ИнтерКыся (№1) - Дорога к звездам

* * *

На подъезде к Ганноверу мой Водила знал уже всё!

Последние полчаса, видимо, на нервной почве, а попросту говоря, на обоюдном вздрюче, наш телепатический Контакт, по доктору Шелдрейсу, превратился в быстрый диалог двоих, понимающих друг друга не только «с полуслова», но и «с полувзгляда».

Так мы с Водилой в жилу настроились на одну волну! О чём этот симпатяга Ричард Шелдрейс даже и мечтать не мог в своей Англии. Он и не подозревал, что два обыкновенных, беспородных русских – Я и Водила – настолько расширят границы его теории.

– На чём этот убивец должен за нами ехать? – спрашивал Водила и внимательно поглядывал по сторонам и в оба зеркала.

«Микроавтобус „тойота“ с мюнхенскими номерами – „М-СН“…»

– По-ихнему это «М-ЦеХа». А цифры запомнил?

«Нет. С цифрами у меня с детства заморочки…»

– Ну ты даёшь, Кыся… Цифры же – самое главное! Что ещё говорил Бармен?

«Что это его последнее дело. Потом он уходит на покой».

– Покой я ему, суке, гарантирую. А кто из двоих должен меня на тот свет отправить?

«Или Лысый, или тот – из „тойоты“. Но тогда и Лысого с тобой вместе».

– Ага… А они ху-ху не хо-хо? Бляди!

«Как только они перегрузят кокаин – ты им больше не нужен…»

– Я им уже не нужен, Кыся. Перевёз «дурь» через границу – и ладушки… Когда в деле корячатся такие бешеные бабки и торчат такие крупные фигуры, как говорил Бармен, – кто же меня в живых оставит? Так что ты, Кыся, если что начнётся – не высовывайся. Я и сам справлюсь…

«Дурак ты, Водила! Мы с Шурой никогда своих не закладывали! Учти, те оба с оружием…»

– Хер я положил на их оружие. Не боись, Кыся, – прорвёмся. И ещё шороху наделаем. И на ночёвку в Нюрнберге пусть они не рассчитывают. Сейчас в Ганновере пообедаем с тобой, заправимся под завязку и почешем мимо Нюрнберга с песнями аж до Мюнхена. По дороге они с нами ни хрена не сделают. А там поглядим…

«Сколько мы уже от Киля проехали?» – спросил я.

– Километров двести пятьдесят. А что?

«А до Мюнхена ещё далеко?»

– Примерно шестьсот с небольшим. Тебе-то это зачем?

«Устанешь так, что они нас голыми руками возьмут…»

– Не смеши меня, Кыся. Когда я работал на внутрисоюзных рейсах – я по полторы тыщи вёрст без сменщика и без отдыха шуровал по нашим советским колдоёбинам и выёбинам. И на чём?! На стошестидесятисильной «шкоде» с рефрижератором!.. А у нас с тобой почти четыре сотни лошадей вот под этим шведским капотом. И дорожка – лабораторная… Об чём ты, Кыся! Как говорят в Одессе – мне с вас смешно.

«Ты тогда был моложе…»

– Зато сейчас я умнее. Гляди, Кыся, как эта лайба ходит! – И Водила пошёл на обгон грузовика Лысого. Я вообще-то ни хрена не понимаю в вождении автомобиля, но, по-моему, Водила это делал мастерски!

Ах, как я в эту секунду пожалел, что с нами нет Шуры Плоткина! Во-первых, потому, что ВТРОЁМ мы наверняка бы нашли выход из создавшегося положения. А во-вторых, мне бы так хотелось, чтобы Шура увидел меня сейчас – мчащегося по роскошному германскому автобану в замечательном огромном шведском грузовике, запросто и на равных болтающего с Водилой этого грузовика, который вполне мог бы стать Шуриным приятелем…

Но ещё больше я пожалел, что рядом с нами нет Шуры, когда мы остановились на обед и заправку под Ганновером!

Он же никогда не видел таких автозаправочных станций… Где, кроме бензина и дизельного топлива, Шура мог бы купить себе всё, что взбрело бы ему в голову – от немецкой бутылки водки с милым названием «Ельцин», и американской шапочки с большим козырьком и надписью «Я люблю Нью-Йорк» – до автомобильного аккумулятора и шин любого размера.

Здесь же Шура мог бы сходить в неправдоподобно чистенький туалет без запахов мочи и кала; принять горячий душ; пообедать в очень красивом ресторане или (как мы с Водилой и Лысым) в столовой самообслуживания с невероятно аппетитной жратвой; тут же Шура мог бы снять уютную комнатку с ванной в мотеле и переночевать под телевизор с двадцатью шестью программами из Германии, Австрии, Америки, Англии, Франции, Италии и даже Турции, как сказал мне Водила.

Вот что увидел я, и чего никогда, к сожалению, не видел Мой Шура Плоткин. Подозреваю, что и я всё это увидел из-за экстремальности ситуации.

Как говорится – не было бы Счастья, да несчастье помогло: приехав на эту заправку, Водила не оставил меня в кабине, а посадил в сумку, ремень перекинул через плечо и потащил меня по всему этому сказочному придорожному раю, приговаривая тихо:

– А хер их знает, может, они захотят взорвать нашу машину?.. Сейчас это очень даже модно. Мало ли что им в башку встрянет… Так что давай-ка, Кыся, порознь не гулять. Куда я, туда и ты. О'кей? С этой минуты мы оба на военном положении – только вместе! Приказ понял?

Я чего-то муркнул ему в ответ, и Водила добавил:

– А кроме всего, это тебе и поглядеть полезно. Такого у нас в России, к сожалению, ещё лет сто не увидишь. А в Германии – на каждом шагу. Это их сильная сторона…

То, что такие автозаправочные станции не просто «сильная», а ОЧЕНЬ сильная сторона немцев, я убедился, когда при входе в столовую вдруг увидел две пластмассовые миски на низких подставках. В одной миске были навалены аккуратненькие кубики тушёного мяса с какой-то пахучей подливкой, а в другой – чистая, свежая вода.

Сверху, над мисками, было написано – «Хунде-Бар», что по-нашему, оказывается, – «Собачий Бар»! Так мне перевёл Водила и объяснил, что проезжающие мимо Собаки могут тут бесплатно перекусить и утолить жажду.

– Лопай, Кыся. Халява, – сказал мне Водила и поставил сумку со мной прямо у мисок.

Не вылезая из сумки, я немного попил воды, а мясо есть не стал из-за подливы. Хека у них в этом «Хунде-Баре», конечно, не было. Их халява о нашем хеке даже представления не имела…

Но несмотря на подливу, несмотря на то, что само название «Хунде-Бар» для меня звучало несколько оскорбительно: можно было вспомнить не только о Собаках, но и о Котах, разъезжающих по германским дорогам, – сама идея создания такой кормушки показалась мне просто превосходной!

Лысый в Германии был всего второй раз, языка не знал ни словечка и поэтому не отставал от нас ни на шаг. А может, быть, и не только поэтому. Может, ему хотелось найти наиболее подходящий момент, чтобы поговорить с Водилой насчёт кокаина, предложить ему те пять тысяч долларов и договориться насчёт возможности перегрузки той «фанеры» в «тойоту», которой, кстати, почему-то всё не было и не было…

Я чувствовал, что Лысый в глубине души молится своему Господу Богу, чтобы мой Водила согласился на все его предложения и взял бы пять тысяч долларов. Чтобы Лысому не пришлось хвататься за пистолет с глушителем.

На голове у Лысого красовался зелёный военный берет десантника, снизу обшитый тоненькой полоской коричневой кожи. Полностью закрывал лысину. Джинсовая куртка распахнута – и всему миру была предъявлена бьющая по глазам ярко-красная рубашка с выпущенным на куртку воротником. Я уж, грешным делом, подумал, что Лысый специально надел такую рубаху, чтобы тот Тип из «тойоты» с мюнхенскими номерами мог его сразу узнать.

К слову сказать, я обнюхал Лысого со всех сторон и оружейного запаха не обнаружил. Наверное, на время пересечения границы Лысый заныкал пистолет в одну из коробок с водкой в своём фургоне.

По логическому развитию событий, случай напрямую поговорить с моим Водилой представился Лысому в столовой самообслуживания, где мы втроём обедали.

Я на секунду отвлекусь от всей этой сволочной криминальной истории, чтобы поведать о блюде, которого я никогда в своей жизни раньше не пробовал и узнал о его изумительном существовании только лишь на той автозаправочной станции под Ганновером.

Интересно, ел ли когда-нибудь Мой Шура Плоткин «татарский бифштекс»?! Не знаю, не знаю… А вот я – ел! Я его ел в центре самой богатой страны в Европе, как сказал мне мой Водила. А ещё он сказал, когда принёс мне «татарский бифштекс»:

– Я, Кыся, поглядел у «Хунде-Бара» – ты тушёнку с подливой не очень уважаешь. Может, тебе эта хреновина подойдёт? Мне лично она жутко нравится.

И показывает мне тарелку, на которой лежит такой довольно крупной лепёшкой одуряюще пахнущий сырой мясной фарш! А вокруг него – кучка мелко нарезанного лука, горка порубленных в крошево солёных огурчиков и штук десять моих любимых оливок без косточек!

– Етиттвоюмать! – удивился Лысый. – Ну ты даёшь, парень!.. Так ты обе эти тарелки с сырым мясом коту взял, что ли?!

– Нет. Одну – себе, а что?

– Так они же по двенадцать марок!.. Я же видел…

– Ну и что?

– Как «что»?! Это же почти по девять долларов!..

– А и хер с ним, – сказал Водила. – Лично мне – Кот дороже.

Мне это так понравилось, что я даже об его ногу потёрся. А Водила… Вот он иногда такой умный, такой сообразительный бывает, а иногда – мудак мудаком!.. Водила, видишь ли, подумал, что я так выражаю своё нетерпение скорей пожрать, и говорит:

– Не торопись, Кыся, не торопись. Я вот только эти приправки себе ссыплю, а то ты их вряд ли есть будешь…

И сгребает с моей тарелки в свою – лук, солёные огурчики и оливки. Вот когда он дошёл до оливок – тут уж извините! Я пулей вылетел из сумки к нему на колени, мгновенно подцепил когтями пару оливок и быстренько отправил их себе в рот!

За маслины и оливки я могу, по выражению Шуры Плоткина, «продать план родного завода». Шура считал, что такой гастрономический изыск – подтверждение моей яркой индивидуальности.

С тех пор как Шура случайно обнаружил мою необъяснимую страсть к этому далеко не кошачьему продукту, он мне с каждого гонорара, с каждого аванса, с любой халтурки покупал банку консервированных оливок и первое время даже устраивал маленькие представления для своих друзей. Он брал самую большую оливку в зубы, опускался на ковёр, становился на карачки и, оскалившись, тянулся ко мне. Я подходил и осторожно зубами вынимал изо рта Шуры эту оливку под шумные аплодисменты присутствующих.

Если же гостей не было, а оливки имелись, то мы всё равно частенько исполняли этот, как говорил Шура, «смертельный номер». Просто так. Друг для друга.

Иногда, глядя на то, как я лопаю оливки или маслины, Шура вспоминал какую-то «чеховскую Кошку», которая жрала с голодухи огурцы. Долгое время я думал, что «чеховская Кошка» – название неизвестной мне кошачьей породы. Вроде «сиамской Кошки» или «сибирской». Но потом узнал от Шуры, что Чехов, вроде моего Плоткина, тоже был литератором, и Шура его очень любил и уважал. А вот как сам Чехов относился к моему Плоткину – об этом никогда разговора не было…

…Короче, жрал я этот потрясающий «татарский бифштекс», свежайший сырой мясной фарш, закусывал своими любимыми оливками, чем привёл в немалое удивление и своего Водилу, и Лысого, который время от времени заглядывал ко мне под стол и говорил:

– Ну и котяра… Вот это да!..

– Кыся – что надо. Можно сказать – друг, товарищ и брат. А башковитый!.. Он про тебя счас такое понимает, что если бы ты, к примеру, узнал – сразу бы выпал в осадок, – вдруг сказал Водила.

Я с перепугу даже есть перестал. Ну что за трепло?! Кто его за язык тянет раньше времени?! Ты подожди, когда Лысый сам расколется. Когда первым заговорит о деле…

Но Лысый, слава Богу, не принял всерьёз последнюю фразу Водилы. Он рассмеялся и, словно отвечая мне, сказал:

– Слушай… Я всё хотел с тобой об одном деле поговорить.

Ох, ёлки-палки! Неужели я действую и на Лысого?! Потряс!!! Как же это обратить в нашу с Водилой пользу?..

А мой Водила, засранец такой, не просёк ответственности момента – заткнуться и слушать – и говорит Лысому:

– Ты еврей или русский?

Лысый обиделся, разозлился, разнервничался:

– Да ты чё?! Белены объелся?! Нашёл, бля, еврея!.. Да я русак чистейших кровей! Да я этих жидов!.. Ты чё? В своём уме?!

– Ну всё, всё… Извини, браток, – говорит мой Водила. – Просто ты счас в столовке сидишь, кушаешь, а беретку свою не снимаешь, как положено по христианскому обычаю. Вот я и подумал – уж не еврей ли ты? Им то, как раз по ихней вере, положено за столом сидеть в такой шапочке – кипа называется…

Лысый нехотя стянул берет с головы и обиженно произнёс:

– Ты тоже, знаешь, говори, да не заговаривайся. Я, может, стесняюсь здесь своей плешью отсвечивать. Вот и ношу беретку.

– Госссподи!.. – виновато вздохнул Водила. – Да носи ты хоть шапку-ушанку, хоть с голой жопой ходи – кто тебе тут чего скажет? Не, правда, извини меня, корешок… Не хотел обидеть. Тем более что я лично евреев даже очень уважаю. Не обижайся. Давай я лучше тебе частушку хорошую спою, чтобы ты на меня зла не держал…

И Водила тихонько запел:

Кудри вьются, кудри вьются,

Кудри вьются у блядей…

Ах, почему они не вьются

У порядочных людей?..

Неожиданно чей-то молодой и приятный голос так же негромко продолжил:

Потому что у блядей

Деньги есть для бигудей,

А у порядочных людей

Всё уходит на блядей!..

Я сидел под столом со своей тарелкой и, кроме чужих ног в потрёпанных джинсах и кроссовках на липучках, ни черта больше не видел. А сердце у меня уже тревожно кувыркнулось, дыхание перехватило, и последняя оливка встала поперёк горла. Еле проглотил. Уж слишком от этого любителя частушек тянуло кисло оружейным металлическим запахом!

– Здорово, мужики! – услышал я и на всякий случай вспрыгнул на один из двух свободных стульев у нашего столика.

Мало ли… Чем чёрт не шутит? Может, и я пригожусь.

У нашего стола стоял худенький, невысокий и по-человечески очень симпатичный паренёк лет девятнадцати-двадцати. В руках он держал пластмассовый поднос с тарелками, стаканом апельсинового сока и большой кружкой кофе. Он открыто и обаятельно улыбался моему Водиле и Лысому, а увидев меня, удивлённо поднял брови, рассмеялся и сказал:

– Вот так Котик!.. Прямо громила с большой дороги! А я слышу – по-русски говорят, да ещё и частушки поют. Что же такое, думаю? Это ж у нас тут не каждый день… Я и решил подойти. Ничего? Не помешаю?

– Присаживайся, браток, – приветливо сказал ему мой Водила.

* * *

Звали его Алик. Наш – ленинградец. Или – петербуржец? Теперь с этими ново-старыми названиями вечная путаница.

Алик успел захватить и последний год Афганистана, и в Карабахе повоевал. Сначала на одной стороне, потом – на другой. Там стали платить больше. И не в рублях, а в долларах. Сейчас живёт в Мюнхене, со старенькой еврейской мамой. Он у неё – поздний ребёнок. Отец был эстонец. Умер уже давно. Сам Алик говорит и по-немецки, и по-английски. По-английски – хуже. А эстонский – совсем забыл. И лет ему, оказалось, двадцать девять. Хотя больше чем на двадцать он никак не выглядел!..

– Помню, в кино «детям до шестнадцати» билет не продают, сигареты не отпускают, ну, а насчёт выпивки – полный атас!.. По любому поводу приходилось паспорт предъявлять, – смеялся Алик.

– Это всё уже древняя история, – сказал Водила. – Сейчас наши «цветы жизни» и куревом, и водкой, и порнухой, и наркотой – чуть не с детсада начинают задвигаться. Малолетние проституточки – от восьми до двенадцати лет, смех сказать, – у Дворца пионеров – угол Фонтанки и Невского, кучкуются. Или в Гостином дворе промышляют… Вот так-то, Алик. Приезжай, не пожалеешь. Давно в Союзе не был?

– В России, – поправил Лысый Водилу.

– Один хер. Сколько лет, как ты уже дрыснул оттуда? Если я тебя правильно понял, – сказал Водила и в упор посмотрел на Алика.

– Приятно иметь дело с понятливым человеком! – весело рассмеялся Алик. – Вот уж пятый год здесь кручусь. А в Питер ехать, честно скажу, неохота. Говорят, у вас там беспредел, бандитизм…

– Устарелые сведения, сынок, – сказал Водила. – Раньше – да, было. Захочешь дельце организовать, к тебе тут же бандюги с пушками, гранатами: «Плати бабки!» А ты ещё ни копья не заработал. Они тебя и за ноги подвесят, и раскалённым утюгом по причинному месту, а то и вовсе в твоей же ванне тебя и утопят… А счас всё культурненько. У тебя юрист и бухгалтер, и у них – юрист и бухгалтер. Да ещё покруче твоих. В конце каждого месяца – пожалте документацию… Хочешь иметь «крышу» – чтобы тебя больше никто не трогал, – десять процентиков с чистого дохода! Bcё по-божески. Так что не боись, Алик! Посети нашу колыбель уже четырех революций. А то с этими немцами – тоска одна…

– Не в немцах дело, мужики. Я ведь в основном с нашими, с русскими работаю. Всю дорогу в разъездах… То в Америку лечу на один день, то на три-четыре часа в Италию, то в Швейцарию. Последнее время очень много приходится в Испанию ездить. А недавно даже в Австралию летал на сутки!..

– И это всё за свой счёт?! В Австралию, в Америку?.. – ошарашенно спросил Лысый.

– Что ты, что ты! Нет, конечно. Все переезды за счёт заказчика, – успокоил Лысого добродушный Алик.

– Что же это за работа такая?! – не мог уняться Лысый.

– Чисто юридическая, – симпатично улыбнулся Алик.

Мы с Водилой видели, что от зависти и жадности Лысый даже багровыми пятнами покрылся:

– И сколько же тебе плотют за эту работу?..

– Ты даёшь, паря, – сказал мой Водила Лысому. – Кто же теперь такие вопросы задаёт?

– Нет, почему же? – мило возразил Алик. – Я свою работу люблю, делать её стараюсь толково, и платят мне очень неплохо. Хотя и каждый раз по-разному. Тут учитывается, и дальность расстояния, и сложность исполнения, и, как всегда, сжатые сроки… Словом, любое такое задание слегка попахивает нашей родной совковой штурмовщинкой. Но главное, конечно, – Клиент! Кто он, что он, сколько стоит? И само собой, срывы там, ошибки – абсолютно исключены. Иначе я могу вылететь с этой работы так далеко, что лучше об этом даже не думать… А платят вполне прилично – хватает и на хлеб с маслом, и на кусок очень хорошей ветчины.

Водила снял меня со стула и посадил к себе на колени. Положил свою огромную лапищу мне на загривок, и я тут же услышал его вопрос:

«Ты всё понял, Кыся?»

«Ещё бы! Я это понял, как только он допел твою дурацкую песенку, – ответил я. – От него же просто несёт пистолетом! Неужели ты не чувствуешь на нём запаха оружия?!»

«Нет, – сказал Водила. – Зато я чувствую всё остальное».

«Пожалуйста, спроси его, куда и на чём он едет. Нам нужно исключить какие-либо сомнения».

– А сейчас куда, Алик? – тут же спросил Водила.

– В Мюнхен.

– На чём?

Алик повернулся к окну, показал пальцем на стоянку легковых автомобилей и сказал:

– А во-о-он моя «тойота»… Белый микроавтобусик видишь? Номера – «эМЦеХа семьдесят четыре – двадцать шесть». Это и есть мой катафалк!.. – И Алик весело и внимательно посмотрел на Лысого.

У Лысого самым натуральным образом отвалилась нижняя челюсть. Таким растерянным я его ещё ни разу не видел…

– Всё, ребятишки, – решительно сказал мой Водила и встал со стула, – Кончили травить. Ещё пилить чёрт-те сколько. А перед дорожкой надо и Кысю выгулять, и самому вдумчиво отлить. Ещё и в лавочку заскочить… Занимай своё место, Кыся!

Я впрыгнул в сумку, и мы вышли из столовой. У «Хунде-Бара» пританцовывал какой-то пуделек. Почуяв меня, он стал тревожно оглядываться по сторонам и даже чего-то вякать. Однако как только мы вышли на свежий воздух, пуделек тут же вернулся к миске с той отвратительной подливкой и тушёным мясом.

Было отчётливо видно, что Лысый всё ещё не может прийти в себя. Никак он не ожидал, что «исполнителем», профессиональным убийцей может оказаться этот невысокий, худенький мальчик с беленькими вьющимися волосиками. Такой улыбчивый, смешливый и умненький. Ни дать ни взять – десятиклассник, отличник и комсомолец из недавнего советского прошлого…

– Что, земляки, в Мюнхен вместе пойдём? – весело спросил Алик.

– Дак… Вот как напарник скажет… – Лысый совсем смешался.

– А чего!.. – беспечно сказал Водила. – Ежели вы нас с Кысей подождёте – найн проблем. Нет вопросов. Айда, Кыся, вон к тем кустикам.

У кустов Водила вытряхнул меня из сумки, сел на скамейку у мусорного бака и закурил сигаретку. Рядом присели Лысый и Алик.

– Давай, Кыся, не задерживайся! – крикнул мне Водила. – Я лучше потом остановлюсь и ещё раз тебя выпущу!..

Я юркнул в кусты, быстренько сделал всё, что требовалось, зарыл, забросал всё свежим песочком, отряхнул лапы, подмылся и только собрался было вылезать на свет Божий, как вдруг увидел поверх кустов пожилую даму в больших тёмных очках, которая говорила по-французски:

– Лола, дорогая… Ну, сделай пи-пи!.. Мамочка умоляет тебя, Лола!.. Пис-пис, пис-пис… Ну, пожалуйста, Лола!..

Затем я услышал шорох, и прямо на меня выползло какое-то ну совершенно небесное создание!.. Это была Кошка такой неземной красоты, какой я в жизни ещё не встречал…

На её пушистой шейке красовался очаровательный голубенький бантик, и Кошечка была на поводке. Но не с ошейником, а с такой системой ремешочков, очень похожей на парашютную подвесную систему. Я как-то смотрел по телевизору соревнования парашютистов на точность приземления и отметил для себя, что особо драгоценные породы Кошек и маленьких Собачек, типа Дженни, непременно одевают вот в такие сбруйки. У этой красотки Лолы поводок крепился именно так.

Второй конец поводка этой фантастической Кошечки уходил через кусты наверх – в руки Хозяйки, которая буквально не закрывала рта:

– Лолочка, детка! Ну, не стесняйся, сделай пи-пи…Умоляю! Ты же всю машину уже загадила, стерва!!! Там же дышать невозможно!.. Лола, пупсик, ну, пожалуйста!..

Красотка Лола увидела меня, и глаза её мгновенно зажглись совершенно бесовски-блядским светом! Изображая внезапно нахлынувшее на неё сумасшедшее желание, она разинула рот, сладострастно облизнулась и, прикрывая глаза в любовном томлении, мордой потянулась ко мне…

От такой откровенной прямолинейности я несколько опешил. За свою долгую, бурную и не всегда разборчивую сексуальную жизнь я впервые столкнулся с таким чётким исключением из каких-либо Кошачье-Половых правил – ложного «сопротивления», фальшивого «нежелания», притворной «боязни» забеременеть и тому подобного, – что так свойственно нашим российским Кошкам…

– Ты что же это, гадишь в машине? – строго спросил я её, чтобы скрыть своё замешательство.

– Ненавижу автомобили! Это моя форма протеста… – прошептала она и тут же недвусмысленно стала задирать хвост вверх и чуть вбок, подворачивая под меня свой задик. – Ну!.. У тебя есть другие предложения?

– О чёрт!.. – на секунду растерялся я.

Оставляя свой задранный хвост у самого моего носа, Лола изогнулась так, что сумела повернуть свою наглую, сытую, холёную рожицу дорогой потаскухи ко мне и спросить, глядя мне прямо в глаза:

– А может быть, ты – кастрат?..

– Вот я тебе сейчас покажу, какой я кастрат, шалава французская! – рявкнул я и показал этой Лоле всё, на что я был способен.

Выяснилось, что на нервной почве я был способен на многое. Достаточно сказать, что я затрахал эту красотку с бантиком так, что в руках её Хозяйки, которая совершенно не понимала, что там в кустах происходит с её Лолочкой, чуть не лопнул поводок! А он мне, кстати, изрядно мешал. Если бы не поводок, я бы ей вообще «показал небо в алмазах»! Я не очень представляю себе, что это такое, но в сходных ситуациях так всегда говорил Шура Плоткин. А Шура, как известно, знает толк в таких штуках…

Я первым выдрался из этих кустов, подбежал к скамейке, где сидели Водила, Лысый и Алик, и сам впрыгнул в сумку.

– Ай да Кыся!.. Ай да умница… – ласково сказал Водила и очень трогательно погладил меня своей шершавой огромной лапой.

Уже из сумки я видел, как Хозяйка вытащила Лолу за поводок из-под кустов к мусорному баку. Но, Боже мой, в каком виде?! Бывший бантик, теперь мокрая, измочаленная моими зубами, драная грязно-голубая ленточка неопрятно свисала до самой земли, роскошная белая шубка свалялась и была вся забита каким-то пересохшим мусором, у сбруйки поводка лопнул один из ремешочков, сбруйка перекосилась, съехала Лоле на морду, и она, лёжа на спине, пыталась содрать её с себя всеми четырьмя лапами. Поэтому из кустов Лолу удалось вытащить только волоком. Хозяйка была в ужасе!..

Но мне на это было уже наплевать. Уж слишком эта французская говнюшка была целенаправленна! Слишком механистична. Вот уж точно – «ни любви, ни тоски, ни жалости…», как говорил Шура. И потом, это гнусное свойство, которое я ненавижу и в Кошках, и в Котах в равной степени. Когда во время ЭТОГО думают только о себе, только о своих ощущениях. Будто партнёр для них – всего лишь бездушная трахательная машина.

Ну, хорошо – я ЭТО всегда могу. А попадись ей другой Кот? Да у него от такого хамского напора и наплевательского отношения вообще на эту Лолу не встал бы никогда! Несмотря на её внешнюю привлекательность.

Поэтому сейчас, с лёгким сердцем и пустыми яйцами, я с удовольствием покачивался в сумке, которую нёс на своём широком плече мой Водила, и всё дальше и дальше удалялся от тех кустов, откуда слышался голос Лолиной Хозяйки:

– Так ты сделала наконец это своё «пи-пи» или нет, я тебя спрашиваю, лахудра?!

* * *

Туалеты находились рядом с прозрачным магазином, сквозь широкие стёкла которого просматривалась почти вся стоянка грузовиков и заправочные колонки под уютными навесами.

Водила снял с плеча сумку и протянул её Алику и Лысому:

– Подержите Кысю, ребята. Я схожу отолью и заскочу в лавочку – чего-нибудь попить в дорожку прихвачу. А ты, Кыся, слушай всё, что дяди будут говорить, – потом мне доложишь.

Алик и Лысый рассмеялись, но как только Водила скрылся в туалете, Алик тут же засунул руку ко мне в сумку, тщательно обшарил её и с улыбкой сказал Лысому:

– Киса – кисой, а диктофончик тоже мог оказаться в сумочке. Ты уже разговаривал с ним?

– Да вы что?! Когда? Вы бы видели, что у нас в порту было!

– Я видел, – спокойно сказал Алик. – Вы этого кота должны под хвост целовать, идиоты. То есть не вы идиоты, а те, кто придумал такой способ транспортировки. Инструмент от Бармена получил?

– Какой инструмент?..

– Который пиф-паф делает.

– А… Да, получил.

– Я так и думал. Вот и засунь его себе в задницу. Или выброси к чертям собачьим. Один кретин дал, второй кретин взял. Когда же вы наконец всё поймёте, что тут вам не Россия-матушка – с пистолетами разгуливать. Здесь полиция не шутит и в лапу не берёт.

– А если он не захочет?.. Как же…

– Никак. Всё, что надо будет, я сам сделаю.

В это время мой Водила вышел из туалета.

– Сейчас, мужики! Секунду. Только в лавку заскочу ещё… – И распахнул перед собой стеклянную дверь магазина. Прямо из сумки я видел через широкие окна, как Водила стал набирать разные продукты в маленькую корзиночку, которую он взял у входа.

– Бармен сказал, что пакет нужно перегрузить к вам в машину во время ночёвки в Нюрнберге, – почтительно произнёс Лысый и показал на Водилу.

– А он и не собирается ночевать в Нюрнберге, – усмехнулся Алик, а у меня мороз пошёл по коже. – Ты не видел, сколько он солярки заправил в оба бака? А я видел. И сейчас, смотри, он запасается питьём и едой до самого Мюнхена. С одной стороны, это неплохо – чем дольше товар будет у него в машине, тем меньше риска…

Ну надо же! Как этот молоденький сукин сын всё просекает?!

Вот уж действительно Профессионал.

А ещё я чувствовал, как Алик смотрит на Лысого и холодно прикидывает, когда удобнее всего будет переселить Лысого с этого света на другой – до перегрузки или сразу же после? Ибо теперь нужды в Лысом уже почти не было. Всё, что мог, он уже сделал – обеспечил погрузку товара в машину моего Водилы, проследил за отправкой, а вот самое важное – поговорить с Водилой, попытаться его купить, дать возможность «фирме» всегда иметь под руками такого Водилу – мужика крепкого и авторитетного и, судя по всему, к сожалению, очень неглупого, – Лысый так и не смог сделать. То ли перетрусил, то ли упустил подходящий момент для такого разговора, а может быть, и решил сэкономить для себя те пять тысяч зелёных, которые предназначались моему Водиле…

Теперь этот глуповатый и алчный лысый человек представлял собой очень опасное свидетельское звено в этой и без того бездарной цепочке. А это звено нужно было ещё на корабле отсечь самым безжалостным образом! Там это сделать было так удобно…

Всё это дерьмо теперь должен своими руками разгребать Алик – человек тонкий, интеллигентный и глубоко порядочный в своём деле. За достаточно серьёзный куш, однако не избавляющий от целого ряда омерзительных ощущений, не говоря уже о прямом риске.

– Сколько весит этот пакет с фанерой?

Ответ Лысого сразу же продлил ему жизнь почти до Мюнхена:

– Сто семьдесят килограммчиков. Полтора метра на полтора. Сам грузил…

Алик понял, что одному ему такой пакет не перегрузить, а Водила вряд ли будет ему помощником, и милостиво сказал Лысому:

– Ладно. Поживём – увидим. Тормознём его у самого Мюнхена.

* * *

– Не боись, Кыся. Уж какую-нибудь козу мы им обязательно заделаем! – успокоил меня Водила, когда на подъезде к Касселю я закончил рассказ о том, что говорил и про что думал наш новый знакомый Алик.

Наверное, Водиле показалось, что такого слабого заверения для меня явно недостаточно, и он добавил в своей обычной манере:

– И на хитрую жопу есть хуй с винтом, Кыся…

Водила это добавил с такой святой убеждённостью, что, несмотря на тревожность ситуации и нависшую над нами опасность, я тут же живо представил себе, как может выглядеть «хитрая жопа» и «хуй с винтом»!

Это показалось мне таким смешным, что я расхохотался по-своему и от хохота свалился со спинки пассажирского кресла прямо на сиденье. Глядя на то, как я валяюсь на спине и от смеха дрыгаю всеми четырьмя лапами, Водила тоже развеселился. И даже спел, как говорит Шура, «ни к селу ни к городу»: