Не померкнет никогда

      Необычно суровая зима сорок первого года уже давала себя знать и на юге. Совсем непредвиденно в Крыму понадобились белые маскхалаты, прежде всего для разведчиков и снайперов, а для всех бойцов и командиров - теплое белье, ватные куртки и брюки. Быстро решить эту проблему вряд ли удалось, если бы не предусмотрительность наших хозяйственников.
      Еще когда приморцы готовились зимовать под Одессой, где климат холоднее, тогдашний интендант армии и будущий начальник тыла А. П. Ермилов, не надеясь, что зимнее обмундирование пришлют на юг в порядке централизованного снабжения, организовал свои пошивочные мастерские. Причем не в Одессе - в осажденном городе развернуть их было трудно, - а на Большой земле, в Новороссийске. Материал использовался "полутрофейный" - ткань, большое количество которой в свое время было обнаружено в эшелоне, застрявшем в одесской степи после того, как враг перерезал последнюю железную дорогу, и вывезено из-под носа у гитлеровцев.
      Про эту находку я слышал, но потом забыл, а о том, в каких масштабах развернуто у Ермилова дело в Новороссийске, признаться, не имел представления. Генерал Петров, как выяснилось, вообще об этом не знал: когда все организовывалось, он еще не командовал армией.
      "Пошив теплого обмундирования из ткани, вывезенной из Одессы, - вспоминает Алексей Петрович Ермилов, - был маленькой тайной тыловиков. Мы никому об этом не говорили: сначала потому, что не знали, сумеем ли все организовать, как задумали, а потом просто потому, что хотели преподнести это бойцам и командованию в виде сюрприза. Нужно было видеть радость Ивана Ефимовича Петрова, когда он обо всем узнал!"
      Радоваться было чему: из Новороссийска с несколькими оказиями пришли десятки тысяч комплектов теплого обмундирования. Ватники, правда, выглядели несколько "партизанскими" - были не совсем такого цвета, какой полагалось бы им иметь, но с этим считаться уже не приходилось.
      Надо было как можно быстрее получить совершенно точное представление о том, где проходит теперь, после напряженных боев, наш передний край на каждом участке обороны. Не полагаясь на донесения из соединений, мы выяснили это на местности всем составом оперативного отдела. И на моей рабочей карте появилось немало существенных поправок.
      У нас нередко говорилось, что знать передний край мы обязаны, как "в Одессе". Однако Одесса могла служить в этом отношении эталоном разве что на первых порах.
      Севастопольский плацдарм был теснее, возможности маневра здесь резко ограничивались, и понятие "жесткая оборона" приобретало смысл куда более категоричный, ибо всякий неприятельский клинышек сразу означал угрозу плацдарму в целом. В таких условиях штарму надлежало знать и фактическое расположение линии фронта со всеми ее изгибами, и состояние любого батальонного участка не как в Одессе, а лучше, детальнее.
      Впрочем, объяснять, насколько это важно, никому не требовалось. И уж конечно, не нашим боевым направленцам - капитанам Шевцову, Безгинову и Харлашкину, которые находились почти непрерывно в войсках и, знакомясь с участками обороны, куда были посланы, считали своим долгом побывать в окопах каждой роты, дойти до боевого охранения. Их доклады по возвращении на КП, содержавшие не только констатацию фактов, но и практические предложения, любил слушать вместе со мной и начальником оперативного отдела командарм.
      Обязанности у наших направленцев стали более широкими. Чем дальше, тем все в большей степени им приходилось при максимально полном знании обстановки в одном-двух секторах быть в курсе положения и в остальных. Все трое отличались исключительной работоспособностью, могли не спать сутками. Шевцов и Безгинов к этому времени были уже опытнейшими штабными офицерами, авторитетными для любого начальника в войсках. Очень вырос и Харлашкин. Он, правда, не имел такой, как у его товарищей, подготовки, но обладал острой наблюдательностью, практической сметкой, быстро ориентировался в новых местах. Выполняя задание, этот веселый и храбрый человек не знал непреодолимых препятствий.
      В укреплении фронта вопросом вопросов оставалось инженерное оборудование позиций. То, что наша оборона и в таком виде, в каком застал ее первый натиск врага, в целом его выдержала, успокаивать не могло. Неподготовленность передового рубежа и отсутствие запасных, промежуточных, обошлись на правом фланге дорого. Иногда бойцам приходилось вгрызаться в твердый каменистый грунт уже под огнем. И где успевали окопаться мало-мальски сносно, а где и не успевали...
      Инженерные работы не прерывались ни на один день. В них участвовали специальные части (военно-полевые строительства), подчиненные генерал-майору А. Ф. Хренову, армейские саперы, бригады жителей города, а на переднем крае, на своих участках обороны, - все войска.
      Но приедешь в дивизию, пройдешь по позициям - и опять убеждаешься, что, сколько ни сделано, остается сделать больше.
      30 ноября командование СОР утвердило окончательный план оборонительных рубежей, приведенный в соответствие с конкретной обстановкой, сложившейся после первого наступления противника, а также с реальным наличием сил и средств.
      Изменения касались главным образом передового рубежа, линию которого определили результаты ноябрьских боев. На правом фланге этот рубеж начинался теперь у Генуэзской башни над Балаклавской бухтой, проходил по западным склонам высоты 212,1, за которую велись упорные бои, потом через Камары и Нижний Чоргунь, в центральной части обвода - у хутора Мекензия и далее восточнее станции Бельбек, а на левом фланге - как и прежде, включая Аранчийский опорный пункт.
      Местами этот рубеж стал на три-четыре километра ближе к городу, чем был намечен прежде (именно намечен, потому что оборудовать тогда успели, да и то не полностью, лишь опорные пункты). Но общая его протяженность сократилась незначительно и составляла около 45 километров. Прежним оставалось основное назначение передового рубежа - запирать подходы к Севастополю по Ялтинскому шоссе, долине Кара-Коба и долинам рек Черная, Бельбек, Кача.
      Второй, или главный, рубеж подлежал дооборудованию и усилению в основном по первоначальной его линии. То, что он пролегал слишком близко от города и что перед ним оставался ряд командных высот, уже не могло быть изменено. Оставалось лучше использовать возможности тех высот, через которые он проходил, - Федюхиных, Инкерманских, холмов за Бельбеком.
      Третий, тыловой, рубеж, как уже говорилось, был к началу обороны в наибольшей готовности из всех. Теперь он дополнялся в районе к югу от города двумя отсечными позициями, прикрывающими аэродром у мыса Херсонес, Стрелецкую бухту, береговые батареи. Что подкрепить оборону в глубине правого фланга нелишне, подтвердили бои на балаклавском направлении, в ходе которых не раз возникала угроза прорыва вражеских танков.
      Траншеи траншеями, но холода заставляли форсировать и строительство утепленных землянок. Раз пришла настоящая зима, стало необходимым соответствующее, отапливаемое фронтовое жилье.
      Землянки строили на двадцать - тридцать человек: отрыть в каменистой земле одну большую все-таки проще, чем две или три поменьше, да и железных печек не хватало, хотя их начали изготовлять в городе. Есть одна такая землянка в роте - и людям уже будет где обогреться и отдохнуть. В пример другим ставились части, где теплые землянки могли вместить сразу половину всех бойцов.
      Командарм держал строительство землянок под личным контролем. Помню, когда особенно похолодало - кажется, в ночь на 27 ноября, - он потребовал, чтобы весь состав штабов и политотделов соединений отправился в роты и проследил, обеспечена ли солдатам возможность обогреться.
      По-хозяйски, домовито обживали свои позиции артиллеристы.
      - Был сейчас в пятьдесят первом артполку, у Бабушкина, - рассказывал Николай Кирьякович Рыжи. - Так у него, знаете, такие землянки, что жить можно почти как в казармах мирного времени. Когда только успели!
      Но артиллеристы успели сделать и немало другого, еще более значительного. Для полевых батарей оборудовались запасные позиции. Увеличивалось количество пристрелянных участков, на которые за считанные минуты мог быть направлен огонь. Обеспечивалась также возможность быстро повернуть все орудия в сторону моря, в том случае, если бы гитлеровцы попытались высадить где-то у Севастополя десант.
      Командующий и штаб армии продолжали много заниматься первым сектором: здесь фактически заново создавался передовой рубеж и надо было довести до конца организационные меры, начатые с перегруппировки войск в ходе ноябрьских боев.
      После сформирования полнокровного полка из пограничников уже ничто не мешало, не ожидая подкреплений с Большой земли, возродить дивизию Новикова бывшую 2-ю кавалерийскую, первым командиром которой был под Одессой Иван Ефимович Петров.
      Теперь в нее, временно названную 2-й стрелковой, вошли полки: пограничный (в командование им вступил майор Рубцов), 383-й и 1330-й, который ветераны все еще называли осиповским, а также 51-й артполк майора Бабушкина, противотанковый и минометный дивизионы и некоторые другие части. Два месяца спустя Наркомат обороны переименовал эту дивизию в 109-ю стрелковую, присвоив новые номера и ее полкам.
      Как раз к восстановлению дивизии до нас дошло постановление правительства о присвоении Петру Георгиевичу Новикову генеральского звания. Он стал четвертым генералом во всей Приморской армии.
      Новикову было тридцать пять лет, и восемнадцать из них он провел на военной службе. Петр Георгиевич имел орден Красного Знамени за Испанию. В Отечественную войну вступил опытным, с трехлетним стажем, командиром полка. От первой же встречи с ним в начале Одесской обороны у меня осталось впечатление, что на этого спокойного, немногословного полковника всегда можно положиться, не подведет. И в этом никогда не пришлось усомниться.
      В ноябре первый сектор не удержал часть своих позиций, потому что у Новикова было слишком мало сил. Начав получать подкрепления, комендант сектора использовал их очень расчетливо. Новиков умел думать за противника, угадывать и упреждать его действия. И как ни нажимали гитлеровцы, каких ни достигали частных успехов в борьбе за балаклавские высоты, наша оборона на правом фланге крепла. После ноября она на много месяцев стала здесь совершенно непреодолимой для врага.
      Не сомневаюсь, что Петру Георгиевичу был знаком буквально каждый метр переднего края своего сектора. На севастопольском плацдарме все командные пункты, в том числе и дивизионные (они же секторные), располагались близко от передовой: соблюдать дистанции, рекомендуемые наставлениями, не было возможности. Но и на КП, максимально приближенном к линии фронта, Новиков не сиделось. Приедешь туда, и оказывается, что комендант сектора или в Генуэзской башне, или где-нибудь на полковом наблюдательном пункте, в батальоне.
      Военкомом восстановленной дивизии снова стал А. Д. Хацкевич - опытнейший политработник, участник гражданской войны, получивший к этому времени звание бригадного комиссара, начальником штаба - подполковник С. А. Комарницкий. Кстати, штадив формировать заново не пришлось: он сохранился в прежнем составе и, пока дивизии, как таковой, не было, действовал в качестве штаба сектора.
      Несмотря на увеличение собственных сил первого сектора, командарм решил пока оставить тут и полк Капитохина - 161-й стрелковый, который был переброшен в критический момент на правый фланг обороны с левого. Генерал Петров считал весьма вероятным, что при следующем наступлении немцев главные события снова развернутся вдоль Ялтинского шоссе, поскольку здесь можно шире, чем на других направлениях, использовать танки.
      Левый фланг представлялся Петрову менее опасным не только потому, что на том направлении фронт отстоял пока значительно дальше от города - в наших руках находились и Мамашай (Орловка), и Аранчи (Суворово). Там существовало такое серьезное препятствие для продвижения врага, как Северная бухта.
      Как-то, не в связи с конкретными событиями, а просто размышляя о положении наших флангов, Иван Ефимович сказал:
      - Допустим худшее: немцам удалось выйти к Северной бухте... Было бы невероятно тяжело, но все-таки это еще не конец, держаться еще можно, если между Северной и Балаклавой стоим прочно. А вот если танки прорвутся о юга к Дергачам - считайте, что они в городе.
      В принципе это, конечно, было верно. Однако предположение, что противник повторит главный удар там, где наносил его в прошлый раз, не оправдалось.
      Перед вторым штурмом
      При выездах в войска я старался ближе познакомиться о новыми командирами полков. Из тех, кто командовал полками под Одессой и Ишунью, оставалось в строю уже не так много. Правда, некоторые из вновь назначенных командиров были мне знакомы.
      В командование 241-м стрелковым полком в дивизии Воробьева вступил капитан Н. А. Дьякончук, недавний оператор штадива (но этому оператору под Одессой не раз доводилось лично возглавлять контратаки!). Вверили полк, пока временно, еще одному капитану - В. И. Петрашу, комбату из Чапаевской дивизий, тоже многократно отличавшемуся в одесских боях. Оба они были полны понятной при таком повышении молодой самолюбивой гордости. Но также и сознания ответственности. А недостававший опыт предстояло ускоренно приобретать в боевой работе.
      Когда я знакомился с командиром 1-го Севастопольского стрелкового полка солидным, бородатым полковником береговой службы Павлом Филипповичем Горпищенко, невольно подумалось, что те капитаны годятся ему в сыновья. Горпищенко был начальником флотской школы оружия и пошел в окопы вместе со своими питомцами, которых готовил в корабельные артиллеристы. А раньше он командовал многими береговыми батареями, в том числе 19-й - той, что сейчас помогла остановить врага у Балаклавы. Но и в пехоте Горпищенко воевал не впервые: в молодости побывал рядовым царской армии, потом стал красноармейцем.
      Ни внешне, ни характером этот смуглый бородач, кубанец родом, не походил на северянина Якова Ивановича Осипова - командира 1-го морского полка в Одессе. И все же чем-то его напоминал. Тот и другой прошли огромную жизненную и боевую школу. Тот и другой, встретив нынешнюю войну уже немолодыми, решили, что их место на передовой, нисколько при этом не заботясь, чтобы фронтовая должность соответствовала оставленной в тылу.
      Полк Горпищенко держал оборону во втором секторе, как и морской полк майора Н. Н. Тарана - отважного командира, фамилия которого вполне соответствовала его активной, напористой натуре. Флотская форма вообще встречалась здесь часто: моряками пополнялись многие части. У коменданта сектора, командира 172-й дивизии полковника Ласкина, появился даже моряк-адъютант- богатырского сложения старшина, выглядевший особенно внушительно рядом с невысоким худощавым комдивом.
      Иван Андреевич Ласкин рассказывал, как он этого адъютанта нашел. Примечателен, впрочем, не сам факт, а обстоятельства, при которых все произошло. Вспоминая сейчас этот эпизод, я думаю о том, насколько точно, метко в мемуарах генерала П. И. Батова, знавшего комдива-172 не по Севастополю, а раньше-по сравнительно недолгим боям под Перекопом, Ласкин назван командиром переднего края. Вот уж кто действительно не мог руководить боем издалека!
      В тот раз командир дивизии прибыл вечером в один полк, чтобы разобраться, почему днем не удалось удержать небольшую высотку и какие последствия имеет захват ее противником. На месте он пришел к выводу, что высотку необходимо вернуть. Того же мнения был и командир полка, опасавшийся, однако, что для этого у него не хватит сил.
      Комдиву же пока не было ясно, хватит или не хватит. А задач нереальных, невыполнимых Ласкин никогда не ставил.
      Что же делает командир дивизии? Он требует маскхалат, натягивает его и ползет, как рядовой разведчик, в ничейную полосу, решив лично обследовать подступы к высотке. Причем сопровождать себя никому не разрешает: до неприятельских позиций всего полтораста метров и у одного больше шансов остаться незамеченным.
      На другом этапе войны, через год-полтора, подобные действия командира соединения, пожалуй, невозможно было бы и представить. Да и тогда, в конце сорок первого, они заслуживали скорее осуждения, нежели похвалы. И все же следует помнить, насколько необычной была севастопольская обстановка, то и дело заставлявшая всех нас поступать в чем-то не по правилам. А уж в использовании наличных сил требовалась такая сверхрасчетливость, что можно было простить комдиву вылазку за передний край, если она помогала Припять верное решение на бой.
      Ласкин благополучно дополз до бугорка, который себе наметил, полежал там, осмотрелся и понял, как следует брать высотку, чтобы обойтись без лишних потерь, как поддержать атаку артиллерией. Удовлетворенный своей разведкой, он повернул обратно. И на полпути наткнулся в кустах на какого-то крупного человека, которого чуть не принял за перерезающего ему путь немца.
      Тот шепотом представился:
      - Старшина первой статьи Ляшенко. Имею приказание командира полка не упускать вас, товарищ командир дивизии, из виду. А если что - вынести...
      Когда они добрались до своих окопов, комдив уже знал, что старшина до недавних пор служил на линкоре, откуда в числе других добровольцев пошел защищать Севастополь. Здоровенный моряк приглянулся командиру дивизии, и он взял его к себе адъютантом. Прежнего комдив, не имея никого другого под рукой, только что послал чем-то командовать.
      Старшина (впоследствии лейтенант) Иван Ляшенко оставался адъютантом Ласкина всю Севастопольскую оборону. Как мне известно, они и потом еще долго служили и воевали вместе.
      Таким комдивам, как Ласкин или Новиков (тоже истинный командир переднего края), нужно было своими глазами видеть передовой рубеж, чтобы уверенно управлять боевыми действиями частей. Быть может, они и не задумывались над тем, что, бывая там изо дня в день, и обычно на наиболее трудных участках, в свою очередь прибавляют уверенности подчиненным. А эта сторона дела значила много.
      "Мастер вселять в людей веру в свои силы" - так, помню, охарактеризовал однажды .полковник Ласкин начальника политотдела своей дивизии старшего батальонного комиссара Г. А. Шафранского. Это действительно был боевой политработник и очень смелый человек. Но хочется сказать, что такого рода мастером, умевшим ободрить людей одним своим появлением на трудном участке фронта, являлся и сам полковник Ласкин.
      Однажды Ласкин и военком дивизии полковой комиссар П. Е. Солонцов явились на полуокруженный наблюдательный пункт командира морского полка майора Тарана в такой момент, когда там могли ждать разве что связного, но уж никак не дивизионное начальство.
      Было это на Госфортовой горе, над долиной реки Черная, где расположено Итальянское кладбище времен Крымской войны. Голая, без единого деревца гора с кладбищенской часовней на вершине представляла собой очень неспокойное место даже в периоды общего затишья. Противник многократно пытался овладеть выгодной позицией в центре обороны нашего второго сектора. Малочисленный полк Тарана, хотя на него работала почти вся артиллерия сектора, держался тут с трудом. А в тот день командир дивизии особенно тревожился за этот участок, потому что с НП Тарана, откуда тот управлял полком, прервалась связь.
      Не считая возможным ждать, пока ее восстановят, Ласкин и Солонцов ночью сами пошли к Тарану хорошо знакомой им тропой, чтобы на месте выяснить обстановку и принять решение, какое потребуется. И застали полковой НП уже полуокруженным.
      - Как вы сюда попали, товарищ комдив? - изумился майор Таран. - Немцы в шестидесяти метрах. У меня с трех сторон от НП лежат матросы с гранатами...
      - Матросов с гранатами видел, - отвечал полковник Ласкин. - А я тут потому, что вы тут. Но объясните-ка, как вы умудряетесь управлять отсюда полком?
      Ласкин с Солонцовым обошли и батальоны полка, в тот момент соответствовавшие по числу штыков, в лучшем случае, нормальным ротам. Наверное, их видел почти каждый боец, а кто не видел - услышал, конечно, об их приходе от товарищей. И как знать, не помогло ли поредевшему морскому полку продержаться еще сутки (затем сюда было прислано подкрепление), в частности, то, что ночью на Госфортовой горе побывали комдив п военком, морально поддержав оборонявших ее людей.
      А полковой НП все-таки было приказано перенести в более подходящее место.
      В 172-й дивизии привыкли к тому, что комдив и военком почти всюду бывают вместе. Никакой командир не обладал правом подбирать себе комиссара единственного в соединении или части человека, который ему не подчинен, в равной с ним степени за все отвечает и облечен фактически равной властью. Но если бы дать такое право полковнику Ласкину, он, не сомневаюсь, выбрал бы своим ближайшим боевым товарищем именно Солонцова.
      И в других дивизиях командиры и военкомы работали, как правило, дружно. Однако эти двое как-то особенно удачно дополняли друг друга. Петр Ефимович Солонцов, кадровый политработник, незадолго до войны окончил академию. Он располагал к себе уравновешенным характером, здравой рассудительностью, за которой чувствовались ум и опыт, и, наверное, мог многое подсказать, посоветовать своему комдиву. А Ласкин, сам вдумчивый и при всей своей решительности чуждый самонадеянности, был не из тех, кто может не прислушаться к толковому совету, пренебречь правилом - ум хорошо, а два лучше.
      В их отношениях нельзя было не заметить большого взаимного уважения и искреннего товарищеского чувства. Думается, эта честная, бескомпромиссная дружба двух старших начальников, двух смелых и мужественных людей, постоянно находившихся на глазах у всей дивизии, сыграла не последнюю роль в том, что среди всего ее командного состава был силен дух боевого товарищества.
      К тому, как работают Ласкин и Солонцов, заинтересованно присматривался командарм. Мы вообще уделяли в то время несколько повышенное внимание 172-й дивизии - новой в Приморской армии и к тому же только что переформированной после потерь, понесенных до Севастополя,
      Состав дивизии был весьма разнородным. В одних подразделениях - их называли ротами отцов - еще преобладали бойцы старшего возраста из первоначального контингента (дивизия формировалась уже после того, как призвали более молодых запасников), в других - матросский молодняк, в третьих - вчерашние ополченцы. Одна рота состояла почти целиком из рабочих маленького заводика "Бром", находившегося на севере Крыма. Когда туда подступил враг, они все ушли на фронт, и командовал ими бывший директор завода, а политруком роты был учитель местной школы...
      Нетрудно представить, какие усилия требовались от командиров и политработников, чтобы сплотить, спаять все это в единый, четко управляемый боевой организм.
      - Вы знаете, - спросил как-то Иван Ефимович Петров, - что в дивизии Ласкина уже сложили свою песню? Это хорошо. И поют ее с гордостью, сегодня сам слышал.
      Потом услышал эту песню и я. Начиналась она, помнится, так:
      Родилась боевая в пороховом дыму
      Сто семьдесят вторая дивизия в Крыму...
      Под Одессой у нас имел свою песню только артиллерийский полк Богданова. За месяцы Севастопольской обороны обзавелась своей песней почти каждая часть, защищавшая город. Но "Песня 172-й стрелковой дивизии" была едва ли не самой первой.
      Ради укрепления штадива 172-й пришлось расстаться с одним из лучших работников штарма - майором М. 10. Лернером, которому я совсем недавно передал оперативный отдел.
      Михаил Юльевич показал себя отличным начопером, но тяготился тем, что вынужден почти безвылазно сидеть в каземате в Крепостном переулке, и все настойчивее просил перевести его в войска. Ласкин же искал возможности заменить своего начальника штаба более подготовленным товарищем и, узнав о желании Лернера, переговорил о нем с командармом. Генерал Петров сказал, что это решать Крылову. Ну а я под дружным натиском обоих заинтересованных лиц не устоял. Тем более что повышения майор Лернер, безусловно, заслуживал.
      В исполнение обязанностей начальника оперативного отдела штарма вступил майор Ковтун-Станкевич.
      * * *
      Закончу, однако, начатый рассказ о новых командирах полков. Все в той же 172-й дивизии к ним относился подполковник Василий Васильевич Шашло. Он заменил в 514-м стрелковом полку И. Ф. Устинова, раненного в последний день ноябрьского наступления немцев и эвакуированного на Большую землю.
      Шашло попал в дивизию из погранвойск и продолжал в память о службе в них носить зеленую фуражку. На висках у него серебрилась ранняя седина. А по характеру - невозмутимо спокойный и на редкость молчаливый человек, полная противоположность темпераментному комиссару полка Осману Караеву. Комдив Ласкин, живой и общительный, признавался, что сначала ему было с Шашло трудно:
      - Какую ни поставишь задачу, вопросов не задает, только и скажет: "Слушаюсь". Думаешь: да понял ли он?
      Но скоро комдив убедился, что молчаливый и хмурый на вид Шашло предельно собран и просто не нуждается в излишних уточнениях, в переспросах. На его короткое "Слушаюсь" можно было положиться: понял и сумеет выполнить. А когда мне приходилось соединяться с ним по телефону, он буквально несколькими словами исчерпывающе освещал обстановку.
      Понадобилось немного времени, чтобы за Шашло утвердилась в Приморской армии репутация одного из наиболее умелых полковых командиров.
      Зеленую фуражку носил, разумеется, и майор Рубцов - статный, темнобровый командир сводного погранполка, который в середине ноября прочно занял позиции на правом фланге Севастопольской обороны. У Балаклавы, начиная с высоты, увенчанной Генуэзской башней, где пограничники несли дозор и до войны, их форма стала преобладающей. И, как в полку Маловского под Одессой, здесь жили по правилу: твой рубеж - та же граница, а ее, как известно, положено держать на замке.
      На значительной части участка рубцовского полка передний край проходил невыгодно для нас - под высотами, где укрепились немцы. Тем не менее линия фронта тут сделалась незыблемой.
      Герасима Архиповича Рубцова, командира очень волевого, отличала также высокоразвитая самостоятельность. Причем самостоятельность в лучшем смысле слова - разумная, зрелая. Вот уж кому - это он доказал быстро - можно было предоставить решать боевую задачу так, как считает выгодным он сам. Очевидно, к этому приучает вся обстановка пограничной службы. Там каждая застава отдельная часть, отряд - фактически соединение, хотя людей в нем и немного. А погранотрядом Рубцов уже командовал. Порой думалось: а ведь этот майор, если надо, пожалуй, справился бы не только с полком!
      Глубокое уважение вызывали командиры 40-й кавдивизии, ветераны первых битв за молодую Республику Советов. Не только комдив Филипп Федорович Кудюров и начштаба Иван Сергеевич Строило, но и немало других конников имели ордена Красного Знамени еще за гражданскую войну. Участвовал в ней почти весь командный состав дивизии, включая и младший. Сержантам тут, как правило, было за сорок. Солидно выглядели и бойцы - призванные из запаса кубанские станичники.
      Дивизия создавалась как легкая кавалерийская, предназначалась для стремительных рейдов но неприятельским тылам. А воевать ей пришлось совсем иначе. В последнее время, под Балаклавой, уже в пешем строю. Но и в таких непривычных для них условиях конники держались хорошо: не страшились ни фланговых охватов, ни окружения, очень ценили пулемет и умели его использовать, с кавалерийским азартом ходили в контратаки, выбивая гитлеровцев с захваченных высот.
      Теперь дивизия Кудюрова находилась в армейском резерве. Вместе с влитыми в нее остатками 42-й кавдивизии она насчитывала около тысячи бойцов. Сохранялись, однако, три полка со штатным числом эскадронов. Берегли уцелевших коней. Конники верили, что спешились они временно и, может быть, скоро снова будут в седле, вырвутся на простор крымской степи, развернутся там по-буденновски...
      Помню разговор об этом с командиром кавполка Леонидом Георгиевичем Калужским,- тем, который отличился в памятный день 17 ноября, когда фашисты чуть не ворвались в Балаклаву. Он разделял надежды своих бойцов.
      Да разве не могли они сбыться? При изменении к лучшему общего положения на юге, чего все ждали, задачей приморцев могло стать преследование противника, отходящего из Крыма.
      Не без учета таких возможностей командарм Петров и считал целесообразным сохранять в малочисленной кавдивизии прежнюю внутреннюю организацию. Богатая и сейчас опытными командирами и бывалыми бойцами, она могла бы, приняв пополнение, сразу использоваться по прямому назначению.
      Но пока конникам надо было, как и морякам, настойчиво осваивать тактику пехоты. Что это необходимо, в 40-й кавалерийской вполне сознавали и не теряли времени даром.
      Вот уже несколько дней занимается боевой подготовкой морская бригада полковника Жидилова, выведенная, как и кавдивизия Кудюрова, в резерв командарма (кроме одного батальона, который оставили на очень ответственной позиции в третьем секторе). Планируются учебные мероприятия и в резервных подразделениях стрелковых дивизий.
      После всех .переформирований в этом большая нужда. И раз противник, притихший почти на всем фронте, дает возможность немного поучиться, следует этим воспользоваться.
      Отрабатывать приходится многое из азов - действия одиночного бойца и отделения в горно-лесистой местности, технику переползания по-пластунски, перебежек, самоокапывания, маскировки... И конечно, способы борьбы с танками.
      Практические советы бойцам по этим же вопросам изо дня в день дает армейская газета "За Родину". Редактор Н. М. Курочкин помогает командирам воспитывать у влившегося в части пополнения веру в полевую фортификацию. В блиндаж командно-наблюдательного пункта одного батальона попало шесть вражеских снарядов, но никто из находившихся там людей не пострадал: хорошо построенный блиндаж выдержал. И газета не пропустила поучительного примера, подробно о нем рассказала.
      Но учить надо не только бойцов. Так же остро, как в свое время в Одессе, встала перед нами проблема подготовки командных кадров. За месяц, на который пришлись тяжелые бои на севере Крыма и отражение первого наступления на Севастополь, в армии выбыло из строя до тысячи командиров, не считая сержантов.