Не померкнет никогда

      От Жуковского я узнал также, что к транспортировке с Большой земли боеприпасов и других особо ценных грузов готовится группа подводных лодок. Это было совершенно новым делом, почти не имевшим примеров в морской практике. Грузоподъемность самых крупных подлодок - всего несколько десятков тонн, но пренебрегать не приходилось и этим. Как показало ближайшее будущее, подготовкой столь необычных транспортных средств черноморцы занялись весьма вовремя.
      22 апреля мы узнали о существенных, во всяком случае для нас, изменениях в управлении боевыми силами, действующими на юге. Ставка образовала Северо-Кавказское направление, и его главкому - маршалу С. М. Буденному, штаб которого развертывался в Краснодаре, отныне непосредственно подчинялись и Крымский фронт, и Черноморский флот, и Севастопольский оборонительный район. Таким образом, из подчинения Крымскому фронту мы вышли. Оно всегда представлялось чем-то искусственным да и было, в сущности, формальным.
      Под Севастополем продолжалось настороженное затишье, нарушаемое лишь огневыми налетами да вылазками разведывательных групп.
      Запомнился незначительный сам по себе, но характерный для тех дней факт. Из Новороссийска пришли два корабля, доставившие маршевое пополнение. Уходя обратно, они, как обычно, приняли на борт раненых. И начсанарм Соколовский потом доложил:
      - Погружено восемьдесят человек. Раненых, подлежащих эвакуации, больше нет.
      Несколько недель спустя уже трудно было представить, что так могло быть...
      Мы продолжали укреплять оборонительные рубежи, одновременно готовясь поддержать наступление наших товарищей от Керчи. И все чаще говорили в своем кругу, что если оно еще на какое-то время оттянется, то большие весенние бои в Крыму начнет Манштейн - это чувствовалось по многому.
      В конце апреля усилились удары неприятельской артиллерии и авиации. Они нацеливались то на отдельные участки переднего края, то на причалы и другие портовые сооружения, то на наши аэродромы. Правда, потери и повреждения обычно оказывались небольшими, а иногда вообще обходилось без них. Наша тяжелая артиллерия успешно вела контрбатарейную борьбу, севастопольские "ястребки", быстро поднимаясь в воздух, мешали вести прицельную бомбежку "юнкерсам" и "хейнкелям".
      Но выпадали и черные дни. 24 апреля, после полудня, вслед за докладом из штаба ПВО о том, что группа "юнкерсов" сбросила бомбы на авиаремонтные мастерские у Круглой бухты, позвонил кто-то с командного пункта ВВС и сдавленным голосом произнес:
      - Убит генерал Остряков...
      Сколько раз отчитывал вице-адмирал Октябрьский командующего военно-воздушными силами флота за то, что он сам летает на разведку, ввязывается в воздушные бои! Только два дня назад я услышал о том, как в паре с другим летчиком Остряков сбил еще один фашистский самолет.
      Но погиб он не в воздухе, а на земле. И, быть может, потому, что пренебрег возможностью укрыться в убежище, когда начался налет... Рядом с ним был сражен осколком бомбы прибывший из Москвы заместитель командующего авиацией ВМФ генерал Ф. Г. Коробков, товарищ Острякова по боям в Испании. Они вместе осматривали хозяйство севастопольской авиагруппы, в том числе ремонтные мастерские, где и попали под вражеский удар.
      Я уже делился впечатлениями о Николае Алексеевиче Острякове. Стремительно, за несколько лет, прошел он путь от водителя автобуса в Москве и осоавиахимовского учлета до крупного авиационного начальника. И исключительный его авторитет среди флотских летчиков, конечно же, определялся не одним только высоким служебным положением. В лице тридцатилетнего командующего ВВС Черноморского флота советская военная авиация потеряла одного из своих способнейших командиров.
      Острякова знали, любили и жители Севастополя. Несмотря на то что о его гибели, а тем более о времени похорон не было никаких извещений, на Кладбище коммунаров собралось множество людей. Когда гроб опускали в могилу, с рубежей обороны донесся традиционный боевой салют: севастопольская артиллерия произвела мощный залп по разведанным целям.
      В командование черноморской авиацией вступил генерал-майор В. В. Ермаченков. Хотя шаб ВВС и основные соединения находились на Кавказе, он, как и его предшественник, проводил много времени в Севастополе.
      Еще до Острякова, при другом воздушном налете, мы потеряли военкома оперативного и разведывательного отделов штарма батальонного комиссара И. Ф. Костенко, чудесного боевого товарища. Как последний знак его дружеского внимания у меня остался томик "Севастопольской страды" Сергеева-Ценского, принесенный заботливым Иваном Федоровичем еще в госпиталь.
      Осколок фашистской бомбы настиг Костенко в нескольких десятках шагов от армейского КП. Они с майором Ковтуном откуда-то возвращались и, не успев при появлении самолетов добраться до ближайшей щели, легли у каменной ограды. Ковтун остался невредим.
      Мы долго имели основания считать, что расположение командного пункта армии, неподалеку от которого размещались также многие отделы штарма, противнику неизвестно: ни бомбы, ни снаряды в районе Крепостного переулка, как правило, не падали.
      Однако в последнее время налеты на ату малонаселенную севастопольскую окраину, застроенную неприметными одноэтажными домиками, стали довольно регулярными, что нельзя было объяснить простой случайностью. В середине апреля бомба разнесла домик, где "стоял на квартире" - отдыхал, а в спокойное время иногда и ночевал - наш командарм. К счастью, в этот момент там никого не было.
      Я не сказал еще, что с весны вместе с Иваном Ефимовичем в Севастополе находились, а точнее - служили, воевали его жена и сын. Зоя Павловна Петрова, старший лейтенант медицинской службы, переведенная сюда из какого-то тылового лечебного учреждения, работала теперь в том самом госпитале, где недавно лежал я. А Юрий Петров, принятый в армию добровольцем семнадцати лет, заменил погибшего в январе адъютанта командующего - Кохарова. В войсках, впрочем, мало кто знал, кем приходится генералу Петрову сопровождающий его молоденький лейтенант: по их отношениям, строго официальным во всем, что касалось службы, догадаться об этом было невозможно.
      С "городскими квартирами", даже как с местом кратковременного отдыха, пришлось распрощаться. И поскольку не оставалось больше сомнений, что враг засек наш КП, было признано целесообразным перенести его в штольни за чертой города, вблизи древнего Херсонеса, сделав прежний запасным.
      Перебирались на новое место постепенно, стараясь не привлечь к этому лишнего внимания.
      Опираясь на осточертевшую, но все еще необходимую мне палку, я вошел через защищенную бетонной плитой массивную железную дверь в довольно широкий коридор, прорубленный в толще каменистой породы. Для меня было хорошо, что не надо никуда спускаться: идешь по ровному полу и незаметно оказываешься в глубине горы. Зато губы сразу ощутили привкус растворенной в сухом воздухе мельчайшей пыли известняка (скоро всем нам пришлось обзавестись очками, чтобы защищать от нее глаза).
      Эти подземные коридоры прокладывались для различных складов и давно были оборудованы вентиляцией, электропроводкой. Теперь в них поставили дощатые перегородки, и получились небольшие комнатки для работы и жилья. Рядом со мной поместили начальника оперативного отдела, и мы решили сделать в перегородке окошечко, чтобы было удобно переговариваться и передавать документы. Это понравилось командарму, "кабинетик" которого находился по другую сторону от моего, и между нами тоже прорезали такое окошечко.
      В той же штольне разместились член Военного совета Чухнов, весь оперативный отдел, разведчики, в соседней - штаб артиллерии, дальше остальная часть штарма и политотдел.
      Совсем близко от входов в штольни синела небольшая бухточка. К ней подступали херсонесские руины - одинокие мраморные колонны, остатки строений, возведенных в далекие века. А если подняться немного выше, открывалась широкая панорама Севастополя.
      Город выглядел величаво, разрушения издали были мало заметны. Тогда еще вряд ли кто из нас мог представить, что через несколько недель он будет казаться отсюда огромным Херсонесом...
      Посмотреть, как мы устроились, приехал вице-адмирал Ф. С. Октябрьский. Он только что вернулся с Кавказа, где представлялся главкому Северо-Кавказского направления С. М. Буденному.
      О содержании своих разговоров со старшими начальниками Филипп Сергеевич особенно не распространялся, во всяком случае при мне. Только много лет спустя, на одной из военно-исторических конференций, посвященных Севастопольской обороне, он рассказал, как, будучи у командующего Крымским фронтом Д. Т. Козлова, доложил суммированные разведотделом флота данные о готовящемся в Крыму наступлении противника. Генерал Козлов, по словам Октябрьского, отнесся к этим сведениям недоверчиво и заявил, что в начале мая перейдет в наступление его фронт и Крым будет освобожден...
      Пока гитлеровцы продолжали наращивать удары по морским путям, связывающим нас с Большой землей. Возвращаясь из Севастополя на Кавказ, погиб теплоход "Сванетия". Он подвергся массированным атакам торпедоносцев, отразить которые корабли охранения не смогли. На борту теплохода, как обычно, находились раненые; лишь незначительную их часть удалось спасти. Не повезло и конникам-кудюровцам: именно этим рейсом, пользуясь тем, что раненых было немного, мы, во исполнение упоминавшегося мною приказа, отправили на Кавказ остатки расформированной кавдивизии.
      В следующий раз боеприпасы и продовольствие доставили крейсеры. Отбив в море несколько атак вражеских самолетов, они и в бухту входили с боем, под огнем немецких тяжелых батарей, обстреливавших фарватер из-за Качи.
      На этих кораблях прибыло также свыше трех тысяч бойцов пополнения, а через день на лидере "Ташкент" - еще полторы тысячи. Такого подкрепления мы не получали давно. И уже то, что новые защитники города батальон за батальоном появлялись на его улицах, следуя с причалов в секторы обороны, поднимало у севастопольцев настроение.
      Это происходило перед Первым мая. Праздника такого, как до войны, конечно, не было, но все же его старались отметить. На зданиях вывешивались красные флаги. Транспарант у Приморского бульвара сообщал результаты предмайского соревнования снайперов. За первую декаду апреля они истребили 245 фашистов, за вторую - 566, за третью - 681... На спецкомбинатах чествовали стахановцев военного производства. Многим из них, как и бойцам на передовой, вручались правительственные награды.
      В канун Первомая в ярко-зеленой Инкерманской долине состоялось воинское торжество по случаю преобразования 265-го армейского артполка - славного богдановского - в 18-й гвардейский. Преклонив колено, Николай Васильевич Богданов, недавний майор, а теперь гвардии полковник, принял от командующего СОР новое, гвардейское полковое знамя.
      Когда богдановцы проходили по прифронтовой долине торжественным маршем, в памяти возникали их боевые дела, свидетелем которых я был, начиная с огневых ударов по врагу еще у государственной границы.
      Вспоминалось, как, заняв с ходу позиции на Мекензиевых горах, батареи полка четыре дня почти непрерывно били по дорогам между Севастополем и Бахчисараем, а корректировщики все требовали: "Если можете, прибавьте огня идут новые колонны..." Кто подсчитает, какие потери понес тогда противник на этих дорогах и насколько ослабило это его первый натиск на севастопольские рубежи! И кто знает, как обернулись бы события в один из критических моментов декабрьского штурма, если бы участок прорыва перед Северной бухтой не перекрыл шквальным огнем прямой наводкой дивизион Бундича!..
      Лица артиллеристов были строгими и счастливыми. Многих я знал уже давно: батальонный комиссар Праворный, начальник штаба полка майор Фролов, комдивы Гончар и Бундич, командир батареи Минаков, комвзвода разведки лейтенант Леонтьев с Золотой Звездой Героя, полученной еще на финском фронте...
      В общем строю прошел и Василий Ревякин, познакомиться с которым мне не довелось. Скромный старшина Ревякин, чье имя навсегда вошло в историю Севастополя. Это он, оказавшись потом в захваченном фашистами городе, возглавил героическую группу подпольщиков, которая производила во вражеском тылу дерзкие диверсии, организовала на Корабельной стороне типографию, выпускала листовки и газету, называвшуюся так же, как наша армейская - "За Родину". Доблестный богдановец погиб от руки гитлеровских палачей незадолго до освобождения Севастополя. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
      Там же, в Инкерманской долине, после того как получили награды богдановцы, вице-адмирал Октябрьский вручил ордена Красного Знамени Ивану Ефимовичу Петрову и мне (мне - тот, которым я был награжден в феврале за Одессу). От артиллеристов командарм и Чухнов поехали по дивизиям поздравлять приморцев с наступающим праздником.
      Незадолго до этого командарм предложил отпечатать на хорошей бумаге специальную почетную грамоту, с тем чтобы Первого мая ее получили ветераны нашей армии, участвовавшие в отражении двух штурмов и зимних боях. В тексте грамоты говорилось, что ею свидетельствуется проявленная воином-приморцем боевая доблесть, выражалась уверенность в том, что он и впредь будет мужественно сражаться с врагом. Грамот понадобилось более десяти тысяч. Каждую подписали собственноручно командующий, оба члена Военного совета и начальник штаба.
      Уверен, грамоты, доставленные в ночь под праздник во все подразделения, сыграли свою роль: помогли бывалым солдатам, этому костяку армии, сильнее проникнуться и, законной гордостью за все сделанное до сих пор, и чувством ответственности за бои, ждавшие нас впереди. Знаю, что многие приморцы отсылали свои грамоты домой, семьям.
      В штарме командарм одному из первых вручил ветеранскую грамоту генерал-майору В. Ф. Воробьеву, служившему в Приморской армии с самого ее образования. Только что стало известно, что Василий Фролович отзывается в распоряжение Крымского фронта. Он намечался начальником штаба 44-й армии, находившейся на Керченском полуострове. Оперативный отдел нашего штарма предстояло вновь возглавить майору Ковтуну.
      Как и следовало ожидать, Первомай "отметили" и гитлеровцы - более интенсивным, чем обычно, обстрелом города. На его улицах и в бухтах разорвался за день 141 артиллерийский снаряд. Но группу самолетов, пытавшихся прорваться к центру Севастополя, наши истребители рассеяли, заставив сбросить бомбы куда попало. Один "юнкерс" на глазах у следивших за воздушным боем горожан, задымив, рухнул в море недалеко за бонами.
      Ко всему этому севастопольцы привыкли, и, в общем, считалось, что день прошел нормально.
      Через какую-нибудь неделю общая обстановка в Крыму резко обострилась. Начало мая явилось тем рубежом, за которым осталась выпавшая нам передышка.
      * * *
      8 мая, в шестом часу утра, командарм, приоткрыв прорезанное между нашими комнатками окошечко, как обычно, позвал к себе пить чай.
      Так повелось с самого начала на новом, херсонесском КП, после переселения на который у Ивана Ефимовича, как и у всех нас, уже не было "городской квартиры". Позавтракать вместе генерал Петров приглашал и Чухнова, а также Воробьева и Ковтуна, иногда приходил из соседней штольни Рыжи. За чаем обсуждались текущие дела, задачи дня.
      В то утро, наверное, все мы проснулись с мыслью о Керченском полуострове. Накануне разведчики имели сведения, правда не очень определенные, что там что-то происходит, - может быть, крупная разведка боем. И всем хотелось надеяться, что это перерастет в долгожданное наступление армий Крымского фронта. Василий Фролович Воробьев, уже имевший назначение туда, нервничал из-за вынужденной задержки с отбытием - не было морской оказии. Между тем никаких приказаний о поддерживающих или отвлекающих действиях нам пока не поступало.
      Едва мы собрались у командарма, как дежурная служба ПВО доложила, что к району Севастополя приближается группа вражеских бомбардировщиков. Их налет, как бывало не раз, мог предварять затеваемую противником на каком-нибудь участке атаку наземными войсками. Об этом сейчас же предупредили секторы обороны, была объявлена готовность номер один всей артиллерии.
      Бомбардировщики, пройдя на большой высоте над рубежами СОР, нанесли удар лишь по нашим аэродромам. Существенного урона они при этом не причинили: самолеты, не поднятые в воздух, находились в укрытиях.
      Через некоторое время наши связисты перехватили радиосообщения немцев, где говорилось о их начавшемся наступлении на керченском направлении, а затем о том, что оборона советских войск на левом фланге Ак-Монайских позиций прорвана. Последнему мы не поверили. А тот бомбовый удар по аэродромам расценили как некую предохранительную меру гитлеровского командования: хотя севастопольская авиагруппа насчитывала всего около сотни самолетов и совсем уж немного с относительно большим радиусом действия, Манштейн, предпринимая наступление в другом конце Крыма, как видно, не сбрасывал со счета и их.
      Официальной информации об обстановке под Керчью мы не имели и на следующий день. И генерал Воробьев отправился туда на попутной подводной лодке, не подозревая, что вступить в должность начальника штаба 44-й армии ему не суждено.
      Как известно, именно в полосе этой армии, которой командовал генерал С. И. Черняк, на узком участке у побережья Феодосийского залива противник начал натиск на позиции Крымского фронта, и две дивизии, оборонявшиеся в первом эшелоне, своего рубежа не удержали...
      В мою задачу не входит разбор трагических майских событий на Керченском полуострове. Я касаюсь их лишь в той мере, в какой это необходимо, чтобы были ясны последствия происшедшего там для нас.
      Решив высвободить для действий на главных фронтах свою 11-ю армию, сковываемую в Крыму уже более полугода, гитлеровцы наметили ликвидировать в первую очередь не севастопольский плацдарм, у которого их заведомо ждал сильнейший отпор, а керченский, где они рассчитывали встретить хуже организованную оборону, в чем, к сожалению, не ошиблись.
      Располагая к весне тринадцатью пехотными, одной танковой и одной кавалерийской дивизиями, Манштейн вынужден был почти половину их с многочисленными частями усиления держать под Севастополем. Ударная группировка, сосредоточенная противником перед Ак-Монайскими позициями, отнюдь не имела численного превосходства над армиями Крымского фронта. Это, казалось бы, давало (состав неприятельских сил был известен довольно точно) основания не сомневаться, что победа в решительной схватке, когда она там завяжется, будет нашей.
      Но руководившие Крымским фронтом Д. Т. Козлов и Л. 3. Мехлис проявили пренебрежение к реальным возможностям врага. Долго готовясь наступать, они не позаботились о достаточно прочной обороне, и немцы нашли в ней, уязвимое место, сумев вдобавок обеспечить себе преимущество внезапного удара.
      Прорыв на левом фланге создал угрозу центральному участку фронта, его тылам. И хуже всего было то, что Козлов и его штаб, попав неожиданно для себя в очень тяжелое положение, начали терять управление своими силами. Об этом свидетельствовали даже те отрывочные донесения и запросы, все чаще передававшиеся открытым текстом, которые записывали наши радисты.
      Командование Крымского фронта не сумело выполнить требование Ставки организованно отвести войска на линию Турецкого вала, с тем чтобы задержать противника на этом рубеже, оказалось не в состоянии нанести эффективные контрудары. 10 мая в штабе СОР стало известно, что моряки Керченской базы занимают оборону на окраинах города. Вслед за тем началась по приказу маршала Буденного эвакуация войск из Керчи. Выправить там положение было, по-видимому, уже невозможно. Через несколько дней Крымского фронта фактически не стало. 19 мая он был расформирован официально.
      Севастопольцы снова остались в Крыму одни, как в ноябре сорок первого. Только наш пятачок был теперь меньше, теснее, а соотношение сил еще менее благоприятно, как и обстановка на море, связывающем нас с Большой землей. И уже не могло быть никаких сомнений в том, что впереди новый, решающий штурм Севастополя.
      Не буду говорить, как переживалась быстротечная керченская катастрофа. Это понятно и так. Было, однако, не время давать волю чувству горечи. На это мы просто не имели права.
      Самым важным командарм считал поддержать у защит-пиков Севастополя веру в свои силы. "Про Керчь говорить правду, только правду, - требовал он от командиров и политработников, - но так, чтобы люди не упали духом".
      Все прекрасно понимали, что означают лаконичные фразы в сообщениях Совинформбюро о тяжелых боях западнее Керчи, а затем в районе Керчи. И кто под Севастополем не сознавал: после того как там все закончится, враг навалится на нас... Упиваясь своей керченской победой - первой за много месяцев не только на юге, немцы крутили у себя в окопах пластинки с бравурными маршами. 'Над нашими позициями разбрасывались с самолетов наглые, хвастливые листовки.
      Но генерал Петров (каждый день он успевал побывать не на одном участке обороны) возвращался из войск успокоенным. Его радовало настроение бойцов и командиров на переднем крае, и в этом он, как всегда, черпал собственную уверенность, энергию.
      С 10 мая соединения Севастопольского оборонительного района были переведены на повышенную боевую готовность. Еще до того, в качестве самой первой меры, продиктованной событиями на Керченском полуострове, командарм отдал приказание всемерно беречь, жестко экономить снаряды.
      В мае крымская весна незаметно переходит в лето.
      Дни стояли ослепительно солнечные и уже довольно жаркие. Яркая зелень украсила севастопольские бульвары, преобразила все высотки и лощины Мекензиевых гор. И выдавалось еще немало тихих, без орудийного грохота, часов, когда люди могли ощутить праздничное великолепие щедрой южной природы, расцветающей в свои сроки, несмотря ни на какую войну.
      - Эх, хороша сегодня Бельбекская долина! - вздохнул, вернувшись из четвертого сектора, дивизионный комиссар Чухнов. - Ничейная полоса - цветущий сад... - И, махнув рукой, решительно оборвал себя, заговорил о фортификационных работах, проверять которые ездил туда вместе с подполковником К. И. Грабарчуком, ставшим после гибели Кедринского начинжем армии.
      Нового члена Военного совета, только в марте прибывшего, чуть было от нас не отозвали: где-то вспомнили, что по образованию Чухнов химик, и решили перевести его комиссаром Главного военно-химического управления. Однако командарм Петров и командование СОР сумели доказать, что сейчас целесообразнее оставить его в Приморской армии, чем сам Чухнов был заметно удовлетворен.
      Много лет спустя, уже после смерти Ивана Филипповича, мне представилась возможность прочесть его севастопольские дневниковые записи, и там были подтверждающие это чудесные слова: "Какая радость! Получен ответ - я остаюсь здесь". Радовались этому и все мы. Быстро освоившись в Севастополе, Чухнов стал очень нужным тут человеком, особенно в такое напряженное время.
      Как и командарм, Чухнов проводил целые дни, иногда и ночи, в войсках, на месте занимаясь практическими вопросами укрепления обороны, которые требовали безотлагательного решения. Я ездил в дивизии гораздо реже, хотя последствия ранения сказывались уже меньше, мог обходиться без палки, однако обязанности начальника штарма, как обычно, приковывали меня к командному пункту.
      Противник торопился: как докладывал начальник разведотдела Потапов, немцы еще до окончательного оставления нами Керченского полуострова начали перебрасывать высвобождавшиеся там силы к Севастополю.
      Оттуда следовало ожидать 132, 46, 28-ю пехотные дивизии, всю 170-ю, один полк которой уже находился тут, и очевидно, кое-что еще. Штаб Севкавфронта (19 мая Северо-Кавказское направление было преобразовано в одноименный фронт с оставлением Севастопольского оборонительного района в его подчинении) сообщал, что, по его разведданным, в ближайшее время под Севастополем может прибавиться до шести неприятельских дивизий.
      В директиве командующего фронтом С. М. Буденного, полученной немного позже, говорилось: "Предупредить весь командный, начальствующий, красноармейский и краснофлотский состав, что Севастополь должен быть удержан любой ценой..."
      Штарм подготовил решение на оборону, отвечавшее сложившейся обстановке. В нем давалась оценка противостоящих сил врага, назывались вероятные направления его ударов, ставились конкретные задачи войскам. Общая задача армии определялась так: всемерно укрепив свои рубежи средствами противотанковой обороны и инженерного усиления на всю глубину боевых порядков войск, разбить противника перед передним краем занимаемого передового рубежа. А в случае прорыва его на одном из направлений удерживать и уничтожать силами вторых эшелонов и резервов;
      Бои предстояли тяжелые, командиров соединений и частей предупреждали, что при возможных нарушениях связи они должны быть готовы в соответствии с поставленными задачами и обстановкой действовать самостоятельно. Командирам всех степеней предлагалось немедленно назначить себе по два заместителя. Одновременно командарм Петров объявлял, что его заместителями являются генерал-майоры Крылов и Рыжи.
      В директиве точно, с учетом реальных возможностей, указывалось, какие участки фронта надлежит дооборудовать в инженерном отношении, где и чем дополнительно усилить противотанковую, противодесантную оборону. На наиболее важных направлениях планировалось, в частности, выставить еще около тридцати тысяч мин, соорудить несколько десятков новых дотов и дзотов (что и было выполнено).
      В мае инженерными работами занимался весь личный состав второго эшелона и резервных частей. Но это было уже завершением того, что делалось все месяцы после декабрьского штурма, и особенно интенсивно - с конца марта.
      Помню, когда я впервые после большого перерыва попал на передовую, к чапаевцам, то едва узнавал знакомые позиции. Траншеи, ходы сообщения стали такими, о каких в декабре можно было только мечтать.
      А как укрепила за это время свой передний край над Камышловским оврагом бригада Потапова! Теперь на ее позициях трудно было к чему-нибудь придраться. А ведь грунт там - почти сплошной камень.
      Перед новым натиском врага севастопольский плацдарм имел по всему фронту, в том числе и на северном направлении, где мы лишились основной части первоначально созданных укреплений, три оборонительные полосы общей глубиной до 12-13 километров. Они охватывали фактически все пространство от переднего края до окраин города.
      Первый рубеж - передовой и теперь, по существу, главный проходил от Балаклавы через Камары, Верхний Чоргунь, Камышлы и затем по Бельбеку. Тут имелись три, а местами и четыре линии добротных траншей плюс система минных полей, противотанковых ежей, проволочных заграждений и других препятствий.
      Окопы снабжены перекрытиями, защищающими от осколков, и убежищами, где можно переждать сильную бомбежку. Хороши были и глубокие, надежные ходы сообщения. Они позволяли, не выходя на поверхность, пересечь из конца в конец полосу обороны целого соединения и перейти на участок соседа. Не могу не привести одной показательной цифры: при 36-километровом фронте обороны общая длина окопов и ходов сообщения только в пределах первого рубежа достигла в мае 350 километров.
      Конечно, я говорю сейчас об очень простых вещах. Окопы есть окопы, без них какая же оборона! Но пусть все-таки постарается представить читатель, как тверда и неподатлива земля крымского предгорья, - иначе не оценить огромный, выполненный исключительно ручными средствами (ни одного окопокопателя или экскаватора мы не имели) солдатский труд, который потребовался, чтобы придать нашей обороне еще большую устойчивость.
      Думается, важен был тут и, так сказать, психологический результат сделанного: люди поняли, что в таких траншеях им непосредственно угрожает только прямое попадание бомбы или снаряда, а это, как мог засвидетельствовать всякий бывалый солдат, случается нечасто. К фактически новым, но уже обжитым окопам бойцы относились по-хозяйски любовно. Не без гордости показывали они детали своего полевого хозяйства: где удобно устроенную нишу для гранат, где искусно замаскированный ход к вынесенной вперед ячейке истребителей танков.
      Я же, знакомясь с позициями, так основательно улучшенными, а где и созданными заново, испытывал удовлетворение еще вот по какому поводу.
      Под Одессой не всегда удавалось добиться настоящего взаимопонимания между командирами стрелковых частей и не подчиненными им инженерными начальниками. Возникало немало споров и претензий, например, насчет того, где располагать запасные, промежуточные линии окопов. Нередко они оказывались дальше, чем нужно. Иногда, чтобы не отдать врагу лишнюю сотню метров земли, приходилось в ходе боя, под огнем, отрывать новые окопы, пренебрегая остающимися за спиной готовыми. Под Севастополем, во всяком случае на этом этапе его обороны, все делалось уже более рационально.
      Второй рубеж обороны включил в себя большую часть прежнего главного (кроме, разумеется, северного направления, где он прошел гораздо ближе к городу - через станцию Мекензиевы Горы и совхоз имени Софьи Перовской). В глубине этой оборонительной полосы находились высоты Карагач, Сапун-гора и гора Суздальская - ключевые позиции на подступах к Севастополю с юга и запада, куда, как подчеркивалось в упомянутой директиве командарма, нельзя было допускать выхода противника ни при каких условиях.
      В результате развития второго рубежа в глубину он на ряде участков сливался с третьим, тыловым. Здесь было много укрепленных артиллерийских и пулеметных огневых точек. За зиму их прибавилось на всех рубежах.
      Всего у нас числилось теперь свыше пятисот дотов и дзотов, но в глубине обороны большинство их пока пустовало: наличное вооружение требовалось держать ближе к переднему краю. Заселить все доты и дзоты можно было, только если получим (этого добивался командующий СОР) укомплектованный на Большой земле "укрепрайон" - несколько пулеметных батальонов.
      Определенные силы и средства пришлось выделить для противодесантной обороны береговой линии. Лично мне серьезный морской десант под Севастополем всегда представлялся маловероятным: немцы должны были учитывать огневую мощь хорошо расставленных береговых батарей. Однако моряки считали его все-таки возможным, особенно в связи с появлением у противника значительного числа самоходных, вооруженных артиллерией барж, спущенных на Черное море по Дунаю.