Мать Печора (Трилогия)

      III. МАТЬ ПЕЧОРА - ЗОЛОТОЕ ДНО
      1
      Над Баренцевым морем лето встало в полный рост. Днем и ночью солнышко прогревает землю и воду. Днем и ночью плывут по небу золотобокие облака.
      В солнечном тепле нежится ласковый ветерок. Прогладит он голубое полотно печорской воды, не оставит ни зыби, ни ряби. А потом проскользнет к берегу, ляжет к ногам и ластится, будто сказывает, как бежал он вдоль моря и тундры, по мхам, по болотам, по оленьим дорогам.
      Давно отцвела черемуха. Давно за Глубоцким шаром мы видим, как над берегами плывут к Нарьян-Мару пароходные трубы и оставляют за собой кудрявые дымы... И хоть знаешь, что тебя не услышат, кричишь во все горло:
      - Добрых гостей да хороших вестей!
      И с заречной стороны отзовется веселое эхо:
      "Э-гей!"
      "Быть ветру с заречья", - примечаешь ты про себя.
      Окинешь взглядом нарядную землю, гладкую воду, весь светлый, высокооблачный день - и за работу. А небо уже потемнело, притихло. Но не пройдет и суток - прощай тишина!
      С утра потянет ветер-всточок, а люди услышат его только к вечеру. Сначала ветер смутит облака. Размечутся по небу косы, и вдруг встанут облака столбами, поднимутся стенами. Упадет ветер на землю, расшатает кусты, расколышет море - рыбачье поле, разбугрит Печору. Иной раз вклинится этакий ветер-боковик и дует неделю и две, а то не стоит и суток.
      Ветра и берега - все нам знакомо.
      Перекосит ветер с востока к северу - мы его полуночником зовем. Нагонит он в губы да в Печору воду, а вместе с водой и рыбу. Приводит он с собой большой нерассыпчатый вал и в водяной своей колыбели укачает неопытного рыбака.
      Подует прямой ветер снизу - мы его величаем "батюшко север". Волна на этом ветру спокойная, ровная. Хорошо от ней парусом убегать: бьет она под самую корму. Надует ветер досыта тугие паруса - умей их держать в руках!
      Перекосный ветер между севером и западом рыбаки зовут глубником. Как и полуночник, он тоже водяной ветер - Печоре глубину прибавляет.
      На ветрах-боковиках - с запада и с востока - вода держится ровно: в свой час придет моряна, в свой час и уйдет. Хуже всякого полуночника бьют они лодку поперечной волной - перечнем: много качки, да нет вперед подачки.
      От запада в сторону лета бьет сумасшедший ветер-шелоник. Попадешься ему под руку на море - целый год будет сниться тебе водяная трепка. Осатанеет припадочный ветер, ярятся в междоусобице шальные валы. От волнового рева земля и небо стонут. "Дикой шелоник налетел", - говорят на Печоре про крутого человека.
      Подует ветер с лета - рыбаки сердятся:
      - Опять матушка летняя подула, ни ляду ей, ни пропасти!
      Знают люди, что выгонит она всю воду из губы - успевай карбасы отводить. Хоть до самого ловецкого субоя иди - все сухо, разве где-нибудь бродком до колена пройдешь.
      Между летней и восточной стороной дремлет сонный ветер-обедник. Сидишь в лодке, а обедник такой тебя ленью обдаст - хоть спи. Да опять боишься, что комары заедят: ни одного комарика не обдует с тебя этот бездельный ветер. Зато первая моряна подживит воду в Печоре, и снова с водой подойдет рыба. Волна укротится, вода отстоится, а над берегами снова наплывет хороший тундровый багульный да ягодный дух: в эту пору по утренним зорям да по медовым росам в тундрах ягоды зреют и сластью наливаются.
      В водах Печоры великое кроется богатство. С самой малой поры слышат наши ребята от отцов и матерей природные рыбацкие сказки. По сказкам этим в голубом подводном царстве у янтарного, светлого дна меж серебряной тиной золоточешуйная ходит рыба.
      Отцы и деды наши выезжали к морю на утлых долбленых челнах. Кланялись они в пояс всем восьми переметным ветрам и начинали рыбачить. Рыбацкими сохами - заплатанными неводишками - пахали они море - рыбачье поле, а по сохе и урожай собирали. Это от них остались на Печоре пословицы:
      "На безрыбье и лещ рыба".
      "Батюшко-налим, наплачешься над ним, когда он один".
      В ветра да в дожди вытащат они лодки на берег, перевернут вверх дном - тут и дом и жилье. Вот тогда и складывали, и сказывали, и слушали рыбаки свои заветные сказки про неведомое царство. Неделями стоит слезливое осеннее ненастье. Неделями не просыхает небо, не проглядывает солнце. Лежал рыбак под лодкой, трясся от холода на зыбких ветрах, слушал немолчный рокот волн и ждал, когда на землю и воду падет перетишье, а над головой загорится солнышко.
      А когда он, мокрый и продрогший, вылезал из-под лодки, утешал сам себя усмешливой поговоркой:
      - Который бог вымочил, тот и высушит.
      И снова начиналась тяжелая рыбацкая страда. Добыча шла в руки печорским да чердынским купцам, а на столе у рыбака была в диковинку и рыбка сиговинка, а язева голова - его царская еда.
      Говорят: отец рыбак - и дети в воду смотрят. Будто и те же нынче рыбаки на печорской путине у студеного моря. А посмотришь на людей другие они.
      Хозяйским шагом ходит по Печоре советский человек. У студеного моря в безустальной вольной работе множит колхозное добро печорский рыбак.
      Те же обычаи у погоды. Те же буйственные ветры налетают с восьми сторон на рыбацкие тони, те же волны бьются и на реке и в лубах. Но не тот же рыбак! Все ему подначально: и море, и ветры, и рыбы. И раньше труд был наш вечный друг, а братом названым только нынче стал. Чудодейные руки! Благодатная работа!
      Вместо утлых челнов - катера! Вместо заплатанных сетей - уловистые ставные невода! Высокостенные дома вместо днища лодки над головой. И в любой весенний, летний и осенний день советскому рыбаку путь да дорога к золотой руде матери Печоры.
      2
      От Пнёва до Юшина берега идут носастые да лахтистые. Ехать бы лодкой - таких кривулей наделаешь, что против воды эти двенадцать километров за двадцать покажутся. А Василий Сергеевич вывел катер на самый берег да, как по нитке, нас до самого Юшина провез.
      - Разлюбезное дело катерок, - разговорился Михайло, - ручки веслами не натянет. Хорошо, что нынче за рыбой рыбтрест по участкам бота гоняет, а то с теперешней удачей мы пропали бы: хоть вторую бригаду на транспорт ставь.
      Юшинская речка бежит в Печору из тундровых озер да болот. В самом устье она тиха, будто озеринка: на прибылой воде обратно в тундру течет, и все время она то шире, то уже, как резиновый пузырь. По обе стороны устья отстроена новая деревня - Юшино. До революции здесь, на пустом берегу, стоял кулацкий ледничище да рыбацкие землянки-бугры, да один домишко кулаков Терентьевых. Летом они здесь и жили. Наймут кулаки годовых работников рублей по тридцать в год и больше ничего не знают: кормщики им сами семгу распорют, сами засолят. Осенью приедут, увезут рыбу кверху, а из Ижмы зимой едут на ярмарки деньги огребать.
      В теперешнем Юшине терентьевский домишко, пожалуй, и не найти. По обе стороны речки стоит тут теперь не то деревня, не то городской поселок - с почтой, сберкассой, с конторой рыбтреста, с медицинским пунктом, с радиоузлом, пекарней, магазином, клубом. За домами стоят огромные ледники, рыбзавод, склады, бани, конюшни, коровники. Еще подальше торфоразработки. Тут же, на краю поселка, стройка идет: собирают плотники стандартные дома для переселенцев.
      У берега матерая баржа, не меньше морского парохода. Возле баржи горячая суетня: с одного бота рыбу на берег сгружают, с другого на пристань - муку и соль. Юшинская пекарня кормит хлебом не одно Юшино. Боты рыбтреста каждый день собирают по участкам рыбу, а по пути и хлеб, продукты да почту развозят.
      Не один юшинский поселок вырос в годы первых пятилеток на берегу студеного моря. Еще большие поселки стоят по соседству: в Коряговке - там, кроме рыбного приемного пункта, еще оседлая база ненецкого колхоза "Харп" построена. Весь берег крупными поселками оброс. И на каждый поселок, на каждый приемный рыбный пункт по три да по четыре рыбных участка, и на каждом - где дом, где два, а также склад да баня, где кони есть - с конюшнями, где коровы - со скотными дворами. А всё вместе называют "Печорская губа".
      В юшинском клубе людно. Сегодня здесь собрались рыбаки с пяти приемных пунктов: из Кореговки, с Зеленого, из Осколкова шара, сами юшинцы за хозяев, да еще ради этого случая вызвали по телефону бригадиров с Носовой. Бригадиры, заведующие пунктами, лучшие звеньевые приехали сюда побеседовать о том, как идет путина. Прибыли из низовских деревень и многие председатели колхозов, а среди них и мой брат Алексей. Приехал из Оксина секретарь Нижнепечорского райкома партии Иван Филиппович Талеев.
      Открыли собрание. Выступили заведующие пунктами Носовой, Зеленого, Коряговки, Осколково. Рассказали и бригадиры о своей работе. Председатели колхозов отчитались перед рыбаками, как была проведена посевная, как идет сенокос, силосование, сколько выдоено молока, сбито масла, наварено сыра, выращено телят. Председатель колхоза "Харп" Василий Семенович Хатанзейский помянул про работу на оседлой базе в Коряговке, про холмогорских коров, про большой огород, а больше все про оленей говорил - он недавно из стад приехал. Рассказал он, как прошел перегон оленей с зимовок в кожвинских лесах к морю, как провели отел, сколько народилось оленят, каков отход оленьих телят, велико ли теперь поголовье оленей. И каждый процент, какой поминал Хатанзейский, мерялся на сотни оленей, а оленьи стада - на большие тысячи.
      - Пахали мы в этом году трактором, из МТС брали, - сообщал мой брат Алексей про голубковский колхоз. - За войну своих трактористов вырастили Володю Маркова, да мою девку Ганьку, да Бабикову Марину. Нынче все трое управляются с трактором, что твои механики. Огородишко нехудой получился. Полеводка наша Ефросинья Коротаева - боевая женка. Репы, да картошки, да редьки и колхозу и на рынок хватит.
      Переселенцам своим голубковцы пять домов выстроили, на десять семей. Каждой семье по корове дали. Сенокос ходом идет: двум косилкам да двум грабилкам покою не даем. Силосу три ямы заготовили. Людей теперь у нас прибыло, так колхоз разрастим. Надо только нашим бригадирам здесь покрепче учить переселенцев рыбацкому делу.
      Кто про свои неполадки промолчал, вспомнил о них секретарь райкома. Взял Талеев слово - и давай вычитывать. Все рыбацкие недоглядки да промашки у Талеева на виду да на счету: что самим рыбакам не видно, он уже давно увидел; о чем было не думано, давно подумал.
      Успел он откуда-то узнать, что светлозерцы с голубковцами только сегодня в соревнование вступили. В упрек поставил светлозерцам, что их председатель до теперешней поры ни разу не приехал ко своим рыбакам.
      Не понравилась Талееву и речь Хатанзейского: больно уж было в "Харпе" все чисто и гладко и швов не знатко.
      - Отел-то в оленях ранний был? - спрашивает он Хатанзейского.
      - И ранний и дружный! - весело говорит председатель "Харпа".
      - Телята-то небось и сейчас уже большие?
      - Что твои нелюку, - еще веселей отвечает Хатанзейский.
      - К осени-то вовсе вырастут?
      - Как не вырастут! - соглашается тот. - От больших не отличить будет.
      И видно, что ему по сердцу пришлись вопросы секретаря.
      - Этак они к осеннему гону как раз подоспеют? - все ласковей спрашивает Талеев. - К новой весне ни одной сырицы** не останется? Пожалуй, "Харп" на первое место выйдет? План оленеводства вдвое выполнит?
      Хатанзейский и вовсе растаял, только успевает ответы давать:
      - Подоспеют!.. Не останется!.. Выйдет... Выполнит!..
      А Иван Филиппович теперь коровами интересуется. Спрашивает он, сколько в Коряговке коров отелилось, как телята растут. Выходило по ответам Хатанзейского, что на колхозной молочной ферме дела идут еще лучше: телят много, ухаживать за ними ненки-доярки не хуже русских научились, за сутки теленок без мала на килограмм прибывает.
      - К осени-то этак и вовсе на больших сойдут? Можно будет нового приплода от них ждать?
      - Что я, вовсе глупый, что ли? - рассердился председатель. - Да наш зоотехник меня повесит за такое дело...
      - За какое дело? - удивляется Талеев.
      - Да кто мне разрешит породу мельчить! Холмогорская ведь порода-то...
      - А кто тебе разрешал мельчить породу оленей? - говорит секретарь райкома.
      И только тут смекнул Хатанзейский, к чему клонил Талеев. А Талеев объясняет:
      - Осенью в оленьих стадах начнется гон. Телята пасутся вместе со всеми оленями. На будущую весну важенки недоростки будут иметь уже своих телят. Сколько таких важенок гибнет от нерастёла, ты, товарищ Хатанзейский, не хуже меня знаешь. Сколько телят мертвых родится? А и выживут - будут они мелкие да больные. По приросту "Харп" на первое место выскочит, а на самом деле весь план оленеводства рушится. Через год-два-три стада измельчают, олени выродятся. Что же это, как не очковтирательство? - спрашивает Талеев.
      Хатанзейский молчит.
      - Это самый настоящий обман государства, - говорит Талеев.
      - Что же мне делать? - спрашивает председатель "Харпа".
      - Отдели их в особое стадо.
      - Силы не хватает. И сейчас-то едва справляемся. Оленей беда много.
      - Тогда вот что. Поезжай в Нарьян-Мар на зональную станцию и скажи: пусть они что хотят придумывают, а чтобы ни одного случая ранней стельности в стадах не было. И помни, что оленью породу тоже не портить, а улучшать надо.
      Председателям колхозов да бригадирам советует Талеев не забывать про политическую работу. И опять светлозерцев в пример приводит.
      - Мне, - говорит, - Сядэй рассказывал, что там сами рыбаки дружной семьей живут и других за собой тянут. И беседы, и читка газет, и радио все у них поднимает людей на выполнение плана.
      - На перевыполнение, - поправляет его Матвей, а сам улыбается.
      - Да, - соглашается Талеев, - на перевыполнение. Колхоз "Весна" первым изо всех рыбацких колхозов выполнил свой план белой рыбой, объявляет он рыбакам.
      Все захлопали в ладоши. Матвею пришлось встать и раскланяться.
      - Надо работать так же, как работают светлозерцы, - закончил Иван Филиппович.
      Михайло Вынукан сидел, сидел да и поднялся.
      - Сильный, - говорит, - народ светлозерцы. А только мы, голубковцы, тоже силы своей не утаим. Взялись - так поборемся...
      Последним говорил Матвей.
      - Нынче, - говорит, - не то что человек от человека, край от края не прячется. Что мы здесь сказали, услышат и в Казани. Что посеяно на Алтае, процветает и в Полтаве. А мне что-то думается про Астрахань. До войны мы с ней не один год делами перекликались. Нынче пора опять мирная. Давайте-ко, други, вспомним старую дружбу да кликнем-ко им свой вызов. Пусть снова наша мать Печора с Каспием об руку идет!..
      3
      В самом Юшине живет бригада из деревни Пылемец. Тони у них под боком, на том же правом берегу, ставные невода ставят за Печорой, а семга подойдет - ловят ее между Юшиным и Пнёвым. Когда мы всем собранием вслед за Талеевым пошли смотреть, как работает Юшинский рыбоприемный пункт, пылемчане только что подъехали к берегу со свежим уловом. Пылемецкий бригадир Александр Семенович Попов был вместе с нами на собрании, а рыбаки и без него свое дело знают.
      - Каково, ребята, рыбка подошла? - спрашивает Попов.
      - Хорошо! Взвеселила! - откликаются рыбаки.
      Вытащили они на берег ящики, а с берега и в склад несут.
      Приемщик Яков Дрыгалов встречает рыбу у весов. Только глянул он на ящики - головой закачал:
      - Вот это рыбка! - говорит. - Не рыба, а серебро.
      Глаз у него наученный, лишний раз ему не надо рыбу перебирать. Видит он, что сиги как клин, и первым сортом принимает. Чешуя у сигов не сбита, сами они долгомерные, мясистые, килограмма полтора каждый. Александр Семенович довольнешенек:
      - Сиги хороши, так ведь это еще мелкотье. Ты глянь-ко, каковы у нас нельмы, - глаза разбегутся.
      А рыбаки уже носят новые ящики, и в каждом - одна к одной полнотелые, мягкие, нежные нельмы.
      Набежали рабочие шкерильщики. Бригадиром у них Якова жена, Варвара Степановна. Ростом она маленькая, сама черненькая. И такая она шутница-пересмешница! Вот и сейчас - не успела за порог склада шагнуть, а уж кричит:
      - Но, ребята, держись! Придется опять с белоглазыми побороться!
      А "ребята" у нее - переселенки из разных мест и краев - того и ждут. Хватают они ящики с рыбой, по двое за ящик, и тащат на склад.
      За дощатой загородкой под ножами только шум стоит. Ножи у шкерильщиков бритвенной остроты: проведут таким от головы к хвосту - брюхо нельмы на две половинки развалится. За жиром не видно чрева. С обеих сторон сорвет шкерильщик по белой полосе, и все равно потроха в жиру, как в сметане замешаны. Собрала Варвара Степановна с одной крупной нельмы весь жир, бросила на чашечные весы, на другую чашку поставила гирю на полкило не может гиря перетянуть...
      - Вот так нельма! - удивляемся мы.
      - Видно, что на свободе питалась, - смеется Варвара, и зубы у нее блестят, как нельмовая чешуя...
      Сигов и нельму помельче уложили в высокие чаны и засолили.
      Когда чаны наполнятся и рыба вберет в себя соль, сложат рыбу в бочки, заколотят и с первым пароходом отправят в Архангельск. Крупную, отборную нельму понесли на ледники. Там ее уложили в ящики, пересыпали снегом и солью и оставили замерзать. Придет пароход с холодильником, и повезут ее свеженькую. Будут есть ее люди да нахваливать:
      - Ну и рыбка, будто только что из воды!
      На другой день собрались мы было в клуб наведаться, да узнали, что открыт он только по вечерам, когда собирается молодежь на танцы. Все другое время и книги в библиотеке, и газеты в читальном зале, и шахматы, и бильярд под замком.
      - Да у вас хуже, чем у нас в Пнёве! - удивляется Михайло Вынукан. Только вот радио у нас нет.
      - Почему?
      - Да питание выдохлось.
      - Батареи в Нарьян-Маре есть, - говорит Матвей. - Закажи через рыбкооп. Как можно жить без радио? - удивляется он. Да нашим светлозерцам это и глаза, и уши, и души половина. Нынче в нашем светлозерском клубе Москвы уголок.
      Знала я, что Матвей не хвастает. Про клуб Матвей даже скромно сказал: был это не клуб, а Дом культуры. Хороший в Оксине драматический коллектив: он и в Нарьян-Мар с постановками ездил - в грязь лицом не ударил. Не худой в Оксине хоровой кружок, песенниц у нас немало. А в Светлозерье все на голову выше, на что там ни посмотри - на колхозную радиогазету, телефонную станцию, на живое дело агитаторов, на вечерние лекции колхозников - во всем Светлозерье другим печорским деревням пример показывает и этим далеко славится.
      В Юшине светлозерцы заглянули в каждую мелочь: не задерживает ли Юшино почту, хорошо ли поставлено дело в сберкассе? Как и на собрании в рыбацких делах, так и здесь видела я, что хорошего везде много, будет и лучше. Попади я на теперешнюю путину десять годов назад, ушки заплясали бы. А теперь жизнь на десять ступеней вверх шагнула, и мы уже недовольны: все кажется нам, что на какую-то ступень мы еще шагнуть могли бы.
      - Сами не хотим от жизни отставать, да и жизни от нас отстать не дадим, - услышала я слова Матвея и вздрогнула: будто мои мысли он прочитал.
      4
      Если бы меня кто-нибудь спросил, почему я живу у светлозерцев, а не у своих голубчан, - я так бы и не ответила. Вот уж перевалило лето на вторую половину, заходили и над матерью Печорой круговые ветры, а никак не поднимут меня с нового насиженного места.
      На другом берегу реки рыбачит, как умеет, мой сынишка Клавдий. Через месяц ему уезжать в школу. Мимо Пнёва ездят на катерах к морю и от моря два других моих сына - молодые капитаны Степан да Николай. Знаю я останавливаются они у голубчан ночевать, иной раз проводят в Пнёве и целые дни: Степан устанавливает фонари на Соколке да на Мохнатой, Николай от Печорского порта тоже заглядывает в Пнёво - то на сенокосы людей развозит, то за молоком проедет в понизовские колхозы. А я живу на другом берегу, у светлозерцев, и никуда не хочу уезжать. Словно они мне стали ближе своих голубковских колхозников, дороже сыновей.
      Обо всем этом думалось мне, когда я вернулась обратно к светлозерцам из Юшина.
      В ту ночь первый раз за лето солнце присело на воду. Какую-то минуту оно полоскалось в волнах, приумылось, освежилось и снова гулять.
      - Дело к осени пошло: солнце выкупалось, - примечают светлозерцы. Теперь оно почнет воду проверять.
      Раздулся вольный-неодольный ветер с севера. Будто узорчатые кружева, изодрал он облака, смял их в комья и начал перекатывать в летнюю сторону. Утром так рассвисталась буря, что ехать куда-нибудь нельзя было и подумать.
      Лежать бы рыбаку без дела на боку да с утра до ночи слушать сказки. Но в Глубоцком шару день начался, как всегда. В положенный час вскочил на ноги Матвей и всех нас поднял:
      - Вставай, ребятки! Сон невесом, надо время знать, сколько спать...
      После завтрака Матвей спрашивает:
      - Дело у всех есть?
      Оба звеньевые свое дело знают: надо им невода перебрать, все рывины перечинить, где плавков или кибасов недостает, новые смастерить. Комсомольцы уже три дня плавали со сколоченным веслом, надо новое вытесать. Анна Егоровна заказывает Федору Поздееву уключину переставить да новый шест приискать.
      - Ты, Николай Протасьевич, да вы, ребята, - говорит Матвей, - пойдете нынче дрова заготовлять: у берегов, как припай, бревна набились, хоть дом строй.
      Мы с Марьюшкой взялись стряпать, обед готовить. Фекле Егоровне досталось баню топить. Ивана с Прохором послал Матвей к складу.
      - Проконопатьте углы хорошенько, - говорит Матвей, - а то дождь по углам засекает. Да над самыми дверями крышу просмотрите - протекает. Похоже, что в двух местах тесины сменить надо, пока вовсе не выгнили.
      Вся бригада на ногах. Василий Сергеевич пошел свой катерок обходить. А сам бригадир уселся за обеденный стол, обложился бумагами и счет да выкладку повел. На другой половине стола пишет что-то свое Петя Канев.
      Стряпаем мы с Марьюшкой на посудном столе и посматриваем на свою бригадную канцелярию. Что считает Матвей? О чем пишет Петя? О юшинском ли собрании? О наших ли голубчанах? Али о дружной работе своих светлозерцев?
      Добрых полдня прощелкал Матвей на счетах, а в обед объявил рыбакам:
      - А ведь мы свой план и без вешнего запаса выполнили!
      Вешним запасом светлозерцы называли свой первый улов до той поры, пока комсомольское звено отделилось. Сказал он слово - всех порадовал.
      Комсомольцы выпустили стенную газету. И, хоть дело шло к осени, называлась газета "Весна". В передовой статье говорилось про большую победу светлозерцев.
      "Светлозерцы сдержали свое слово только наполовину, - писал Петя Канев. - Смелое обещание - выполнить два годовых плана за лето - может быть выполнено. Но для этого надо не успокаиваться, а работать так же напряженно и в дальнейшем. Со дня на день надо ждать подхода семги".
      А в Печору семга все не шла.
      - Семужка не торопится, - качает головой Матвей.
      - Вода еще ей, видно, не по вкусу, - говорит Иван.
      - Вода все еще сухая, - соглашается Трифон Окулович.
      А все же светлозерцы не ждали, что семга сама на берег выскочит. Три ночи пробовали комсомольцы ловить и поплавью и тяговым неводом - и никакого толку. Зато после третьей ночи приносит Миша Матвею невиданную на Печоре рыбу - стерлядь. Диву дались рыбаки: откуда она приблудилась?
      - А по воздуху, - говорит Петя.
      Когда Петя объяснил, пришлось поверить. Оказывается, до войны рыбтрест завез с Двины самолетом сколько-то тысяч стерляжьих мальков. С той поры и растут они в Печоре. Стерлядь, что принес Миша, весила около килограмма.
      - Вот тебе и небылица! - чешет затылок Иван.
      - Быль неоспоримая! - удивляется Трифон Окулович.
      5
      Велик летний многозаботный рыбацкий день. Прежде всех подымается Марьюшка. Повар на путине раньше других встает, позже других ложится. Утром надо вскочить и за какой-нибудь час приготовить еды-питья на большую колхозную семью. Рыбаки еще спят, а у Марьюшки нож светит, посуда звенит, самовар на столе прискакивает.
      Вторым в бригаде подымается Матвей. Успеет только одеться - и к Печоре. Воду пощупает, воздух понюхает, речку взглядом обведет, прикинет что-то в уме и идет поднимать звеньевых. А рыбаки уже навстречу, как гуси, к воде идут, с полотенцами да мылами.
      После завтрака рыбаки приказов не ждут: дело само в глаза глядит, так не отворачиваются. Как Марьюшка свои чашки, ложки, так и рыбак свои сети десять раз на день переберет.
      Все свое хозяйство доглядит, и в лодки садиться нужно. Одно звено едет с тягловым неводом, а все другие - по ставным отправляются. Сегодня звено Анны Егоровны поставушки трясет, а завтра их комсомольцы сменят. Что из ставных неводов вытрясут, между звеньями пополам счет ведут, а на тягловом у каждого звена свой счет. И вот оба звена стараются: каждый хочет в общую кучу из своей лодки побольше положить. И для всех у Матвея один закон в работе:
      - Есть голос - запевай, не умеешь запевать - пой, не можешь петь подголосничай!
      Отправилась я из Нарьян-Мара на легком светлозерском катерке ко своим голубчанам, да за целое лето все еще никак не могу до них доехать.
      Много в нашей стране краев да областей. Добрую половину этих краев я смотрела, про другую читала. А спросите меня, какой край мне кажется краше, - отвечу я без раздумья: наша мать Печора.
      Много на Печоре богатых и славных колхозов. Видала я их на далеких тундровых речках, живала я в колхозных оленьих бригадах, бродила в заполярных колхозных полях, ездила по большим печорским притокам, заглядывала в печорские верховья - и везде шумит работой колхозная жизнь. А про то, какой печорский колхоз моему сердцу ближе, душе милей, глазам любей, лучше не спрашивайте.
      Еще два месяца назад я, не задумываясь, ответила бы: "Ну, конечно же, наш голубковский колхоз имени Смидовича!" А сейчас вот сказать не могу.
      Больше чем полвека прожила я в своем Голубкове и за это время сжилась со всеми: что ни голубковец, то свой да родной. Половина деревни - родня, другая половина - соседи близкие, друзья хорошие. Приедешь в Голубково или к рыбакам-голубчанам в Пнёво - с честью меня встречают. А тут приковал меня к себе веселый народ светлозерцы.
      "Что в них такое кроется, что смотришь - и глаз оторвать не можешь?"
      Перебираю я в уме все, что за эти два месяца видела и слышала. Все как будто здесь такое же, как и в любой другой рыбацкой бригаде. Вон и в голубковском колхозе ловят рыбу такими же новыми, уловистыми снастями. То же соревнование шевелит людей, тот же задор большевистский заставил голубчан принять вызов светлозерцев, а зятя моего Михайлу Вынукана меряться силами с Матвеем Перегудой.
      Так же там днем и ночью новинка старинку гонит. Так же на любой час откликнется частушка, в любую минуту - пословица. Все будто такое же - и все не такое. И похоже, да не то же. Долго я ломала голову, в чем у светлозерцев отличка, и ничего не могла придумать. Помог мне разобраться все тот же Матвей.
      - Есть, - говорит, - у нас одна загадка неотгадливая: "Что такое, чего люди слыхом не слыхали, видом не видали?" Вот нынче я знал бы, что ответить...
      Я молчу, жду отгадку. С какую-то минуту потомил меня Матвей и сам же отвечает:
      - Да мы сами, - говорит. - У нас любой человек чудо чудное, диво дивное, ни в какой другой земле не сыщешь. А до нашей поры и вовсе слыхом не слыхано, видом не видано. Хоть тебя, хоть меня, хоть любого возьми...
      - Непарные люди-то, - говорю я Матвею. - Будто ягоды на кусту: одни созрели, а другие только наливаются.
      - Так ведь нальются же, - усмехается Матвей.
      Вот этот разговор я и вспомнила, когда захотела понять, чем светлозерцы от голубчан отличаются.
      И пусть не обижаются мои земляки-голубчане, что в этой книге не про них речь велась, а про удалых рыбаков-передовиков из деревни Светлозерье.
      6
      Днем светлозерцы ловят белую рыбу, а на ночь выезжают с семужьими поплавями. Ночь проплавают, утром приедут, ворчат:
      - Бьемся-бьемся, а семга думушки не думает.
      - Воду цедим, поредню рвем, время проводим, а хоть бы клесковина семужья попалась!
      Отдохнут, день ловят, а на ночь снова едут. Хоть и сердятся рыбаки, а понимают, что караулить семгу надо: семужий день вот-вот подойдет.
      Первая семга - первая слава. Не один год помнят на каждом рыбоприемном пункте, кто выловил первую за лето семгу. По всей Печоре гремит слава про колхоз, который впереди всех сдает первый семужий улов.
      Проездили светлозерцы с неделю, запечалились.
      - Вот тебе и выполняй встречный план семгой! - говорят они Пете Каневу.
      - Возьмите-ка меня с собой, - говорю я поплавщикам. - Нынче я опять в свое счастье верю.
      Солнышко плывет к закату, ветер дует с заречной стороны. Поплавь надо метать из-под ветра. Переехали мы Печору - солнце в воду ушло. Промерил Миша воду, не доезжая до берега, развернул лодку и прочь от берега едет.
      - Считайте гребки, - командует он гребцам.
      Досчитали те до двадцати, выбрасывает Миша бережной матафан, рыбацкий плавучий маяк: показывает он, где поплавь начинается. За матафаном выбрались из лодки уши, а за ушами и вся поплавь идет. Мечет Миша нижнюю тетиву, Верочка - верхнюю, и за лодкой остаются плавки, будто бусы на нитке. На середине поплави другой матафан - крестовина из двух метровых досок. В середине крестовины столбик на полметра, а на столбике метелка, чтобы на воде видно было.
      Целую неделю поплавщикам если и семга не ловилась, зато белой рыбы вдоволь было. А тут, как на смех, ни сига, ни нелемки. И только в самом конце берега завалился тяжелый, как колодина, налим да на пару с ним такая же грузная щука. Никогда щука в поплавь не мечется, если бы кто и сказал про то, я первая не поверила бы. А тут своими руками выхватила.
      Вторую поплавь загадала я на свое счастье.
      - Семги, - говорю, - еще не бывало. А уж если она в эту поплавь придет, значит, крепкое мое счастье.
      И, верно, пришла тут и белая рыба, а вместе с ней и долгожданная первая семга. Все меня поздравляют. Иван завидует, а Верочка головой качает.
      - Как это можно счастье с удачей путать? А вот не попала бы семга, что ж ты, Романовна, себя несчастной стала бы считать?
      - Нет, - говорю, - Верочка. Три года подряд не заглянула бы в Печору семга, и тогда я свое счастье не утеряла бы.