Мать Печора (Трилогия)

      Вдруг Анна Егоровна вздрогнула, будто от сна проснулась.
      - Что ты мне давеча про бригадира-то говорила? - спрашивает она меня.
      - А то, - говорю, - что глаз у старика востер, сумел он подсмотреть в тебе большую хозяйку.
      - Хозяйку?..
      Задумалась Анна Егоровна и долго молчала.
      - Я не в первый раз слышу, как меня хозяйкой зовут, - говорит она после и на меня поглядывает. - Пятнадцать лет когда-то я на кулаков спину гнула, и для меня это было самое проклятое слово - "хозяйка". Хозяйка значит и жадная она, и скупая, и к рабочему человеку без всякой жалости да милости. А меня вот хозяйкой называют.
      За последним поворотом перед самым станом Паня и Параня заспорили: выйдет бригадир навстречу или не выйдет?
      - Как не выйдет! - говорит Параня. - Ему небось уж давно на месте не сидится. Чуть лодку завидит - выскочит.
      - И не подумает, - спорит Паня. - Ему и некогда. Небось сейчас вовсю колья тешет - щепа выше дома летит.
      - Не выйдет, - рассудила их Анна Егоровна. - Мы должны бы завтра приехать. Он сейчас на реку и не заглянет.
      Ошиблась Анна Егоровна: и смотрел, и увидел, и не утерпел Матвей, вышел на берег. Издалека нам кричит:
      - Чем вас встречать? С чем поздравлять?
      - С большим промыслом! С богатой добычей! - в голос отвечают Паня и Параня.
      Лодка в берег ткнулась. Паня выскочила с якорьком, Параня - с давешней нельмой в руках.
      - Принимай, Матвей Лукьянович, на ужин!
      - Откуда такую богатырицу добыли?
      - Это Параня своей сметкой поймала.
      Рассказала Анна Егоровна про давешний случай. Матвей берет нельму и головой качает:
      - Такой ужин крепче всякого обеда будет.
      Видит Матвей, как лодка загрузла, и не спрашивает, какой улов. Только и сказал:
      - Неводом достали или лодкой зачерпнули?
      Рыбаки так и не пошли на берег: надо лодку разгружать. Анна Егоровна сама рыбу отбирает и за другими смотрит. В один ящик кладут они сигов высшесортных, в другой - сигов первосортных, и так всю рыбу по сортам. Весь улов - сиговые да нельмовые породы, только три старухи щуки промеж них замешкались да один толстопузый налим.
      И налим и щуки пошли в особый ящик.
      - Это для бригады оставим, - говорит звеньевая. - Перед чаями закусить пригодится.
      Оглядывает Анна Егоровна веселыми глазами готовые ящики в лодке и говорит:
      - Тонны полторы взяли! Хорошо, что у нас невод новый...
      - Мимо дельных рук ничего не пройдет, - говорит Матвей по дороге к складу. - И прошло бы, да руки не пропустят.
      7
      У склада идет работа. Матвей и с ним молодой парень тешут колья. Готовые составлены в чумы, у колодок груды свежей щепы, - видно, что бригадир со своим напарником здесь даром время не теряли. Другие тащат из склада стенки ставных неводов и развешивают их по вешалам. Повариха Марья осматривает сети.
      - Однако вы заработались, - говорит бригадиру Анна. - И время забыли: на часы не смотрите и солнца не замечаете.
      Взглянули на часы - без немногого двенадцать.
      - Гриша, кончай! - командует Матвей своему помощнику. - Прохор Иванович, у тебя тоже не по два дня в сутки. Пошли радио слушать. Василий Сергеевич нам радио наладил.
      - А что его самого не видно?
      - Василия-то Сергеевича? Послал его на катере под тундру камней набрать.
      Зашли мы в дом под звон кремлевских часов.
      - Вот она, матушка наша, голос подает, - говорит Матвей.
      - Видел Москву, Матвей Лукьянович? - спрашиваю.
      - Как не видел! В гражданскую с фронта домой ехал - видел. Перед этой войной два года кряду на выставку меня посылали - по неделе гостил. Да что неделя! Москву за год не высмотришь.
      - А что ж ты все-таки видел?
      - Не спрашивай, что видел, спрашивай, что понял...
      Ужинали мы под московскую музыку. Матвей меньше ест, больше говорит. А рыбаки слушают.
      - Не много у Москвы ровесников найдется, - говорит Матвей. Всем нам Москва в сердце вросла. Русские люди Москву родили, плотники-работники рубили, пахари кормили да поили, ткахи-тонкопряхи пеленали, певуны прибайки припевали.
      Матвей в репродуктор глядит да как с Москвой говорит. И все норовит, чтобы речь его была на песню похожа:
      До нас ты, стена кремлевская, возросла,
      А при нас ты, краса московская, расцвела!
      Восемь веков стояла ты, стена вековечная,
      Да загорелась над тобой звезда пятиконечная.
      Вся земля глядит-любуется,
      Как над Москвой она красуется.
      Всем людям рукодельным,
      Мастерам корабельным,
      Слесарям, и плотникам,
      И крестьянам-работникам
      Звезда пятиконечная
      Подруга вековечная!
      - Эх, товарищи! - говорит Матвей, а сам головой качает. - Хочется мне такие слова людям сказать, чтобы слова эти как песня пелись, чтобы люди от радости под песню руками плескали, чтобы душа говорила, а не получается песня. И долго думал, да неладно молвил.
      - Как неладно? - говорит Анна Егоровна. - Про Москву нам всем пропел - разве это неладно? Про Москву я десять раз на день вспомню. Самолет летит - Москва весть подает. Радио слушаю, газету в руки возьму Москва со мной разговаривает. В магазин товар пришел - Москва посылает. Что где мы строим - Москва помогает.
      - Это верно, что Матвей нам ум расшевелил, - соглашается Николай Богданов. - Вот слушаю я Москву, и чудится мне, что она всех нас видит, всем нам советы подает. Где-то там, на Памире, слышу, люди через горы воду провели. Москва им благодарность объявила. Слушаю я, и душа радуется, будто это наша "Весна" гремит, только не из Матвеевой, а из другой бригады. Или за оплошку какую Москва в газете отчитывает. Виноватый-то и дальний, а мне совестно за него перед Москвой. Так же стыдно, как будто, к примеру, наше звено без рыбы приехало.
      - Дело говоришь, - соглашается Матвей. - Мы участники и дольщики во всем, зато многое с нас и спросится. Есть одна пословица: кто в деле, тот и в ответе. Этой пословицей прежде пугали. А мы ни дела, ни ответа не пугаемся. Вон Анна Егоровна - человек она не партийный, а у нее душа коммунистки. Знает она, что за дело берется, так и ответ спросится. А не побоялась: "могу", - говорит. Да, по первому дню судя, и верно: может. Значит, дело хозяйку нашло.
      На этот раз Анна Егоровна улыбалась...
      Рано утром приехал Миша со своими рыбаками.
      - Ну, как для первого раза дела? - встречает их бригадир.
      - Да так бы и дальше ловилось, - говорит Миша.
      - Много зачерпнул?
      - Да тонна-то будет.
      - Молодцы, ребята!
      Мишу на этот раз Матвеева похвала не обрадовала: какая-то забота тревожила его. Сумрачно посмотрел он на бригадира, не враз заговорил:
      - Я еще в колхозе, Матвей Лукьянович, перед правлением вопрос ставил: надо нам молодежь в одно звено собрать. Ты что-то заупрямился тогда...
      - Ничего не упрямился. Я и сейчас скажу: на путине старый и малый все должны воедино работать, - отвечает Матвей.
      - На том и я согласен был, когда одно звено ловить выделяли, говорит Миша. - А решили нынче два невода спустить, так я на своем стою: одно звено должно комсомольским быть.
      - Ты нас, стариков, не отмахивай! - сердится Матвей. - Иной старый конь крепче молодого тянет. Никакая мы вам не помеха...
      - Да разве я говорю - помеха? Ведь это никому не в обиду. У вас, пожилых, - опыт, а у нас - задор. Вот и будем меряться, кому впереди идти.
      Молодежь из Мишиного звена о том же Матвея просит.
      - Ты нам, Матвей Лукьянович, не мешать, а помогать должен, - говорит Миша. - Раз мы задумали, значит, сделаем.
      Тут разговор сердитый пошел.
      - Уши выше головы не растут, - говорит Матвей. - Так сделаете, как я велю: в бригаде-то пока еще я старшой.
      - Знаем: и по годам и по делу ты в бригаде - голова. А и мы в бригаде не уши.
      Матвею и крыть нечем, а все же ни отказа, ни приказа не дал.
      Только успели Мишины рыбаки разобрать рыбу, захлопал катер: Василий Сергеевич приехал. Ни спать, ни отдыхать он не стал, а выбросил камни на берег, и вместе с бригадиром повез рыбу на приемный пункт, в Юшино.
      Звено Миши спать ложится, а на смену Анна Егоровна со своими рыбаками поднимается. Еще с вечера велел им Матвей его дожидаться.
      - Лодки с берега спустите да в порядок приведите, чтобы как гоголи плавали. Готовое кольё к берегу стаскайте. Сетки чините да кибасы готовьте.
      На улице - любо глядеть. С утра дул ветерок, а теперь остановился и задремал под угревным солнышком. На реке вода не колыхнется. За Глубоцким шаром желтеют янтарные рассыпчатые пески.
      Мужики стащили лодки на воду. Николай Богданов с Трифоном Окуловичем келдасы** налаживают, а все остальные - около склада: кто сети чинит, кто веревки распутывает да растягивает. Один конец на столб намотают, раскрутят до склада, натянут всей силой, привяжут другим концом за угол веревка туга, струной поет.
      - Заместо скрипки годится, - говорит Параня.
      - Вы, молодки, откуда скрипку-то знаете? - спрашиваю я.
      - Как откуда? Миша-то у нас скрипач. Еще маленьким был, раздобыл он где-то старинную зырянскую скрипку - си-гудэк.
      - Я такой еще не слыхивала.
      - А это та же скрипка, только у ней корпусок кругленький, струны волосяные и смычок волосяной. И так он мастерливо играть на ней выучился! На олимпиаде в Усть-Цильме его настоящей скрипкой наградили.
      - Смотри-ка, - говорю, - у парня-то талант.
      - У нас в Светлозерье, - хвастает Параня, - у кого талант, у кого два, а вон у Матвея - и не сосчитать. Мне одной не повезло: никакого таланта нет.
      - Кому бы плакаться, да не тебе! - отвечаю. - В руках у тебя талант. Без таланта в руках ты вчера нельму упустила бы.
      - Мне и Матвей то же сказал, - смеется Параня. - "Не простые, говорит, зрячие у тебя руки, у любого пальчика - глаза. Такие руки не проглядят дела. С такими, говорит, руками не пропадешь".
      Перешли мы на склад. Матвей велел поплави набирать.
      - А ты сама-то как думаешь? - спрашиваю я Параню.
      - Про что?
      - А про то, что Матвей говорил.
      - Ясное дело, не пропаду.
      - Да я не том... Талант свой ты в руках чуешь?
      Параня покосилась на меня веселым глазом, подмигнула и говорит:
      - А ты посмотри...
      Тут в руках у Парани будто мотор заходил. Поплавь набрать - значит продернуть веревку вдоль обоих краев сети, из ячеи в ячею. И каждый раз надо попасть концом веревки в ячею, как нитку в иголку вдеть. Попробуй-ка угодить ниткой в игольные ушки, да так, чтобы руки одна к другой с размаху шли, раз - и вдел. А рядом другие иголки твоих рук ждут, успевай хватать да на нитку надевать: Раз! Раз! Раз!
      Вот как работала Параня! Не успела я оглянуться, а она уж полконца набрала: ячеи на веревку, как игольные ушки на нитку надеты. Так ведь уши-то эти ниточные! Сколько их на сорока метрах насбирается?!
      - Ну, - говорю, - и руки: как машинный челнок ходят!
      В обед вернулся катер.
      - Светлозерцы первые рыбу сдали, - говорит Матвей, и в глазах у него радость. - За одни сутки две с половиной тонны! Заведующий Иван Михайлович говорит: "Ранние петухи громко поют". - "Рыба спать не дает, - отвечаю я. - А что громко поем, так ты тихости от нас и впредь не жди. План, говорю, партией дан: горы выклоним, а план выполним!"
      - Выполним, - отвечают в голос Анна Егоровна да Трифон Окулович, да Николай Богданов.
      А молодежь помалкивает и переглядывается. Миша за всех ответил:
      - Как не выполним, коли молодежное звено у нас будет...
      У Матвея всю веселость как ветром сдуло.
      - Нет, пожалуй, что не будет.
      - Открывай тогда собрание. Вся бригада налицо, обсудить надо, говорит Миша.
      - Бригадиру собрание не указ, кормщиком лодка не правит...
      И не пересилить бы комсомольцам Матвея, да вступился Николай Богданов.
      - Ты-то и кормщик, - говорит он Матвею, - да бригада не лодка. Вместе с тобой мы одно дело ведем. Ребята добра хотят, и обсудить предложение комсомольцев ты, Матвей Лукьянович, не отказывайся.
      Николая и другие поддержали. Пришлось Матвею открывать собрание. И видно, что крепко обиделся старый бригадир.
      - Что ж, говорит, - может быть, я, верно, добра не хочу? Собрание считаю открытым.
      Да так и обед бросили. За тем же столом поднялся Миша и рассказал, что комсомольцы задумали.
      - У нас, - говорит, - тогда комсомольская честь вся на виду будет.
      - Вы, - говорит Матвей, - только о своей чести хлопочете. Одна у всех у нас большевистская честь, все вместе и воевать за нее будем. А то, говорит, - вы мне всю бригаду рассыплете.
      Миша ему про соревнование толкует, а Матвей свое:
      - Соревноваться, - говорит, - и сейчас можно. Анна Егоровна с первого дня тебя опередила. Вот и соревнуйтесь. Ну, до пожилого народа вам, конечно, не дотянуться...
      - Как это не дотянуться?! - кричат комсомольцы в один голос.
      - Так вот, товарищи молодежь, - заключил бригадир, - лиши договор со старшим звеном. Слово даешь - не зарывайся, а дал - не отступайся.
      Комсомольцы успели только Анне Егоровне сказать: - Договор завтра напишем!
      Сели в лодку, веслами махнули, были - да и нет.
      Глядя на них, и Аннино звено заторопилось. Дообедали на скорую руку, скоренько собрались и тоже поехали.
      8
      На складе не налажено еще самое главное - стенки да ящики ставных неводов.
      Ставной невод узнали мы только в колхозах. Даже самые богатые кулаки на Печоре про эти невода и думать не могли. Может быть, и по карману им были эти хитромудрые снасти, да зато не по разуму. Чем богаче был кулак, тем невод у него был хуже. Накупят малохоботных сеток-коротышек да и норовят, чтобы служили они пока не сгниют. Иной раз от своей жадности и убытки терпели, - так убыток этот опять не кулацкий карман чувствовал, а кормщик.
      Колхозы по-другому дело поставили.
      На чистом берегу мы будто дом из сеток строим. Забили Матвей с Гришей колья на четыре угла. Вокруг них растягиваем мы невод, развешиваем его от кола к колу, и на глазах у нас растет большой сетяной терем. Он и в самом деле похож на дом: и углы у него, и высокие стены, и широкие ворота - все есть. Издалека, как два забора, ведут к этому дому такие же высокие сеточные стенки.
      Распахнуты ворота настежь, - заходи, семужка, в гости. Самую дорогу перегородят ей сеточные заборы, заведут в ворота, и попадет рыба к узкому горлу невода. А как проскочит она через это горло в самый дом, - мы зовем его "двором" да "ящиком", - оттуда ей не выбраться.
      Таких домов-поставушек построили мы четыре штуки. Пройдет весна, спадет вода, обрежутся берега - выставят светлозерцы свой нитяный город, и понесет мать Печора свое богатство в заколдованные эти ворота. Ухранит ставной невод рыбацкую добычу без часовых и караульщиков.
      - Хороша ловушка придумана, - говорю я Матвею. - И людям облегченье, и колхозу богатство.
      - Все это для того, чтобы мы и счастье свое не крючком, а ставным неводом ловили. А, по правде говоря, вру я тебе, Романовна, как наш Иван Брех. Не ловим мы свое счастье, а строим, не ищем, а делаем.
      - Ты, - говорю, - найдешь, что сказать и как слово связать. А вчера еще жаловался, что со словами в песне сладить не можешь.
      - Не могу, - развел Матвей руками. - И шить горазд, и пришивать горазд, а щетинку вдеть - молодца надо звать.
      - По былинам судя, ты, однако, - говорю, - научён.
      - Да ведь охота, - отвечает, - чтобы и старые были не забыли, и новые творили. Старые людям я забывать не даю, былины пою, а новая песня не родится.
      Матвей той порой без дела не сидит. Чинит он на пару с Марьей сети, зашивает прорехи, а глаза успевают и за работой Гриши да Прохора следить.
      - Задорный ты человек, Матвей Лукьянович, живые у тебя думы, - говорю я Матвею.
      - Эх, Романовна, - говорит Матвей, да так сердечно, тепло, задушевно, - хорошо, когда в человеке задор живет!
      И тут ни с того ни с сего Матвей вскипел, даже работу бросил.
      - Что толку в моих думах?! - кричит. Любая песня расскажет больше, чем все мои россказни. Не много в песне сказано, да навек связано. Кто меня научит, как ее спеть? Она мне к самому сердцу подступила, а вот поди ты!..
      Сама я не больше его знаю, а что могу - советую.
      - Это, - говорю, - самое главное и есть, чтобы дума к сердцу подступила.
      - Знаешь что, Романовна, - говорит Матвей уже спокойно, - твои песни я по радио не раз слышал. Давай помогай мне...
      Я руками замахала, а Матвей не отступается:
      - Да мы, вот как сейчас, беседовать станем.
      И уговорились мы с Матвеем в досужные часы песню складывать.
      9
      Над Печорой стоял катерный, лодочный, весельный гром. Из-за Глубоцкого шара было видно, как мимо идут за катерами лодочные караваны. Колхозы отправляли своих рыбаков еще ближе к морю - на Ловецкий берег, в Захарьинскую губу, до Русского заворота.
      Весело гремели на Печоре катеры, да не к большому веселью ехали рыбаки. Упустили они самую добрую пору. После трех дней удачи рыбы вдруг не стало. На четвертый день Анна Егоровна приезжает, выбрасывает из лодки неполных два ящика рыбы и говорит Матвею:
      - Заледная рыба ушла...
      Повесили носы и комсомольцы: им и вовсе нечем хвастать, за две тони вытянули они не больше двух пудов.
      - Это еще не беда, ребята, - утешает Матвей. - Все-таки почти центнер взяли. А без мала и велика не бывает...
      - Какое там мало! - говорит Николай Богданов, а сам улыбается. Небось теперь наш улов под четыре тонны подходит. Люди-то вон только нынче едут. Им и к пол-лету нас не догнать.
      - Чему ты радуешься, голова садовая?! - набросился на Николая Матвей.
      - Как чему? - удивился Николай. - Сам же ты радел, чтобы мы впереди других шли.
      - Радел!.. - передразнил Матвей. - Разве я о том говорил, чтобы наши соседи план проваливали? Полюбуйтесь, люди добрые, до чего он хорош да пригож: вперед выскочил по той причине, что все другие с места не сдвинулись, и думает: прославился. Грош цена такой славе, товарищи!
      - Ну и высмеял ты меня, Матвей Лукьянович, как в газете пропечатал, говорит Николай, а у самого уши горят.
      Хотел было он на другое перевести:
      - Как мы с комсомольцами-то считаться будем? Сорок центнеров у нас, а главная-то добыча вместе ловлена была. Сколько за нами, а сколько за комсомольским звеном считать?
      И опять не повезло Николаю.
      - Рыба эта всей бригадой добыта, теперешние звенья могут ее не считать, - как отрезал Матвей. - Соревноваться, а не считаться надо. А у тебя счет впереди дела идет. Эх ты, авангард!..
      Еще через два дня бригадир объявил:
      - Вода падает. Надо попытать рыбу ставным неводом.
      Рыбаки поехали двумя лодками. Поделили пополам кольё, стенки. Ящик невода взял к себе в лодку Матвей.
      Поехала и я с ними.
      Катер застучал, заторопился. Не успела я оглянуться, а мы на широкую воду выбежали: у Печоры перед устьем всех русел не сосчитать. На самой быстрине торчало прошлогоднее кольё. На берегу против колья стоял наш рыбацкий маяк - длинная жердь с метлой наверху. Здесь и невод ставить будем.
      Выдернули рыбаки из воды прошлогодние сломанные да расшатанные колья, по углам забили новые, семиметровые, а между ними, как по линейке, вколотили колья покороче, концы у них над водой торчат. Матвей каждый кол проверил, ладно ли забили. К позднему вечеру установили и стенки до берега.
      - Заходи, рыба, в новое жилье! - кричит Матвей. - Водяной склад выставили, так не пустовать же ему!
      - Безрыбье нынче подошло, - морщится Федор Поздеев.
      - Рыбак-стахановец безрыбья не знает, - учит его Матвей. - Не вода рыбу в невод ведет, а руки. Что в реке, то и в руке.
      Любит Матвей поговорить про наши работящие человечьи руки!
      - Большому куску рот радуется, а большой работе - руки...
      - Птица крыльем сильна, человек - руками...
      - Руки - счастья устроитель, горя отгонитель...
      А то слушаем мы "Последние известия". Говорит Москва про великие стройки народные. Матвей вместе с нами слушает и тут же говорит:
      - Ну, други, легче рассыпать, собрать тяжелей. Большие дела нам ворочать надо. Большевистские планы шевелят, неводам не спать. Захотят руки наши - и ветры взнуздают, реки охомутают, ближние планеты оседлают, дальние на поводу поведут! Будет время - руки звезды достанут!
      Обо всем этом я вспомнила, когда мы с Матвеем сели за маленький столик у радиоприемника и начали складывать новую песню.
      - Так и назовем свою песню: "Руки золотые", - решили мы оба.
      10
      - Скоро сказка сказывается, да не скоро складывается, - говорю я Матвею.
      Сидим мы с ним друг против друга и одну думу думаем: с чего песню начать? И на первых порах туговато у нас дело подвигается.
      - Вот так всегда, - сердится Матвей (он сидит за старшего писаря). Сажусь - думаю: "Ну, Матвей Лукьянович, за тобой в два пера не уписать". А начну - и одним писать нечего.
      - Ты, - говорю, - нищим не прикидывайся, все равно люди не поверят: видят, что у тебя кошелка из шелка. Что ты в своей песне пропеть хочешь?
      - Руки золотые! Нет про них никакой песни. Хорошая работа уму песню поет, а надо, чтобы и ум работу в песне возвеличил, чтобы добрую славу о руках наших пропели. Время будет, что и нас не будет, а люди подымут песню нашу, как застольную чашу!
      - Ты, Матвей Лукьянович, и говоришь-то - как песню поешь, - удивляюсь я. - Вот эти бы слова да песней и пропеть...
      - Самородные слова сами в песню просятся, - отвечает Матвей. - А только не каждому слову в песне место найдется. Речь - как птица: в одно перо не рядится. А возьми-ко любую хорошую песню: как из одного куска она отлита.
      - Давай, - говорю, - пример с былин возьмем.
      - Не тот корм, - трясет головой Матвей. - Сколько этих былин по свету ходит, а что там в нашу песню пригодится? "Руки белые"? Так ведь и лицо там белое и груди белые. Велика будет рукам честь от такой песни?! Не величанье это, а обзыванье!
      - Не про слова я тебе толкую, - сержусь и я, - про напев. Гляди, какой он в былине широкий! Руки-то в работе тоже не узко размахиваются, значит, и напев размашистый нужен.
      Подумал Матвей - согласился. Да тут же и слова подбирает, будто в первый раз по новым, невиданным гуслям осторожной рукой проводит:
      Ой вы, руки золотые, руки вольные!
      "Начин - дела половина", - думаю я и подхватываю:
      Вы, ладони деловые да мозольные!
      - Стоит ли так-то их называть? - задумывается Матвей.
      - Чем-нибудь не подходит? - спрашиваю.
      - А вот давай подумаем. Мозольные, ты говоришь? По-прежнему-то оно и подошло бы: все на свете руки мозольные поднимали, всю землю они красой наполнили.
      - Ну, а по-нынешнему чем они худы стали?
      - А нынче руки до мозолей не доводит. Вот у нас, рыбаков, много ты мозолей видела? Привезли нас сюда катером, сидели мы, руки сложив. Сейчас Василий Сергеевич освободился и на тоню лодки катером вывозит. На какой час в весла сядем, и то на руки колхоз шерстяные рукавички припас. Да и не только здесь. Вон дома, в колхозе, - косят косилкой, гребут грабилкой, пашут трактором, сеют сеялкой, жнут жнейкой, молотят молотилкой, веют веялкой. От этого мозолей на руках тоже не будет. И никакая это не честь мозоли. Стыдиться их надо! Говорят они о том, что худо дело организовано...
      Согласилась я:
      - Скажем тогда: "Вы, ладони деловитые, проворные..."
      И так, в душевной беседе, растили мы свою песню. В ином месте Матвей остановится, проведет рукой по лбу, закроет глаза и скажет:
      - Не могу больше. Это все равно как по песку на лыжах ходить. Человек неученый - что топор неточеный: можно и таким дерево срубить, да трудов положить много надо. Каждое дело для своего мастера родится. А уж мне здесь, видно, мастером не быть: слова, как рыба, сами в руки пихаются, да рыбак не удал!..
      - Погоди, - говорю, - не вскачь по заметелице. Ишь ты, захотел: тяп да ляп - и корабль! За один мах дерева не срубишь, так и здесь скороделкой ничего не сделаешь. А и сделаешь - люди обижаться будут, скажут: "Не доносили, а родили".
      И опять сидим да молчаливую думу думаем, пока Матвей снова не выскочит.
      - Молчанкой город не возьмешь...
      И снова начинаем искать да подбирать слова, и снова в думах, как в море, плаваем. И слово наше с думой нераздельны: слово не нашлось - дума умерла, дума не родилась - слово не живет. Чуть какая в слове неладица всю музыку портит: хочешь одно сказать, а скажется вовсе другое.
      - Простота, да не та, - говорит Матвей. - Хромое слово - кривая речь. А это, как стрела неоперенная, вбок полетит.
      И вот у нас все дело так и идет: слово к слову кладем, а и пропустим - воротимся. Поищем, найдем и дальше идем. Полено к полену костер растет. А в готовый костер щепки хорошо подметывать.
      Солнце в подъем пошло - песня наша готова.
      - Спать бы давно нужно, Матвей Лукьянович, а мы с тобой все сидим.
      - Сон - смерти брат, - отвечает. - Меньше сплю - больше живу...
      Подъехали к той поре оба ловецкие звена. Вышли мы с Матвеем на берег. Знают рыбаки, за каким делом мы оба сидели, и упрашивают:
      - Хотим вашу песню слушать.
      - Вы мне теперь на голову не смотрите, - балагурит Матвей, - голова моя что-то раньше меня состарилась. Волос седой, да сам молодой. Пропели сегодня мы с Романовной песню про ваши золотые руки.
      - Меня-то хоть не выхваливай, - говорю я. - Я родничок, а ты озеро.
      - Маленький родник стоит большого озера, - отвечает Матвей. - Не будь родников - океаны высохнут. Ну, слушайте.
      Почему-то он не пел, а рассказывал песню нараспев, с остановками: не то вспоминает слова нашей песни, не то снова подбирает, будто тут же их заново придумывает:
      Ой вы, руки золотые, руки вольные,
      Вы, ладони деловитые, проворные,
      Вы, труды неутомимые, упорные,
      Ой вы, руки золотые, чудотворные,
      Вашей силой да уменьем белый свет стоит!..
      Не руками ли посажены густы леса?
      Не руками ли расчищены сыры бора?
      Не руками ли распаханы чисты поля?
      Не руками ли деревни понаставлены,
      Города и пригороды понастроены?
      Рукам вольным все на свете повинуется,
      Что задумают, то будет - не минуется.
      Камень в горсть возьму - песком он рассыпается,
      А песок из горсти домом подымается,
      Под рукою нашей горы открываются.
      Наша сила да богатство умножаются!
      Слушают Матвея рыбаки, и глаза у них прищурены. Рядом со мной молодой парень Вася, из Мишиного звена, губами шевелит да слова твердит, будто запомнить хочет. У Анны Егоровны губы поджаты, глаза поверх земли смотрят, - не видит она ни меня, ни Матвея.
      II. НОВИНКА СТАРИНКУ ГОНИТ
      1
      Раньше времени ошалели тонкоголосые комары: запоют свою песню - бегом от них не убежишь. Рыбаки спасались от комаров кострами. Приедут домой пахнет от них морским соленым ветром да горьковатым дымом береговых костров.
      Как-то утром расчирикались воробьи непоседы. Собралось их под берегом не меньше, чем комаров. Скачут по песку, на лугу в чехарду играют, по кустам перепархивают. Покосился Матвей на воробьиную суетню и говорит рыбакам:
      - Быть грозе. Ехать нынче не придется...
      Через какой-нибудь час разгулялся в море ветер-морянин. Приволок он тучу от моря и солнце как заслонкой задвинул. От облаков до земли, будто струны, протянулись дождевые струи. И на тех водяных гуслях знай наигрывает ветер-морянин, рыбацкий сын.
      - Туча не навек! - говорят рыбаки, выглядывая из окон.
      И в самом деле недолго перебирал ветер-морянин свои водяные гусли. Наигрался. Протолкал он тучу в летнюю сторону, проволок за ней короткий облачный хвост - и снова открылось широкое небо, взыграло солнце, и все мы поняли: ушла красная весна, пришло нарядное лето...
      Две недели не везло светлозерцам. Бились они, бились, ездили на своих лодках днем и ночью, полоскали сетки у всех берегов, а рыба не шла. Все испробовал Матвей: выставил остальные четыре поставушки, по очереди без конца гонял на пробу оба звена с тяговым неводом, совался на все другие тони Глубоцкого шара - в Заливы, на Подводные кошки - и дальше того - в Закошье, - ничего не помогало. Неводами, как решетами, цедили рыбаки воду, и, как в решетах, в сетях было пусто.
      - Тут на одном бензине проездишься, - сердился Василий Сергеевич.
      Успела я за эти две недели к своим голубчанам съездить, сына повидать, снова сюда приехать, а рыбы нет как нет.
      На людей было жалко смотреть, вымотала их бездобычная двухнедельная работа.
      Матвей первое время бодрился и других веселил шутками да прибаутками:
      - Мимо нас серебристая не пройдет... Чего распустили морщины по аршину? Туча не навек!
      А вот теперь и у Матвея язык потерялся: встал - молчит, пошел молчит, распорядился утром - и опять молчит. Да и все рыбаки как в рот воды набрали, ходят хмурые да понурые. Опустила крылья молодежь. Давно не слышно Оленькиных песен. Только Миша по вечерам возьмет в руки свою скрипку и долго играет живоголосую песню - будто где-то высоко лебеди летят да хорошо кричат.
      Под конец двух недель началось в бригаде несогласье. Первый сдал Трифон Окулович.
      - Никуда я больше не поеду, - заявляет он как-то утром.
      - Да, пожалуй, хоть езди хоть не езди, толк один, - поддержал его Николай Богданов. И видно, что они на том и стоять будут.
      Матвей от удивления первую минуту слова выговорить не мог. Потом спрашивает:
      - Как это - "не поеду?"
      - Да так... Воду попусту мутить нам уж прискучило, - отговорился Трифон Окулович.
      - Зря людей мучишь, - наседает Николай на Матвея. - По этой рыбе через два дня в третий самая езда... Одним днем лето коротко не бывает.
      И мог бы начаться большой разговор, да Матвей другое надумал:
      - Ну, что ж поделаешь! Вас ведь не принуждают. Кто устал - отдохни...
      И слова больше не сказал.
      Видно, знал насквозь своих людей старый бригадир! Разговор этот был за завтраком, а как завтрак отвели, все по своим местам стало. Комсомольцы не сговаривались, а поднялись из-за стола - и в лодку. Анна Егоровна тоже долго не мешкала, пошла к берегу. А следом за ней, как гусиный выводок, и все звено потянулось.