Чужой муж

      Они несколько приглушали голоса, хотя Наташа, пока не проснулась, все равно никаких звуков из кухни не слышала.
      Ее собеседники не сразу заметили, так что она успела схватить часть их разговора.
      – Лучше ей ничего не сообщать, – говорила от плиты Людмила. – Это и хорошо, что вы решили сегодня уехать. Увози ее. Зачем девчонке эти стрессы?
      – Его что же, и судить теперь будут? – спросила Стася.
      – Все зависит от тяжести нанесенной травмы. Хотя видели бы вы этого Федьку: амбал, на полголовы выше Пальчевского и, наверное, в полтора раза шире. Шкаф, одним словом. А попал в больницу с травмой черепа, следствием которого явилось тяжелое сотрясение мозга...
      – Ты прямо как врач вещаешь, – заметила Любавина и в ту же минуту встретилась взглядом со стоявшей на пороге Наташей. – Доброе утро, Наташенька.
      Стася и Любавин повернулись к ней с такой поспешностью, словно Наташа застала их за чем-то непристойным.
      – А кого это теперь судить будут? – спросила та как ни в чем не бывало.
      – Ты все слышала? – вопросом на вопрос ответила Стася, не торопясь, впрочем, удовлетворить ее любопытство.
      Впрочем, Наташа и сама поняла: случилось что-то с Валентином. Кого-то он травмировал. Не иначе, в пьяном угаре. Тогда почему они все трое так шепчутся, словно не произошло самое рядовое явление: подрались по пьянке два алкоголика.
      Наташа произнесла про себя это слово впервые, имея в виду Валентина. Она, собственно, не была уверена, что Пальчевского уже можно так называть, потому что не улавливала разницу между алкоголиком и пьяницей. И вникать в это не хотела.
      В родне у них не было сильно пьющих. Так им повезло, как любила приговаривать мама. Даже Валерка, работающий в бизнесе и тусующийся среди склонных к употреблению алкоголя парней, спиртным не злоупотреблял.
      – Сейчас завтракать будем. Я заканчиваю жарить оладьи, – сказала от плиты Любавина. – Ты уже умылась, Наташенька?
      Как маленькой! Хотят удалить ее и наскоро между собой посоветоваться, что ей говорить, а что и утаить. Подумаешь, она уйдет. Конспираторы хреновы!
      Наташа удивилась собственным мыслям: чего это вдруг ей ругаться захотелось? Она прежде вообще таких слов не употребляла. Даже мысленно.
      Но, как бы там ни было, от двери она напоказ отошла быстро, но едва скрылась с их глаз, как тут же будто споткнулась. Остановилась и даже наклонилась, будто заколку выронила, – на случай, если кто-то из «заговорщиков» захотел бы выглянуть в коридор. Жаль, на домашнем тапке нет шнурков, а то она притворилась бы, что один из них завязывает.
      Отправили ее умываться? А вот фиг вам! Не в детском саду, чтобы делать это по два раза.
      – Валентину вашему, думаю, уже ничем не поможешь, – сказала Стася. – А Наташке навредим.
      – Нет, Стася, вы не правы, – мягко сказал Любавин. – Пальчевского рано списывать со счетов. По-моему, он сейчас просто мстит всему свету по принципу: назло кондуктору возьму билет и пойду пешком. И потом, сколько он там пьет!
      – Вот, вы сами сказали, только другими словами, что он просто инфантильный.
      – Инфантильный? Нет, все не так просто... Еще полгода назад Валентин работал на фабрике главным механиком. А стал он главным в двадцать семь лет. И могу сказать как руководитель предприятия: лучшего главного я не видел... Не может человек настолько раздваиваться, чтобы в домашней обстановке быть диаметрально противоположным тому, каков он среди коллег. Скорее всего у него слишком уязвимая психика.
      – Я читала, что люди, вышедшие из интернатов, в большинстве своем психически неустойчивы, – заметила Людмила.
      – Неустойчивая психика! – фыркнула Стася. – Он не барышня и не подросток, чтобы о психике думать. Настоящего мужчину непросто сбить с пути. Сегодня он, выходит, главный механик, а завтра – алкаш? Не верю я в случайности. А теперь его еще и посадят. Вот вам и весь расклад.
      – Психика у мужчин так же уязвима, как у женщин, – не согласилась Людмила. – Просто считается, что мужчина не должен этого показывать...
      – Давайте не делать поспешных выводов насчет алкашей и прочего, – заговорил Любавин. – Возможно, я и сам кое в чем виноват. Не слишком хорошо проявил себя как руководитель, вовремя не вмешался... Обманчивым оказалось впечатление о нем как о человеке крепком. Ведь механиком он был от Бога, с рабочими находил общий язык. А если учесть, что кое-кто из них зону прошел... Такой авторитет, между прочим, дорогого стоит. Получилось, я разозлился на него. Он как бы меня подвел. Я же его в главмехи выдвинул, а он моего доверия не оправдал.
      – Толя, что ты говоришь, – подала голос Любавина, – зачем взваливать на себя вину за то, в чем ты не виноват. Взрослому здоровому человеку вовсе не нужна нянька. А особенно в лице директора предприятия...
      Наташа поняла, что разговор затягивается. А ей что же, так и стоять в коридоре, притворяясь, что она за чем-то там нагибается? Она повернулась и решительно пошла обратно.
      – Вот что. Я все знаю. Можете не скрывать от меня подробности и не думать, будто нас так просто сбить с ног.
      – Кого это нас? – испуганно взглянула на нее Стася.
      – Нас с сыном. И знайте, никуда я не поеду, пока не выясню, что случилось и как Валентину можно помочь. И вообще не считайте меня тяжелобольной. Беременность не болезнь, а естественное состояние женщины.
      Она села за стол, куда Людмила уже поставила тарелку с оладьями. Некоторое время на кухне царило молчание. Потом Любавина достала из холодильника вазочку со сметаной и сказала как ни в чем не бывало:
      – Видите, какая у нас сметана. Ложка стоит. Тут недалеко, в частном секторе, наши знакомые корову купили. Хозяйка была моим парикмахером, а сейчас сама свою буренку доит и то творог делает, то сметану, то масло сбивает. У женщины талант открылся... И что интересно, ей нравится быть фермершей даже в нашем суровом климате...
      Оладьи таяли во рту, сметана и в самом деле была превосходная, но Наташа, дав своим приятелям в полной мере насладиться хорошей кухней, опять повернула разговор в нужную сторону:
      – Анатолий Васильевич, расскажите о Валентине все, что знаете. Я имею в виду не нынешний случай, а вообще.
      Стася посмотрела на нее с недоумением, а Людмила – с пониманием. Но почему-то в этот момент Наташе их чувства были безразличны. Она просто отмечала про себя их реакцию, и все. Ну и что же, что она носит ребенка от человека, о котором почти ничего не знает. Мысль, которая прежде могла бы привести ее в ужас.
      Неделю они прожили с Валентином вместе. И всю неделю они почти не разговаривали о своем прошлом. Наверное, оттого, что в нем у Валентина все еще присутствовала Тамара, а у Наташи – покойный муж, о котором деликатный Пальчевский предпочитал не упоминать.
      Так случилось. Они еще немного стеснялись друг друга и этой ситуации, которая в момент превратила их, людей, прежде далеких – по крайней мере такая ситуация никому из них прежде не представлялась возможной, – в любовников, в мужчину и женщину, которым даже молчать вместе было приятно.
      Итак, Наташа узнала, что Валентин сирота и что он рос в детском доме. Не от него узнала, ну и что же. А теперь вдруг ей понадобилось знать еще кое-что. Не могла она, как советовала Стася, просто взять и уехать, не узнав, кто он, отец ее ребенка. Что, если сын, подрастая, начнет спрашивать: «Мама, а каким был мой отец?» В книгах так всегда бывает. И что она расскажет?
      – Ты, наверное, знаешь, Наташа, что Валентин служил на флоте...
      Не знала она этого! Тамарка никогда о его службе не упоминала. Она вообще редко рассказывала о чем-то из жизни своего мужа, кроме того, что он тряпка и ничего без нее не может добиться!
      – И что же, сотни тысяч молодых людей служили на флоте, – хмыкнула Стася.
      Ей не нравилось, что Наташа опять заинтересовалась этим ничтожным человеком. И сейчас начнутся разговоры, которые ни к чему путному не приведут. Наверное, он отлично служил на флоте, но к чему говорить об этом сейчас? «Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли!» Она мысленно передразнила хозяина дома. Вместо того чтобы измазать этого алкоголика черной краской, наши доброхоты сейчас начнут плести для него лавровый венок!
      Однако Любавина непросто было сбить с мысли, потому он спокойно продолжил свой рассказ:
      – Так вот, Пальчевский служил как раз в то время, когда развалился Союз и Россия с Украиной стали делить Черноморский флот...
      – И он воспрепятствовал этой дележке? – Стася все никак не хотела угомониться.
      – Можно сказать и так, – хозяин дома не повелся на ее тон, – по крайней мере на своем месте. Корабль, на котором служил Валентин, достался Украине, и потому команду стали склонять к тому, чтобы моряки принесли присягу Украине. Все подчинились. Кроме одного Валентина. Он сказал: «Я уже принес присягу России и считаю, что присягать дважды не имею права...»
      – Ну и о чем это говорит? – невинно спросила Стася.
      – О том, что Валентин даже в юном возрасте умел отстаивать свои позиции, а вовсе не плыть по течению, как абсолютное большинство. Кстати, в детском доме, о чем он рассказывал мне смеясь, у него кличка была Одинокий Волк. За то, что он не спешил шагать в ногу со всеми. Да, милая Стасенька, и не морщите ваш прекрасный носик. Отстаивать свое мнение и стиль поведения может далеко не каждый. Я совершенно уверен, что и в пьянку Валентин ударился по-своему. Он контролирует ситуацию и в случае необходимости может так же решительно бросить это неблаговидное занятие, как в нем погряз.
      – Послушать вас, Анатолий Васильевич, Валентин прямо-таки алкоголик-джентльмен, – возмутилась Стася.
      Она привыкла, будучи начальником, решительно добиваться своего, но здесь, в этом городке, у нее оказались связанными руки, и она не могла просто взять Наташу за шкирку и увезти отсюда подальше. К тому же обе молодые женщины в гостях, перед хозяевами неудобно качать права. Но и слушать панегирики в адрес человека, который портил жизнь подруге уже одним своим существованием, не хотелось...
      – Наташа, – все же сказала она осторожно, но с нажимом, – может, мы поедем с тобой домой, а?
      Ей все-таки казалось, Наташа не может не понимать, что это ей совсем не нужно: ни город, ни человек, который мало того что не просыхает от спиртного, так еще и ухитрился попасть в тюрьму. Всего в течение полусуток, что они находятся здесь. Всякому ясно, что он уже покатился по наклонной.
      Но Наташка как зачарованная долдонила о своем:
      – Анатолий Васильевич, думаете, его будут судить?
      – Думаю, все зависит от тяжести травмы, – вместо мужа ответила ей Людмила.
      – Вы не знаете, в какой больнице может лежать... этот Федор? – спросила Наташа.
      Любавины взглянули на нее с удивлением.
      – Наташа, у нас в городе только одна больница, – ответил Анатолий.
      Стася дернула плечом: надо же, город всего с одной больницей!
      – Вы и отделение знаете? – продолжала допытываться Наташа.
      – Конечно, травматология, – чуть улыбнулся Любавин.
      – Мне надо пойти и поговорить с этим пострадавшим. – Наташа вскочила из-за стола. – Вы не знаете, как его фамилия?
      – Брага.
      – На Руси фамилию просто так не давали, – рассмеялась Стася и потянула подругу за руку. – Может, у меня еще есть минут пять, чтобы поесть эти замечательные оладьи?
      – Да-да, конечно, – сконфуженно спохватилась Наташа, опять садясь на табурет. – Ты ешь, не спеши... Значит, Федор Брага. А отчество его как?
      – Да кто ж его по отчеству зовет? – усмехнулся Любавин. – Федька и Федька. Я его фамилию случайно запомнил, потому что разыскивал как-то Пальчевского и мне сказали, что он в комнате у Браги живет.
      – С такой фамилией грех не спиться, – покачала головой Людмила. – А зачем тебе отчество?
      – Неудобно к незнакомому человеку обращаться просто по имени... Стася, а тебе-то зачем со мной идти? Копаться в этой грязи...
      – Затем! – недовольно нахмурилась та. – Не отпущу я тебя одну, и не мечтай. Я нарочно сюда поехала, чтобы за тобой присмотреть. А насчет грязи, так ты, подруга, не права. Если хочешь знать, я спец по вытаскиванию мужиков из грязи. Был у меня один бойфренд. Так чего я только не делала, чтобы его из запоев вытащить. И под капельницы укладывала, и торпеды подшивала... А уж стыда натерпелась! Потом мой муж на стакан сел – с молоденькими девчонками гулял, свое гусарство им демонстрировал. Его я тоже первое время спасать пыталась... Зато точно могу сказать: бывших алкоголиков не бывает...
      – Прости, я не знала, – пробормотала Наташа.
      – Откуда бы тебе знать! Вначале у тебя с Костиком была пламенная любовь, а потом ты в эту дыру уехала и не вспоминала обо мне... Ой, простите!
      Она виновато склонила голову перед Любавиными.
      – Ничего, мы не обиделись, – проговорила Людмила. – Мы ведь и сами знаем, где живем. После Питера это особенно ощущается... И еще: я, между прочим, тоже собираюсь с вами в больницу пойти.
      – И я, – подал голос Любавин. – В кои веки выдалась свободная суббота. Да и разве я могу отпустить женщин одних?
      – Вот и хорошо, – обрадовалась его жена. – Можно мне хоть раз воспользоваться своим родством с одним из первых лиц города?
      – Можно, – согласился Анатолий Васильевич. – Но лучше, если я буду вашим запасным козырем. В нужный момент буду выдвигаться из-за ваших спин.
      – А до нужного момента будешь наблюдателем?
      – Подозреваю, что особой инициативы мне просто не дадут проявить, – нарочито вздохнул он.
      Он как в воду глядел. В больнице Людмила всюду шла впереди и сама разговаривала с нянечками и медсестрами.
      Информацию собрали быстро. Оказалось, что Брага не «лежачий», а «ходячий». Словоохотливая нянечка сообщила:
      – Нет его в палате, миленькие, куда-то умчался. Должно, пузырь доставать. Как они промеж собой говорят. Мужики эти вонючие!
      – Чего это вы так на мужиков? – удивилась Людмила, оглядываясь на мужа; он, как и обещал, из-за спин женщин не высовывался.
      – Так вечно от них чем-то воняет: то перегаром, то чесноком, то грязными штанами.
      Наташа поморщилась, а Стася покачала головой.
      – Должно быть, крутая вы женщина.
      – А чего с ними церемониться, – бросила нянька и подхватила швабру с мокрой тряпкой. – У женщин в отделении куда меньше работы, а эти...
      Она углубилась в свое занятие – мытье пола, которое до того прервала, чтобы поболтать с посетителями.
      – Придется идти к лечащему врачу, – решила Любавина.
      – По субботам вообще-то у лечащих выходной, если нет дежурства, – заметила нянька, которая вроде занималась своими делами и не обращала на посетителей внимания, – но повезло, ваш пришел. В четвертой палате сложный больной с переломом черепа, он его осматривал...
      – Значит, врач в четвертой палате?
      – Нет, в ординаторской. Должно, переодевается. Дома тоже бывать нужно... Небось, и жене внимания уделить, и детям...
      Нянька все продолжала ворчать, удаляясь со своей тряпкой в другой конец коридора. А посетители все вчетвером кинулись к ординаторской, откуда как раз выходил переодевшийся врач. Он с интересом окинул взглядом женщин, не обращая внимания на Любавина, который как раз нарочно отвернулся и с интересом смотрел в окно.
      – Вы хотели что-то узнать? – спросил врач, между тем потихоньку продвигаясь к выходу и давая посетителям понять, что к долгим разговорам не расположен ввиду своей невероятной занятости.
      – Мы насчет больного Браги. Говорили, у него серьезная травма.
      – Ложная тревога, – хмыкнул эскулап, – легкое сотрясение мозга. В «скорой помощи» его сон под воздействием алкоголя приняли за следствие этой самой серьезной травмы... Говорят, даже подключили милицию...
      – Вот именно, – сердито заметила Наташа, – чего было подключать?
      – Вы его родственница? – Врач обратил к ней взгляд. – Между прочим, я застукал Федора в нетрезвом состоянии. Еще раз попадется, выгоню, к чертовой матери, за нарушение больничного режима.
      – И правильно, – горячо поддержала его Наташа. – Небось по-настоящему больным людям коек не хватает, а вместо них алкашей лечите.
      – Я не понял, – растерянно протянул доктор, – значит, вы не родственники Браги?
      – А что, похожи? – ухмыльнулась Стася.
      – Вот я и не пойму, почему вас заинтересовал именно этот больной?
      – Потому что мы – друзья российской медицины, – без улыбки сказала Любавина.
      – Стыдитесь! – рассердился врач. – Неужели вам больше делать нечего, кроме как отвлекать занятых людей?
      – Извините, – успела проговорить Наташа, но Стася с Людмилой, не иначе науськанные Любавиным, взяли ее под руки и повели прочь.
      – Сейчас доктор Пилюлькин уйдет, – шепнула ей на ухо Стася, – а мы пойдем и навестим умирающего.

Глава двадцатая

      Очевидно, больному Браге сообщили, что его разыскивал врач, так что посетители застали его лежащим на койке с самым смиренным выражением лица. Голова Федьки была на совесть забинтована, так что издалека напоминала надутый воздушный шар или нахлобученный на голову белый шлем.
      – Это вы Брага? – на всякий случай уточнила у него Стася.
      Остальные трое, облаченные также в белые халаты, молча сгрудились вокруг его койки.
      – Вы – дежурные врачи? – заискивающе поинтересовался Брага. – А у меня тут голова заболела. Вот я и пошел медсестру искать, чтобы какую-никакую таблетку дала или укол поставила.
      Федор частил по давней привычке, опасаясь гнева врачей, чей режим он нарушал всю свою сознательную жизнь.
      – Разуй глаза, Федор, – посоветовал ему Любавин, – какие мы тебе врачи? Совсем допился!
      Теперь уже и Брага понял свою ошибку.
      – Простите, не признал, вы же наш директор фабрики.
      Теперь он уже не скрываясь полез в тумбочку и надолго приложился к открытой бутылке дешевого вина.
      – Не желаете? – Он царственным жестом показал им бутылку, впрочем, не выпуская ее из рук.
      – Нет, спасибо, – сказала Людмила.
      Федор поставил бутылку в тумбочку и аккуратно прикрыл дверцу, как будто она была стеклянной.
      – А это кто с вами?.. Погодите, я сам догадаюсь. Постарше, надо полагать, жена, а ты, – он ткнул пальцем в Наташу, – та самая стерва, которая продала Вальку за баксы его бывшей жене. Говорят, Тамарка три штуцера зеленых запалила, и все зря.
      – Это вас не касается! – неприязненно вырвалось у Наташи.
      – Не касалось, я бы здесь не торчал. На больничной койке. Надо же, как быстро люди забывают доброту! Я ведь его пригрел. Поделился, так сказать, теплом своей души...
      – И бутылки, – ядовито подсказала Стася.
      – А ты, значитца, ейная подруга, – не обращая внимания на сарказм женщины, продолжал Брага. – Что ж, друзья – это свято. Отдаешь им все, что у тебя есть, хоть и бутылку. Тоже надо купить. Небось на дороге не валяется. Так вот, и что в оконцовке? Не тронь, говорит, ее чистое имя своим грязным языком. Она, говорит, святая. Так где ж была эта святая, когда я его от смерти спасал? Небось и думать о нем забыла. А когда он слезы лил да о стенку головой бился...
      – Да ладно тебе, – не выдержала Любавина, – тоже мне, мать Тереза! Споил мужика, а послушать – от тяжелой болезни вылечил.
      – А вот этого не надо! – Федька поднял кверху указательный палец и опять полез в тумбочку за бутылкой. Но теперь отхлебнул поменьше, видимо, решив растянуть удовольствие. – Колхоз – дело добровольное. Когда душа горит, человека и заставлять не надо, сам к бутылке-спасительнице потянется.
      – Вы знаете, что Валентин в тюрьме? – спросила его Наташа.
      – Положим, не в тюрьме. В КПЗ. Где же ему еще быть, если он меня чуть не убил? Набросился, как дикий зверь!
      – «Дикий зверь», – передразнил Любавин. – Сколько в Пальчевском весу, а сколько в тебе.
      – Понятное дело, я здоровее, – согласился Брага, прислушиваясь к себе: вино уже делало свое дело, разгоняя кровь и веселя. – Но когда мужчина защищает любимую женщину от хама, силы его утраиваются...
      – Ну, ты даешь! – развеселилась Людмила, посматривая на Брагу как на некий необычный экземпляр. – Зачем же тогда ты себя вел по-хамски, если понимал, что к чему?
      – Подразнить хотел.
      – И как, получилось? – поинтересовался Любавин; ему с трудом удавалось играть роль пассивного наблюдателя. Анатолий Васильевич по природе был человеком действия.
      – Как видите, – едва качнул головой Федор, как бы демонстрируя итог эксперимента.
      – Наверное, к тебе следователь скоро придет. Протокол составлять.
      – Я не подпишу, – отмахнулся Брага. – Сам виноват, напросился... Так вы, значит, все пришли... из-за Вальки?
      Он с трудом подбирал слова. Как человек, который учится говорить. После большого перерыва. Эта непривычная серьезность явно контрастировала с состоянием нирваны, в которое все больше погружал его алкоголь.
      Но Федор почему-то еще боролся – перед посетителями пыжился, что ли? – сопротивляясь наступающему блаженству. А ведь прежде ловля кайфа в том и состояла, чтобы дойти до нужной точки и послать на фиг все остальное человечество.
      – Надо же, а мы все Тамарке поверили. – Он рассуждал вслух нарочно, чтобы именно Наташа поняла, что они здесь, в городе, не злопыхатели, просто так обстоятельства сложились. Он и обращался сейчас к ней. – Странно, да? Ты уехала и не могла словечко замолвить в свою защиту, а она болтала без перерыва. И мазала черной краской лжи вашу нежную акварель... – Он неожиданно умолк, споткнувшись о собственные слова: надо же! И произнес удивленно: – Эк меня проняло!
      Он опять отворил тумбочку и отхлебнул из горлышка два крупных глотка.
      Стася подошла к Наташе и крепко взяла ее под руку.
      – Ты побледнела, – сказала она, – пойдем отсюда.
      Но Наташа все не могла заставить себя уйти, словно Федор мог сообщить ей еще что-нибудь важное.
      – Болтал бы ты поменьше, парень, – неодобрительно заметил Любавин. – Любите вы, алкаши, всякие красивости.
      – А вот оскорблять не надо, – с достоинством заметил Брага. – Пью, между прочим, на свои честно заработанные, у вас не прошу!
      – Обиделся! – всплеснул руками Любавин. – Простите, что неосторожно задел чуткие струны вашей души.
      – В самом деле, Федор, – вмешалась в разговор и Людмила, – следи за словами.
      – Или, как у вас говорят, фильтруй базар, – сказала Стася.
      – Вы, девушка, путаете обычного пьющего мужика с криминалитетом, – отбился Брага и от нее.
      – Но обычный пьющий мужик глаза-то еще не пропил? Разве не знаешь, что женщину в положении волновать нельзя?
      Стася все пыталась увести упирающуюся Наташу.
      – То есть... ты хочешь сказать, что она беременная?
      – Нет, подушку под юбку привязала, чтобы приколоться!
      – Я серьезно.
      – И я серьезно.
      – Неужто от Валика?
      – Ну не от тебя же!
      – Нам не дано предугадать! – высокопарно отреагировал Федор.
      – Пойдемте отсюда, – решительно произнесла Стася и потянула Наташу за собой, – этих пьяных сентенций не переслушаешь.
      Наташа нехотя покидала Федора. Любое слово о Валентине она жадно ловила и опять ждала, не скажет ли он еще чего-нибудь.
      Любавины же задержались возле его койки, а потом уже догнали подруг в коридоре.
      – Федька, конечно, балабол, – сказал Анатолий Васильевич. – Но свое резюме высказал: мол, никакой Валентин не алкоголик, потому что его не «тянет». И похмеляться он обычно не торопится. Только когда Федор предложит или кто-то из его товарищей... Утешение слабое, но все-таки...
      – Скажите, а врач может нам дать справку, что Браге не нанесено тяжких телесных повреждений?
      – Наверняка сможет, – поддержала ее Людмила.
      – Но врач скорее всего уже ушел, – с сожалением вспомнила Наташа.
      – Ну и что же, дежурный все равно есть. Давайте-ка мы пойдем в ординаторскую...
      – Минуточку! – Любавин поднял руку. – Ходить вчетвером нам вовсе нет необходимости. Раз врач – мужчина, я и поговорю с ним как мужчина с мужчиной.
      – Интересно, а если врач – женщина?
      – Анатолий Васильевич поговорит с ней как мужчина с женщиной, – хихикнула Стася.
      Вообще-то она чувствовала себя неуютно, потому что никак не могла выбрать верную линию поведения. Ей хотелось уехать отсюда побыстрее. Но Наташа что-то тянула, мялась, раздумывала, хотя и ежу понятно, что искать здесь ей нечего.
      Любавина не было довольно долго, и Людмила невольно взглядывала в конец коридора, где располагалась ординаторская. Видно, шутка насчет врача-женщины запала ей в душу.
      Наконец он появился, размахивая перед ними какой-то сложенной вдвое бумажкой.
      – Если подобрать нужный ключик, то и дежурный врач может стать человеком, – довольно посмеивался он. – Если хотите знать, то эта бумага – не что иное, как оправдательный приговор для Пальчевского! Теперь мы поедем в милицию, и там вы опять подождете меня в машине. Как выяснилось, у меня одного получается гораздо эффективнее.
      – Дежурный врач – женщина? – вроде некстати спросила его жена.
      – Почему женщина, мужчина, – слегка удивленно откликнулся он, распахивая перед женщинами дверцы машины.
      В небольшом городе все рядом. Почему-то раньше Наташе город, в котором она прожила шесть лет, казался куда больше, чем теперь. Пять минут езды, и вот уже Любавин остановил машину у одноэтажного здания, отделанного каким-то синтетическим покрытием, наверное, специально подобранным, синим с белым. Такое здание ни с каким другим не спутаешь. Никаких машин у здания УВД не было, и Стася пошутила:
      – Все разъехались на задания.
      Любавин, как и обещал, стал вылезать из машины, наказав остающимся женщинам:
      – Посидите, я постараюсь недолго.
      Но в последний момент Наташа тоже решилась:
      – Подождите, Анатолий Васильевич, я с вами!
      – Может, останешься в машине? Кто знает, как служители закона к нам отнесутся?
      Он многозначительно посмотрел на ее живот.
      – Ничего, это вовсе не так опасно для меня, как все делают вид.
      – Ладно, я не возражаю, – пожал плечами Любавин.
      – Граждане, вы куда? – остановил их голос милицейского капитана за деревянным барьером.
      – Мы к Игорю Тимофеевичу, – сказал Наташин спутник. – Скажите ему, что Любавин на прием просится.
      – Проходите, Анатолий Васильевич, – чуть улыбнулся капитан; мол, кто же вас не знает. – А женщина с вами?
      – Со мной, – кивнул Любавин.
      – Немного подождите, Анатолий Васильевич, – проявила свою осведомленность и секретарша замначальника управления. – У Игоря Тимофеевича посетитель.
      – Вот оно как складывается, друг Наташа, – вздохнул Любавин, присаживаясь рядом на стул. – Сегодня даже на рыбалку не поехал. Решил, как говорится, сделать все, чтобы исправить собственную ошибку. Я давно хотел с Валентином встретиться, поговорить, да все текучка проклятая. С другой стороны, оправдывал себя: почему это я должен за ним ходить, а не наоборот. Долгое сидение в начальственных креслах, как ни крути, искажает мироощущение.
      – Вы вовсе не обязаны были за ним ходить, – скупо обронила Наташа. – За Валентином Николаевичем и так все время кто-то ходил. Вначале Тамара, потом я... правда, недолго. А до того, видимо, воспитатели в детском доме... Ах, нет, простите, у него еще была армия. Флот.
      – Мне понятно ваше ожесточение, – тихо сказал Любавин, – но почему все считают виноватым только его? А ты-то сама права? Я честно признался, ошибся, но любящее сердце должно было подсказать... Или не было любви? Тогда непонятно, что мы здесь делаем?
      – Отступать поздно, – сказала Наташа, не отвечая на его вопрос. Любит, не любит, кого это касается, кроме двоих? – Хорошо ли мне будет жить и знать, что я могла что-то сделать для отца моего ребенка и не сделала...
      – Вон даже как, – протянул Любавин, – а король-то голый!
      – Хотите сказать, что я непорядочная? – вспыхнула Наташа.
      – У меня и в мыслях такого не было! – Он даже отодвинулся, чтобы удобнее было на нее смотреть. – Просто у меня была почему-то всего одна версия для объяснения вашего приезда. Любовь, о которой вы не могли забыть...
      Оттого что Любавин перешел с ней на вы, Наташе стало не по себе, но она лишь упрямо сжала губы. Конечно, все уже объяснили для себя, почему и зачем, и как она относится к Пальчевскому, и как он к ней...
      Между тем Любавин кивнул, словно в ответ своим мыслям, и смешно сморщил нос:
      – А вы, оказывается, очень подходите друг другу. Оба, как бы помягче выразиться, не борцы. Ты спряталась маме под юбку, а он в бутылку залез. Если хочешь знать, я уверен, достаточно Валентину сказать себе: «Больше я ни капли спиртного в рот не возьму», и так и будет. Он не из тех людей, которые отступают от своего слова.
      – Я почему-то думала, что слово держать должен каждый мужчина.
      – Тех, кто держит свое слово, увы, можно по пальцам перечесть. Но, повторюсь, Валентин из их числа.
      – Однако никакого слова он пока не сказал, – ожесточенно проговорила Наташа.
      Что это все к ней в душу лезут? Обязана она, что ли, жить так, как каждый из сочувствующих себе представляет?
      – Может, не для чего ему так говорить? Или не для кого?
      – Вы послушайте себя, Анатолий Васильевич. Валентин не боец, я не боец. Вроде такая семья заранее обречена и незачем за нее ратовать? Но вы что-то прикидываете, выясняете, кто виноват, кто прав. То есть кто из небойцов оказался слабее, а значит, и правее.
      Она и сама не понимала, почему злится. Разве она совсем недавно не говорила себе о том же? И почти теми же словами!
      – Слово-то какое выдумала: небоец! Таких слов в русском языке нет.
      – Люди есть, а слова нет?
      – Просто для обозначения такого человека имеется синоним. Конформист. Говорят, мечта каждой женщины – быть за мужем, как за каменной стеной. Но что поделаешь, осуществляется она редко. Значит, надо женщине самой брать дело в свои руки, по принципу: спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
      Надо же, они с Любавиным такие разные люди, а говорят и думают почти одинаково.
      – А я так жить не хочу! – вырвалось у Наташи.
      – Тогда не нужно было все это и начинать, – холодно сказал Любавин.