Не померкнет никогда

      Словом, этот полк являлся в тот момент едва ли не самым благополучным, если, конечно, не брать первый сектор. Отвод соседей на новый рубеж несколько ухудшал позиции Белюги. Зато обеспечивалось восстановление нарушенных стыков, устранялась непосредственная опасность прорывов фронта.
      Кроме северного направления гитлеровцы продвинулись 19 декабря также на юго-востоке. К исходу дня в их руках находились Нижний Чоргунь и высота с Итальянским кладбищем, за исключением западного, обращенного в нашу сторону склона, где продолжался бой.
      Еще до передачи вечерней сводки из штаба второго сектора сообщили: разрывом немецкого снаряда у КП 7-й морской бригады убит ее начштаба майор А. К. Кернер, а комбриг Е. И. Жидилов тяжело ранен. В командование бригадой вступил комиссар Н. Е. Ехлаков.
      Час спустя стало известно, что Жидилову сделана операция и жизнь его вне опасности. Медики обещали вернуть полковника в строй через три-четыре недели.
      - Значит, и не нужно никого туда назначать, - сказал командарм. - Ехлаков справится. А начальника штаба пусть выдвигают из своих.
      Потребуйся сейчас новый комбриг, подобрать достойного было бы нелегко... С трудом найдя замену командирам, павшим на севере Крыма, мы вновь понесли ощутимые потери в комсоставе уже в первые дни декабрьского штурма. Убиты были командир кавполка Н. А. Обыденный, начальник оперативной части 8-й бригады Т. Н. Текучев, замечательные командиры артиллерийских дивизионов Н. С. Ар-тюх и Г. И. Наумов - герои одесских боев (оба погибли, управляя огнем по наступающим танкам, не досказав последней боевой команды). А скольких комбатов, командиров рот, взводов недосчитывалась армия!..
      Вслед за известием о гибели Кернера и ранении Жидилова пришла еще одна тревожная новость: оперативному дежурному сообщили - что-то случилось с начальником штаба артиллерии Васильевым.
      Вызванный врач успокоил:
      - Просто потеря сознания от перенапряжения нервной системы. Ему надо обеспечить несколько часов сна.
      Оказалось, майор Васильев не отдыхал ни часу с тех пор, как начался штурм. Почти трое суток! Военком штарма Глотов взялся выяснять, нет ли на КП таких еще. Действительно, нельзя было допускать, чтобы нужнейшие люди вот так сваливались с ног - вражеский штурм продолжался.
      Основной итог трех дней напряженных боев заключался, конечно, в том, что врагу, как ни велики были введенные им в действие ударные силы, прорвать фронт обороны не удалось. Однако наши войска, встретившие противника на первом, передовом, рубеже, уже на очень многих участках были вынуждены отойти ко второму, главному. Севастопольский плацдарм сократился, передний край приблизился к бухтам и городу. Но самым тревожным было даже не это, а положение с резервами и снарядами.
      Приехав от контр-адмирала Жукова, Иван Ефимович Петров, когда мы остались вдвоем, сказал с горечью, что Октябрьский, находившийся на Кавказе, кажется, не представляет всей серьезности сложившейся у нас обстановки.
      Жуков показал Петрову телеграмму Октябрьского, где говорилось, что корабли отряда поддержки (старые крейсеры и эсминцы, которые в принципе должны были постоянно находиться в Севастополе) сейчас прислать сюда нельзя, так как это "грозило бы срывом самой ответственной задачи".
      Задача, несомненно, имелась в виду та, из-за которой командующий Черноморским флотом и СОР отбыл на Большую землю. О том, что именно там готовится, мы официально информированы еще не были, хотя по разным признакам чувствовалось: предстоит операция, имеющая целью или одной из целей радикально помочь Севастополю.
      Но как бы ни обстояло с этим, неотложно требовалась помощь обычная, прямая - подкреплениями, снарядами, огнем кораблей.
      В ночь на 20 декабря контр-адмирал Жуков и член Военного совета флота дивизионный комиссар Кулаков послали телеграмму Верховному Главнокомандующему. В ней излагалось положение под Севастополем после трех дней наступления немцев, говорилось, что у нас нет снарядов наиболее нужных калибров, а остальной боезапас на исходе, израсходованы резервы, придется вводить в бой на фронте личный состав находящихся в базе кораблей, береговых и зенитных батарей, аэродромной службы.
      Содержалась в телеграмме и такая фраза: "Если противник будет продолжать наступление в том же темпе, гарнизон Севастополя сможет продержаться не более трех суток".
      Познакомиться с текстом этого документа мне довелось много времени спустя, после войны. Прочитав последнюю фразу, я подумал, что подписаться под нею, наверное, не смог бы. Не потому, что не разделял общей оценки положения, дававшейся в телеграмме. Оно, бесспорно, было тяжелым, грозным. Но вопрос, сколько еще суток мы сумеем продержаться, у меня просто не возникал.
      Вопреки всем трудностям и потерям, вопреки тому, о чем говорила лежавшая передо мной рабочая карта, мысль, что Севастополь можно не удержать, тогда, после нашей победы под Москвой, как-то вообще не приходила в голову.
      * * *
      На крутом склоне у Исторического бульвара, увенчанного зданием Панорамы первой обороны, появилась надпись, выложенная трехметровыми буквами из плит инкерманского камня: "Севастополь был, есть и будет советским!"
      Кажется, идею выложить лозунг, который читался бы "из города, с фронта и с неба", подал секретарь Крымского обкома партии Федор Дмитриевич Меньшиков (после захвата гитлеровцами Симферополя и остального Крыма обком со штатом, сокращенным до нескольких человек, находился в Севастополе, здесь же стала выходить Крымская областная газета). И громадные светлые буквы действительно различались и с Корабельной стороны, и с Северной. А с неба лозунг выглядел, наверное, особенно броско. Фашистские летчики даже специально его бомбили. Но за ночь поврежденные буквы восстанавливались. Говорили, что за ними следят по поручению городского комитета обороны какие-то старики из артели мраморщиков.
      Лозунг, видимый тысячам севастопольцев, выражал общее настроение, общую уверенность, что новый натиск врага будет отбит, как и первый в ноябре. И настроение это претворялось в славные дела. Дни, о которых я веду сейчас речь, были насыщены подвигами. Их было так много, что далеко не все они немедленно попадали в политдонесения военкомов или в армейскую газету. О некоторых из них в силу обстоятельств мы вообще узнавали с большим опозданием.
      Так получилось и с подвигом героев дзота No 11, памятник которым на откосе высоты 192,0, у селения Дальнее (раньше Камышлы), посещают теперь экскурсанты, приезжающие в Севастополь со всех концов страны.
      Двенадцать дзотов, составлявших пулеметную роту лейтенанта М. Н. Садовникова, растянулись редкой двойной цепочкой по склону долины Бельбека и в сторону от нее - по балке Темная. Главное оружие каждого дзота - "максим" на поворотном столике, обеспечивающем ведение огня через любую из трех амбразур. Боевой расчет - семь молодых краснофлотцев из учебного отряда флота. Все в роте были комсомольцами.
      Когда начался декабрьский штурм, эти дзоты находились еще на тыловом рубеже, пехота располагалась впереди. Но именно тут противник вклинился в нашу оборону, дзоты первой линии быстро оказались на переднем крае, а затем и в окружении. Приказа отходить пульроте не было: вражеский клин надеялись ликвидировать. И дзоты сражались, как маленькие осажденные крепости. Они могли выдержать попадание трехдюймового снаряда, боеприпасов имели порядочно: по 20 и больше тысяч патронов, по 200-300 гранат, много бутылок с горючей смесью.
      Дзот No 11 вступил в бой под командой старшины 2-й статьи Сергея Раенко. В него перенесли потом еще два пулемета, "гарнизон" огневой точки увеличился до десяти бойцов. С этой горсткой севастопольцев гитлеровцы не могли справиться около трех суток.
      Когда несколько дней спустя высоту 192,0 отбили у противника, вокруг разбитого дзота еще лежали десятки неубранных трупов немецких солдат. А в противогазной сумке краснофлотца Алексея Калюжного, который, вероятно, дольше всех из героического расчета оставался в живых и вел бой, нашли предсмертную записку - волнующее свидетельство силы духа защитников Севастополя:
      "Родина моя! Земля русская!.. Я, сын Ленинского комсомола, его воспитанник, дрался так, как подсказывало мне мое сердце. Я умираю, по знаю, что мы победим... Держитесь крепче, уничтожайте фашистских бешеных собак. Клятву воина я сдержал. Калюжный".
      Подробности длительного неравного боя этого дзота выяснились после того, как обнаружился уцелевший боец из его расчета: он получил приказание прорваться с донесением на командный пункт, по пути был тяжело ранен и подобран людьми из другой части, а в своей долго считался погибшим.
      Камышловский дзот No 11 вошел в историю. Надо, однако, сказать, что такую же стойкость проявили комсомольские расчеты и остальных огневых точек этой пулеметной роты. В дзоте No 12 старшины 2-й статьи Ивана Пампухи погибли все до единого. Дзот почти четыре дня служил опорой стрелковым подразделениям, не дававшим немцам продвигаться на этом участке Бельбекской долины. Дзот No 15 он стоял над Симферопольским шоссе - действовал и тогда, когда у двух последних его бойцов, тяжело раненных, не было сил метнуть гранату. Слыша, как подползают гитлеровцы, эти краснофлотцы просто выталкивали гранаты из амбразур, взрывая врагов у самых стен дзота...
      На огневых точках, прикрывавших стык третьего и четвертого секторов, куда противник направил в декабре главный удар, бойцы называли себя жигачевцами - в знак любви и уважения к своему комбату И. Ф. Жигачеву. Уважали этого командира и во взаимодействующих с его дзотами армейских подразделениях. Старший лейтенант по званию, но уже не молодой, в прошлом кузнец судостроительного завода, этот сильный, мужественный человек как бы олицетворял собой надежность и прочность маленьких бастионов, которыми командовал. И людей своих он подготовил к боевым испытаниям достойно.
      Рассказать обо всем героическом, ознаменовавшем первые дни отражения декабрьского штурма, я не в состоянии. Даже простое перечисление фактов, воплотивших в себе беззаветную отвагу, беспредельную самоотверженность наших бойцов и командиров, составило бы целую книгу. То, что говорится здесь об отдельных частях и подразделениях, может быть отнесено п ко многим другим.
      Помню, как командарм, выслушав по телефону доклад о том, что с помощью артиллерии выведены из окружения остатки полка капитана Дьякончука, с чувством сказал коменданту сектора:
      - Передайте им, что они герои!
      Окружен был не только полк в целом. Разобщенными, отрезанными друг от друга и от командного пункта оказались многие его роты, взводы, даже отделения. Бой не раз доходил до рукопашной, наседающих врагов брали в штыки, били саперными лопатками, касками... Но все подразделения держались на назначенном им рубеже, хотя там были не доты, а просто окопы. Имей мы резервы для мощных контратак на соседних участках, доблестный 241-й полк устоял бы на старых позициях!
      Но то, что их пришлось оставить, не делало стойкость полка напрасной: упорная оборона в долине Бельбека задержала и ослабила натиск врага у Камышловского оврага, помешала ему продвинуться дальше. А бойцы Дьякончука вышли из окружения даже с трофеями - с немецкими минометами, пулеметами, автоматами.
      Николай Кирьякович Рыжи, ухитрявшийся побывать за день чуть не во всех артполках, воодушевленно рассказывал о делах своих артиллеристов.
      На участках, где создавалось тяжелое положение, некоторые дивизионы и батареи оказывались без пехотного прикрытия, лицом к лицу с наступающим врагом. Чтобы не допустить захвата орудий, не быть вынужденными их взрывать, батарейцы сами ходили в контратаки.
      Такая обстановка сложилась, в частности, в районе Камышловского моста: потеснив нашу пехоту, немцы прорвались к командному пункту 397-го артполка майора П. И. Полякова, к огневым позициям одного из его дивизионов. Отвести дивизион было уже нельзя, и артиллеристы заняли круговую оборону. Пока расчеты выкатывали часть орудий на открытую позицию для стрельбы прямой наводкой, бойцы обслуживающих подразделений во главе с секретарем полкового партбюро Казиновым и пропагандистом Илюченко контратаковали фашистских автоматчиков. Когда Илюченко был убит, а Казинов ранен, контратаку возглавил завделопроизводством штаба полка... Артиллеристы отстояли свои орудия, отбросили прорвавшихся гитлеровцев и даже захватили (не частый в артиллерии случай!) несколько пленных.
      Геройски дрались конники полковника Кудюрова, получившие трудный участок обороны на возвышенности Кара-Тау. Не так рассчитывали мы, сложись обстоятельства более благоприятно, использовать единственную в Приморской армии кавалерийскую дивизию. Но сейчас требовалась пехота, других резервов не было, и кавалеристы показали, что, раз надо, они могут быть стойкой пехотой. Ни танками, ни бешеным минометным огнем, ни бомбежками с воздуха врагу не удавалось смять спешенные эскадроны. Они отходили на новый рубеж только по приказу, когда это, как было 19 декабря, становилось необходимым по общей обстановке. Особую стойкость, как и в ноябре под Балаклавой, проявил 149-й кавполк Леонида Георгиевича Калужского. Через штаб сектора к нам доходили его краткие, уверенные донесения: "Все в порядке, держусь прочно". А в строю полка было уже меньше двухсот бойцов...
      Пока на севастопольских рубежах стояли такие части, нас было не сломить!
      Несокрушимой опорой войскам, отражавшим атаки врага, служил и сам Севастополь. Очень верно написал потом Борис Алексеевич Борисов: "Второй штурм город встретил, как старый, закаленный в бою солдат".
      18 декабря, когда не оставалось уже сомнений в том, что противник ведет решительное наступление, рассчитанное на захват города, комитет обороны экстренно собрал партийный актив - руководителей районов, директоров предприятий, секретарей парторганизаций. С сообщением, ориентирующим в обстановке, выступил от имени командования оборонительного района генерал П. А. Моргунов.
      Во что бы то ни стало увеличить производство оружия и боеприпасов, обеспечить срочный ремонт поврежденной боевой техники, выделить максимум рабочих рук на строительство дополнительных укреплений - вот о чем в первую очередь шла на активе речь.
      Не могу ручаться, что в решениях именно этого совещания было записано: "Все население считать мобилизованным". Может быть, и не совсем такая была формулировка. Но, суть принятых решений сводилась к этому. Перед лицом, вновь резко обострившейся опасности для города Севастопольская партийная организация, комитет обороны мобилизовали на непосредственную помощь фронту всех, кто был способен что-то для него сделать.
      Летучие ремонтные бригады из лучших оружейников стали выезжать на огневые позиции батарей, чтобы там, на поле боя, устранять повреждения орудий и минометов. Все предприятия и цехи, выпускающие военную продукцию, перешли на непрерывную работу. Людей не хватало: сотни севастопольцев, еще вчера стоявших у станков, влились в войска. Но те, кто был оставлен на производстве, не покидали своих трудовых постов и после двенадцатичасовой смены. Основная часть рабочих переводилась на казарменное положение в убежищах.
      Рабочие знали: все сделанное ими сегодня будет решать исход завтрашних боев за Севастополь. А если в цехе появлялся фронтовик и рассказывал, как изготовленным здесь оружием бьют врага, или зачитывалась записка комиссара части, присланная с доставляющим боеприпасы на фронт шофером - благодарность за боевую продукцию, - люди готовы были вовсе забыть об отдыхе и сне.
      Не так уж много оружия могло быть изготовлено в осажденном городе. Но мы ощутили, что выпуск ручных гранат на спецкомбинате, не превышавший в начале декабря двухсот штук в сутки, стал приближаться к тысяче. Так же росло и производство мин. Где только не собирали взрослые и дети металл для их корпусов! А "начинку", если не хватало, все чаще добывали, рискуя жизнью, из невзорвавшихся немецких бомб.
      На том же подземном комбинате в Троицкой балке осваивали производство малых авиабомб для севастопольских летчиков. Возникло было осложнение: порох, закладываемый в запалы, требовалось насыпать в мешочки из натурального шелка, а его не нашлось ни метра на всех складах в пределах города. Но проблему решили сами работницы комбината: они принесли и раскроили на пороховые мешочки свои выходные платья.
      От жителей города не скрывали серьезности положения. В местной сводке "На подступах к Севастополю" говорилось прямо: враг пытается прорвать нашу оборону. И это касалось уже не передового рубежа, а главного, проходящего в пяти-шести километрах от оконечности Северной бухты и окраин Корабельной стороны.
      Там, как и в Инкермане, в поселках за Северной стороной, приближение фронта не могли не ощущать, настолько явственно доносились звуки боя.
      Но военных, появлявшихся на предприятиях или в убежищах, никто не спрашивал, будет ли удержан город. В это верили беззаветно.
      Как на фронте, на предприятиях и других жизненно важных городских объектах назначали дежурных связных для передачи донесений в комитет обороны, если разрыв бомбы перебьет телефонные провода. Как на фронте, парткабинет горкома, работавший круглые сутки, выпускал боевые листки с последними военными и городскими новостями. Они разносились по цехам и убежищам, чтобы люди не оставались без информации, если обстоятельства задержат выход газеты и окажется поврежденной радиотрансляционная сеть. Но и повреждения устранялись по-фронтовому, в немыслимые, по прежним понятиям, сроки.
      Крупная бомба попала в недавно пущенную макаронную фабрику, снабжавшую население и войска. Пострадали здание и оборудование, убит был директор. Городской комитет обороны назначил вместо него одну из работниц-коммунисток, обязав ее возобновить выпуск продукции в течение трех суток. И в назначенный срок фабрика заработала. А бригада женщин с соседних улиц перебрала по штучке десятки тонн готовых макарон, перемешанных со стеклом из выбитых окон.
      Все это - лишь отдельные детали севастопольской жизни тех дней. Но, мне кажется, каждая такая деталь отражает самые характерные ее черты - высокое мужество мирных советских людей, оказавшихся на переднем крае войны, замечательную их организованность.
      Приведу еще один факт, в котором слились трагическое и жизнеутверждающее, горе и надежда.
      Началось с того, что на командный пункт МПВО принесли двухлетнюю девочку единственное живое существо, извлеченное спасательной командой из завала на месте разрушенного бомбой дома. Наведенные справки подтвердили: родных у ребенка больше нет.
      Подобные случаи в городе уже бывали. Осиротевших ребят куда-то временно пристраивали, а те, кто постарше, чаще всего находили приют в какой-нибудь воинской части, становились "сыновьями полка". Но случай с малышкой, спасенной из-под развалин, дал толчок к тому, чтобы вопрос о таких детях обсудил наряду с самыми срочными делами городской комитет обороны. Он поручил гороно немедленно организовать для них специальный интернат.
      Это детское учреждение, размещенное в одном из убежищ на улице Карла Маркса, существовало почти до конца Севастопольской обороны, принимая все новых питомцев - от грудных до пятнадцатилетних. Мы отдали распоряжение в части отправлять в интернат мальчишек, успевших пробраться на фронт, где им было все-таки не место. Этих приводили уже в форме: кого в сухопутной, кого в морской. Многие из них пытались убегать обратно в войска. Некоторым это удавалось...
      Если бы кто-нибудь взялся проследить судьбу этих ребят, наверное, выяснилось бы немало волнующего и интересного. Я же могу сказать о них лишь то, что всех воспитанников интерната осадный Севастополь сумел уберечь. Все они - несколькими группами, в разные сроки - были переправлены на Большую землю.
      * * *
      В час тридцать ночи 20 декабря в Северной бухте ошвартовался "Чапаев", доставивший из Новороссийска боеприпасы. Он пришел на несколько часов раньше, чем было обещано. Это позволяло подать снаряды на огневые позиции еще до рассвета.
      Правда, пополнить боезапас смогли не все батареи. Снарядов для 107-миллиметровых пушек и для гаубиц на этом транспорте не оказалось. Мины прибыли только 50-миллиметровые. Но мы радовались и тому, что привезено.
      А незадолго до того, как на фронте должны были возобновиться вражеские атаки, ко мне вошел начальник разведотдела Потапов. Несколько смущенный таким он обычно бывал, когда считал, что докладывает что-то существенное позже, чем следовало бы, - Василий Степанович положил на стол лист бумаги.
      - Показания одного пленного, - пояснил он. - Полагаю, что сроки, которые тут называются, заслуживают выи-мания...
      Пленный из 47-го немецкого пехотного полка заявил на допросе, что, как ему известно, наступающие на Севастополь войска имеют задачу овладеть городом в течение четырех суток, то есть 21 декабря.
      "Ну и что?" - хотелось мне сказать в первое мгновение. Ведь в том, что Манштейн рассчитывал завершить нынешнее наступление в короткие сроки, сомневаться и так не приходилось. Однако Потапов был прав: показания пленного заслуживали внимания. Они, если немец не лгал, приоткрывали действующую плановую таблицу противника, точнее, ее последнюю графу. А такими сведениями не пренебрегают. Особенно когда речь идет о завтрашнем дне.
      Показания пленного были доложены командарму.
      - Что ж, чего-то в этом роде и следовало ожидать, - сказал Иван Ефимович. - Из своего графика они теперь уже основательно выбились. По сегодня еще могут попытаться в него войти. Во всяком случае, коменданты секторов должны об этом сроке знать.
      ...В час рассвета о начавшихся атаках противника доложили из всех секторов. Даже из первого, где накануне было тихо. Впрочем, там, на правом фланге обороны, противник атаковал не столь активно, очевидно, лишь в целях сковывания наших сил.
      На левом фланге, в четвертом секторе, явно пошло на пользу вчерашнее выравнивание фронта. Утренние атаки отбивались там успешно, где-либо вклиниться или потеснить нас врагу пока не удавалось. Постепенно почувствовалось, что главный его натиск смещается вправо, в третий сектор. Еще до полудня группы фашистских автоматчиков, прикрываемые танками, стали прорываться в стыках полков Чапаевской дивизии.
      Намечалась угроза продвижения противника в направлении Северной бухты через кордон Мекензи No 1 п Мартыновский овраг. Между тем комендант третьего сектора имел в резерве лишь батальон ПВО.
      К фронтовым событиям этого дня мне еще придется вернуться. Но он памятен не только тем, что происходило на переднем крае обороны.
      Несколько раньше я говорил о телеграмме, посланной в ночь на 20 декабря контр-адмиралом Жуковым и дивизионным комиссаром Кулаковым от имени Военного совета Черноморского флота Верховному Главнокомандующему.
      О содержании телеграммы я знал тогда со слов Ивана Ефимовича Петрова лишь в общих чертах. Мне не подумалось, что на нее уже мог последовать какой-то ответ, когда днем 20-го, после короткого телефонного разговора с Жуковым, командарм сообщил, что едет с членом Военного совета армии Кузнецовым на командный пункт СОР.
      Вернулись они довольно скоро, оба радостно возбужденные, хотя на фронте за это время, как мне было точно известно, ничего утешительного не произошло. Скорее наоборот, особенно в третьем секторе...
      - Есть важные новости, - улыбнулся Иван Ефимович, проходя к себе. - Зовите Рыжи и Ковтуна, расскажу всем вам сразу.
      Новости были действительно поважнее тех местных, о которых я приготовился доложить командарму. Контр-адмирал Жуков, оказывается, вызывал Петрова и Кузнецова, чтобы познакомить с только что принятой директивой Ставки, целиком относившейся к Севастополю.
      Ставка приказала командующему Закавказским фронтом (это был не первый пункт, но в тот момент самый для нас главный, и генерал Петров с него начал) немедленно отправить в Севастополь стрелковую дивизию или две стрелковые бригады и еще не менее трех тысяч человек пополнения, а также снаряды необходимых калибров, помочь нам авиацией. Вице-адмиралу Октябрьскому предписывалось вернуться с Кавказа в Севастополь. Севастопольский оборонительный район подчинялся во всех отношениях Закфронту.
      Почти каждая фраза директивы содержала слово "немедленно". И требования Ставки начали выполняться на Кавказе с поразившей нас тогда быстротой.
      Еще до конца дня мы узнали, что в Приморскую армию передаются из состава 44-й армии Закавказского фронта 345-я стрелковая дивизия, 79-я стрелковая бригада, отдельный танковый батальон... Кроме того, мы должны в течение трех дней получить десять маршевых рот.
      А вечером стало известно: из Новороссийска уже вышел в Севастополь отряд боевых кораблей - два крейсера и эсминцы - под флагом командующего флотом. на борту кораблей, как радировал вице-адмирал Октябрьский контрадмиралу Жукову, находилась хорошо вооруженная стрелковая бригада.
      Помощь шла как нельзя более вовремя. Обстановка под Севастополем приближалась к тому состоянию, которое называют критическим.
      Наша взяла!
      В какой-то мере повторялось пережитое три месяца назад в Одессе. Тогда тоже, из того же Новороссийска, посылалась по указанию Ставки Верховного Главнокомандования срочная помощь нашей армии - дивизия полковника Томилова. И тоже, пока эта помощь шла, развитие событий приобретало такой характер, что имел значение каждый час.
      Но в сентябре под Одессой было все-таки легче: наступавший противник не так силен, не так упорен и в тот момент еще нигде не находился ближе 10-12 километров от города.
      А под Севастополем 20 декабря потребовалось спешно создать заслон на запасном рубеже вблизи Восточного Инкерманского маяка, еще никогда до того не упоминавшегося в оперативных сводках, - менее чем в четырех километрах от Северной бухты. К Мартыновскому оврагу выдвигались в качестве противотанковых снятые со своих позиций зенитные батареи со строжайшим наказом не открывать огня по самолетам, дабы преждевременно себя не обнаружить.
      После моего доклада об обстановке на 14 часов командарм приказал передать коменданту третьего сектора генералу Коломийцу наш единственный танковый батальон и стрелковый батальон береговой обороны - последний армейский резерв. Они предназначались вместе с небольшими резервами сектора для контратак, необходимых, чтобы пресечь вклинивание врага в глубину обороны.
      Задача проложить путь к Северной бухте с востока (в то время как другие соединения пробивались к ней с севера) возлагалась немецким командованием на 24-ю пехотную дивизию. Вскоре мы располагали текстом приказа, полученного ее командиром: "К исходу четвертого дня боев, используя все возможности, прорваться к крепости Севастополь и немедленно доложить о достижении цели". Таким образом, показания пленного из 47-го полка подтвердились: Манштейн планировал взять город 21 декабря.
      В полосе наступления этой дивизии оборонялись 54-й Разинский стрелковый полк майора Н. М. Матусевича и 3-й морской подполковника С. Р. Гусарова. За первые три дня штурма они не дали противнику продвинуться ни на шаг. Фашистскую пехоту подпускали на 150-200 метров и встречали сосредоточенным точным огнем, которого та не выдерживала. Гранатометчики, сидевшие в ячейках впереди траншей, имели приказ не расходовать гранаты, пока немцы не подойдут на 50 метров. И атаки захлебывались. Трупы своих солдат, сотнями лежавшие на ничейной полосе", гитлеровцы не пытались выносить даже ночью. Комендант сектора считал, что 24-я немецкая дивизия потеряла в эти дни не меньше трети своего состава.
      И все же два стойко державшихся полка не уберегли свой стык. Нажав на этом участке, прикрывая группы автоматчиков танками, противник врезался между ними. Из нескольких клиньев, которые гитлеровцам удалось образовать в тот день, этот был наиболее опасен.
      Прорвавшиеся подразделения врага могли повернуть на командный пункт Чапаевской дивизии (где он находится, немцы, по всей вероятности, знали). Однако даже это их не соблазнило. Пренебрегая тем, что окажутся в мешке, если мы закроем пробитую брешь, они упорно лезли дальше в сторону Северной бухты. Очевидно, им было приказано продвигаться туда любой ценой: срок, данный командиру 24-й дивизии, истекал...
      Генерал Коломиец принимал энергичные меры для восстановления стыков. Разинцы, чтобы соединиться с полком Гусарова, пошли в штыковую атаку. Но ликвидировать разрыв между двумя полками, достигший нескольких сот метров, было уже не так-то просто.
      В дополнение к тому, что передавалось в третий сектор из армейского резерва, мы перебросили туда для ликвидации мелких групп гитлеровцев, просочившихся на левом фланге, роту автоматчиков из 773-го полка, действовавшего в четвертом секторе. В тот же день командарм решил для удобства управления переподчинить генералу Воробьеву и два остальных полка 388-й дивизии, которые занимали оборону вдоль Камышловского оврага, с оставлением их на тех же позициях. Тем самым с Коломийца ответственность за этот участок снималась, а фронт четвертого сектора на время расширялся вправо.
      Там, в четвертом, тоже продолжались ожесточенные бои, и самые тяжелые опять на участке Кудюрова. Проводная связь с кавдивизией прервалась. Командарм передал на ее КП по радио: "Сдерживать противника сколько можно, использовать выгодные рубежи. Утром 21-го ожидайте поддержку. Пока помогу самолетами". По радио же была передана благодарность Военного совета армии 149-му кавполку Калужского за особую стойкость, и отдельно - эскадрону младшего лейтенанта Ткаченко.
      Полк этот по числу бойцов соответствовал теперь почти что роте, эскадрон взводу, но прорвать здесь нашу оборону вражеские танки и пехота по-прежнему не могли. А комэск Ткаченко со своими бойцами сумел захватить при ночной вылазке немецкую противотанковую пушку со снарядами. Присоединенная к нашим, она тоже била по наседающим гитлеровцам.
      Остатки кавдивизии давно следовало бы отвести с переднего края, однако заменить их было пока нечем. Да и нужны были эти несгибаемые ветераны, сколько бы их ни осталось в строю, сейчас именно на передовой. Ценя их как костяк, способный цементировать оборону, мы пошли на то, что временно присоединили к 154-му кавполку подполковника А. К. Макаренко, у которого своих людей оставалось всего несколько десятков, соседний 773-й стрелковый полк, потерявший в бою только что назначенного нового командира капитана Е. И. Леонова, вчерашнего комбата из 8-й бригады морской пехоты.