Чужой муж

      Еще и этот суд! Он говорил о том, что Тамара недооценивала собственного мужа. А уж за восемь лет могла бы изучить и получше. Выходило, победа, которую она когда-то одержала над обидевшим ее мужчиной, оказалась мнимой. Получалось, не Тамара его унижала, а Валентин давал ей себя унижать! Как это делают со злым, но глупым ребенком. Снисходительно позволяют ему ломать игрушки, портить мебель... в своей комнате. Мол, что возьмешь с дебила. Когда же ребенок попытался устроить свои порядки на взрослой половине, его просто отстегали ремнем.
      Но последнее слово не должно остаться за ним! Тамара даже зубами скрипнула от бессилия.
      Она не боялась одиночества. Такая женщина не останется одна. Тамара при мысли об этом даже лишний раз на себя в зеркало взглянула: не ушла ли вместе с былым везением и ее привлекательная внешность. Нет, все было на месте. И чего Пальчевскому еще нужно было?!
      Может, дети? Но Валентин никогда о них не упоминал. С тех самых пор, как Тамара сказала, что детей у нее не будет, ни слова! В конце концов, не всем мужчинам нужны дети.
      Тогда, восемь лет назад, Тамара выглядела еще лучше: и талия у нее была тоньше – всего пятьдесят два сантиметра, и морщинок не было...
      Зацепил ее тогда Пальчевский. Она думала, что он простодушен. Пальцем помани, и прибежит. Казалось, и характера у него никакого не было. По крайней мере Тамара и в семье воспитывалась, где повышенный тон считался не худшим из доводов, и на работе окружение у нее было еще то: и по-русски могли загнуть с матерком, и прикрикнуть... Словом, умели правдами и неправдами на своем настоять.
      А Валентин... Он даже голос никогда не повышал. Тамара сразу решила: слабак! И когда этот слабак не захотел на ней жениться после того, как они пару раз переспали, Тамару задело за живое: да что он о себе воображает! Другой бы на его месте счастлив был. А этот – ни кола ни двора, ни родни.
      Но Тамара его достала: не мытьем, так катаньем. Небось Наташка бы сказала, что способ, с помощью которого она заставила Валентина на ней жениться, непорядочен. Да какая разница! Главное, своего она добилась.
      И теперь добьется. Нужно только подумать как. Валентин не должен одержать над ней верх! Надо вернуть его домой, а потом... выгнать! Тогда не будешь выглядеть брошенкой в глазах всего города!
      Итак, у Тамары есть три месяца. Какая все-таки глупость этот маленький прямоугольник в паспорте. Печать! А сразу будто превращает женщину в другого человека. Из замужней – в одинокую.
      Она шла по улице, от ожесточения невольно ускоряя шаг. Надо бы вернуться на работу, но сейчас Тамара в таком состоянии, что никакие производственные проблемы на ум не пойдут. Как, впрочем, и личные. Нужна передышка.
      Кое-что она уже сделала. Вчера. Позвонила своему знакомому. Бывшему менту. Он из милиции ушел, а все не мог придумать, чем заняться. Организовывать детективное агентство? В их небольшом городе у него было бы не слишком много работы. А ничего другого, кажется, Афанасий не умел.
      Мужик откровенно маялся. Милицейская пенсия у него была мала, как и большинство пенсий вообще, да и без дела ли сидеть мужику в сорок шесть лет!
      В общем, Тамара вчера позвала его к себе. Накормила-напоила, пожаловалась на свою горькую долю.
      Это Афанасий как раз и посоветовал ей на суде комедию разыграть. Безутешную любящую жену.
      – Три месяца вам для примирения точно дадут, а там... Время покажет. Я, конечно, не судья, но знаю, что не все те, кто на развод подает, разводятся.
      И тогда Тамара решила:
      – А что, если я тебя найму?
      – В каком смысле? – удивился Афанасий.
      – Как частного детектива. Чтобы ты за моим муженьком последил.
      – Ну, ты придумала!
      – Я серьезно. Афоня, плачу пятихатку в день.
      – Говоришь, полштуки за день работы? – Он задумчиво поскреб затылок. – Ладно, давай аванс.
      – Сколько?
      – Пятьсот, как и обещала. Кто знает, может, как раз больше следить и не понадобится.
      Оказалось, как в воду глядел.
      В тот день на работу Тамара так и не пошла. Сказалась больной. Никто и не усомнился. Переживает женщина. Такая неприятность! А вечером в ее квартире зазвонил телефон.
      – Ну, Тамара Борисовна, с тебя премия причитается! – сказал в трубке знакомый насмешливый голос. – Объект поплыл.
      – Что ты бормочешь, говори человеческим языком.
      – В общем, твой муженек вышел из подполья.
      – Ну и...
      – Заметь, холодина, январь месяц, мороз за сорок, снег метет... хотя хлеборобы довольны, озимые не пострадают...
      – Афоня!
      – Но мы на посту, наша служба и опасна, и трудна. Тебе везет, я вполне мог его прозевать. И думать не думал, что кто-то добровольно в такую погоду может оставить теплое жилье... Однако благодаря авансу я мог существенно утеплить себя изнутри и...
      – Афанасий, у тебя словесный понос!
      – Пардон, босс. Значит, Валентин Пальчевский покинул общежитие, в котором временно проживает, и вошел в дом номер семь по улице Крымской.
      – Все-таки к ней лыжи направил.
      – Если в этом доме у него больше знакомых нет, то именно так.
      – Что еще можешь сказать?
      – Ничего. Свет в окнах не горит, а свечки у меня нет.
      Насчет света он сказал не совсем точно. Во-первых, окно кухни у этой Наташи выходит на другую сторону дома, и туда топать он не собирался, а во-вторых, в окне все же таковой виднелся – наверняка зажгли свечи, но Афанасий не захотел этого для нее уточнять. Уж слишком женщина высокомерная. Пусть теперь хлебает собственное пойло!
      – Суки! – вырвалось у Тамары.
      Она бросила трубку и тут же набрала номер Наташки. Никто не ответил. Пойти к ним? Устроить скандал? Официально-то их еще не развели... И уподобиться супругам, которые бегают за своими мужьями? Это ей-то, которая свою половину ни в грош не ставила?
      Телефон зазвонил снова, и она схватила трубку, в глубине души надеясь на хорошие новости. Звонил тот же человек:
      – Я забыл спросить: слежку продолжать?
      – Не надо, – сквозь зубы процедила Тамара и неожиданно для себя заплакала горькими злыми слезами.
      Потом она подошла к холодильнику, достала из него бутылку водки и налила себе полстакана. Спиртное проскочило в желудок, будто вода, и нисколько на нее не подействовало. Голову холодила злость, она же, видно, и не давала пьянеть. Но больше Тамара пить не стала. Женский алкоголизм – страшная вещь. Нагляделась на вокзальных алкашек, спасибо!

Глава девятая

      Январь выдался холодным и снежным. Мело и мело, сугробы уже достигали окон первого этажа, это в домах-то на сваях!
      Время шло, событие, имевшее значение для троих человек из всех остальных жителей города, постепенно забывалось. Казалось, и трое участников тоже жили своей жизнью, не обращая внимания друг на друга, но это только казалось.
      Однажды Наташа пришла домой и увидела, что дерматин на входной двери разворочен и утеплитель торчит наружу, а рядом на стене красной краской – или кровью? – написано: «death», что по-английски означало «смерть».
      Мало ли у кого в городе портили дверь или писали на стенах, а Наташа отчего-то испугалась. Причем не чего-то конкретного, а необъяснимого, страшного, которое, казалось, смотрело на нее из глубины чьей-то злой воли.
      Снег не переставал идти третьи сутки, и этот монотонно падающий рассыпчатый холод вроде должен был успокаивать, а у Наташи, наоборот, нервы совсем разболтались.
      Никакие усилия не помогали ей вернуть былую умиротворенность. В ее жизни больше ничего тревожного не случалось, но она постоянно ждала плохих вестей, неприятных визитов, тревожных звонков.
      Она стала просыпаться среди ночи с испуганно колотящимся сердцем, вздрагивать от самых обычных звуков, а телефонный и дверной звонки будто незримыми нитями оказались связаны с каким-то нервом в мозгу. Потому, если раздавался один из этих звонков, он дребезжал у нее прямо в голове!
      Сейчас она стояла, прислонившись лбом к холодному оконному стеклу. После работы переоделась, приняла душ, который с души тяжесть так и не смыл, и теперь, не зажигая света, смотрела, как за окном, в свете уличного фонаря, мелкой мошкой крутятся снежинки.
      Странно, что прозвучавший вдруг звонок в ее голове сигналом не отозвался. Она даже не сразу сообразила, что кто-то позвонил в дверь. И пошла открывать, не гадая, кто это может быть, пока не коснулась дверной ручки. «А глазок?» – напомнил внутренний голос. Но Наташа не обратила внимания на его предупреждение: из ее души вдруг ушел страх, оставив вместо себя безразличие: будь что будет.
      – Наташа, я замерз как собака, – сказал он жалобно. – Ты не напоишь меня чаем?
      На шапке и пальто Валентина было столько снега, будто он стоял где-то вместо сугроба.
      – Конечно, заходи, – торопливо отозвалась Наташа; ей самой в момент стало холодно.
      Это ее и пугало. Она вдруг стала ощущать себя связанной с Валентином незримой пуповиной. Ему холодно, и она стала замерзать. Она даже прикусила губу, которая вдруг стала подрагивать у нее, как от озноба.
      – Давай я отряхну тебя.
      Она сбегала за веником и смела им снег. На коврике в коридоре тотчас образовалась лужа.
      – Устроил тебе хлопоты, – пробормотал он.
      – Это приятные хлопоты, – улыбнулась Наташа. Кажется, она наконец справилась с собой. Но не слишком ли откровенно прозвучало: приятные? Личный контролер в ее голове тотчас проснулся и стал анализировать его слова, пока Наташа не отмахнулась, заставляя себя сосредоточиться на визите гостя. – Тебе чай как – с травой или обычный?
      – А трава у тебя какая, дурманная? – пошутил Валентин.
      – Намекаешь, что я ведьма?
      – Намекаю, – согласился он. – Но ты же на правду не обижаешься?
      Валентин стоял посреди ее узкого коридора и, сжимая в руке перчатки, размахивал ими в такт словам. На мгновение у нее мелькнула мысль: случайно, он не пьян? Но запаха алкоголя не почувствовала и прикрикнула на него по-домашнему:
      – Ты так и будешь стоять в пальто и таять на пол?
      Он встрепенулся и стал раздеваться.
      – До последнего момента я боялся, что ты передумаешь... Ах да, я и забыл, у меня же торт с собой. Если бы ты меня не пустила, я бы сел на площадке перед твоей дверью и с горя съел его один.
      – Ты сладкоежка?
      – Увы, – притворно вздохнул он, – мучаюсь всю свою жизнь. Говорят, мужчина должен отдавать сладкое женщинам и детям, а меня всегда жаба душит.
      – Ладно, я дам тебе половину, – сказала Наташа.
      – Ну, это уже кое-что, это обнадеживает. Значит, я не зря пришел...
      Он протянул ей пакет, который до того держал в руках.
      – Кажется, здесь не только торт.
      – Ну и еще кое-что. Я хотел тебя попросить вместе со мной отметить мой первый шаг к выздоровлению.
      – Тогда это второй шаг. Первый – твоя жизнь в общежитии.
      Оказывается, та самая нить, что прежде существовала между звонками и центром их приема у нее в голове, теперь протянулась между ними, едва Наташа открыла дверь, и помогала ей понимать Валентина с полуслова.
      Она пошла на кухню поставить чайник, и он потопал следом за ней и сказал:
      – У тебя нигде не валяется кусочков дерматина? Пока закипит чайник, я починю твою дверь.
      Как хорошо, что он не стал спрашивать, кто это мог сделать, и сокрушаться: какие негодяи, – а просто открыл ящик с инструментами и всяческими остатками стройматериалов и вышел на лестничную площадку.
      Она слышала, как он там стучит молотком, а потом в приоткрытую дверь услышала запах краски и выглянула наружу. Валентин как раз закрашивал белой краской вначале, казалось, страшную, а теперь почему-то дурацкую надпись.
      Через некоторое время Валентин вернулся – она слышала, как он убирает на место инструменты и моет руки в ванной. Ей стало тепло и покойно и показались смешными былые страхи.
      Он возник в дверном проеме, поправляя очки, и сказал ей весело:
      – Не суетись, Наташа, давай просто на кухне посидим. В прошлый раз нам этого не дали, надеюсь, сегодня никто не помешает.
      – Нет уж, – не согласилась Наташа. – Не так часто у меня бывают гости. А в последнее время особенно. Я как в засаде, сижу и жду неприятностей. Так что ты пришел кстати.
      – Спасибо, Наташа. А то я боялся быть тем, что хуже татарина. Но гораздо больше я боялся...
      Он замолчал и присел на край табуретки.
      – Чего боялся, договаривай.
      – Боялся, что ты меня запрезираешь.
      Она чуть было не сказала: «Я узнала о тебе такое, что уберегло меня от ошибки...» Но вспомнила изречение, прочитанное когда-то в альбоме у бабушки: «Хоть сердце разорвись, уста должны молчать!» К чему это относилось, она не знала, но моменту соответствовало. Ну почему в голову лезет такая дребедень?!
      Она между тем вынимала из пакета то, что Валентин принес. Коньяк, а вовсе не шампанское.
      Скосила на своего гостя глаз. Коньяк вроде не по протоколу.
      – Наташа, ну кто отогревается шампанским?
      Между прочим, она и слова не сказала про шампанское.
      – Я вроде не замерзла.
      – А ты – со мной. В крайнем случае соком разбавишь. Понимаешь, шампанское – это при полной победе пьют, а при частичной – коньяк. В нем дубильные вещества. Чтобы сердце укрепить.
      Фантазер. На ходу все выдумал, а она верь?
      Накрыла в своей единственной комнате небольшой столик со свечами, как любила. Имелся у Наташи подсвечник красивый, фарфоровый. Она его нарочно под свой столовый сервиз подбирала.
      В общем, стол получился торжественный. Как будто Валентин к Наташе не просто в гости пришел, а предложение делать.
      – Это хорошо, что ты свечи зажгла, – пробормотал он. – По крайней мере не так наглядно будет, когда я стану прятать глаза.
      – Мне такое вступление не нравится, – покачала головой Наташа. – Терпеть не могу, когда люди при мне унижаются. – Она поневоле опять напряглась, и ушло куда-то чувство теплоты и умиротворенности, которому она только что начала радоваться.
      – Все же немножко потерпи, – тон его был просительным, – если я верую в Любовь и в Жизнь, я должен покаяться и тем очиститься.
      Она подумала, что в каком-нибудь американском фильме такой сцены наверняка бы не было. Может, это и неплохо, что люди предпочитают простые конкретные отношения. А нам непременно надо бить себя в грудь, истязать, выворачивать наизнанку, таким образом «очищаясь».
      Но он не слышал этих ее мыслей. Да и услышав, последовал бы?
      – Я женился без любви. Под давлением обстоятельств. Вернее, уступив им. И что самое смешное, в тот момент был ужасно горд своим благородством. Одна наша воспитательница в интернате говаривала нам порой: «Простота хуже воровства». Я не понимал этого. Тогда. Теперь понял. На собственном примере пришел к странному выводу: чувствовать себя подлецом менее унизительно, чем дураком. Мой жизненный монолог «быть или не быть» оказался таким бездарным, что вместо Гамлета на сцене появился Арлекин. Тот, из старых пьес, которому по ходу действия все время раздавали пощечины...
      – Неправда, Валя, к тебе никто не относился как к Арлекину.
      – Относился, чего уж там. Но главное, я себя им чувствовал.
      Ничего нового Наташа не услышала. Обо всем она и сама уже догадалась. Тогда что же ее взволновало? Разве легко ему выворачиваться перед ней наизнанку?.. Но-но, не украшай его лавровым венком! Вот человек – все ее бросает из одной крайности в другую!
      В конце концов, он привык унижаться. За восемь-то лет! Но почему теперь пошел ва-банк? Решил, будь что будет? Значит, он ей верил? Доверял. Вверял решение в ее руки...
      Если это так, он опять делает не то. Почему он должен кому-то вверять свою жизнь? Он же не инвалид. Нормальный здоровый мужчина. Это она должна ему вверять все, что можно.
      – У тебя в комнате не горел свет, – продолжал он, – а ведь я видел, как ты пошла домой. Проводил почти до подъезда.
      – Ты шел за мной? – удивилась она.
      – А что, на улице темно, мало ли... – смутился он.
      Он волновался о ней, но Наташу это не умилило. Она сразу подумала: следил. Почему? Неужели за эти годы она так привыкла жалеть Валентина, что воспринимает его уже как слабую половину?
      И вообще между ними с самого начала все неправильно. Вот с Костей у нее все было просто и ясно. Встретились. Полюбили. Поженились. А здесь? Мало того, что она осторожничает, она еще и анализирует каждый его шаг!
      Где же тут безоглядность? Где порыв, страсть? Он шел, на улице темно!..
      – Сначала я не думал к тебе подниматься. Ждал, когда зажжешь свет, и пошел бы к себе в общежитие.
      – Я зажгла свет в кухне. Просто с этой стороны дома его не видно.
      – А потом ты подошла к окну...
      – В комнате не горел свет, – напомнила она.
      – Но он падал из коридора. Ты подошла и прижалась лбом к стеклу. Я подумал, что тебе, наверное, плохо одной. Метнулся в магазин...
      – Ухватился за соломинку.
      – Наверное, это так. Иначе чего бы я крутился возле твоего дома? Искал хоть какой-нибудь повод. А тут вот он – поспешить на помощь женщине, которую... которая нравится. Которой плохо.
      Опять споткнулся. Он боится чувств, боится этого слова – любить...
      Зазвонил телефон, и оба вздрогнули.
      – Не бери трубку, – шепотом сказал он.
      Наташа разозлилась: если он так и будет бояться своей жены... Она даже стала приподниматься из-за стола, а потом опять села. В самом деле, еще неизвестно, кто ее больше боится!
      На нее накатила волна раздражения. Какой женщине понравится, что пришедший к ней мужчина боится другую женщину, пусть она ему и бывшая жена.
      Понятно, что сама Наташа не хочет больше выяснять отношения с Тамарой. Если к тому же она знает, что Валентин у нее, значит, придется оправдываться?
      – Ты прав, – сказала она, – нас нет дома.
      Подошла и выдернула телефонную розетку. Включила магнитофон с кассетой Валерия Леонтьева. Любимая музыка сразу подействовала успокаивающе.
      Но что-то продолжало царапать. Их отношения никак не укладывались в обычное русло встречи двоих симпатизирующих друг другу людей. Обоих тянуло оглянуться даже на выключенный телефон.
      – Надо выпить, – решила Наташа и первой взяла в руку коньячную рюмку. – Чтобы поскорее зима закончилась, а то все снег да снег...
      И тут раздался звонок в дверь. Не открывать? Это уже было чересчур. Кого Наташе бояться в собственной квартире?
      Она поднялась из-за стола и пошла к двери, думая на ходу: хорошо, что Валентин отремонтировал дверь и закрасил ту надпись. На площадке стоял... директор фабрики Любавин, и из-за его плеча выглядывала жена.
      – Прости, что мы без предупреждения, но... Валентин Николаич у тебя?
      – У меня, – сказала Наташа, краснея. – Заходите.
      Как еще после этого можно сомневаться в том, что она невезучая.
      В первый раз Валентин пришел к ней в гости, и тут же его «застукали».
      А гости между тем раздевались и весело переговаривались.
      – Мы-то сначала в общежитие сунулись, а там – увы. Жилец комнаты номер двадцать два отсутствует. А где он еще может быть? Ясно где. Выходи, Пальчевский, мы тебя вычислили!
      Валентин уже и так выходил из комнаты.
      – Вообще-то мы звонили, – проговорила Любавина, – но у вас не отвечал телефон. Тогда мы просто пошли к дому наудачу. Смотрим, а на кухне-то свет горит!
      Наташа прикрыла собой телефонную розетку с неподключенным проводом и на ощупь опять включила телефон. Пусть не думают, будто они с Валентином от кого-то прячутся.
      – Вы что пьете? – поинтересовался Любавин.
      – Коньяк, – все еще растерянно проговорила Наташа; не каждый день к тебе в гости приходит директор фабрики. Если на то пошло, он у нее в гостях прежде ни разу не был.
      – И мы с коньяком, – пробасил Любавин.
      – Людмила, – сунула ей ладошку его жена.
      – Наташа, – машинально сказала Наташа.
      И обе расхохотались.
      – Не стесняйся, мы ненадолго. Анатолий извелся: надо срочно найти Пальчевского, у меня идея... А у моего мужа если появилась идея, он покоя не знает. И мне не дает... О, у вас торт. Я такой люблю.
      – Лю-да, – протянул ее муж, – потом будешь петь: «Зачем, зачем я съела столько торта?»
      – Прекратите, Любавин, попрекать меня куском. Пейте свой коньяк. Может, у женщины единственная радость в жизни – сладенького поесть.
      – И поправиться на килограммчик-другой...
      Любавины шутливо пикировались между собой. И было отчего-то приятно слушать, как они подкалывают друг друга, но как-то любовно и беззлобно.
      Наташа поймала взгляд, которым посмотрел на нее Валентин. И прочла в нем: вот и мы с тобой могли бы так же...
      «Не могли бы, – с ожесточением подумала она, – потому что Любавины свое счастье ни у кого не украли, а нам с тобой вот так же радоваться просто не дадут!»
      Собственно, она не знала этого наверняка, но думала, что такие положительные люди, как их директор, все делают только по правилам.
      – Как вы думаете, Наташенька, – между тем шепнула ей Людмила, – почему мы с Анатолием живем в этом медвежьем краю, не пытаясь отсюда уехать?
      – Не знаю, – растерянно протянула она, потому что никогда о том и не задумывалась.
      – Потому что мы с ним сюда сбежали. От своих супругов. Отсюда уже на развод подавали. Бойтесь стать заложником чужого мнения. Всем не угодишь. Главное, чтобы вы свое чувство берегли и ценили. Если разобраться, настоящая любовь, как крупная жемчужина, не так уж часто встречается. Многие принимают за нее кратковременную страсть или увлечение, а потом недоумевают: куда любовь ушла?
      Она ласково взглянула на мужа, который тем временем рисовал что-то для Валентина на обычной белой салфетке и горячо его в чем-то убеждал, а Пальчевский то согласно кивал, то, наоборот, категорически отрицал, и в тот момент Наташа поняла, что, наверное, это и есть счастье: смотреть на мужчин, которые увлечены собственным любимым делом. Пусть даже на некоторое время они и забыли о женщинах рядом с ними.
      Наташа поставила кассету Игоря Корнелюка.
      – Толя, – позвала мужа Людмила.
      – Ты права, – спохватился тот, – наша любимая песня. Мы ее всегда танцуем. Правда, Милочка?
      – Пойдем и мы, Наташа, – пригласил ее Валентин.
      Она положила руки ему на плечи и слегка прикрыла глаза. По ее спине побежало тепло от его руки, и музыка будто качнула мир вокруг них. Сердце застучало. Стена, которую Наташа усиленно воздвигала между ними, стала крошиться и оседать, и Наташе захотелось положить голову ему на плечо.
      – Молодые, музыка кончилась! – провозгласил Любавин и остался стоять, хотя Наташа села на стул, предполагая, что гости последуют ее примеру.
      – Мы, пожалуй, пойдем, – сказала Людмила. – Вы ведь все решили, мальчики?
      – В общих чертах, – согласился ее муж. – Завтра на работе обговорим детали...
      – Завтра же суббота.
      – А мы ненадолго встретимся. Как говорится, для привязки к местности. Не возражаете, Валентин Николаевич?
      – Не возражаю, Анатолий Васильевич.
      Все четверо вышли в коридор. Любавин помог жене одеться.
      – Не провожайте нас, – запротестовали супруги в один голос. – Мы и так вам помешали.
      – Ничего вы не помешали, – пробормотал Валентин. – Я, признаться, и сам вломился к Наташе без предварительного звонка.
      – Но она не слишком огорчилась?
      – Вроде нет.
      Любавина лихо подмигнула ему и, уходя, шепнула Наташе:
      – Будьте счастливы!
      Странно, вроде Любавины и в самом деле помешали Наташе и Валентину, нарушили интимный настрой, который у них только начал устанавливаться.
      Оказалось, все произошло с точностью до наоборот.
      Деликатная супружеская пара будто дала «добро» на более тесное общение молодых людей. Они и сами, встречая и провожая нежданных гостей, играли роль пары. Между ними исчезла напряженность.
      – Слушай, Наташка! – Он потер руки.
      – Слушаю! – отозвалась она.
      – По-моему, нам надо выпить за здоровье хороших людей.
      – Согласна.
      – И за нас тоже. Ты хочешь, чтобы были МЫ?
      Вот оно, то, чего Наташа ждала и чего боялась. Именно сейчас ей предстоит решить, как говорила Тамара, на чьей она стороне.
      – Хочу, – сказала Наташа.
      В самом деле, пора грести к какому-нибудь берегу, а не болтаться посередине, не зная, что ты хочешь. Сделала выбор? Все, иди и не оглядывайся!
      – Только тревожно что-то. – Она поеживалась, словно ее знобило.
      – Ерунда. Вместе мы знаешь какая сила!
      – Если бы можно было, я бы закрыла дверь на засов и никуда не выходила и никому не открывала. Потому что стоит только открыть дверь, как через самую крошечную щель оно и вползет.
      – Да что оно-то? – улыбнулся Валентин, обнимая ее.
      – Зло. Мне не хочется давать ему какое-то другое имя.

Глава десятая

      Пришли они в себя от холода.
      Наташа хоть и заклеила на зиму окна, и батареи грели как следует, но панельные стены девятиэтажки все же плохо держали тепло. Как любовники ни прижимались друг к другу, Наташе пришлось-таки встать за одеялом.
      Простыню она успела выхватить из тумбочки, потому что и разгоряченным сознанием помнила, как колется ее новый шерстяной плед на диван-кровати.
      Теперь она вновь нырнула в зовущие объятия Валентина. Уютно устроившись на его плече, она скосила глаз на полоску света, идущую из коридора. В ней отчетливо виднелась сброшенная в нетерпении на пол их одежда.
      – Пока мы с тобой добрались до кровати, – хихикнула Наташа, – наши лоскутки облетели, будто осенние листья.
      – Остались только стволы, – поддержал он, – точнее, один ствол.
      – Бесстыдник! – Она коснулась губами его губ.
      – Наташка, что со мной делается! Я будто помолодел на десять лет.
      – А раньше ты был дряхлым стариком.
      – Ну, тридцать все же не двадцать... Но сейчас я весь состою из желаний: носить тебя на руках, любить не переставая... Веришь, я опять тебя хочу.
      – Чувствую, – улыбнулась Наташа.
      Она прижалась к нему, принимая в себя, впитывала растущее чувство слияния с чем-то своим, исконно родным, прирастала к нему. И наконец опять в нем растворилась.
      – Наташа. Наташенька. Тата. Талочка.
      Это Валентин произносил ее имя на все лады и с каждым именем целовал ее пальцы, поднося по одному к губам.
      Они отбросили одеяло – опять стало жарко – и лежали обнаженные, тесно прижавшись друг к другу. И потому вздрогнули одновременно, когда злобно, будто пришелец из чуждого, враждебного мира, зазвонил телефон.
      – Давай я его все же вырублю, – сказал Валентин и встал, чтобы опять выдернуть вилку из розетки.
      Некоторое время они еще лежали прислушиваясь, как будто и выключенный телефон мог зазвонить.
      – Неужели мы с тобой никогда не будем иметь покоя? – шепотом спросила Наташа. – Может, давай уедем? В другой город. В мой родной город, например.
      – И покажем всем, что мы боимся и потому трусливо сбегаем?
      – А ты хочешь непременно воевать?
      – Я хочу быть по-настоящему свободным. От всех. Кроме тебя, разумеется. В твоем плену я готов жить вечно.
      Он ласково поцеловал ее в ладонь.
      – Но пока все равно такое чувство, будто мы у кого-то воруем.
      – Потому что над нами дамокловым мечом висят наши прежние грехи... Точнее, мои грехи, которые не дают чувствовать себя по-настоящему свободным.
      Наташа с Валентином почти не спали этой ночью. Время от времени то один, то другой проваливался в сон, из которого тут же старался вырваться. Им казалось, что стоит только им обоим крепко заснуть, как проснутся они на развалинах. Или на пепелище. Понятно, в переносном смысле слова. Но чью-то злую волю извне они все равно ощущали. Причем вовсе не факт, что это была Тамара.
      Когда в очередной раз Валентин задремал у нее на груди, Наташа попыталась мысленно встряхнуться, чтобы прояснить сознание: что все-таки ее так беспокоит? И тут же ожил внутренний голос: «Ох, не нравится мне все это! Ох, не к добру! Ох, Наташка, не спеши радоваться!»
      Причем раньше Наташа никогда не слышала в нем такого потаенного испуга. Он даже будто скукожился от дурных предчувствий. Часов в пять утра она наконец уснула и проснулась от того, что Валентин осторожно вставал с кровати.
      – Спи-спи, – сказал он ласково, – еще рано. Я иду, потому что мы с Анатолием договорились встретиться с утра пораньше. Да и Жюль обещал подойти.
      Жюль – француз-механик, который помогал фабрике монтировать линию по производству туалетной воды.
      Но глупо было валяться в постели, вместо того чтобы накормить любимого мужчину завтраком.
      Любимого мужчину! Как просто она об этом думает. Только из-за того, что переспала с ним и несколько раз поговорила по телефону?.. Но тут же она оборвала собственное ворчанье. Что за привычка все анализировать да раскладывать по полочкам? Те же французы считают, что жить надо сегодняшним днем...
      Сделала омлет свой фирменный. С зеленью – Наташа хранила ее в морозилке. Правда, молоко пришлось варить из порошка, но что еще можно было придумать на скорую руку?
      Как в таких случаях водится, экспромт удался. Валентин ел и нахваливал. Потом поцеловал.
      – Спасибо, Рыжик, никогда не ел такого вкусного завтрака.
      Он пошел одеваться и, уже взявшись за ручку двери, повернулся к ней:
      – Наташа, а ты не будешь возражать, если после работы я приду опять?
      – Не буду, – просто сказала она.
      Но когда он ушел, ее стали терзать сомнения.
      Прежде в своей жизни Наташа не делала ничего такого, за что ее могли бы осуждать. До той самой роковой субботы.
      Вообще до встречи с Пальчевским ее жизнь была ясна и определенна. И правильна. За Константина Рудина она вышла замуж девственницей, потому что считала, что принадлежать лишь бы кому оскорбительно.
      Если бы не погиб Костик, они прожили бы вместе до глубокой старости, окруженные толпой любящих детей и внуков. Этакие ничем себя не запятнавшие патриархи города.