ИнтерКыся (№1) - Дорога к звездам

– Да вроде бы… – процедил я. – Бог им в помощь

Вот оно! Проклюнулось наконец!.. И подумал, что, может быть, я напрасно качу уж такую здоровенную бочку на немецкую полицию?

Лишь бы они, увлечённые глобальностью проблемы международной наркомафии, не позабыли об одном, казалось бы, незначительном, частном, но очень важном для нас с Фридрихом пустячке – о двух наших жизнях! А то мы можем не успеть узнать об успешном ходе их нового расследования…

Уже перед отходом ко сну, когда Фридрих пошёл принимать душ, я незаметно смотался в гараж, с невероятным трудом слегка приподнял крышку ящика с новогодне-рождественскими ракетами (этот гад Мозер навалил на крышку ящика пустые коробки от каких-то «роллс-ройсовских» деталей!..), убедился, что матрёшка на месте, и успокоился. Важно, чтобы этот гадючий Франц её никуда не перепрятал!

На всякий случай сбоку крышки, у самой стены, я сумел зацепить за торчащую шляпку гвоздя небольшой кусок тоненькой верёвочки, которую нашёл на полу гаража. А второй конец так аккуратненько запихал за чуточку отколовшуюся планку на самом корпусе ящика…

Таким образом, я освободил себя от необходимости ежедневно (вернее, еженощно) проверять, на месте ли бомба с лицом русского президента в пакете под названием «Русский сувенир». Достаточно взглянуть сбоку на ящик и увидеть, что верёвочка на месте. Если же она будет выдернута из-за отколовшейся планки, пиши пропало и начинай поиски бомбы заново!..

На обратном пути я хотел было выскочить в сад – погадить на ночь. Высунул морду в свой проходик в гаражных воротах, сделанный добрыми руками герра Лемке, а там – ледяной дождь со снегом, ветер воет, холодрыга – спасу нет!

Да ещё из угла сада моя ненасытная подруга Лисичка тявкает – так жалобно, так призывно, что хоть беги к ней с дымящимся членом наперевес!..

Ну уж нет, думаю! Я лучше утречком все свои дела сделаю. А до утра уж как-нибудь перетерплю. Я лучше сразу сейчас спать пойду, чем в такую омерзительную погоду Лисицу трахать. Ей-то хорошо, она почти вся в эту трахательную спецнору залезает, только хвост и задние лапы наружу, а я – давай старайся на благо её сексуально-половых потребностей на холодном ветру под хлещущим ледяным дождём со снегом… Дудки, думаю! Обойдётся Лисичка. Может быть, какого-нибудь Лиса себе подыщет…

И пошёл на своё клетчатое красное одеяло, сложенное вчетверо у дверей спальни Фридриха.

Дверь в спальню была слегка приоткрыта, и я осторожно заглянул туда. Всё ли в порядке с Фридрихом? Фридрих уже в пижаме, с мокрыми, прилизанными после душа волосами, лежал в постели и читал книгу.

– Ты принял «Бромазанил»? – спросил я.

Фридрих оторвал глаза от книги, посмотрел на меня поверх очков и ласково улыбнулся:

– Да, спасибо.

– А эти полтаблетки от давления?

– Тоже. Заходи, поболтаем…

– Да нет. Спасибо. Спать очень хочется. – И я убрал свою морду из дверей спальни Фридриха. Но не притворил дверь, а оставил слегка приоткрытой. На всякий случай. Мало ли что…

* * *

Ночью мне приснился жуткий сон!

Зал суда…

Мы только накануне смотрели с Фридрихом какой-то фильм про судебное заседание, и я очень хорошо запомнил обстановку.

У стены стоит, как вещественное доказательство вскрытая пачка фанеры с кокаином внутри и матрёшка со взрывчаткой.

На скамейке для подсудимых, за загородкой – Гельмут Хартманн, Бармен, живой Лысый, но с кровавой дыркой над бровью, ещё не погибший Алик, незнакомые мне люди иностранного и русского вида…

И мой окровавленный, неподвижный Водила с остановившимися глазами!

А в зале сидим мы – Фридрих фон Тифенбах, Моника с Дженни, мой любимый Шура Плоткин, Хельга и Эрих Шрёдер, Танечка Кох с профессором фон Дейном, Руджеро Манфреди, Клаус, Рэкс, несколько знакомых уже по Мюнхену Кошек и мой дорогой питерский друг, бесхвостый Кот-Бродяга… И я.

И вдруг я вижу, что за нашими спинами прячутся Франц Мозер и ужасно толстая девица – его дочь. Я в растерянности – почему он не на скамье подсудимых?? Почему он в зале?..

Судья снимает с головы свой парик с белыми завитушками, вытирает им вспотевшее лицо и стучит большим деревянным молотком по столу. Он вызывает меня как свидетеля…

Я поднимаюсь со своего места на задние лапы, передней лапой сразу указываю на Франца Мозера и спрашиваю, почему он не на скамье подсудимых?!

Но в эту секунду толстая девица и Франц Мозер выхватывают автоматы и начинают всех нас расстреливать!..

Падает Фридрих, падает фон Дейн, Таня, Шура с простреленным животом корчится на полу… Я чувствую, как в моё тело впиваются несколько пуль, слабею и угасающим сознанием вижу Рэкета и Кота-Бродягу, летящих через весь зал на толстую девку и Франца Мозера…

Слабо вижу рыдающую, почему-то мокрую и очень холодную Дженни… Она старается зализать мои раны, но всё время соскальзывает языком с кровоточащих дырок в моём теле – вниз, к ЭТОМУ САМОМУ МЕСТУ!..

Я хочу сказать ей, что в такой момент это кощунственно и отвратительно, но силы меня покидают, я не могу вымолвить ни слова – ни по-Животному, ни по-шелдрейсовски, и я, понимая, что умираю, в ужасе…

…ПРОСЫПАЮСЬ!

Сердце колотится так, словно вот-вот разорвётся на тысячи частей! Но кажется, сон продолжается… Потому что около меня лежит мокрая и холодная Дженни и что-то лепечет мне в ухо!..

Я окончательно открываю глаза. Рядом действительно Дженни! Действительно облизывает меня ТАМ и жмётся ко мне, стараясь согреться в моей шерсти… И действительно мокрая и холодная!

– Боже мой… Откуда ты, Дженни?! – шепчу я ей, боясь, что Фридрих услышит нашу возню и проснётся.

А у Дженни зуб на зуб не попадает.

– Ма-ма-ма-мартынчик!.. – говорит она. – У ме-ме-меня жуткие новости!..

– Что?! Что случилось?! – испугался я и лапой прикрыл дверь в спальню Фридриха. – Говори!

– Ма-ма-мартынчик, я так бежала… Дождь, снег, очень мокро, и я пролезла под вашими воротами, а у вас в саду меня чуть не съела какая-то ужжжасная Собака! Вся рыжая, а кончик хвоста белый… Я чуть не погибла!.. Так страшно… Хорошо, что ты мне показал все проходы в дом!

Они с Моникой позавчера к нам заезжали за чем-то, и я просветил Дженни насчёт всех моих входов и выходов в дом и из дома.

– И эта Рыжая Собака лает таким тоненьким голосом, а зубы у неё!!! Ты бы видел эти зубы!.. Кошмар…

– Видел, видел! Это не Собака. Это одна моя знакомая Лисица. Что за новости? Не отвлекайся!..

Дженни лежит у меня под лапой, жмётся ко мне, трясётся, бедняга, и рассказывает следующее: с вечера Гельмут посмотрел по телевизору какую-то передачу и ужасно разнервничался! А потом сказал Монике, что ему всё равно нужно заехать в одно место по делам фирмы и он может выгулять заодно и Дженни. Моника была только рада! Но поехал Гельмут не выгуливать Дженни, а прямо в Берг-ам-Лайм, к своей девке – дочке Франца Мозера…

– Она толстая? – тут же спросил я.

– Кто? – не поняла Дженни.

– Дочка Мозера.

– Нет, что ты! Тоненькая, с очень хорошей фигуркой. Слушай дальше…

Дальше было вот что: дочки Мозера в квартире не оказалось, а сидел там её отец – Франц. Слава Богу, Гельмут взял Дженни с собой, а не оставил её в машине! И она слышала всё-всё-всё!

Незадолго до начала празднования Рождества Гельмут сделает вид, что у него не заводится его серебристый «мерседес», и позвонит фон Тифенбаху, чтобы тот прислал за ними Мозера на любой из машин Фридриха. Когда Мозер приедет за ними, он попросит Монику сесть за руль папиной машины и вместе с Дженни ехать в дом Фридриха. А они с Францем Мозером, дескать, всё-таки попробуют завести их «мерседес» и подъедут двадцатью минутами позже…

Моника забирает Дженни, садится в отцовский автомобиль и уезжает, чтобы помонь своему папочке приготовить фейерверочные ракеты к началу праздника. Они это всегда, с детства Моники, делали вместе…

Гельмут с Францем рассчитают время, необходимое для проезда от одного дома до другого, приплюсуют ещё пятнадцать минут на поцелуи и вручения рождественских подарков, а потом запрут хартманновский дом и выедут на дорогу. Там они на секунду остановятся, Гельмут вытащит свой замечательный пультик, созданный русскими умельцами, и нажмёт заветную кнопочку. В гараже фон Тифенбаха раздастся мощный взрыв и сразу же унесёт на тот свет и папу, и дочь фон Тифенбах! И не нужно будет травить Монику отдельно, чтобы потом имитировать разрыв сердца на могиле отца…

Затем Гельмут с Мозером подъезжают к дому фон Тифенбаха – охи-ахи, полиция… И так далее. Явная экономия сил и средств. Сведение риска до минимума. Во всём виноват этот несчастный взбалмошный старик фон Тифенбах со своими идиотскими ракетами!..

Но для того чтобы двадцать четвёртого декабря «пoломка» хартманновского «мерседеса» выглядела естественно, Гельмут за пару дней до Рождества заедет в тифенбаховский дом, будто посоветоваться с Мозером, и во всеуслышание пожалуется на то, что его машина стала плохо заводиться. А в мастерских перед рождественскими каникулами страшная очередь, и они могут его записать только на конец будущей недели. Да ещё и сдерут кучу денег!

Тогда звонок двадцать четвёртого вечером с просьбой прислать к ним Мозера с машиной будет самым лучшим алиби, которое можно только представить…

– Я всё поняла, кроме «алиби»… – сказала Дженни. – Ты не знаешь, что это такое?

Что такое «алиби» – я и понятия не имел, но сообразил, что настала пора действовать и мне. Другого такого случая не представится.

* * *

Рано утром в слезах и истерике позвонила Моника – ночью пропала Дженни! С вечера Гельмут ездил с ней прогуляться, они вернулись как ни в чём не бывало, а потом Дженни исчезла…

– Папочка!.. – плакала в телефон Моника. – Гельмут уехал по делам, я одна дома и могу тебе сказать, что жизнь с ним стала для меня невыносимой… А тут ещё это трагическое исчезновение Дженни! Дженни, которая была единственной отдушиной в моей жизни…

– Успокойся, детка, – сказал ей Фридрих, и я увидел, как у него задрожал подбородок. – Твоя отдушина сидит напротив меня, и мы все втроём завтракаем – Дженни, Кыся и я.

Тут Моника совсем разрыдалась, но уже от счастья, и попросила Дженни к телефону. Фридрих положил трубку перед Дженни, и та, наклонив головку, выслушала за одну минуту столько ласковых слов, сколько я не слышал за шесть лет своей жизни!

* * *

Оставшиеся несколько дней до Рождества я был постоянно занят ожиданием приезда Гельмута с жалобами на свой «мерседес».

Только не нужно думать, что я просто так сидел и ждал, когда же приедет этот вонючий Гельмут!

Каждую ночь я спускался в гараж и проверял сохранность своей контрольной верёвочки и однажды днём, возвращаясь из сада в дом через гараж, собственными глазами увидел, как Франц Мозер, порвав зацепленную мной верёвочку, поднял крышку ящика с ракетами и проверил – на месте ли русская матрёшка! А потом зарыл её поглубже, на самое дно ящика, и забросал сверху пакетами с фейерверком…

Кроме всего прочего, в оранжерее, где стоял душный, тошнотворный запах цветов и влажной зелени, я случайно обнаружил под ящиком от рассады маленькую радиостанцию с магнитофоном и наушниками. Я такие штуки во всех полицейских фильмах видел ещё в Петербурге. Причём все эти приборы были пропитаны запахами нового помощника герра Лемке и слегка отдавали запахами Рэкса и Клауса.

Из чего я логически заключил, что наёмный дядечка для работы в оранжерее и парнике – полицейский, который время от времени общается и с Клаусом, и с Рэксом.

Это как раз было неплохо. В какой-то степени успокаивало и вселяло надежду. Лишь бы они не сорвали МНЕ МОЮ ОПЕРАЦИЮ!

В конце концов, я в германскую полицию не нанимался. Я – РУССКИЙ КОТ, волей случая посвящённый в разные ихние немецкие и немецко-российские гнусности. И я имею право действовать по своему усмотрению – так, как считаю нужным и справедливым!

Поэтому в ночь с двадцать первого на двадцать второе декабря, когда Баська Ковальска перед отъездом на каникулы в свою любимую Польшу спала в постели Фридриха и они там за дверью дышали, как две Дженни, я спустился в гараж, волоча за собой заранее украденный у фрау Розенмайер полиэтиленовый пакет фирмы «Тенгельманн».

Я открыл крышку ящика, разгрёб цветастые упаковки с ракетами и осторожно вытащил «Русский сувенир», наружу. С чудовищным трудом я перекатил эту ужасную матрёшку из русского пакета в немецкий и спрятал его у самых ворот, за летними колёсами от джипа «чероки».

В «Русский сувенир» с Адмиралтейством я умудрился запихать один лыжный ботинок Фридриха и снова аккуратненько опустил пакет на дно ящика. Если не брать его в руки, нипочём не поймёшь, что там ботинок, а не бомба. По форме – просто загляденье! Ну и, конечно, забросал пакет ракетами с фейерверком. Теперь, если Мозеру и Гельмуту взбредёт в голову проверить, на месте ли их рождественский подарок Фридриху и Монике фон Тифенбах, они будут полностью удовлетворены.

Не скрою, все действия, которые я совершил, для меня, Кота, были невероятно сложными! Для Человека, даже самого глупого – раз плюнуть… Я же так умудохался, что у меня потом ещё часа два лапы дрожали и в ушах стоял звон. Наверное, тоже давление, повысилось, как у Фридриха, когда он перенервничает.

Теперь я ждал Гельмута…

* * *

Он приехал на следующий день, двадцать третьего декабря, выдал во всеуслышание версию, дескать, его автомобиль плохо заводится, и попросил герра Мозера посмотреть, что там такое…

Когда же они с Мозером пошли наверх к Фридриху спросить, может ли герр Мозер уделить часок автомобилю герра Хартманна и оставили серебристый «мерседес» с открытыми дверцами у гаража, я спокойненько вытащил русскую бомбу в тенгельманновском пакете из-под летних колёс американского джипа «чероки» и запихнул его глубоко под водительское сиденье «мерседеса» герра Хартманна. Да ещё и догадался прикрыть пакет задним накладным ковриком…

Теперь осталось только предупредить Дженни, чтобы она попыталась любым способом войти в Контакт с Моникой и, не говоря Монике ни слова правды, заставить Монику в ближайшие дни даже не подходить к серебристому «мерседесу». Что я в этот вечер и сделал. Смотался к дому Хартманнов, пролез сквозь золотые завитушки ворот в садик и совершенно нагло уже чисто Телепатически вызвал Дженни.

Из дому ей было не выйти – у неё таких проходиков, как мне сотворил герр Лёмке, не было, и единственное, что она могла – встать на задние лапки у окна гостиной, где ещё не опустили жалюзи, и притиснуться к толстому двойному стеклу своей заспанной мордочкой.

Я хорошо помнил именно этот раздел из книги доктора Ричарда Шелдрейса – мы его с Шурой Плоткиным даже специально отрабатывали – и сделал всё по науке. Сосредоточился и Телепатически чётко передал Дженни своё предупреждение насчёт серебристого «мерседеса».

К счастью, Дженни всё восприняла как надо, закивала головкой и засучила лапками по стеклу. Мне показалось, что я даже услышал её ответ – дескать, «… ВСЁ ПОНЯЛА… НЕ ВОЛНУЙСЯ, ЛЮБИМЫЙ…». И потом – неясно и неразборчиво, типа – «ОЧЕНЬ ТЕБЯ ХОЧУ!..».

Вот этим разделом из Шелдрейса надо будет подзаняться с Дженни в свободное время. А то она неважно рубит в Бесконтактной Телепатической Связи…

И тем не менее я, успокоенный, потрюхал к своему дому, считая, что программа сегодняшнего вечера выполнена мной на все сто процентов. Теперь не нарваться бы на мою подругу Лисицу, и можно считать, что день прошёл удачно.

Хотя почему завершающим этапом удачного дня не трахнуть бы ещё и Лисицу?..

* * *

Ранним утром двадцать четвёртого декабря герр Лемке со своим оранжерейно-парниковым помощником установили в гостиной, неподалёку от удивительно уютного камина, напротив которого я теперь наладился валяться в ленивой полудрёме чуть ли не каждый день, – роскошную голубую ёлку и принялись её украшать поразительно симпатичными игрушками и маленькими цветными лампочками.

Фрау Розенмайер на кухне готовила соус для омаров. Это такие гигантские раки, каждый величиной с небольшую Кошку. Живые – жуткие, чёрные, отвратительные, с чудовищными безжалостными клешнями. Я их вчера первый раз в жизни увидел – у меня чуть сердце от ужаса не остановилось!.. Варёные омары – красные, вполне мирные, с очень миленьким рыбным запахом…

Баська ещё вчера села в свой десятилетний задрипанный «фордик» и укатила на нём в Польшу, получив от Фридриха рождественский подарок – тысячу марок. Баська сейчас в Польше дом строит. Ей очень нужны деньги…

Францу Мозеру Фридрих вчера разрешил не приезжать с утра в Грюнвальд, а попросил появиться лишь на час только к шести вечера – помочь Фридриху с Моникой подготовить рождественский фейерверк. А потом сразу же уехать домой.

В этот день всех ждут дома семьи – дети, мужья, жёны, родители, точно такие же приготовления к празднику, поэтому, как только фрау Розенмайер всё приготовит и разложит так, «…как это умеет делать только она!..» – она спокойно может ехать домой, не забыв забрать рождественский подарок от благодарного ей Фридриха фон Тифенбаха.

То же касается и герра Лемке с его коллегой – только ёлка! И ещё цветы… И всё! И вот вам подарки к Рождеству!

А на стол Фридрих фон Тифенбах при помощи двух дам – Тани Кох и Моники – всё накроет сам. Это он ужасно любит делать с детства!

Так что, майн либен дамен унд геррен, вы свободны и дай Бог вам всем счастья! Вы этого достойны.

В предпраздничной суматохе мне забыли дать пожрать. Пришлось даже наорать на фрау Розенмайер! Правда, я это сделал так, чтобы никто, кроме неё, моего хриплого мява не слышал. Компрометировать Человека в такой день – последнее дело. Ни в какой день этого делать нельзя, а в такой – особенно.

Уж как она расстроилась! Так сожалела о своей забывчивости, что мгновенно бросила в такую электрическую печку (называется «Микровелле») огромную замороженную форелищу. И та через три минуты была уже мягкой, в меру тёплой и такой вкусной; что я простил фрау Розенмайер всё на свете и даже потёрся о её ноги своей рожей. Не так чтобы очень, но…

Как цитировал Шура кого-то из английских королей, «ничто не стоит так дёшево и ничто не ценится так дорого, как вежливость…»

* * *

К двенадцати часам дня мы с Фридрихом наконец, слава Богу, остались совсем одни в нашем огромном и прекрасном доме. К приёму гостей было всё приготовлено, и у нас оставалась ещё уйма времени, чтобы привести себя в порядок и отдохнуть перед началом рождественских торжеств.

Я подумал, что, пока не раздался телефонный звонок от Гельмута Хартманна с сообщением, что «ЕГО АВТОМОБИЛЬ ОПЯТЬ НЕ ЗАВОДИТСЯ», волноваться мне нечего и у меня есть в запасе пара часов для болтовни с Фридрихом.

Тема сегодняшнего разговора должна была быть продолжением вчерашней прерванной темы: почему Коты и Кошки лучше Собак? И почему Собаки не любят Кошек и Котов?

Ещё вчера я пытался объяснить Фридриху, что Собаки подсознательно ощущают собственный комплекс неполноценности и дико завидуют независимым и гордым, свободным и не поддающимся дрессировке Котам и Кошкам! То есть Коты и Кошки поддаются дрессуре, но только тогда, когда, этого хотят сами.

Я даже пытался провести аналогию с Человечеством. Те Собаки, которые ведут себя независимо и гордо, как Коты, к Котам ненависти не испытывают… То же самое и с Людьми. Независимые и гордые – интернациональны! Им не нужно цепляться за пресловутое, пошло и искусственно выдуманное, якобы расовое превосходство над другими нациями… А это судорожное цепляние за «превосходство своей расы» – от бездарности, от зажатости, отсутствия душевной широты, от постоянного ожидания пинка в зад!.. А Коты раскованны с детства. Они Любят, и их Любят. И в этой Любви они обретают Свободу!..

Конрад Лоренц, великий Человек, написавший такую, с моей Котовой точки зрения, гениальную книгу, как «Человек находит друга», – и то ошибся, утверждая, что Коты привязаны не к Людям, а к Дому! Неверно это… Плевали Коты на все дома в мире! Коту важно, что за Человек живёт в этом доме, рядом с этим Котом… Вот что важно.

…Только я было собрался с мыслями, чтобы продолжить этот разговор с Фридрихом, – мне были очень интересны его соображения на этот счёт, – как вдруг раздался стук в дверь гостиной!..

Мы, свято уверенные, что пребываем в доме одни, потрясённо переглянулись, и я тут же вспрыгнул на камин, оттуда на высокий резной буфет и занял максимально выгодную позицию для нападения.

Стук повторился.

– Да, да!.. Пожалуйста! – удивлённо крикнул Фридрих.

Дверь в гостиную отворилась, и вошёл оранжерейно-парниковый помощник герра Лемке.

– Прошу прощения, герр фон Тифенбах, – мягко улыбнулся он. – Я, комиссар криминальной полиции Гюнтер Шмеллинг.

* * *

Что у нас потом в доме творилось – просто не описать!

Когда комиссар Шмеллинг, без всяких там нагнетаний и запугиваний, очень спокойно поведал уважаемому герру фон Тифенбаху, что сегодня в рождественский вечер в его доме может раздаться взрыв, Фридрих очень удивился и спросил: кому это понадобилось?

– Сейчас это уточняется, – уклончиво ответил Шмеллинг и попросил разрешения попытаться отыскать, и обезвредить взрывное устройство, заложенное в доме ещё недели две или три тому назад.

– Какого чёрта тогда не взорвали меня раньше? – спросил Фридрих.

– Чтобы взрыв прозвучал в тот момент, когда вы займётесь фейерверком. Тогда это могло бы выглядеть рядовым несчастным случаем.

Не скрою, я был просто поражён! Ведь существуют же Настоящие Собаки на свете!.. Такие, как Дженни, как Рэкс!.. Я – Кот… Со мной всё понятно. Но чтобы Собаки так грандиозно сумели передать важнейшую информацию, не растеряв по дороге ни одной мельчайшей детали, – уму непостижимо! Ай да Рэксик!!! Не Пёс, а Личность…

– Делайте всё, что вы считаете нужным, – сказал Фридрих. – Вам помочь?

– Что вы, герр фбн Тифенбах! Помощников у меня более чем достаточно.

Шмеллинг вынул из кармана телефонную трубку, нажал всего лишь одну кнопку и сказал всего лишь два слова. И обратился к Фридриху:

– Я, с вашего разрешения, открою ворота на территорию, чтобы наши машины не скапливались у вашего дома со стороны улицы.

– Поступайте так, как сочтёте необходимым. За то время, которое вы работали в этом доме, надеюсь, вы знаете, как открыть ворота?

– Конечно, – усмехнулся Шмеллинг.

– Да… А откуда вы так прекрасно постигли садово-оранжерейное ремесло? – спросил Фридрих. – Герр Лемке не мог на вас нарадоваться.

– Дело в том, что лет тридцать тому назад, по студенческому обмену, я заканчивал Лесотехническую академию в Ленинграде.

– Так вы знаете русский язык?!…

– Естественно. Поэтому я и работаю в русском отделе КРИПО.

И комиссар Шмеллинг пошёл к входным дверям, чтобы нажать кодовые кнопки, открывающие изнутри наши ворота в сад.

* * *

Их было шестеро и Рэкс. И приехали они не на полицейских, а на обычных частных автомобилях.

Два паренька, которые, как я понял, охраняли нас с Фридрихом на прогулках всю последнюю неделю. Недаром я почувствовал, когда они выдрючивались вокруг нас на своих велосипедах, что от них пахло оружием!..

Сам Шмеллинг и уголовно-разыскной руководитель Рэкса – мой старый и симпатичный знакомый Клаус. Можно сказать, друг ещё с тех автобановских времён, когда он единственный взял меня тогда под защиту и запретил отлучать меня от Водилы…

И два очень серьёзных мужичка из того «взрывного» отдела, о котором мне в прошлую встречу говорил Рэкс. Мужички были обвешаны кучей приборов и работали не на страх, а на совесть!

Не было уголка в нашем огромном доме, который бы не обшарила эта бригада из шести специалистов и одного Рэкса.

Через два с половиной часа безуспешных поисков, особенно после того как Рэкс обнаружил в гараже, в ящике для рождественских ракет, петербургскую пластиковую сумку с одним лыжным ботинком Фридриха, Людьми из КРИПО было решено, что преступники чего-то испугались и решили отложить на время свою убийственную акцию.

Тем более что мужички из «взрывного» отдела своими умненькими приборами точно определили, что бомба лежала именно в этом яшике!

Но вот кто туда положил вместо бомбы один лыжный ботинок Фридриха фон Тифенбаха, было для всех загадкой. Только не для Рэкса!..

Тот сразу же незаметно загнал меня в угол кабинета, подальше от Людских глаз, и спросил меня прямо в лоб:

– Твоих лап дело?!

Я отвёл глаза в сторону и с понтом стал умываться. Дескать, о чём это вы, майн либе герр Рэксик? Впервые слышу…

Тогда этот настырный хам опрокинул меня на спину, прижал своей огромной лапой к полу и сказал:

– Я же говорил тебе, чтобы ты не совался не в своё дело! Мы в нашем отделе уже почти вышли на прямую – нащупали чуть ли не все связи, о которых ты даже представления не имеешь, а ты у нас из-под носа уволакиваешь куда-то одно из важнейших. доказательств! Тогда на кой чёрт ты мне всё это рассказывал?!

Конечно, я даже лёжа на спине мог надавать ему по рылу – особенно задними ногами. Но я даже не пошевелился. С точки зрения юридической – Рэкс был абсолютно прав!

Но с МОЕЙ точки зрения – прав был Я. И если всё пойдёт так, как Я ЭТО задумал, то сегодня же вечером…

Но я даже рта не раскрыл!

Я вспомнил неподвижного, окровавленного Водилу, застреленного дурака Лысого, в клочья растерзанного Алика, рассыпанный и смешавшийся с лужами крови кокаин на ночном автобане в десяти километрах от Мюнхена…

Я представил себе Фридриха фон Тифенбаха и его дочь Монику, да и себя самого, а может быть, и Таню Кох со своим профессором, разорванных взрывом именно в тот момент, когда мы все должны были бы весело встречать Рождество, и не оказал Рэксу ни слова.

Только постарался изобразить на своей морде такую искренность, которую Рэкс вряд ли когда-нибудь видел своей жизни, и жалобно просипел под его тяжеленной лапой:

– Рэксик, родненький… Ну о чём ты говоришь, браток? Разве бы я тебе не сказал?! Ну как ты можешь так обо мне подумать?!

Криминальная полиция уехала, взяв с нас слово – ни с кем не разговаривать об этом, никого из окружающих не подозревать и вообще вести себя так, словно мы ничего не знаем и знать не хотим.

Несколько ошалевшие от почти трехчасового пребывания посторонних людей в нашем доме, мы с Фридрихом наскоро перекусили. Причём Фридриху пришлось даже шлёпнуть пару рюмок коньяку, чтобы немножко прийти в себя и оклематься от свалившихся на него новостей. А потом, совершенно обессиленные, мы завалились в гостиной у ёлки немного передохнуть перед началом приведения себя в порядок и прихода гостей. Фридрих – на свой диван, я – в своё кресло.

Подремать не удалось ни мне, ни Фридриху. Слишком велико было нервное напряжение. Поэтому уже через час Фридрих встал с дивана и сказал:

– Кыся! Я оставляю тебя встречать и занимать гостей, а сам пойду приму ванну и переоденусь. В конце концов, Рождество есть Рождество, и никто не имеет права нам его испортить!

– Только, пожалуйста, возьми с собой телефон, – сказал я ему. – Мало ли что…

Я знал, что у Франца Мозера есть свои ключи от калитки, но если позвонит Гельмут Хартманн, а он, по моим расчётам, обязательно позвонит часам к шести, то пусть он лучше разговаривает с Фридрихом. Потому что этот Швайне-Хунд в Человеческом образе всё равно меня не поймёт…

По-моему, немцы придумали грандиозное ругательство – «швайне-хунд». То есть «свинячья собака»… Абсолютно алогичное, нелепое, но для нас, Котов, очень даже выразительное! Не вставая с кресла, я разглядывал „Свой собственный документ“, изготовленный старым русским жуликом, осчастливившим разными сроками своего присутствия почти всё тюрьмы Европы. Теперь этот документ, повествующий об „исторической“ любви „моих“ предков – Кошки шведского короля Карла и Боевого (???) Кота Государя Всея Руси Петра Великого – был заключён под стекло, в очень дорогую старинную рамочку красного дерева, окаймлённую настоящим чеканным серебром,

Замечательная по своей наивности и наглости, моя «родовая грамота» стояла на самом видном месте нашей огромной гостиной – на камине тёмно-красного мрамора, рядом с разными небольшими семейными реликвиями семьи фон Тифенбах.

Но стояла она там как шутка. Как весёлое напоминание о нашем первом дне знакомства. И мне это ужасно нравилось! Да и всем, кто к нам приходил, тоже. Даже сегодняшней полиции…

Однако сейчас я смотрел на эту дурацкую грамоту, почти не видя её. Мне нужно было на чём-то остановить свой взгляд, и на глаза случайно попалась эта рамочка красного дерева в серебре.

А в голове у меня всё время проворачивалась МОЯ КОМБИНАЦИЯ сегодняшнего вечера. Которую я противопоставил всей Криминальной полиции Мюнхена. Только бы не сорвалось… Только бы не разрушилось!..

Я просчитывал десятки вариантов, понимал, что срыв может произойти в любом из звеньев: может быть, испугается Мозер, или перетрусит Гельмут, или кто-то из них случайно обнаружит матрёшку под сиденьем серебристого «мерседеса»; или – что самое страшное – Моника неожиданно согласится подождать, пока Франц и Гельмут «починят» их автомобиль, и поедет к отцу вместе с Гельмутом. А там ещё и Дженни…

Голова у меня шла кругом, и я молился всем нашим Котово-Кошачьим Богам, чтобы всё шло так, как придумал Я, как это должно было бы идти, если подходить ко всему этому с мерками СПРАВЕДЛИВОСТИ.

Очнулся я только тогда, когда случайно заметил в окне идущих уже по саду Таню Кох, Фолькмара фон Дейна и Франца Мозера. Сначала я подумал, что прослушал звонок в дверь, а потом вспомнил, что у Мозера есть свои ключи от калитки и гаража. Наверное, все трое одновременно подъехали к нашему дому, и звонка попросту не было.

А тут, кстати, в гостиную спустился и Фридрих. Но в каком виде?!

В смокинге (это мне когда-то Шура Плоткин объяснял…), в белой «бабочке», с маленьким ярким живым цветочком на чёрном шёлковом лацкане и в очень строгих, чёрных, почти без блеска, туфлях.