Вселенная разумная

      Совершенно обособленно в проблеме контакта между людьми и живым миром положение "маугли", как благодаря знаменитой сказке Редьярда Киплинга называют детей, попавших тем или иным образом в звериную стаю и воспитанных ею. Таких случаев немного, они вызывают большой интерес и сразу приобретают широкую известность.
      Вот один из последних случаев в газетном изложении: "Год назад во влажных тропических лесах Уганды нашли мальчика, который, по заключению врачей, прожил в них несколько лет. Его возраст можно определить лишь приблизительно: 4-7 лет. Ребенок, которого назвали Робертом, по-видимому, находился на попечении обезьян-бабуинов: когда его обнаружили, передвигался на четвереньках. Ходить, стоять прямо или сидеть для него затруднительно, самое удобное для него положение - на согнутых ногах. Роберт срывает с себя одежду, издает плачущие звуки, не реагирует на обслуживающий персонал и других воспитанников детского дома, куда его поместили. Ест только сырые овощи и фрукты, жует траву, ветки. Врачи затрудняются сказать, сможет ли он привыкнуть к жизни людей".
      "Иногда он ведет себя, как животное. Вряд ли он станет когда-нибудь нормальным человеком, - считает один из сотрудников, ухаживающих за Робертом", - сообщается в другой газете.
      Безотносительно к проблеме контактов можно отметить, что случаи с маугли, по-видимому, являются веским доводом в бесконечном споре по поводу соотношения между благоприобретенными и врожденными чертами психики человека. Все же, видимо, среда, воспитание, обучение играют гораздо более существенную роль, нежели врожденные качества - особенно на самых ранних этапах становления человека. Родиться человеком - этого еще мало, и окружающая среда обкатывает, подтягивает, чаще - подрезает под общий стандарт того, чье имя в дальнейшей своей жизни должно звучать гордо. Маугли - это уже не люди, и переделать то, что заложено в их раннем детстве стаей, если и не невозможно, то бесконечно трудно. Это, по-видимому, ненамного легче, чем очеловечить воспитанием того же бабуина из стаи Роберта.
      Наверное, благородны попытки ученых, стремящихся вернуть маугли к людям - но насколько они справедливы и правомочны? Трагедия маугли заключается в том, что физиологически они люди и всегда будут париями в стае: они никогда не смогут бегать и сражаться за добычу, как волки, или прыгать по ветвям, как обезьяны; и в то же время пока не найдено путей перевоспитания маугли. Они третья цивилизация, попавшая, как между молотом и наковальней, между двумя человеческой и звериной - цивилизациями. И несмотря на то, что до сих пор никто, насколько мне известно, не делал попыток узнать что-либо у маугли о жизни зверей, я, честно говоря, не знаю, вправе ли мы это делать, насколько морально оправдано такое вмешательство, такой контакт, такое знание.
      Человек сосуществует на планете с миллиардами других живых существ, и ему предстоит научиться сосуществовать с ними и относиться к ним не только как к источнику пищи и сырья. "Мы не знаем, как взаимодействовать с другими видами, и не хотим пока этого".
      Свою способность и готовность к контакту с негуманоидами и негуманоидными цивилизациями мы уже достаточно хорошо показали на Земле, и похоже, что эта наша неспособность к контактам хорошо известна во Вселенной, поскольку практически все контакты с чужим разумом, происходившие во все времена, были контактами с гуманоидными существами - в этом, видимо, заключается уступка закоренелому человеческому антропоцентризму, его поискам "двух ушей, двух глаз..."
      Какие же причины обусловили эту поразительную человеческую неконтактность, априорное недоверие к чуждому и непонятному? Какие свойства человека определили его превентивную подозрительность и враждебность? Являются ли эти свойства биологической характеристикой человеческой расы или они характеризуют только человеческую цивилизацию?
      VI. Контакты с собой
      Возлюби ближнего твоего, как самого себя. Евангелие от Матфея, 22.39.
      * * *
      В поисках причин неконтактности человека необходимо, по-видимому, попытаться понять возможности человеческой расы к.установлению внутренних контактов, контактов между отдельными индивидуумами - способности человека открыто и откровенно общаться с себе подобными. Очевидно, и не требует доказательств утверждение о том, что если отдельные существа расы не способны устанавливать и поддерживать между собой контакты, связь, коммуникацию, предполагающие открытый обмен информацией со взаимным использованием однозначно определяемых контактирующими сторонами символов и логики, то такая раса тем более не сможет общаться с существами другой расы.
      Люди разговаривают между собой, читают письма и книги, написанные другими людьми, любят друг друга или, по крайней мере, говорят, что любят. Казалось бы, есть обмен информацией, есть контакт, есть общение. Но дело обстоит не так просто и не так восхитительно лучезарно, как уверяют оптимисты-маршевики с их "сплочением в едином строю". К тому же оказывается, что мало где человек так одинок, как в едином строю.
      Невозможность полной духовной близости, существование стены непонимания между людьми - эта стена может быть толще или тоньше, она может быть совсем тоненькой, но она есть всегда, - и стремление разрушить эту стену, понимать других и быть понятым ими - вот одно из самых главных противоречий человеческого существования. Человечество мечтает о звездных далях, о встречах с иным разумом, но здесь, на Земле, люди не могут найти дорогу даже друг к Другу.
      Человек одинок, его связи с другими людьми условны и эфемерны,-и в этой своей беде он ищет опоры и поддержки, ищет человечную систему мировоззрения. На протяжении многих веков люди надеялись найти опору в религии, где, собственно, и родились такие понятия, как "душа", "родство душ", деление на духовное и материальное.
      Душа и духовная жизнь, евангельская мораль - что ж, это были неплохие находки. Но они изначально разрушались и были в конце концов разрушены материализмом. Но не материализмом как философской системой, признающей и понимающей как единственную и единственно приемлемую для человека картину мира, где нет ничего, кроме фантастически многоцветного и радостного многообразия материи, а "материократией, господством сытой гастреи", ибо в этой самой гастрее, в желудке, которому подчинена вся деятельность человека, места для души не осталось. И естествознание сказало свое категорическое "нет". "Нет" - духу, "нет" - душе, "нет" - духовной жизни.
      Пришедшая на смену религии как системе мышления - и, надо сказать, довольно-таки малоубедительной системе, - наука попросту игнорирует человека, игнорирует проблемы его духовной жизни, игнорирует его стремление к разрушению стены отчуждения и преодолению собственного одиночества. Наука расчленила человека сообразно своим классификациям, и нет в ее специализациях места для человеческой души. Человек стал объектом бездушного анализа, но не синтеза, и тем утратил свое единство и единение со Вселенной.
      Для анатомов человек есть комбинация костей, мышц, внутренних органов и т. д. и т. п., для биохимиков - самовоспроизводящаяся химическая система, для социологов - рабочая сила или потребитель, для демографов - житель и т. д. В стане психологов, должных, по определению, изучать душу, то есть, казалось бы, именно то, что так необходимо для человека, - царит многовековой идейный разброд, причиной которого во многом является то пикантное обстоятельство, что психология - "одна из весьма развитых экспериментальных отраслей знания - все еще не может определить, какую реальность она изучает, что является ее предметом как фундаментальной науки". Даже для философии нового времени человек стал безразличен: современные философы или те, кто называет себя философами, оперируют не менее чем народами, классами, социальными группами.
      Сегодня науку не интересуют такие иррациональные и эфемерные категории, как индивидуальность человека, его рождение и смерть, ужасающее одиночество его жизни, его душа, его мечты и надежды.
      Только великое и рационально непостижимое искусство вот уже многие сотни лет рождается и умирает вместе с каждым человеком, радуется его радостям и страдает вместе с ним, восхищается его величием и ужасается его мерзости. И это великое, человеческое искусство кричит, вопиет в тоске об одиночестве человека, о его обреченности, о невозможности преодоления этого одиночества. Петрарка, Шекспир, Бах, Гендель, Гете, Шиллер, Бетховен, Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов, Рахманинов, Булгаков полны сожаления о несбывшемся и несбывающемся. Они скорбят о неосуществимости на Земле Великой Любви, о невозможности близости совершенной и абсолютной.
      Да, есть дружба и есть любовь - но и друзья, и любовники понимают, чувствуют, что за самой величайшей близостью, нежностью, как отвратительная куча асфальта в веселом весеннем лесу, скрывается отчужденность, невозможность полного нераздельного слияния, полного понимания, полного родства человеческих душ. "Вам Хорошо, вы одиноки, - сказал мне Хассе. Что же, и впрямь все отлично, - кто одинок, тот не будет покинут. Но иногда по вечерам это искусственное строение обрушивалось и жизнь становилась рыдающей стремительной мелодией, вихрем дикой тоски, желаний, скорби и надежд.
      Вырваться бы из этого бессмысленного отупения, бессмысленного вращения этой вечной шарманки - вырваться безразлично куда. О, эта жалкая мечта о том, чтобы чуточку теплоты, - если бы она могла воплотиться в двух руках и склонившемся лице? Или это тоже самообман, отречение и бегство? Бывает ли что-нибудь иное, кроме одиночества?.. Нет, иного не бывает. Для всего иного слишком мало почвы под ногами", - писал один из самых пронзительных поэтов одиночества Э.М. Ремарк.
      И нет никакой разницы в том, когда и где страдали и творили Великаны: "до" или "после", "там" или "здесь", потому что одиночество - это есть внутреннее свойство человека - и дай бы Бог, только сегодняшнего - и больше ни от чего и ни от кого не зависит, кроме самого человека. Я знаю, что со мной в первую очередь согласятся люди близкие и преданные друг другу, искренне и глубоко любящие друг друга, ибо они, как никто иной, знают цену достигнутого взаимопонимания и близости и вместе с тем ее неискоренимую и непоправимую незавершенность, неполноту и иллюзорность. Мир полон прекрасных и добрых людей, понимающих всю тщету надежд на преодоление собственного одиночества, на поиски Абсолюта, и потому ищущих хотя бы совсем немногого: "Хорошо бы где-нибудь отыскать людей. Для начала просто людей - чистых, выбритых, внимательных, гостеприимных. Не надо полета высоких мыслей, не надо сверкающих талантов. Не надо потрясающих целей и самоотвращения... Не нужно еще, чтобы они были принципиальными сторонниками или противниками чего-нибудь. Не нужно, чтобы они были принципиальными противниками пьянства, лишь бы сами не были пьяницами. Не нужно, чтобы они были принципиальными сторонниками правды-матки, лишь бы не врали и не говорили гадостей ни в глаза, ни за глаза. И чтобы они не требовали от человека полного соответствия каким-нибудь идеалам, а принимали и понимали бы его таким, какой он есть..."
      Человек, Раздираемый Противоречиями - вот определение, которое можно дать нашему биологическому виду. С одной стороны - тоска по общению, по общности, никогда не реализуемое стремление к Абсолюту духовной близости, стремление найти хотя бы одного, много двух друзей и любимых. Другую же сторону человеческой натуры представляет отчужденность, некоммуникабельность, ложь и непонимание даже самого себя, своих желаний и целей, ведущее к формированию отвратительного и гнусного мировоззрения, картины мира, где не остается места ни для кого, кроме самовлюбленного, напыщенного индивида. Этот суперэгоцентризм выливается в формы омерзительного отношения к другому человеку, к его душе и жизни.
      Да, человеческие контакты многообразны; и Фархад и Ширин, и Орфей и Эвридика, и Ромео и Джульетта, и другие примеры великой любви были и есть. И дарят они отсвет необыкновенной близости своих душ всем живущим. Но есть и сотни миллионов людей, загубленных в земных войнах, сожженных на кострах, сгнивших заживо в темницах, замученных волею и по прихоти других людей ведь и это было и есть, и это тоже человеческие контакты. Это омертвляющее презрение к чужой жизни, как зловонное облако, висит над миром, оно овладевает людьми, оно вселяет беспричинную, а потому вдвойне гнусную злобу в отдельные существа расы, также именуемые тем самым словом, которое должно звучать гордо. И вот "молодой парень, недавно окончивший ПТУ, пьяный полез в женское общежитие льнокомбината, бывшие там в гостях кавалеры-"химики" не пускали молокососа. Завязалась драка. Парню набили морду и отправили домой, баиньки. Он же решил за это убить первого встречного. Первым встречным оказалась молодая женщина - красавица, на шестом месяце переменности, с успехом оканчивающая университет в Москве и на каникулы приехавшая в Вейск к мужу. Пэтэушник бросил ее под насыпь железной дороги, долго, упорно разбивал ей голову камнем.
      Еще когда он бросил женщину под насыпь и прыгнул следом, она поняла, что он ее убьет, просила: "Не убивайте меня! Я еще молода, и у меня скоро будет ребенок..." Это только разъярило убийцу.
      Из тюрьмы молодчик послал одну-единственную весть - письмо в областную прокуратуру с жалобой на плохое питание. На суде в последнем слове бубнил: "Я все равно кого-нибудь убил бы. Что ли я виноват, что попалась такая хорошая женщина?.."
      ...Мама и папа - книголюбы, не деточки, не молодяжки, обоим за тридцать, заимели троих детей, плохо их кормили, плохо за ними следили, и вдруг четвертый появился. Очень они пылко любили друг друга, им и трое-то детей мешали, четвертый же я вовсе ни к чему. И они стали оставлять ребенка одного, а мальчик народился живучий, кричит дни и ноченьки, потом и кричать перестал, только пищал и клекал.
      Соседка по бараку не выдержала, решила покормить ребенка кашей, залезла в окно, но кормить уже было некого - ребенка доедали черви.
      Родители ребенка не где-нибудь, не на темном чердаке, в читальном зале областной библиотеки имени Ф.М.Достоевского скрывались, имени того самого величайшего гуманиста, который провозгласил, прокричал неистовым словом на весь мир, что не приемлет никакой революции, если в ней пострадает хоть один ребенок... ...Еще. Папа с мамой поругались, подрались, мама убежала от папы, папа ушел из дома и загулял. И гуляй бы он, захлебнись вином проклятым, да забыли родители дома ребенка, которому не было и трех лет. Когда через неделю взломали дверь, то застали ребенка, приевшего даже грязь из щелей пола, научившегося ловить тараканов - он питался ими. В Доме ребенка мальчика выходили - победили дистрофию, рахит, умственную отсталость, но до сих пор не могут отучить ребенка от хватательных движений - он все еще кого-то ловит..." - это пишет В. П. Астафьев в своем "Печальном детективе".
      Вот еще. На судебном процессе в одном из городков Подмосковья подсудимыми были две молодые девушки-медсестры из городской детской больницы. Эти девушки были весьма изобретательны и рукодельны. Они искусно вскрывали ампулы с наркотиками - и у детей бывают такие болезни, что им приходится давать наркотики, - содержимое продавали, а в ампулы наливали воду и запаивали.
      Я не хочу анализировать историко-социальные причины этого презрения и ненависти человека к человеку, чудовищного непонимания, принимающего чудовищно извращенные формы - эти причины исследовались, и всегда безрезультатно: идеологи, анализирующие и одновременно в слепом восторге превозносящие исповедуемую ими модель, всегда, в конце концов, обернувшись к стану своих адептов и последователей, обнаруживали все ту же взаимную ненависть, презрение и злобу. Но отрицая влияние социальных причин, я не могу согласиться с тем, что взаимная отчужденность, шопенгауэровская "война всех против всех" предопределены чисто биологической конструкцией человеческой расы и непреодолимы извечно. Что же это - утрата бывших когда-то обычными биологических механизмов открытого общения? Или тяжелый, трудный, но неизбежный этап эволюции на пути к их обретению? И в чем причина человеческой отчужденности и непонимания, ведущих к безразличию и враждебности? Одна из, быть может, далеко не самых главных, носящих, если можно так выразиться, чисто технический характер, причин, породивших взаимную человеческую отчужденность, заключается в том, что устройство механизма общения человека, его интеллекта допускает возможность наличия у индивидуума скрытой, недоступной для распознавания другими информации. Сегодняшний разум человека не имеет никаких биологических ограничений на выработку и передачу заведомо ложной информации. Здесь важно разделить биологические и моральные ограничения, ибо моральные запреты на ложь, содержащиеся во всех, практически без исключения, морально-этических системах, не меняли и, к сожалению, не меняют пропорций между ложью и правдой в человеческом общении. Более того, широко известные дефиниции вроде "святая ложь" или "ложь во спасение" окончательно размывают и без того нечеткую моральную границу.
      Мы привыкли ко лжи, как к дыханию, и сама мысль о возможности жизни без секретов, без возможности лгать, о жизни "всех на виду у всех", жизни "в аквариуме" кажется нам отвратительной, ужасной и невыносимой. Попробуйте прожить хотя бы день, говоря только правду! Я думаю, что к концу этого дня вы начнете меня разыскивать, и совсем не для того, чтобы выразить свою благодарность за этот совет.
      Ложь порождает отчужденность. Но сама ложь возникла не на пустом месте и является в значительной степени порождением нашей знаменитой Второй Сигнальной Системы, павловского "сигнала сигналов" - человеческого языка, который стал предметом нашей безудержной гордости и самодовольства, как признак, выделяющий человека из Всего живого. Но эта наша пресловутая гордость, наш язык обладает такой поразительно низкой информативностью, которая заставила бы подозревать прямой злой умысел конструктора этой убогой системы, если бы таковой существовал. Человеческий язык создан как будто специально для того, чтобы затруднять общение, и одной из причин этого является физический принцип передачи информации между людьми. Не рассматривая как вторичное по отношению к речи знаковое общение, остановимся на передаче информации речью, то есть на акустической информации. Этот вид передачи основан на модулировании или наложении смыслового сигнала на какой-либо волновой процесс, распространяющийся в окружающей среде и тем самым доступный для получения адресатом. В значительной степени упрощая, можно представить процесс формирования человеческой речи как модуляцию простого, монотонного звука, издаваемого горлом, по тону и длительности отдельных импульсов-звуков при помощи языка в соответствии с командами от головного мозга. Эти колебания демодулируются и распознаются сознанием адресата, что и является, в общем, процессом принятия информации.
      Подобный же процесс происходит, например, и при радиопередаче. Столь же упрощенно можно представить радиопередатчик состоящим из двух основных частей - генератора так называемой электромагнитной несущей частоты и преобразователя акустических колебаний в электромагнитные - микрофона. Электромагнитные колебания акустической частоты модулируют несущую частоту, и этот смешанный сигнал подается на антенну, откуда излучается в пространство. В приемнике происходит обратный процесс выделения электромагнитного сигнала звуковой частоты и подача его на электромагнит динамика, который, колеблясь, воспроизводит прозвучавший у микрофона звук.
      Отсюда следует первое, и весьма существенное ограничение, налагаемое этим способом общения на информативность человеческой речи, частотный диапазон которой расположен в областях значений около трех-пяти тысяч колебаний в секунду (3-5 килогерц), то есть для коммуникации используются минимально возможные частоты, которые могут генерироваться объектом с размерами человека. Из теории информации известно, что чем выше частота сигнала, тем больше скорость передачи сообщений, тем выше информативность передаваемого сообщения в единицу времени. Степень адекватности передаваемого и принимаемого образа в зависимости от частоты можно продемонстрировать на примере телевидения. Известна закономерность, согласно которой несущая частота всегда должна быть выше частоты модулирующего, информативного сигнала. Эта закономерность позволяет для передачи речи использовать так называемые длинные радиоволны с частотой до 150 кГц. В принципе возможно использование и более низких частот, однако это связано с некоторыми техническими трудностями, на которых нет смысла здесь останавливаться. Передача же телевидением движущегося изображения заставляет использовать исключительно ультракоротковолновый диапазон с частотой несущего сигнала не ниже 30 МГц. Отсюда мы можем сделать вывод о практической невозможности передачи речью информации, полностью соответствующей передаваемому образу за более или менее приемлемое время.
      В качестве примера можно сопоставить речь комментатора футбольного матча с тем, что вы видите своими глазами на экране телевизора или сидя на трибуне стадиона. Естественно, слушая комментатора, вы можете составить некоторое представление о том, что происходит на поле, но лишь в той степени, в какой вы вообще знакомы с игрой и насколько у вас развито воображение. Человеку же, никогда в жизни не видевшему футбол, понять что-либо из рассказа комментатора будет просто невозможно.
      Разумеется, наш футбольный комментатор может растолковать смысл происходящего и человеку, не знакомому не только с футболом, но и вообще С земной жизнью, - но насколько сложившееся у того впечатление будет соответствовать истинной картине игры и сколько это займет времени? Очень приближенный и чисто формальный расчет показывает, что для того чтобы рассказать о футбольном матче продолжительностью 90 минут с информационной полнотой, соответствующей показу На экране телевизора, необходимо около 250 лет непрерывной, ни на секунду не прерываемой речи.
      Человеческий язык иероглифичен и передает до предела упрощенные понятия. Произнося любое слово, например "земля", я передаю только понятие, которое требует дальнейших и порой весьма затруднительных пояснений. При всем при том человек, которому я адресую сказанное слово, все равно будет вынужден создавать образ "земли" исходя из собственных представлений, иногда ничего общего не имеющих с передаваемым словом-символом.
      В реальной жизни однако вроде бы ничего страшного не происходит: все говорят, и как будто бы понимают друг друга. Больше того, мы восхищаемся мастерским описанием, например, природы, сделанным писателем. Говоря о художественном образе действующего лица какого-либо произведения, мы зачастую употребляем слова "как живой".
      И все же основную работу, и работу непрерывную и очень непростую ведет сам читатель, сам получатель речевой информации. Идет постоянная обработка ее в сознании, отыскиваются аналогичные стереотипы, проводится сравнение и выборка образов, которые, как кажется каждому отдельному человеку, в наибольшей степени отвечают переданному слову-символу, более точное определение которого может потребовать, в пределе, бесконечного времени. Известно, например, что у эскимосов для описания снега существует большое количество терминов, учитывающих разные состояния снега. Но и это богатство определений не исчерпывает и не может исчерпать бесконечное разнообразие разновидностей снега, в описании которого в принципе возможно учитывать и цветовые, и физико-механические, и химические, и кристаллографические, и многие другие характеристики его.
      Слова не имеют точечного значения, являясь, по сути, описаниями некоторого множества, и адекватность восприятия слова-символа весьма проблематична и в полной мере зависит от восприятия, от культурной среды, к которой принадлежит человек, и определяется набором шаблонов-стереотипов, с которыми сопоставляется услышанное. Разумеется, это не представляет никакой опасности до тех пор, пока разговор идет, во-первых, между представителями одной культуры и об объектах и явлениях, относительно которых имеются общепринятые в данной культуре стереотипы и, во-вторых, о вещах, скажем, достаточно безобидных, вроде обсуждения просмотренного кинофильма. Но как только начинается "принципиальный" спор, а 99% принципиальных споров - это утверждение приоритетов стереотипов столкнувшихся сторон, или речь заходит о вещах, жизненно важных, либо считающихся таковыми, и если к тому же встречаются представители разных культур - а разные культуры представляют не обязательно европеец, например, и японец: разные культуры сосуществуют не то чтобы в одном городе, а даже в одном доме - недостаточность и неопределенность языка проявляется в полной мере и может привести к самым грозным последствиям.
      Положение усугубляется наличием на Земле множества языков, и само это множество к тому же прекрасно иллюстрирует многозначность слов-символов, используемых человеком. Выбранное, например, наугад в англо-русском словаре слово "брейк" может иметь следующие значения: отверстие, трещина, пролом, прорыв, перерыв, пауза, тире-многоточие, разлом, разрыв отношений, обмолвка, внезапное падение цен, большое количество, шанс, возможность, расслоение жидкости, геологический разрыв, боксерский термин и, наконец, танец. И это не говоря уже о том, что как глагол слово "брейк" имеет еще добрых полсотни значений.
      Отсутствие полной идентичности смысла сказанного или написанного на разных языках очень точно подметил И. Р. Пригожий, одну из последних своих книг написавший на английском языке: "Мы считаем, что каждый язык позволяет по-своему, несколько иначе, чем другие, описывать объемлющую нас реальность".
      Еще одним существенным недостатком человеческой речи является совершенно ничтожный словарный запас любого, даже самого современного и богатого языка. С большими усилиями и ценой многолетнего труда собрав архаизмы и диалектизмы, специалисты-языковеды в результате представляют словари современных языков, насчитывающие до трех-четырех сотен тысяч слов. Обычно же в повседневной речи используется, как правило, на два порядка меньше: недаром считается, что для того чтобы читать иностранную газету, больше чем достаточно пяти тысяч слов. Можно ли говорить об адекватности такого языка многообразию окружающего мира? Эта откровенная неопределенность и недостаточность языка послужила причиной рождения так называемого языка науки, представляющего собой великое множество разнообразных языков и диалектов, на которых говорят большие и малые племена и народности физиков, химиков, физхимиков, биохимиков, биологов, генетиков и многих, многих других. Появление научного языка, имеющего целью придание определенности и однозначно трактуемой корректности естествознанию, не привело, однако, к заметным успехам во взаимопонимании: научные племена и народности, зачастую использующие одни и те же слова в совершенно несовпадающих смыслах, все меньше и меньше понимают друг друга, что можно рассматривать, хотя бы чисто формально, как одну из причин, способствующих все большей специализации и дифференциации науки и, как следствие, все большему удалению от единой системы, от синтеза знаний.
      Проблемы, возникающие при строительстве здания современной науки, из-за складывающегося и все более усиливающегося семантического разнообразия все больше напоминают трудности, возникшие перед строителями Вавилонской башни, и не исключено, что аналогией этой можно объяснить усиливающиеся сегодня в науке кризисные явления и тенденции.
      Вот что пишет о языке науки Эрвин Шредингер: "...теоретическая наука... представители которой внушают друг другу идеи на языке, в лучшем случае понятном лишь малой группе близких попутчиков,- такая наука непременно оторвется от остальной человеческой культуры; в перспективе она обречена на бессилие и паралич, сколько бы ни продолжался и как бы упрямо ни поддерживался этот стиль для избранных, в пределах этих изолированных групп, специалистов".
      Отсутствие точного смысла слов, неопределенность и неочевидность высказываний, сложность выделения истинных утверждений послужили причиной лингвистических и логических исследований языков, истоки которых прослеживаются в незапамятные времена в Индии, Китае, Греции.
      Основы современной логики были заложены древнегреческими мыслителями, однако уже они в своих работах отразили то недоумение и разочарование, которое вызвал в них анализ логических конструкций. Наиболее известные формулировки этих логических затруднений, носящие название апорий Зенона, отражают трудноразрешимые проблемы, связанные с противоречиями между данными наблюдений и опыта и их мысленным анализом.
      Например, в апории "Дихотомия" (разделение на два) говорится о том, что движущееся тело, прежде чем пройти весь путь, должно пройти половину этого пути, а еще до этого - четверть, одну восьмую и т. д. Поскольку процесс такого деления бесконечен, то тело вообще не может начать двигаться, либо движение его никогда не окончится.
      Зеноном Элейским был сформулирован целый ряд таких логических противоречий, среди которых известные "Ахилл и черепаха", "О множественности вещей", "Стрела" и другие.
      Широко известно утверждение о разрешимости этих парадоксов в рамках анализа бесконечно малых - этим обстоятельством, свидетельствующим о несомненном торжестве науки, очень любят поражать студентов-первокурсников профессора математики. Дело, однако, обстоит не столь ясно и просто, и современные исследования подобных парадоксов выявили относительность и противоречивость математических описаний реальных процессов движения, необоснованность претензий на изоморфизм, или равенство явлению, таких описаний, и пока что ни один из формализованных способов анализа и разрешения противоречий, выявленных в апориях, не может претендовать на общепринятость.
      В качестве еще одного примера можно привести знаменитый средневековый парадокс о цирюльнике: в деревне жил только один цирюльник, который брил всех, кто не брился сам. Кто брил цирюльника? Решение этого парадокса, принадлежащее Б. Расселу, заключается в исключении из условия задачи слова "всех", поскольку это слово делает вопрос бессмысленным и ответа на него нет. Но можно ли считать изменение условия задачи ее решением? Логическая недостаточность естественных языков может считаться одной из причин разработки языков формализованных. Формализация, отображающая результаты мышления в точных понятиях или утверждениях, предполагает установление однозначного соотношения смысла и имени. Другим обязательным условием для построения формализованных языков является использование аксиоматического метода, предполагающего принятие без доказательств некоторого, ограниченного числа утверждений, или аксиом, из которых получаются все утверждения теории.