Любимая

Он видел, как Кей переваривает эту информацию. Наконец она согласилась:

– Да, это неплохая мысль. Ты просто с ума сойдешь, оставаясь здесь.

Его не удивило то, что она столь хорошо понимает его. Но ее следующее высказывание ошеломило Роуэна.

– Когда мы едем? – спросила Кей.

– Эй, погоди, – заторопился он. – Не могу же я тащить тебя с собой.

– Разумеется, можешь.

– Кей, ты же не можешь бросить «Фитнесс Эмпориум»!

– Есть люди, которые меня заменят.

– Нет! – это было сказано гораздо резче, чем хотелось бы Роуэну. Он проклял себя, когда увидел появившееся на лице Кей выражение. В этот момент Роуэн был сам себе противен, но возможность побыть одному, была для него важнее всего. Он сам не знал, почему это столь необходимо, но чувствовал, что должен поступить именно так. Тем не менее Роуэн постарался смягчить свой тон, добавив: – Смотри на вещи трезво, Кей. Меня не будет всего две недели. Я буду ежедневно звонить.

– Это не одно и то же, – начала было Кей, Роуэн поспешил использовать свой самый неотразимый аргумент, зная, что, если и это не убедит ее, то Кей настоит на своем.

– Как ты будешь готовиться к свадьбе, если собираешься в Новый Орлеан?

– В Новом Орлеане тоже есть телефоны.

– Конечно, но я думал, что тебе надо на последнюю примерку в ателье.

– Можно сделать это перед отъездом или приехать на денек.

– Смешно мотаться туда – сюда. Не просто смешно, а…

– Ты просто не хочешь, чтобы я поехала, – оборвала его Кей.

– Дело не в этом, – соврал Роуэн. – У тебя напряженное расписание, и поездка создаст массу неудобств.

Кей ничего не сказала. Она не сводила глаз с Роуэна, и под этим взглядом он почувствовал себя крайне неуютно. В конце концов, она сказала:

– Хорошо. Пусть будет так, как хочешь ты.

Он понимал, что ей не хочется мириться с этим, и она соглашается лишь потому, что не видит другого выхода.

«Черт побери, Кей! Я не хочу обижать тебя», – подумал Роуэн. Он причинил ей боль и сожалел об этом, хотя сожаления не были столь сильны, чтобы заставить его изменить свои планы. Сам не зная почему, Роуэн был уверен в том, что должен отправиться в Новый Орлеан в одиночку. И в этом он ни на йоту не сомневался.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Дом, скрытый в кущах магнолий, назывался особняком Ламартин. Почему, Роуэн не знал, но подозревал, что так звали бывшего владельца. Роуэн чувствовал, что дом хранит определенную атмосферу. Стюарт назвал ее характером. Роуэну казалось, что это нечто большее, некое смутное свойство. Он затруднялся подыскать ему определение, просто странным образом чувствовал, что дом скрывает какую-то тайну. Было время, когда подобным странностям не было места в его рационально построенной жизни… Теперь же они были ему хорошо знакомы, хотя это знакомство и нельзя было назвать приятным.

Выйдя из машины, он увидел цветущие магнолии. Желтовато-белые цветы размером с ладонь были окружены темно-зелеными листьями, блестевшими, словно восковые. Дом, высокий и строгий, был красив суровой аскетической красотой. Он не располагал к себе, был мрачен, но, тем не менее, прекрасен и манил Роуэна к себе, как притягивают людей тайны. Роуэн распахнул скрипучие железные ворота и медленно вошел, чувствуя, что солнечные лучи, словно раскаленный металл, жгут его спину. Он услышал щебетание птиц и жужжание пчел, почувствовал запах травы, цветов и плодородного чернозема. На секунду ему показалось, что его чувства снова перемешались, и он опять слышит запахи и ощущает звуки, но этого не произошло. Роуэн с облегчением вздохнул.

Войдя в синеватую тень галереи, Роуэн остановился, наслаждаясь прохладой и тишиной. Умиротворение. Находясь здесь, он живо вспомнил умиротворение, снизошедшее на него в лучах яркого белого света. Он безумно тосковал по нему, жаждал получить хоть частицу этого покоя, пока его жизнь не вошла в колею.

Посмотрев на коврик в форме полумесяца, лежавший у двери, Роуэн подумал, что, может быть, он обретет здесь долгожданный покой. Выудив ключ из кармана свободных брюк цвета хаки, он вставил его в замочную скважину, и тут заметил приклеенную к двери липкой лентой записку. Роуэн развернул ее, прочитал и огляделся по сторонам в поисках бродячего кота, который периодически навещал этот дом, рассчитывая перекусить. Но мурлыки не было видно.

Повернув ручку двери, Роуэн открыл тяжелую деревянную дверь и осторожно переступил через порог.

В доме было жарко. По всей видимости, хозяин дома выключил кондиционер накануне, перед отъездом в Европу. Всего два дня назад Стюарт предложил Роуэну временно пожить здесь. Как только тот решился, его стало обуревать желание уехать поскорее, чтобы разобраться в своей жизни и своей смерти. Но сначала надо было что-то предпринять, чтобы избавиться от жары.

Роуэн оставил входную дверь открытой в надежде, что шальной ветерок может навестить эти изнывающие от жары места, и принялся за поиски. Он прошел по коридору, тянущемуся через весь дом. В коридоре, словно в комнате, стояло несколько стульев и небольшой диванчик. Обстановка была выдержана в голубых и абрикосовых тонах. Термостат Роуэн обнаружил рядом с позолоченным зеркалом в стиле рококо. Движимый любопытством, он заглянул во все комнаты, находившиеся внизу, выяснил, что дом гораздо больше, чем ему показалось с первого взгляда. Он был узким, но длинным.

В конце коридора располагалась кухня – белый пол и потолок, белые занавески, белая мебель. В центре белого стола, покрытого белой скатертью с отделкой из беттенбергского кружева, стояла белая широкая ваза, в которой плавала желтовато-белая магнолия. Красота и суровость этого помещения, слегка напомнившего Роуэну операционную, нарушалась лишь сиянием начищенной меди, сверкавшей ярче новенького пенни. С потолка на цепях свисал брус, на котором висели медные кастрюли и сковородки. На разделочном столе выстроились медные кухонные принадлежности, на стене висели формы для выпечки, на полке стоял горшок с бело-зеленым плющом.

К кухне примыкала огромная комната с высоким потолком и деревянным полом, в которую можно было войти из коридора. Благодаря расстановке мебели и расположению ковров она была разделена надвое. В дальнем углу стоял темный стол из ореха и шкафы для бумаг. Это был кабинет. Часть комнаты, находившаяся ближе к двери, служила библиотекой. Всю стену занимали книжные полки, причем верхний ряд был расположен так высоко, что книги невозможно было достать без лестницы. Обстановка здесь была выдержана в винных тонах, и в комнате стоял запах кожи, исходивший от мебели и книг в дорогих перелетах, причем многие из них, как понял Роуэн представляли собой первые издания. Боль всего его поразил недостаток освещения. Крохотные шторы скрывали узкие окна. Роуэну вновь подумалось, что этот дом пытается сохранить в своих стенах некую тайну.

Следующая комната – судя по всему, гостиная – была обставлена в совершенно ином стиле. Она была более яркой, женственной, и Роуэн задумался, женат ли Дэвид Белл. Почему-то он пришел к выводу, что доктор холост. Возможно, владелец, реставрируя дом, стремился сохранить историческое правдоподобие. Обстановка этой комнаты была в голубых и розовато-оранжевых тонах. Окна закрывали пышные шторы из дамасского шелка цвета слоновой кости.

В центре находился камин из белого мрамора. Каминную полку украшали две вазы с розами пастельного цвета и два подсвечника из бледно-голубого стекла. Перед камином, закрыв его на лето, стояла ширма-зеркало, сделанная так, чтобы дамы девятнадцатого века могли видеть в нем подолы своих длинных платьев.

Роуэн знал это, потому что его бабушка интересовалась стариной и у нее была точно такая же ширма для камина. В детстве Роуэна восхищали антикварные вещицы, которых было полно в доме бабушки. Он всегда увлекался историей, любил представлять, что некогда сам жил в прошлом.

Он продолжал разглядывать обстановку комнаты, и вдруг замер на месте, увидев портрет, висевший над камином. На нем была изображена молодая женщина, которой вряд ли, было больше двадцати одного – двадцати двух лет. Роуэну показалось, что он где-то видел ее раньше, но затем он понял, насколько это глупо: эта дама жила в другое время, в другом веке. Кроме того, ее красота была незабываемой. Если бы он хоть раз увидел ее, то ни за что не забыл бы. Она пленила его.

Волосы, иссиня-черные, как вороново крыло, и длинные, словно зимняя ночь, волнами и завитками падали на плечи красавицы, обрамляя ее лицо, форма которого напоминала сердечко. Ее кожа была снежно-белой, алебастровой, безупречной. Высокие скулы, чуть заостренный подбородок, маленький прямой нос. Но главным в этом лице были глаза. Они были темными, темней безлунной ночи, черней одиночества.

Разумеется, здесь художник приврал. Не могут же человеческие глаза быть черными, как оникс. Или могут? Нет. Несмотря на это, Роуэн знал, что ее глаза действительно были черными, хотя и не понимал, откуда ему это известно. Он не представлял, почему скрытая в этих глазах печаль так тревожит его. Его беспокоила не столько сама печаль, сколько отчаянные старания женщины скрыть ее. Роуэн не отводил взгляд от портрета. Его сердце билось медленно и неровно. У него создалось впечатление, что эта женщина смотрит вдаль, туда, где находится что-то, чем ей не удастся обладать, несмотря на самое горячее желание.

Чудесные розовые губы, пухлые и чувственные загадочно улыбались.

Постепенно Роуэн осознал, что ему грустно. Он буквально физически, так же, как он чувствовал чужие мысли в ресторане, ощутил печаль. Казалось, грусть женщины, изображенной на портрете, давит на него, и он подумал, что сломается под этой тяжестью. Роуэн инстинктивно прижал ладонь к груди, как будто этот жест мог облегчить его состояние.

Именно тогда он почувствовал чье-то присутствие.

Кто-то – человек или животное – вошел в комнату.

Сердце Роуэна бешено забилось. Он хотел оглянуться, но чуть-чуть побаивался. Решившись, он резко развернулся, не представляя, что его ждет. Увидев своего гостя, Роуэн от души посмеялся над своими страхами.

Сиамский кот, по-видимому, вошедший через распахнутую входную дверь, сидел и спокойно смотрел на Роуэна своими большими голубыми глазами. Кончик длинного хвоста, выглядевший так, будто его обмакнули в растопленный шоколад, подергивался, словно хлыст.

Роуэн вздохнул с облегчением.

– Так это ты – тот самый бродяжка? – сказал он коту.

Кот склонил набок изящную голову и дернул ухом.

Наклонившись, Роуэн протянул руку:

– Ну, иди сюда, парень. Кот, не шелохнувшись, равнодушно посмотрел на него.

– Ладно, – Роуэн выпрямился, – Как хочешь. Но я знаю, где лежит еда.

Он направился к выходу, и, остановившись на пороге, еще раз посмотрел на портрет, с любопытством глядя в грустные глаза женщину. Может, эта грусть – игра его воображения? Интересно, что почувствовал бы другой человек, увидев портрет? Роуэн вышел в коридор, оставив в комнате женщину и кота. По дороге на кухню он заглянул в кладовку и нашел там пачку кошачьих галет. Роуэн насыпал их в миску. Услышав хруст, кот тотчас же прибежал, не забыв, однако, замедлить шаг при приближении к кухне, и, сохраняя достоинство, прошествовать к миске, бесшумно, как падающий снег, ступая на мягких подушечках. Он сразу принялся есть, но ел тихо и медленно, не торопясь и не жадничая.

– Добро пожаловать, – приветствовал Роуэн кота и принялся изучать содержимое холодильника. Как он и ожидал, холодильник был почти пуст – одно яйцо, несколько баночек с маринованными огурцами, оливками, джемом и кувшин воды.

Посмотрев на часы, показывавшие половину пятого, Роуэн решил отправиться за покупками, а потом пораньше лечь спать. Он провел полдня за рулем и устал. Через десять минут Роуэн выгнал возмущенного кота на крыльцо и, выйдя сам, закрыл дверь. Он боролся с желанием вновь увидеть портрет. Боролся и проиграл. В качестве оправдания он убеждал себя, что хотел лишь посмотреть, нет ли на раме таблички с именем женщины. Таковой не оказалось, и Роуэну оставалось лишь гадать, кто была эта красавица с грустными глазами.

– Господи, ну и парилка же в Новом Орлеане! – Роуэн вернулся меньше чем через час, взмокнув как мышь и проклиная жару. Положив в холодильник два пакета с овощами, он устроился в спальне наверху. Ему никто не сказал, какую комнату он может занять, и Роуэн взял себе первую попавшуюся. Она оказалась большой, с высоким потолком, огромной кроватью и массивным шкафом, сделанным, по мнению Роуэна, из розового дерева. Интерьер был выдержан в серо-синих и красных тонах. Красный цвет. Винный цвет. Он напомнил Роуэну о доме. Он не знал, хочет ли вернуться домой, не знал, скучает ли по Кей.

Надо было позвонить ей.

Разговор не удался. Кей все еще дулась и сердилась, что ей пришлось из-за Роуэна остаться в Хьюстоне. В конце беседы она сказала:

– Я люблю тебя.

Роуэн замешкался с ответом. Не потому, что не любил Кей. Просто ему всегда было трудно произнести эти три слова. Они требовали признать, что он ослабил свой контроль, что есть еще кто-то, имеющий над ним власть, пусть хотя бы на время. Но все-таки он сказал это.

– Я люблю тебя, – сказал он, почему-то вспомнив в эту секунду портрет внизу, иссиня-черные волосы и глаза, словно угли.

– Роуэн?

– Да, – откликнулся он.

– Ты где?

– Я сказал, что тоже люблю тебя.

– Я спросила, скучаешь ли ты по мне.

Он не слышал вопроса, он слышал лишь, зов этих грустных глаз. Приложив трубку к другому уху, Роуэн ответил:

– Естественно, скучаю.

– У тебя усталый голос.

– Я устал. Слушай, я собираюсь пораньше лечь спать.

– Роуэн… – Замявшись, Кей закончила разговор: – Спокойной ночи, милый.

Роуэн спал плохо, периодически просыпаясь и прислушиваясь к звукам незнакомого дома. Однажды ему почудилось, что внизу мяучит кот, просясь в дом, но, когда Роуэн неохотно встал, кота нигде не было видно. Можжет, ему надоело ждать, а может, он и не приходил. Роуэн снова улегся и проспал до трех часов утра.

Ему приснилось, что он опять тонет. Легкие горели от недостатка воздуха; он медленно плыл к выходу из пещеры. Но Роуэн знал, что доплыть не суждено. Он должен умереть. Здесь. Сейчас. Он отчаянно боролся за жизнь. Чернота. Белый свет, несущий покой и умиротворение.

Тебе нужно вернуться. Перед тем, как пересечь рубеж, ты должен еще что-то сделать.

И вдруг Роуэн снова очутился перед портретом внизу. Ему никак не удавалось избавиться от мысли, что эту женщину он где-то видел. Но где? Тем не менее, он был уверен, что то, что он должен сделать, каким-то образом связано с ней. Во сне Роуэн протянул руку, желая дотронуться до портрета, но тот загадочным образом начал быстро отдаляться от него, словно проваливаясь в черный туннель.

– Нет! – кричал Роуэн, чувствуя, что, теряя эту женщину, испытывает невыносимую боль. Более того, его терзал страх за нее. Проклятая беспомощность, сковавшая его своими цепями, злила Роуэна.

Внезапно он проснулся, словно от толчка. Рядом с ним в комнате кто-то находился. Он ощущал это присутствие так же отчетливо, как биение собственного сердца, отчаянно колотившегося в груди. Кот? Нет, это не кот. Тот, кто был в комнате, казалось, отчаянно тосковал.

Капли пота выступили на лбу и на обнаженной груди Роуэна. Неожиданно ему стало холодно, потому что работал кондиционер. Или он боится? Медленно, тихо Роуэн приподнялся на локте и протянул руку к ночному столику. Он щелкнул выключателем, и комнату залил свет.

Никого не было.

С глубоким вздохом Роуэн упал на постель. А чего он ждал? Он и сам не знал, лишь помнил, сколь реальным было то отчаяние, которое он ощущал.

Новый день Роуэн встретил, будучи усталым, измученным и мрачным. Утром, пока было не очень жарко, он пробежал пару миль, а потом, когда наступила влажная жара, пристроился на диване, читая медицинские журналы. К вечеру он принялся слоняться по дому, изнывая от безделья. Порывшись на полках в библиотеке, Роуэн спустился вниз. Ему весь день хотелось снова увидеть портрет. Несмотря на то, что картина по-прежнему манила его, он старался не обращать на нее внимания.

Роуэн обнаружил дверь, ведущую на задний двор. С трех сторон его окружала стена чуть меньше человеческого роста, четвертой стороной ограды служил дом. У стены росли банановое дерево, пальма и магнолия, еще больше скрывая двор от окружающего мира. Они приятно затеняли его. Камелии, азалии, бугенвиллеи и вьющиеся розы цвели, каждая в свой сезон, украшая двор. Сейчас главенствовала кроваво-красная бугенвиллея, а лавандово-лиловая уистерия карабкалась на стену, словно пытаясь убежать.

Дворик был тюрьмой. Благоухающей, тенистой, прекрасной тюрьмой. В дальних уголках прятались тени, опавшая листва заглушала шаги. Лианы и ветви словно тянули руки через весь сад, не защищая, а бдительно охраняя его, чтобы никто не смог ускользнуть без их разрешения. Гуляла ли здесь изображенная на портрете женщина? Ощущала ли она, подобно Роуэну, замкнутость этого дворика? Ответа не было. Роуэн слышал лишь свои шаги на поросшей мхом кирпичной дорожке, да журчащий шепот фонтанчика, струящегося из горгульи.

На следующую ночь Роуэн проснулся от тошноты. На этот раз его ощущения были не столь сильны, как тогда, когда он присутствовал при сердечном приступе у своего пациента, но и теперь Роуэн был уверен, что воспринимает чужую боль. Но чью?

В эту ночь произошло еще одно странное событие. Пошел мелкий дождь, брызгавший в окна и мгновенно впитываемый иссушенной зноем землей. Кот (Роуэн так и звал его – Кот) разбудил его, требуя свою порцию. Животное, казалось, было весьма раздосадовано, что дождь осмелился намочить его чудесную гладкую шкуру. После еды он отказался выходить на улицу и отправился вслед за Роуэном наверх. Там Кот вспрыгнул на кровать и, устроившись в ногах, принялся умываться. Приведя себя в порядок, он свернулся клубочком и уснул, словно и дом, и эта постель принадлежали ему. Роуэн не стал его выгонять, предпочитая не оставаться в одиночестве. Выключив свет, он тоже лег спать.

Без четверти два Роуэн неожиданно проснулся. На этот раз его душил дым, разъедавший, щипавший легкие. Задыхаясь, Роуэн скатился с кровати на пол. Кажется, при пожаре рекомендуют держаться ближе к полу? Нашарив в темноте выключатель, Роуэн зажег лампу.

Кот приоткрыл затуманенные сном глаза и посмотрел на него.

Роуэн не обратил на него внимания. Он намеревался отыскать источник пламени. В спальне не было ни струйки дыма, хотя воздух был наполнен едким запахом. «Как это может быть?» – подумал он, рискнув встать и очень осторожно открыть дверь спальни.

В коридоре ничего не горело, равно как и в трех других спальнях. Внизу – тоже ничего. Ничегошеньки! Нигде в доме не было огня. Кроме того, запах дыма исчез столь же неожиданно, как и появился. Роуэн вернулся в спальню, лег, но спать не мог. Прислушиваясь к шуму дождя и раскатам грома, он размышлял над этим происшествием и удивлялся.

В пятницу солнце ярко сияло на умытом дождем небе. Мир казался живым и доброжелательным, и, несмотря на то, что ночь выдалась тревожной, Роуэн чувствовал себя… Он и сам не мог описать своих ощущений. Его жизнь и этот мир казались ему сюрреалистическими, как полотна Дали, как отражения в зеркалах комнаты смеха на карнавале. Все было искаженным и неверным, но в то же время странно притягательным. Роуэн надеялся и верил, что со временем все встанет на свои места. Ведь после грозовой ночи солнце так ярко сияло на небе, а Роуэн был достаточно самонадеян, чтобы считать, что стоит лишь захотеть достаточно сильно, и все станет таким, как было.

Устав от медицинских журналов, он принялся искать в библиотеке, что-нибудь почитать, и нашел историю наиболее старых домов в городе. С изумлением и радостью он нашел в этой книге упоминание об особняке Ламартин. Дом был построен в 1856 году, но имя первого владельца названо не было. В 1875 году дом приобрел некий Гален Ламартин. В книге он был назван французским красавцем-аристократом. Он приехал в Новый Орлеан за несколько лет до покупки дома. Из того немногого, что было сказано о нем, Роуэн понял, что Ламартин занимался политикой и был весьма неравнодушен к слабому полу.

Была ли женщина с портрета знакома с ним? А может, она была его любовницей?

Со скуки Роуэн решил прогуляться в исторический, красочный Французский квартал. Вернувшись домой, он налил себе стакан холодного чаю и сел читать «Таймс-Пикайен».

Несмотря на то, что шла только первая неделя июня, город изнывал от жары. На территории знаменитого собора Сен-Луи велись раскопки, если верить газете, там был обнаружен тайный подземный ход.

Уик-энд прошел спокойно, и в воскресенье, ложась спать, Роуэн тешил себя надеждой, что все в его жизни постепенно придет в норму. Он мгновенно уснул и спал мирно и тихо, без сновидений. Вздохнув, Роуэн повернулся на другой бок, задев ногой пушистый комочек. Человек и кот устроились поудобнее и опять уснули.

В комнате запахло розовой водой. Роуэн заворочался и снова вздохнул, думая, что ни разу еще не ощущал такого приятного запаха. Нежный аромат заполонил комнату, наполнил легкие Роуэна, овладел всеми его чувствами. Постепенно он становился все сильнее и сильнее, пока потревоженный Роуэн не застонал и не проснулся, потянувшись к лампе. Прошлый опыт убеждал его, что в комнате никого не окажется. Так и было. Он был наедине с Котом. Лишь он, кот, и ошеломляющий запах, от которого ему стало плохо.

Чтобы не задохнуться, он должен был выйти из комнаты. Аромат, казалось, успел пропитать каждую клеточку его тела. Глаза щипало, в голове пульсировала боль, сердце изнемогало от сладкого запаха. Отбросив покрывало, Роуэн выбрался из комнаты и прислонился к стене в коридоре.

Он полной грудью вдохнул чистый, не пахнущий розами воздух, и посмотрел на лестницу. Деревянная, покрытая ковром лестница изящно изгибалась в форме буквы S, позволяя видеть сверху, что делается внизу. Увидев открывшуюся его взору картину, Роуэн затаил дыхание.

Свеча.

Женщина, держащая свечу.

В темноте свеча горела очень ярко, золотистый язычок пламени колебался, словно волнуемый ветром. Но женщина… Роуэн не видел, а скорее чувствовал ее. Она заполонила все его существо, как запах розовой воды. Роуэн шестым чувством понял, что он был выдворен из своей комнаты лишь для того, чтобы увидеть ее.

Что же он видит?

Точнее, кого?

Словно отвечая на этот вопрос, женщина медленно, но решительно направилась вверх по лестнице. Она подходила все ближе, но свет свечи не позволял Роуэну разглядеть ее лицо. Он заметил лишь блики в длинных черных волосах, кольцами спадавших ей на плечи и достигавших до самых бедер, и отсветы пламени на бледном лице. На женщине была старомодная белая ночная рубашка, наглухо застегнутая до самого горла маленькими перламутровыми пуговками и колыхавшаяся возле стройных щиколоток, приоткрывая их при каждом шаге. Из-под тонкого подола виднелись босые ноги. Сквозь складки полупрозрачной ткани Роуэн видел очертания красивого, гибкого, женственного тела.

Его сердце учащенно забилось. Мало того, что женщина была так прекрасна, она еще и остановилась лишь в нескольких шагах от него. Ее обволакивал слабый, словно весенний ветерок, аромат розовой воды. Сердце Роуэна громко стучало, когда он посмотрел ей в глаза. Его карие глаза встретились с глазами красавицы, угольно-черными и печальными.

Это была женщина, изображенная на портрете что не слишком удивило Роуэна. Разве он не догадался об этом с самого начала? И снова ему показалось, что они где-то встречались раньше. Еще более любопытным было то, что женщина, по-видимому, узнала его.

– Aidez-moi[1], – прошептала она. Ее голос, произносивший мелодичные французские слова, звучал так, как звучал бы лунный свет – далекий, невесомый, нереальный.

– Я… я не понимаю, – прошептал Роуэн, глядя, как играет свет свечи на ее лилейно-белой коже.

– Aidez-moi, – повторила она. Из грустного глаза выкатилась большая слеза и побежала по белой щеке.

Инстинктивно Роуэн протянул к ней руку, но, прежде чем он успел коснуться женщины, та сделала шаг вперед, пройдя сквозь Роуэна, словно его не существовало. Дух смешался с материальным телом, и в тот момент, когда они слились воедино, Роуэн упал на колени, не в силах вынести отчаяние и печаль, охватившие его, отчаяние и печаль этой женщины. Он заметил, как кот принялся тереться о рубашку женщины, но не почувствовал этого. Кроме горя и боли Роуэн ощутил, что его душа и душа этой женщины в эту секунду слились воедино.

Тут женщина исчезла прямо на его глазах, и Роуэну показалось, что она взяла с собой часть его души.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Снизу повеяло ароматом кофе.

Роуэн почувствовал этот запах сразу же, как только проснулся, или минутой раньше. Первым делом он подумал, что это ему снится, потом решил, что снова творится что-то странное, но запах сопровождался резким звоном посуды, и этот звук был вполне реален. Очень даже реален. Женщина на лестнице тоже, впрочем, казалась реальной, пока не исчезла буквально за секунду.

Может, она вернулась?

При этой мысли сердце Роуэна бешено забилось, и, откинув простыню, он кубарем скатился с постели, натянул джинсы и пригладил ладонью волосы. Быстро и осторожно он спустился по лестнице и пошел по коридору, мягко ступая босыми ногами по обюссонской дорожке. Запах кофе стал сильнее, теперь к нему примешивался аппетитный аромат жарящегося бекона. Роуэн услышал звяканье столового серебра и звон тарелок. Кто-то не слишком благозвучно напевал незнакомую мелодию. Голос показался Роуэну мягким и дружелюбным. И знакомым?

Он вошел в кухню, не слишком понимая, кого надеется увидеть. Красавицу в старомодной белой ночной рубашке? Или одетых в белое санитаров, которые увезут его в психушку?

Ни того, ни другого на кухне не оказалось. Спиной к нему стояла полная женщина средних лет. У нее были широкие плечи, которые, однако, не могли соперничать с необъятными бедрами, и никакого намека на талию. Из-под белой униформы торчали коротенькие ноги, обутые в не слишком красивые белые туфли на шнурках, по-видимому, удобные. Голова женщины была покрыта платком с кружевной оборкой, из-под которого выбивались блеклые каштановые волосы. Роуэн подумал, что это санитарка. Может, санитары в белом уже увезли его в больницу, а ему кажется, что он в особняке Ламартин?

Женщина повернулась и ахнула, увидев полуодетого растрепанного Роуэна. Не выпуская вилку, она прижала руку к пышной груди.

– Святая Мария! – воскликнула она. – Как вы меня напугали!

Роуэн одновременно подметил несколько деталей. Женщина говорила на местном диалекте, у нее было симпатичное лицо, и, судя по всему, она только что побывала на мессе. Иначе, зачем бы ей надевать платок?

– Извините… Я не хотел пугать вас. Почувствовал запах кофе… – объяснил он, считая, что это достаточный повод оказаться на кухне. Он чувствовал разочарование и недовольство самим собой. Неужели он действительно рассчитывал найти здесь женщину в белой рубашке? Может, она просто почудилась ему, так же, как запахи розовой воды и дыма? Нет, и запах роз, и запах дыма были реальны. И женщина была реальна – кот тоже видел ее. Роуэн не знал, успокаивает или пугает его данный факт.

– …Этта Ли Фонтено.

Роуэн продолжал думать о своем.

– Я экономка. Прихожу по понедельникам. Доктор Белл сказал, что вы будете здесь жить, – женщина махнула рукой в сторону плиты. – Я подумала, что вы не откажетесь от завтрака.

– Не стоило беспокоиться, – произнес Роуэн и представился: – Меня зовут Роуэн Джейкоб.

– Никакого беспокойства, мистер Джейкоб. Мне нравится смотреть, как мужчины едят. У меня самой три сына, и ни один из них не весит меньше двухсот фунтов.

Когда она жестом пригласила его за стол. Роуэн не отказался.

– Садитесь, а я буду ухаживать за вами. Тут невесть откуда появился кот и принялся крутиться возле толстых ног экономки.

– Кыш! – завопила она, размахивая полотенцем перед мордочкой зверька.

Кот отпрыгнул и попытался спрятаться за Роуэном. Тот чувствовал какую-то странную привязанность к животному, возможно из-за того, что они вместе пережили накануне. Роуэн нагнулся и почесал кота за ушами. Вопреки своей всегдашней настороженности, кот потерся мордочкой о руку Роуэна, словно после событий этой ночи признал его.

– Могу вам сказать, я очень обрадовалась, узнав, что кто-то будет жить в этом доме. Плохо, когда нет жильцов. И я обрадовалась, да, сэр.

А вы давно работаете здесь? – притворно безучастно поинтересовался Роуэн. Если она живет здесь долго, то, возможно, знает что-нибудь из истории дома. И, может быть, знает, что за женщина изображена на портрете.

– Да с тех пор, как доктор Белл восстановил особняк – ответила экономка.

– Почему он называется особняком Ламартин? – спросил Роуэн, прекрасно зная ответ.

Этта Ли Фонтено подняла свои чистые голубые глаза на Роуэна, и, сняв бекон, вылила жир со сковороды.

– Человек по имени Ламартин был его хозяином, – ответила она, наконец, снимая с другой сковороды яичницу. – По крайней мере, так говорят.

Роуэн видел, что она крайне неохотно говорит об этом.

– Давно? – поинтересовался Роуэн.

– Очень, – и, словно желая прекратить разговор, женщина добавила: – а вот и ваш завтрак.

Она поставила перед ним тарелку с яйцами, беконом и тостом. При виде еды в животе у Роуэна заурчало от голода.

Отрезав кусочек бекона, Роуэн скормил его коту, поблагодарил экономку за завтрак и спросил:

– А как долго он владел домом? Смутившись, та уклончиво ответила:

– Говорят, что недолго. Тема беседы, равно как и нежелание Этты Ли поддерживать ее, заинтересовали Роуэна.

– Но почему же? – спросил он. – Что-нибудь случилось?