Милая, обожаемая моя Анна Васильевна

Н. Новосильцевым с Колчаком вели переговоры, как с реальным кандидатом на пост диктатора, входившие в "Республиканский центр" петроградские военные организации, в частности Военная лига, а также лидер партии кадетов П.Н. Милюков (см.: Д е н ик и н А.И. Очерки русской смуты. Т. 2. М., 1991, с. 28-29. Иоффе Г.З. Белое делo. Генерал Корнилов. М., 1989, с. 52-54, 59-60). Можно предположить, что Керенский, не желавший выпускать Колчака из страны и надеявшийся вновь использовать его на высоких командных постах, переменил эту позицию на противоположную, как только увидел в Колчаке своего соперника - реального претендента на власть. Об этом пишет и М.И. Смирнов (Указ. соч., с. 28).
      7 Зарудный, Александр Сергеевич (1863-1934) - юрист. В марте-апреле 1917 г. - товарищ министра юстиции, с 23 июля по 27 августа - министр юстиции Временного правительства. По партийной принадлежности - народный социалист (март 1917 - весна 1918). С сентября 1917 г. работал в советских учреждениях. В Севастопольскую комиссию входили, кроме Зарудного, с.-р. И.И. Бунаков (Фундаминский) и с.-д. А.П. Борисов. После возвращения комиссии из Севастополя в Петроград Зарудный заявил Колчаку: "Совершенно ясно, что все это работа немецкой агентуры, сколько мы ни расследовали этот вопрос, было ясно, что против Вас команда решительно ничего не имеет. Поэтому Вы должны принести жертву и снова вернуться во флот, так как большинство лучших элементов желает Вашего возвращения" (Допрос Колчака, с. 92). Колчак отвечал, что он настолько оскорблен, что командовать Черноморским флотом считает ниже своего достоинства.
      8 В.В. Романов.
      No 24
      [В начале страницы перед письмом сделана запись:
      "5 июля 1917 г. Г[лубокоуважаемая] А[нна] В[асильевна].
      Вчера вечером я получил письмо Ваше от 3 июля" - и затем все зачеркнуто,
      кроме обращения "Г.А.В." и слова "вечером", вставленного между строк.]
      Лондон 4/17 августа 1917 г.
      Милая, дорогая, моя обожаемая Анна Васильевна.
      Третий день, как я в Лондоне1. Последнее письмо Вам я послал из Бергена за несколько часов до ухода на ss [Ss. - Steamship - пароход (англ.).] "Vulture" в Aberdeen. Переход Северным морем с конвоем миноносцев был прекрасен и не сопровождался какими-либо особенностями, хотя дня за два немцы утопили на этой линии пароход, несмотря на охрану и некоторые меры предосторожности. В Абердине я провел только одну ночь и на следующее утро выехал в Лондон, где теперь нахожусь в ожидании ухода в Америку. Впечатление после оставления России и тем более в Англии и Лондоне очень невеселое. Испытываешь чувство, похожее на стыд, при виде того порядка и удобств жизни, о которых как-то давно утратил всякое представление у себя на Родине. А ведь Лондон находится в сфере воздушных атак2, которые гораздо серьезней по результатам, чем об этом сообщает пресса. Немцы стараются атаковать Сити - район банков и главных торговых учреждений - и кое-что там попортили. Иногда они сбрасывают бомбы, как Бог (немецкий) на душу положит, и убивают почему-то преимущественно женщин и детей. Англичан это приводит в ярость, но средств прекратить эти немецкие безобразия нет, равно как и работу подлодок, преисправно топящих ежедневно коммерческие пароходы.
      Но при всем том, повторяю, делается стыдно за нас, и испытываешь тихо укор совести за тех, кто остался в России.
      Но последнее время в Англии появилось угрожающее движение Labour Party [Лейбористской партии (англ.).]3 с тенденцией создания Советов С[олдатских] и Р[абочих] Депутатов. Это несомненно немецкая работа, и англичане имеют в лице Ramsay Macdonald'а4 достойного сподвижника Ленина и проч[их] немецких агентов, которые у нас чуть ли не входят в состав правительства.
      Нo стоит ли говорить о политике, тем более что я почти ничего не знаю, что делается теперь у нас. Если бы Вы знали, как мне хочется участвовать в войне и думать об Анне Васильевне в обстановке, ее достойной. Только война может дать мне право на счастье ее видеть, быть вблизи нее, целовать ее ручки, слышать ее голос, и я хочу [Зачеркнуто: завоевать это все.] иметь это право. Но как трудно его завоевать, все, что ни делаешь, то кажется совершенно ничтожным и недостойным. И вот теперь, сидя в Лондоне, я чувствую, что я ничего не делаю уже два месяца в этом смысле, и возникают мрачные мысли, что, может быть, это не удастся сделать так, как я бы это хотел. Что, если американцы не будут действовать активно своим флотом? Root и Glenоn ведь не выражают мнение всех U.S. of A[merica] [Соединенные Штаты Америки (англ.).]. Я ведь тоже хотел выполнить то, о чем они говорили5, но ни высшее командование, ни правительство не признали это возможным [Зачеркнуто: И я смотрю на Вашу фотографию, которая стоит передо мною, и мне кажется, что она улыбается с...].
      Лондон 7/20 августа
      Мое письмо задержалось на три дня. 5/18-го я с утра уехал на морскую авиационную станцию в Felixtowe, на берегу Северного моря, вернувшись, имел свидание с адмиралами Jellicoe6 и Penn7; 6/19-го я совершил поездку на английском автомобиле в Brighton и Eastbonrne [Здесь и далее у Колчака ошибочно - Isbourne.], а сегодня с утра опять был в Felixtowe и участвовал в воздушной операции для поисков за подводными лодками в Северном море. Только что я вернулся из Felixtowe, и после трех дней довольно дикого движения на экспрессах, автомобилях и гидропланах я чувствую себя в довольно уравновешенном состоянии, и мне так хочется думать о Вас и говорить с Вами.
      Рассказать Вам про английскую гидроавиацию? За два года англичане создали это оружие в таком размере и такого свойства, о котором мы не имеем представления. Я в Черном море хотел уничтожить существующую гидроавиацию, чтобы начать ее создавать вновь8, но только здесь я убедился, что был прав. Англичане получили из авиации действительно грозное оружие, и надо приложить немедленно все усилия, чтобы не отстать и создать его у нас. Но Вы понимаете, какова задача "создать новое оружие" в нашей обстановке с "товарищами" и депутатами!
      Рассказать Вам про свидание с адмиралом Jellicoe? Адмирал был исключительно любезен со мной и доказал лучшим образом свое отношение ко мне, перейдя сразу к делу, достав наиболее секретные карты заграждений Северного моря и Канала и посвятив меня в самые секретные оперативные соображения. Вы согласитесь, что большего внимания и любезности я не мог ожидать от бывшего командующего Grand Fleet'ом [Гранд-Флит (флот метрополии), букв. Большой флот (англ.).] и 1-го морского лорда. Я провел в высшей степени приятные 1л часа, обсуждая с Jellicoe вопросы войны, забыв на время все остальное. Как редко у нас можно иметь такое удовольствие. Я перешел под конец к морской авиации и выразил желание принять участие в одной из обычных операций гидропланов. Jellicoe отнесся к этому как к наиболее естественной вещи и только спросил, желаю ли я идти на миноносце или на гидро. После ответа моего, что я хочу идти на гидрo, чтобы посмотреть их боевую работу, был вызван адмирал Penn, 5-й лорд Адмиралтейства и начальник морской авиации. Penn, выслушав Jellicoe, ответил только: "Yes, Sir" [Да, сэр (англ.).] - и спросил, какой род операции я желал бы видеть: против подлодок или против цеппелинов. Обсудив над картой вероятность той или другой операции и имея в виду, что воздушное крейсерство для наблюдения за цеппелинами менее вероятно в смысле встречи, т[ак] к[ак] в общем они появляются теперь над морем после нескольких случаев уничтожения английскими аэропланами очень редко, я остановился на чисто морской операции против подлодок. Penn ответил, что два аппарата последнего типа будут в моем распоряжении [Далее зачеркнуто: и узнав, что я уже неоднократно летал на гидро.], а сегодня я с утра в Felixtowe. Вчера же я с лейтенантом Дыбовским9 сделал автомобильный пробег на лучшем гоночном автомобиле Rolls-Roise, дающем 120-130 км. Мы сделали около 250 миль, пройдя из Лондона в Брайтон и Eastbourne, и только ночью вернулись в Лондон. Я первый раз видел такую совершенную машину такой мощности, и при идеальном управлении лейтенанта Дыбовского подобный пробег действительно доставляет высокое удовольствие. Сегодня я утром перебрался в Felixtowe на авиационную станцию, где меня ждали два поразительных аппарата - это уже не летающие лодки, а нечто вроде воздушных миноносцев, вооруженных 5-ти и 8-ми пудовыми бомбами, 4-мя пулеметами, с незнакомой у нас мощностью двойных моторов и радиусом действия.
      Три аппарата уже вышли в море - до моего приезда, - я понял, что это мера предосторожности, о которой не сказал мне ни Jellicoe, ни Penn, и понял, что встретить теперь противника почти невозможно, ибо немцы не имеют таких огромных воздушных крейсеров и их гидро не рискуют нападать на них, цеппелины также избегают с ними встреч, а подлодки немедленно прячутся на глубину. Пять таких воздушных крейсеров действительно осуществляют господство над воздухом там, где они появляются, и от них спасается все, что может. Т[аким] обр[азом], полет получил только технический интерес почти без надежды встретить противника. Но говорить об этом не приходилось, конечно. Когда я ознакомился с управлением пулеметом Lewis'а и прицельным аппаратом для бомбометания, два огромных биплана поднялись на воздух и направились к голландскому маяку North Hinder и далее в море к бельгийскому берегу. В районе Hinder посредине Северного моря уже крейсировали три другие машины. Английские траулеры и миноносцы остались далеко позади, и кругом было пустынное Северное море с обычным для него мглистым горизонтом, несмотря на ясный солнечный день. Аппараты разделились, и каждый пошел по определенному направлению, осматривая море с высоты 10001200 z. [Z. - zenith distance (англ.) - зенитного расстояния.] футов. Ни одного воздушного аппарата не замечалось со стороны Остенде и Ньюпорта10, где находятся большие немецкие аэропланные станции, ни одного неприятельского судна там не было видно, только одно место мне показалось подозрительным - между пятнами отмелей, более светлыми, чем глубины моря, был виден какой-то силуэт, похожий на судно, лежащее под водой. Мы снизились и детально обследовали это место, по-видимому, там лежал потопленный пароход - по форме это не была подлодка, и я, приготовившись сбросить бомбы, все-таки воздержался, т[ак] к[ак] мне не хотелось делать несерьезное дело - бросать бомбы в какого-то утопленника. К вечеру все машины вернулись в Felixtowe, и я с гидро пересел в автомобиль и после отличного пробега километров по 80 в час переехал в Ипсвич, откуда по железной дороге вернулся в Лондон. Мне немного жаль, что не удалось встретиться с неприятелем, но для этого нужен, конечно, не один день, или же надо было бы перебраться на материк в Дюнкерк, откуда постоянно делают полеты воздушные эскадрильи для бомбометания на фронте и каждый день происходят встречи с противником. Англичане действительно владеют морем не только на поверхности, но и в воздушном районе над этим морем, и немцы только неожиданно могут совершить воздушные рейды такого же характера случайных облав, как и своими судами, - систематически же оспаривать господство англичан там они не могут. Надо видеть средства, которыми они располагают, чтобы понять, что такое господство над морем или воздухом, и почувствовать, как далеки мы от этого.
      Надо испытать то чувство уверенности в силе, желание встречи с противником, которое является, когда имеешь действительно совершенное оружие, качественно и количественно превосходящее таковое же у противника.
      Первый раз на воздухе я испытал это чувство и вспомнил свой флот, свою авиацию, и невесело сделалось на душе. Невольно является зависть к людям, которые действительно ведут войну и работают для своей родины, и при этом работают в прекрасной обновке, о которой мы утратили всякое представление. А ведь все это могло бы быть и у нас, но... лучше не говорить на эту тему.
      Я думал, конечно, и о Вас, как всегда думаю во время всякой военной работы, - я уже писал Вам и говорил, что я, как ни странно, но во время военной работы вблизи неприятеля или в районе его, вспоминая Вас, переживаю вновь то чувство радости и счастья, точно я нахожусь вблизи Вас. Я понимаю, что это, может быть, нелепо, но, вероятно, я невольно чувствую себя как-то более достойным этого счастья, когда занят войной, когда нахожусь в обстановке военной работы, чем в обычных условиях будничной серой жизни. И сегодня я так был счастлив, думая о Вас в Северном море, вспоминая последние наши дни, когда я Вас видел, когда Вы были так близко ко мне, когда Вы с такой лаской отвечали моему желанию видеть Вас, быть около Вас, слышать Ваш голос; так хорошо вспоминать Ваши милые обожаемые ручки, Ваши глазки, так похожие на голубовато-синее море. Правда, Северное море, представляющее в этих районах местами какое-то чудовищное минное болото с тысячами мин и сетей с - не очень лестное сравнение, особенно на мостике миноносца или крейсера, но с аэроплана оно не вызывает своеобразных и малоприятных ощущений. Я почти с удовольствием посмотрел на всплывшую или сорванную мину, плавающую у отмелей голландского берега, - с высоты 500 метров она производит другое впечатление, чем когда проходит по борту миноносца. Но я начал говорить вздор. А Jellicoe - настоящая химера; достаточно сказать, что все находят странное сходство между ним и мною. Я не берусь судить, насколько это верно, но что некоторой общности приемов держать себя и говорить, я не могу отрицать.
      8/21 августа
      Сегодня приехал с Grand Fleet кап[итан] 1-го р[анга] Шульц11 и рассказал об ужасном взрыве английского дредноута "Vanguard" на рейде Скапа12.
      Около 11л h[our] [Часов (англ.).] вечера "Vanguard", стоя на якоре посреди Grand Fleet'а, взорвался весь, причем с него подобрали только 2-х матросов, оставшихся в живых. Это из 1100 человек экипажа. Причины так же неизвестны, как и во всех подобных случаях. В английском флоте это 4-й случай, и надо думать, что дело лежит в каких-то внутренних изменениях пороха. Худо то, что у англичан происходит при частном взрыве общая детонация боевых запасов, чего не было, напр[имер], на "Имп[ератрице] Марии". Это случилось у них и в Ютландском бою с "Queen Mary"13 и другими кораблями при взрывах погребов. Простите меня, Анна Васильевна, что я пишу Вам о таких вещах. Я так привык думать о Вас в связи со всякими военными делами и вопросами, что иногда невольно начинаю говорить с Вами на темы, совершенно для Вас чуждые и неинтересные. Не поставьте в вину это Вашей химере, которая, может быть, заслуживает "милостивого снисхождения" с Вашей стороны хотя бы за то, что она молится на Вас и думает о Вас все время, вечно своем светлом божестве, помимо которого нет не только счастья, но даже обычного удовольствия или развлечения. Для меня нет другой радости, как думать о Вас, вспоминать редкие встречи с Вами, смотреть на Ваши фотографии и мечтать о том неизвестном времени и обстановке, когда я Вас снова увижу. Это единственное доказательство, что надежда на мое счастье существует, но я знаю, как трудно получить теперь от Вас письмо, и я стараюсь не думать об этом. Когда-нибудь я получу от Вас несколько слов, которые так бесконечно для меня дороги, как все, что связано с Вами.
      д. 1, лл. 46-53
      __________
      1 Вместе с остальными морскими офицерами, входившими в его миссию, Колчак под чужой фамилией, при содействии английских властей, выехал в двадцатых числах июля через Швецию в Норвегию. Проделав по железной дороге путь через Торнео и Христианию (Осло), прибыл в Берген, провел там около суток, затем отплыл в шотландский порт Абердин (Эбердин).
      2 Германские воздушные налеты на Англию (с помощью цеппелинов и гидросамолетов) продолжались с января 1915 до апреля 1918 г. В дни пребывания Колчака в Англии налетов на Лондон не было (предыдущие дневные 13 июня и 7 июля, первый ночной - 4-5 сентября 1917).
      3 Лейбористская партия Великобритании возникла в 1900 г. под названием Комитет рабочего представительства; с 1906 г. - Лейбористская (Рабочая) партия. Ее левое крыло составляла входившая в ее состав Независимая Рабочая партия, которая в 1920 г. вышла из 2-го Интернационала и пыталась вступить в Коминтерн; отвергнутая им, стала одним из главных инициаторов Венского (2л-го) Интернационала. Весна-лето 1917 г. отмечены повышенной волной забастовок на английских военнных заводах и железных дорогах и активностью фабрично-заводских комитетов.
      4 Макдональд, Джемс Рамсей (1866-1937) - один из лидеров Независимой Рабочей (с 1893), а затем Рабочей партии, в которую вошла НРП. Теоретик конструктивного социализма, пацифист. Премьер-министр первого (1924) и второго (1929-1931) лейбористских правительств, а затем (1931-1935) "национального правительства" в соглашении с консерваторами; при нем установлены (1924) и восстановлены (1929) дипломатические отношения с СССР.
      5 Имеется в виду десантная операция по захвату проливов между Черным и Средиземным морями.
      6 Джеллико, Джон Рашуорт (1859-1935) - британский адмирал. Участник боевых походов в Египет (1882) и Китай (1898-1901). В 1914-1916 гг. главнокомандующий Гранд-Флитом, которым руководил в Ютландском сражении. С декабря 1916-го до конца 1917 г. - Первый лорд Адмиралтейства (морской министр), затем начальник Морского генерального штаба. Под его руководством начата активная борьба с германскими подводными лодками. По окончании войны получил высшее морское звание адмирала флота (1919) и стал пэром (виконт Джеллико Скапа, 1918).
      7 Пэн - британский адмирал, начальник Королевской морской воздушной службы.
      8 На Черноморском флоте гидросамолеты типа "летающих лодок" (гидролодки, гидро) базировались на двух авиатранспортах (гидрокрейсерах) "Император Александр I" (в мае 1917 переименован в "Республиканец", принимал на борт 8 гидролодок) и "Император Николай II" (переименован в "Авиатор", принимал 7 гидро). Весной 1917 г. под третий авиатранспорт был переоборудован пароход "Румыния" (на 6 гидро). Гидролодки М-5 и М-9 (конструкции Д.П. Григоровича) садились на воду и поднимались на борт при помощи специальной "стрелы". В Севастополе работала военная школа морских летчиков.
      9 Дыбовский, Виктор Владимирович (1884-?) - ст. лейтенант (1915), затем (с августа 1917) капитан 2-го ранга. Окончил Морской кадетский корпус. Участник Цусимского боя. До 1907 г. - в Черноморском флоте, затем в Балтийском; служил на транспортах и эсминцах. В 1910 г. прошел курс обучения в Воздухоплавательном парке (Петербург), после чего назначен в распоряжение Отдела воздушного флота. Военный летчик, инструктор Севастопольской авиашколы Отдела воздушного флота. Совершил ряд испытательных полетов (в т.ч. перелет Севастополь - Москва на военном аэроплане "Ньюпорт-2" летом 1912). Изобретатель в области военной авиационной техники. В конце 1915 г. изобрел и изготовил на заводе "Дукс" синхронизатор для стрельбы из авиационного пулемета через винт; первый его прибор выслан в армию в начале 1916 г. Работал как авиаконструктор.
      10 Имеется в виду не английский Ньюпорт, а менее известный бельгийский Nienwpoort (возле Остенде).
      11 Шульц, Густав Константинович, фон (1871-?) - капитан 1-го ранга (август 1914, за отставкой). Служил на Балтике на канонерских лодках и миноносцах, в 1911-1914 гг. - флагманский обер-аудитор Штаба Командующего морскими силами Балтийского моря и командир эскадренного миноносца "Генерал Кондратенко". В 1915-1918 гг. находился в Великобритании.
      12 Линейный корабль "Vanguard" (спущен на воду в 1909) 8 июля 1917 г. находился на якорной стоянке в Скапа-Флоу в линии боевых кораблей. После взрыва боезапаса в носовой части затонул на глубине 34 м. Предположение Колчака о причине гибели корабля соответствует действительности. Катастрофа произошла в тот период, когда на британских кораблях уже осуществлялась замена всех сомнительных порохов, угрожающе нестойких.
      13 Ютландское (Скагерракское) сражение между главными силами британского и германского флотов (всего участвовало 250 кораблей) происходило 31 мая и 1 июня 1916 г. Крупнейшее в истории морских сражений. Закончилось безрезультатно: британские потери были более значительны, но британский флот сохранил свое господство на море. Линейный крейсер "Quееn Мary" (заложен в 1911, спущен в 1912, укомплектован в 1913) входил в 1-ю эскадру линейных крейсеров британского флота. 31 мая 1916 г. был накрыт залпом германского линейного крейсера и погиб от взрыва погребов трех башен.
      No 25
      [Позднее 21/8 августа 1917 г.]
      [Датируется по предыдущему письму.]
      Милая, дорогая, обожаемая Анна Васильевна.
      Простите меня за смелость, с которой я решился послать Вам [Далее вставлено и затем зачеркнуто: фотографические принадлежности.] несколько вещей, которых теперь нет в России и которые, может быть, Вам пригодятся. Я знаю, что Вы будете сердиться на меня, но простите со свойственной Вам милостью и добротой меня за то, что я доставил себе удовольствие хотя немного подумать о Вас, о Ваших милых ручках, которые так много дали мне высокого счастья.
      Я буду оправдываться. Я не имею и не получил от Вас права что-либо послать Вам, но мне так хотелось хоть что-нибудь сделать для Вас в пределах совершенно допускаемого почитания, что я обратился к одной очаровательной даме - жене нашего морского офицера кап[итана] 2-го р[анга] Дыбовского1 - помочь мне в решении этого вопроса своим советом и указанием. Поэтому позвольте в виде оправдания своего сослаться на мнение дамы, вполне осведомленной в принятых в Англии обычаях. Я очень боюсь, что Вы будете недовольны некоторыми вещами, но я положительно действовал не вполне самостоятельно, а руководствовался выбором и советом, которые считал компетентными. Милая Анна Васильевна, я очень огорчен, что Вы мне не дали никаких поручений. Я мог бы послать Вам действительно полезные и необходимые вещи, которых теперь нет у нас в России и если бы Вы доставили мне удовольствие служить Вам в этом смысле, прислав соответствующие указания. Напишите мне, милая Анна Васильевна, что бы Вы желали получить из Англии или Америки, и я буду считать это, во-первых, что Вы прощаете и не сердитесь на меня и, во-вторых, лучшим удовольствием, которое я могу теперь иметь. Я не могу ручаться только за время, так как почта теперь не существует. Я просил бы указать мне необходимые номера и размерения, т[ак] к[ак] у меня имеется только одна перчатка Ваша, номером которой я руководствовался. Я думаю, что Вы не осудите меня, т[ак] к[ак] в России теперь нет самых необходимых вещей, и, может быть, я мог бы быть счастлив служить Вам. Я укажу на такие вещи, как обувь, полотно, материи и проч[ее]. Извиняюсь за упаковку - надо спешно посылать в посольство вещи для отправки с вализой, а у меня нет ничего под руками, кроме кожаного ящика, и я боюсь, что Вы получите некоторую смесь, за что на всякий случай прошу не очень осуждать мое умение укладывать посылки.
      д. 1, лл. 54-55
      _________
      1 Дыбовская (урожд. Смыслова), Клавдия Александровна.
      No 26
      [август 1917 г.]
      [Датируется по смежным письмам.]
      Моя мечта, моя идея военного успеха и счастья.
      Моя милая, дорогая, обожаемая Анна Васильевна.
      Я смотрю на Ваши последние фотографические изображения, которые стоят передо мной. Это Ваш снимок, где Вы сидите на окне, кажется, в Гельсингфорском Kemp Hotel'е, и другой, где Вы сняты, по-видимому, в Ревеле около какой-то странного стиля для прогулки с ручками, спрятанными в карманы, и почему-то закрытыми глазками, но фотография, несмотря на малое увеличение, передает Вашу милую, никогда не забываемую улыбку, с которой у меня всегда связаны представления об утренней заре, о каком-то светлом счастье и радости жизни, которое я всегда испытывал, и находясь вблизи Вас, и думая о Вас с первых дней нашего знакомства. Я говорил сегодня в обществе весьма серьезных людей о великой военной идее, о ее вечном значении, о бессилии идеологии социализма в сравнении с этой вечной истиной, истиной борьбы и вытекающих из нее самопожертвования, презрения к жизни во имя великого дела, o конечной цели жизни - славе военной, ореоле выполненного обязательства и долга перед своей Родиной. И Ваш милый, обожаемый образ все время был перед моими глазами - Ваша никогда не забываемая улыбка, Ваш голос, Ваши розовые ручки для меня являются символом высшей награды, которую может дать жизнь за выполнение величайшей задачи, выполнение военной идеи, долга и обязательств, посылаемых суровой и непреклонной природой войны... Только война могла показать мне Вас в таком близком желании и в то же время недоступном, как идеал поклонения... Как тяжело и в то же время хорошо думать о Вас как о чем-то самом близком и в то же время удаленном, как звезда, счастье, как [о] божестве, милостиво оказавшем свое внимание и остающемся чем-то недосягаемым; как о воплотившейся мечте, остающейся несбыточной и нереальной, как всякая мечта. Господи, как Вы прелестны на Ваших маленьких изображениях, стоящих передо мною теперь. Последняя фотография Ваша так хорошо передает Вашу милую незабываемую улыбку, с которой у меня соединяется представление о высшем счастье, которое может дать жизнь, о счастье, которое может явиться наградой только за великие подвиги. Как далек я от них, как ничтожно кажется все сделанное мною перед этим счастьем, перед этой наградой. Но разве не прекрасна война, если она дает такую радость, как поклонение Вам, как мечту о Вас, может быть, даже и несбыточную... Вот о чем я думал, говоря сегодня в обществе военных людей свою апологию войне, высказывая веру в нее, с чувством глубокой благодарности ей, что она в лице Вашем дала мне награду за всю тяжесть, за все страдания, за все горести, с ней связанные, ибо война, как сказал ее один великий философ, суть область страданий и лишений физических и моральных по преимуществу. "Находите ли Вы компенсацию за все это или Вы чувствуете горечь разочарования в Вашем служении военной идее и войне?" - спросили сегодня меня. Служение идее никогда не дает конечного удовлетворения, но в личной жизни - я вспомнил Вас, Ваши слова, Ваши письма, Ваши розовые ручки, часы, когда Вы были вблизи меня, - и я ответил: да, война дала мне полную компенсацию, дала счастье и радость, о которой я до нее не имел представления. Милая, обожаемая моя Анна Васильевна, Вы вся такое счастье, что одна мысль о Вас, надежда Вас увидеть, услышать Ваш голос, все воспоминания о Вас, о часах, проведенных с Вами, дают такое непередаваемое чувство светлой радости, что все будущее кажется каким-то хорошим и все мрачное и тяжелое отходит куда-то в сторону. Правда, тяжело думать о расстоянии, которое на днях увеличится на тысячи миль, о времени, когда я Вас снова увижу, но я хочу верить в Вас, Анна Васильевна, верить как в божество, которое когда-нибудь снизойдет до меня и даст мне счастье своей близости, как это было в июне и июле в Петрограде и в прошлом году в Ревеле. Вы писали мне о вере - да разве я могу не верить в свое божество, без которого у меня нет даже представлений о счастье и радости жизни; ведь без веры нет и надежды увидеть Вас, такой милой, обожаемой, ласковой, как божество, с Вашей розовой улыбкой и ручками. Но я боюсь, что надоел Вам изложениями своих воспоминаний о Вас. Я хотел бы думать, что Вы не осудите и не поставите мне в вину это письмо. Ведь только глубокое обожание и поклонение Анне Васильевне как светлому божеству я ничего [иного] не хотел высказать.
      Г[осподь] Бог рад будет сохранить и благословить Анну Васильевну, мое светлое счастье и радость.
      д. 1, лл. 55 об.-58
      No 27
      [Ранее 30/17 августа 1917 г.]
      [Датируется по следующему письму.]
      Сегодня я перечитал все письма Ваши, полученные мною после моего отъезда за границу. У меня нет теперь другого удовольствия, нет забвения, как остаться одному и перед Вашими фотографиями перечитывать Ваши письма и смотреть на них, вспоминая те немногие дни, когда я был близко от Вас. Как-то забывается тогда действительность, так противоречащая всему тому, что я привык соединять с думами и мечтами о Вас. Иногда я исписываю несколько листков бумаги и бросаю их затем в камин - по большей части это не имеющие значения слова, с которыми я обращаюсь к Вам, чаще я ничего не пишу, а только смотрю на Ваши карточки и Ваши письма и забываю на некоторое время, где я нахожусь и что ждет меня в моей странной для самого себя жизни. И, думая о Вас, я временами испытываю какое-то странное состояние, где мне кажется прошлое каким-то сном, особенно в отношении Вас. Да верно ли я забыл когда-нибудь Анну Васильевну, неужели это правда, а не моя собственная фантазия о ней, что я был около нее, говорил с нею, целовал ее милые розовые ручки, слышал ее голос. Неужели не сон сад Ревельского Собрания, белые ночи в Петрограде, может быть, ничего подобного не было.
      Но передо мной стоит портрет Анны Васильевны, с ее милой прелестной улыбкой, лежат ее письма, с такими же милыми ласковыми словами, и когда читаешь их и вспоминаешь Анну Васильевну, то всегда кажется, что совершенно недостоин этого счастья, что эти слова являются наградой незаслуженной, и возникает боязнь за их утрату и сомнения.
      д. 1, лл. 59-60
      No 281
      Ss. "Gloncestershire"2 30/17 августа 1917 г.
      Ирландское море
      Милая, дорогая моя Анна Васильевна
      Вчера утром я уехал с миссией из Лондона в Glasgow, считая невозможным ждать далее телеграмм из Петрограда, имея сведения о крайне трудном теперь сообщении с Америкой и желая воспользоваться любезностью Адмиралтейства, предложившего мне совершить переход через океан на вспомогательном крейсере.
      "Gloncestershire" - это океанский пароход компании Bibby Line, бывший ранее на Ост-Индской линии, относительно сильно теперь вооруженный и во время войны исполняющий обязанности дозорной и крейсерской службы в Северном Атлантическом океане. За две недели Лондон порядочно надоел, хотя я все время уезжал из него, и я уехал в Glasgow с надеждой поскорее уйти в океан и заняться кое-какими подготовительными работами для американского флота. В Glasgow мы прибыли в 71/2 p.[m]. [p.[m]. - post meridiem - пополудни (лат.).], а в 9 h[our] крейсер уже шел вниз по Clyde'у. Выход в океан по северную сторону Ирландии оказался заблокированным немецкими подлодками, утопившими там за последние дни 5 пароходов, и Адмиралтейство указало на путь к югу. Пошли на юг Ирландским морем. Продолжавшийся три дня шторм со скверной осенней погодой почти стих, но холод и дождь продолжались. Ночью получили приказание идти в Ливерпуль, а не в океан - немцы перетопили несколько пароходов и на южном выходе. Здесь я наглядно убедился, что подводная война серьезнее, чем мы думали, и немцы, перенеся последнее время работу своих подлодок на океанские подходы к Англии, создали серьезные затруднения для морских сообщений. Ирландское море совершенно пустынно. Где раньше встречались десятки пароходов, теперь мы видели только два да несколько тральщиков, несущих свою дозорную службу.