охотничьим забавам. Это были лучшие комнаты. Хессицион не заметил и этого. Сразу по прибытии он погрузился в свое обычное состояние полусна-полубодрствования, полное видений, перепутанных воспоминаний, фантазий и догадок, – состояние, где любая греза мгновенно приобретала математическое выражение.

Герцог пожелал беседовать с высокоученым гостем лично. Хессицион едва обратил внимание на вошедшего к нему человека – невысокого, с широкими плечами и ухватками деревенского молотобойца. Это был герцог Вейенто, ближайший родственник королевы. В его жилах не текло ни капли эльфийской крови. На протяжении десятков поколений потомки Мэлгвина отвергали всякую возможность породниться с Эльсион Лакар; они были и оставались чистокровными людьми и твердо держались заповеди своего предка.

Лицо Вейенто поражало обилием рельефов: выступающие надбровные дуги, выразительные выпуклости лба – точно к черепу герцога были прилеплены две суповые чашки, перевернутые донышками вверх; скулы подпирали нижние веки, заставляя глаза щуриться; ямка врезалась в широкий костлявый подбородок.

Редкие светлые волосы герцог убирал под шелковую шапку, отороченную мехом и украшенную кистями. Этот головной убор выглядел бы шутовским на ком угодно, только не на Вейенто: герцог умел носить вещи с подчеркнутым аристократизмом.

Герцог уселся напротив ученого старика, снял с правой руки перчатку, небрежно помахал ею.

– Мне сказали, что вы занимаетесь поисками возможностей... – начал Вейенто.

Хессицион вдруг подскочил на месте и уставил на герцога вытаращенные глаза – водянистые, почти совершенно белые, с прыгающим безумием на дне зрачка.

– Ты кто, а? Ты кто, а? – завопил Хессицион. – Ты что здесь делаешь, а? Ну, отвечай, а?

Герцог шевельнулся в кресле, выпуклости его лица пришли в движение – точно складки земной коры под влиянием тектонических процессов: брови сошлись, подбородок выпятился, скулы надвинулись на веки и прижали их друг к другу.

Хессицион схватился за спинку кресла, стоявшего перед ним, и начал подпрыгивать, все выше и выше, с силой ударяя ногами в пол при приземлении.

– Какое тебе дело, безмозглый дурак, чем я занят? Почему всякий безмозглый дурак может прийти и тревожить меня? Ты позвал меня трижды? Что тебе надо? Что ты знаешь? Что ты вообще можешь знать?

Вейенто молчал. Он пытался понять – действительно ли безумен Хессицион или же это ловкое притворство. Наконец герцог принял решение. Он будет общаться с престарелым ученым по тем правилам, какие тот предлагает. Поэтому Вейенто спокойно ответил:

– Меня зовут Вейенто, господин профессор. Мне не вполне понятны некоторые проблемы, изучаемые в курсе Академии.

Хессицион перестал прыгать. Уселся в кресло, заложил ногу на ногу. Уставился на собеседника с поддельным интересом – глаза старика по-прежнему оставались пустыми и сумасшедшими.

– Слушаю вас, коллега.

– Мы изучаем формулы, позволяющие нам левитировать при определенном сочетании...

– Чушь! – пронзительно выкрикнул Хессицион, глядя все так же пристально и доброжелательно. Он даже выражения лица не изменил. – Чушь! Какой дурак вам это сказал?

– Наш преподаватель по оптике...

– А вы знаете, – тут Хессицион наклонился вперед и зашептал, – вы знаете, что наш преподаватель по оптике – не человек? А? Вот Вейенто – это есть такой герцог, говорят, страшный дурак, – он ненавидит Эльсион Лакар. Дескать, все беды – из-за эльфийской крови. Но что бы он запел, если бы проведал про гномов!

Вейенто выслушал эту тираду, не дрогнув ни единым мускулом.

– О каких гномах вы толкуете, господин профессор?

– О самых гнусных, жирных, твердокаменных гномах! О бородавчатых, уродливых тупицах – вот о каких! Что, удивлены? Между прочим, один из них читает у вас оптику! Почему никого из вас, тупиц, не удивило, что преподаватель искусства левитации ни разу не взлетел сам?

– Возможно, нас это и удивляло, господин профессор, однако задавать вопросы касательно личности преподавателей...

– Чушь! – еще более пронзительно заорал Хессицион. Его лицо задергалось, словно в тщетной попытке сменить черты, а затем обмякло: щеки повисли, веки дря6ло опустились. – Чушь, – прошептал он. – Вы обожаете сплетничать за спиной у преподавателей... Я ничего не желаю больше слышать о левитации. Это слишком просто. Примитивный уровень – для Академии.

– Мы, группа прогрессивно настроенных студентов, придерживаемся абсолютно того же мнения, – заявил Вейенто.

Подрагивающие веки старика медленно поднялись. Теперь глаза Хессициона выглядели иначе. Вейенто даже вздрогнул. Сквозь дряхлую оболочку старца глядел молодой человек, умный, полный сил и, главное, – переполненный сильным, почти животным желанием обладать женщиной. Вейенто, и сам время от времени подверженный подобным порывам, сразу различил то же свойство в другом человеке.

Дребезжащий голос проговорил:

– У меня нет подходящей базы для проведения опытов. Не говоря уж о том, что отсутствуют объекты для испытаний.

– Какие объекты вам нужны? Только скажите – все будет! – Вейенто стиснул пальцы. Он боялся и того, что был чересчур напорист, и того, что не проявил надлежащей настойчивости.

– Какие объекты? Вы что, осел? – Хессицион презрительно передернул плечами. Он встал, прошелся по комнате, взял в руки вазочку, процарапал на ее лаковом покрытии ногтем черту, уронил и сразу же забыл о ней. – Какие объекты? Какие объекты? – Он пробежал пальцами по бархатной шторе, ущипнул бахрому, рассыпал коробку с золотыми пряжками для верхней одежды. – Объекты... – Неожиданно лицо старика стало растерянным, как будто он перестал понимать, о чем идет речь. Повернувшись к Вейенто, он жалобно спросил у него: – Какие объекты?

– Я говорю об объектах для проведения ваших опытов, господин профессор, – невозмутимо отозвался Вейенто. – О людях, обладающих достаточной чувствительностью к малейшим нюансам в действии лунных лучей.

– Разве таковые объекты наличествуют? – осведомился Хессицион, вновь обретая презрительную величавость.

– Полагаю, да, – молвил Вейенто.

– Что?! – Хессицион сморщил нос, стянул лицо в отвратительную гримасу, а затем громко, фальшиво расхохотался. – Ну что ты несешь, дурак? Хочешь, чтобы тебя вышибли из Академии? Учти, никаких твоих денег не хватит оплатить твою учебу! Здесь работают серьезные ученые. Больно им нужно тратить свое время на кретинов... на кретинов, да. – Он вдруг сделался ужасно задумчивым. Складки разбежались, лицо его разгладилось. – Говоришь, нашел объект? Сколько ты за него хочешь? Я куплю! Мне одолжат. Мне задолжали за сорок лет преподавания.

– Помилуйте, господин профессор, – сказал Вейенто, похлопывая себя перчаткой по ладони, – мы сами готовы платить вам за работу. Речь идет лишь о том, чтобы предоставить вам надлежащие условия для опытов.

Хессицион замер, двигая челюстью, точно пережевывая только что услышанное. Затем он неожиданно подпрыгнул и завопил тонким, звенящим голосом:

– Где объект?!!

* * *

Несвобода смыкалась над головой Фейнне; девушка чувствовала, что тонет. Она перестала сопротивляться похитителям, мечтать о том, что вот-вот явится Элизахар и освободит ее. Она сделалась безвольной и недоступной для внешнего мира, полностью погрузилась в свои размышления – и решила, что отныне никто не сможет причинить ей душевного страдания. Там, в глубинах отчаяния среди полного одиночества, в темноте, она обрела покой.

Однако этот покой оказался обычным самообольщением, и Вейенто без труда сумел вторгнуться в душу девушки – как только в этом возникла надобность. Фейнне-узница сильно уступала в опыте Вейенто-тюремщику, и скоро ей предстояло убедиться в этом.

Подготовку к вторжению начал Алефенор, начальник стражи. Он явился в комнату девушки и по-хозяйски уселся на ее постели. Фейнне повернула к нему голову. Алефенор часто забывал о том, что пленница слепа, так безошибочно она определяла местонахождение собеседника и даже угадывала выражение его лица – если хотела.

– Уйдите, – сказала Фейнне бесцветным голосом. – Вы мне мешаете.

– Я буду входить и выходить, когда мне вздумается, – сказал Алефенор.

Она пожала плечами и отвернулась.

– Дорогая, вы плохо отдаете себе отчет в своем положении, – продолжал Алефенор.

Что-то в его тоне заставило ее насторожиться. Некая торжествующая нотка. Внутренне она сжалась. Что еще они сумели придумать, чтобы уязвить ее? И главное, ради чего они все это делают?

– Говорите, – позволила она высокомерно.

Алефенор расхохотался, хлопнул себя по коленям.

– Ладно, так уж и быть... Скажу. Поблизости от нашего чудесного дома, в лесу, находился один человек. Один человек, которому совершенно нечего было здесь делать.

Она молчала.

– Это был очень дурной человек. Он убивал других людей. Он даже пытался сжечь наш чудесный дом. Вместе с нами!

Фейнне чуть шевельнула плечом.

– Почему это должно меня занимать?

– Ну, дорогая, не стоит притворяться, – небрежно тянул Алефенор, – тем более что у вас это плохо получается... Это же был ваш человек, не так ли? И вы все время ждали, что он придет сюда, подобно сказочному герою, и освободит вас из лап чудовищ... Чудовища – это, разумеется, мы.

– Не льстите себе, – сказала Фейнне.

– Это вы нам льстили, – возразил Алефенор. – До сих пор не понимаю, как такая милая, воспитанная девушка могла Связаться с подобным типом. Чрезвычайно плохо воспитан. Но теперь с этим покончено. Никаких убийств, никаких поджогов.

Фейнне побледнела. Она могла сколько угодно удерживать на лице презрительную улыбку, она могла пожимать плечами, но как ей быть с тем, что кровь внезапно отхлынула от ее щек?

Алефенор засмеялся:

– Никто не собирается жить вечно! Не он ли научил вас этому?

– Замолчите, – попросила она жалобно.

Ну вот еще! Довольно вы издевались надо мной, голубка! Я видел его мертвым, слышите? Я сам всадил в него две стрелы. Он сдох у моих ног. Я даже слышал его последние слова. Сказать вам?

Фейнне не ответила. Сейчас ей хотелось только одного: чтобы этот невыносимый человек поскорее закончил то, что собирается сделать, и оставил ее в одиночестве. В слепоте и безмолвии Фейнне могла путешествовать по своей жизни в любом направлении. Она имела возможность уйти туда, где Элизахар еще жив. В сады Академии, на улицы Коммарши, в тот кабачок, где она пила, как заправский студент, и рассказывала о своем путешествии в странное место – место, где у нее было зрение, как у всех людей.

Алефенор тихо смеялся.

– Полагаете, перед смертью он звал вас? Ха! Да я не знаю ни одного солдата, который вспомнил бы в такой миг о своей любовнице! Самые отчаянные головы обычно зовут мать, а все прочие обеспокоены только собственной персоной. И ваш такой же. Я сумел обойти его, я Подстрелил его – вот что волновало его в последний миг!

«Что бы он ни сказал, – думала Фейнне, – я буду держать эти слова у сердца, как младенца, потому что в них спрятано тайное послание, потому что они – сокровенное признание для меня. Самодовольный болтун был избран для того, чтобы передать мне это послание...»

Алефенор наклонился над девушкой и прошептал, отчетливо произнося каждый звук:

– Он сказал: «Я – дурак!» – и после этого уже не двигался...

Две волны, ледяная и обжигающая, столкнулись в сердце Фейнне, но ледяная достигла цели прежде. Девушка застыла, а затем внезапно вцепилась в волосы Алефенора.

– Ты врешь, сволочь! – орала она. – Заткнись! Гадина! Сука! Ты тоже не будешь жить вечно!

Он оглушил ее пощечиной и выскочил из комнаты, где была заперта пленница, растрепанный и красный.

Герцог Вейенто был чрезвычайно доволен результатом разговора – если то, что произошло, можно считать «разговором». Сердце Фейнне дало трещину.

– Кстати, тот наемник действительно мертв? – спросил герцог у начальника стражи.

Тот угрюмо кивнул.

– Я видел, как он умер.

– Ты проверял?

– Говорят вам, он дернулся и затих. Две стрелы в груди. И никого, кто придет к нему на помощь.

– Так он все-таки не умер?

Алефенор пожал плечами.

– Я должен был отсечь ему голову и принести вам?

– Это было бы лучше всего... – вздохнул Вейенто.

Алефенор непонятно дернул углом рта и ушел.

В руки Хессициона Фейнне попала уже мягкой глиной: ее пассивное сопротивление было надломлено; теперь она лишилась воли по-настоящему. Впрочем, Хессициона это обстоятельство занимало в самую последнюю очередь. Его интересовало совершенно иное: наличие у Фейнне надлежащей чувствительности, которая позволит приблизиться к вожделенной формуле опытным путем.

Герцогу Вейенто, который пожелал присутствовать – до крайней мере, при первой их встрече, – казалось, что он наблюдает за двумя слепыми: ни старик, ни девушка не видели друг друга. Погруженный в свои математические мечтания Хессицион вошел в комнату пленницы и принялся кружить там, щупая пальцами воздух – так, как это делают торговцы тканями. Фейнне неподвижно сидела на табурете, съежившись и уставившись в одну точку. Она даже не делала вид, будто следит за вошедшими.

И притом оба они не были безумны – в полном смысле этого слова. Хессицион, поглощенный давнишней своей идеей, не интересовался переживаниями девушки, которую воспринимал исключительно как «объект». Герцог также мало занимал Хессициона. Некто, сумевший предоставить наилучшие условия для эксперимента. Некто, не имеющий больше никакого значения. Смысл существования Вейенто был для Хессициона тем самым исчерпан.

Фейнне заново открывала для себя одиночество. Каким наполненным, оказывается, было это одиночество до сих пор! Там, внутри скорлупы, в которую она, спасаясь от заточения внешнего, заточила сама себя, обитали живые чувства и дорогие ей люди. Теперь скорлупа была разрушена, мир опустел. Только Фейнне – и еще несколько безликих, отвратительных теней. Бессмысленно думать о них. Бесполезно тревожиться о них. Их побуждения все равно останутся загадкой – из числа тех загадок, которые для чего-то навязываются человеку, абсолютно не намеренному их решать.

Вейенто устроился в кресле возле окна, чтобы удобнее было следить. Хессицион отрывисто бросал фразу за фразой. В бессвязных речах старика мелькали числа и имена давно умерших людей, несколько раз он останавливался перед герцогом и начинал ему выговаривать за дурную успеваемость. Вейенто покорно сносил упреки и обещал исправиться.

Затем Хессицион решительно объявил:

– Здесь невозможно что-либо делать! Мне нужны приборы... Впрочем, можно и без приборов... Завтра – подходящая фаза. Подготовьте объект.

– Каким образом? – спросил Вейенто быстро: он боялся, что период просветления закончится быстрее, чем Хессицион успеет отдать надлежащие распоряжения.

– Разденьте его... Или это женщина?

Хессицион прищурился, рассматривая Фейнне. Девушка не пошевелилась.

– Что расселся? – заревел Хессицион. – А ну, встать! Руки врозь! Я должен видеть!

Фейнне медленно поднялась, развела в стороны руки. Хессицион окинул ее быстрым взглядом.

– Толстовата, не находишь? – Он обернулся к Вейенто, подмигнул ему, как заговорщик – заговорщику. – Впрочем, для левитации сойдет.

Он ущипнул девушку за щеку и махнул ей рукой.

– Садись.

Она опустилась обратно на табурет, сложила на коленях руки.

Хессицион обошел девушку вокруг, высоко задирая колени, и вдруг заорал, наклонясь к ее уху:

– А я ненавижу левитацию! Дешевый трюк! Для дураков, которые любят подглядывать за голыми бабами! Ей-то зачем? Она и сама – голая баба, если уж так хочется!

– Мы говорим не о левитации, господин профессор, – напомнил Вейенто мягко.

– Ну да, ну да, ну да... – забормотал Хессицион и вдруг устремил на Вейенто совершенно пустой взгляд. – А о чем мы говорим?

* * *

Минули день, ночь и еще один день. Вечером третьего дня своего пребывания в охотничьем домике Хессицион явился к герцогу Вейенто – собранный, серьезный, полный решимости заниматься работой.

– Вы готовы? – осведомился старик, едва лишь показался на пороге.

Герцог тотчас встал.

– По первому же вашему слову, господин профессор.

– Ну так это слово прозвучало... Ту-тууу-ту-ту! – Он пропел сигнал боевой трубы. Точнее – собственное представление о том, каким должен быть этот сигнал, поскольку трудно представить себе человека более далекого от военной службы, нежели Хессицион. – В поход, господа! Где объект?

Они направились в комнату Фейнне. Там ничего не изменилось: девушка по-прежнему безучастно сидела в углу и на появление своих тюремщиков никак не отреагировала.

– Объект пассивен, но это и к лучшему, – заметил Хессицион деловитым тоном. – Активный объект норовит стать субъектом и спереть у экспериментатора результаты эксперимента, а то и подделать их при помощи ряда безответственных поступков во время проведения опыта...

– Что я должен делать? – спросил Вейенто.

– Ты, дурак? – Хессицион презрительно фыркнул. – Ты – ничего. Стой и наблюдай. Не вздумай вмешиваться! Испортишь. А если ты, паскуда, вздумаешь украсть результаты... – Старик поднес к носу герцога костлявый кулак.

Вейенто даже не поморщился.

– И близко не было такой мысли, господин профессор!

– То-то же. – Хессицион успокоился. Он приблизился к Фейнне. Схватил ее за руку, заставил встать. Провел ладонью по боку девушки. – Да, толстовата, – повторил он свое первое замечание о ней, – но в данном случае это не имеет значения... Вообще женская полнота или худоба практически никогда не имеет значения, как я имел случай убедиться за время своей бесконечно долгой жизни. И уж тем более – при проведении экспериментов. Да.

Он потащил Фейнне за собой, и они вместе покинули дом. Оказавшись на свежем воздухе, Фейнне судорожно вздохнула. Внезапно она ощутила мириады запахов, прежде от нее сокрытых, и возненавидела свое заточение еще больше.