Люди Волка

Хорошо еще, что ветер дул ей в лицо, скрывая ее запах от хищников.

Сердце ее бешено колотилось. Она ждала, вглядываясь в бурое пятнышко. Зверь качнул головой; ветер донес до нее легкое фырканье. Лось! Когда же она в последний раз видела живого лося? Пять лет назад? Или больше? И было это далеко на западе, в местах, давным-давно отвоеванных у них Другими.

Страх сковал ее тело. Он был сильнее голода и усталости. Пальцы ее судорожно сжимали деревянную рукоятку копья. Она на ощупь чувствовала, что тетива атлатла все еще держится в пазу. Может, сегодня выстрел будет удачным… Может быть.

Пляшущая Лиса припомнила, как на прошлой неделе она поторопилась и метнула копье слитком быстро. Оно отскочило от рога карибу и не попало в цель, только спугнуло животное. Лишь бы это не повторилось сегодня!

Она ждала, припоминая все, что ей доводилось слышать о повадках лосей. Не больно много… Редко заходили они в их северные плоскогорья. По большей части лоси водились по ту сторону горного хребта, дальше к югу, где трава погуще, близ покрытых лесом равнин, о которых она знала лишь понаслышке. Сколько земель отняли у Народа Другие!

Лось подошел поближе, и ей удалось кое-что разглядеть сквозь заросли осоки. Может, это погода загнала их так далеко к востоку? Животное опустило голову и пошевелило длинным ухом.

Шаг за шагом лось приближался. Она ждала; мышцы ее напряглись; немоты в ступнях как не бывало.

«Сейчас? Нет, подожду-ка еще немного».

Лось поднял голову и поглядел на север, к чему-то принюхиваясь, раздувая широкие ноздри, вслушиваясь в отдаленный шорох. В траве появилось второе животное — теленок. Он шел по пятам за взрослой лосихой.

У Пляшущей Лисы пересохло в горле, сердце ее бешено колотилось. Столько мяса! Столько сразу!

Лосиха прошла еще несколько шагов, задрав голову. Она принюхивалась к ветерку: видела она скверно, и только нюх мог ее выручить. Теленок шел вдоль русла ручейка, хорошо заметного из убежища Лисы, шел осторожно, опасаясь засады.

Она выбрала лучшее место из всех, какие только были. В это время года, ранней весной, вода обычно бывает только талая, и потому к этому ручью сбегалась дичь со всей округи, прямо как мухи на открытую рану.

Подожди, сказала она себе. Звери, как попьют, всегда размякают. Потерпи. Лосиха наклонила голову, чтобы попить вслед за своим детенышем, и пошла назад, погружаясь мордой в траву. Она подошла еще ближе к Лисе.

У лосей хороший нюх и хороший слух, но дыхание у них слабое. Хороший удар по ребрам — и с них довольно. Она стала припоминать все, что слышала об этих животных. Такая огромная тварь — и только одно слабое место. Да и кожа у них толстая — не такая, чтобы строить чумы или шить одежду, но все-таки…

Вдруг лосиха, шагах в десяти от нее, повернулась и стала щипать траву. Из своего укрытия Лиса могла различить даже белые волосы у нее на ноге.

Сейчас!

Пляшущая Лиса, не торопясь, гибко выпрямилась и, изо всех своих сил разогнув рукоятку атлатла, послала копье в цель. Копье вошло точь-в-точь между движущихся ребер, протолкнувшись чуть вперед.

Огромная лосиха с криком отпрянула, вытянула задние ноги, дважды фыркнула и пустилась наутек. Лосенок пискливо взвизгнул и бросился вслед за ней.

Пляшущая Лиса прицелилась и метнула второе копье вслед убегающей лосихе и ни на шаг не отстающему от нее испуганному лосенку. В лосенка копье не попало.

— Все в порядке! Ты убила мать! — закричала откуда-то сверху Кого-ток. — Хороший выстрел! Копье вошло глубоко. Ты убила ее, Лиса.

Она кивнула, довольная собой. Старуха стала спускаться вниз по каменной террасе. Лиса слышала, как перекатываются булыжники у нее под ногами.

Лосиха тем временем ковыляла среди оставшихся еще у подножия холмов сугробов. С трудом она поднялась по склону и скрылась из виду.

Пляшущая Лиса отметила для себя место и пошла по следам животного. Там, где лосиху настигло ее копье, виднелась свежая горка навоза.

Кого-ток склонилась над зарослями осоки и усмехнулась, глядя на глубоко отпечатавшиеся в земле следы.

— Видишь, — заметила она, — я же говорила тебе, что здесь места отменные. Я их запомнила, еще когда мы стояли здесь лагерем — когда? — десять лет назад? Давно это было. Никогда раньше я не бывала так далеко на юге. Мужик мой привел меня сюда. Хотел идти дальше, да не решился: чем дальше к югу, тем короче весна, травы быстрее отцветают.

— А Бегущий-в-Свете ушел куда дальше на юг! — вздохнула Пляшущая Лиса, вглядываясь в сверкающие ледяные горы на горизонте. — Ну так что, Бабушка, можешь ты идти? Это, должно быть, не далеко: когда я ее в последний раз видела, она уже еле двигалась.

Кого-ток пошамкала губами, цепко вглядываясь в следы.

— Вот кровь… Темная. Нутряная кровь. Ты ее до печенок пробила.

— Ты, я погляжу, не растеряла своего искусства.

— Не капельки, деточка моя, — кашлянула старуха. — Только вот в теле уже нет силенки.

Они двинулись. Солнце тускло сияло на западе.

— Она пошла вот сюда, — говорила Лиса, указывая на следы. На земле запеклись густые подтеки крови. Лиса на глаз измерила высоту солнца. Три ширины ладони над горизонтом… Того и гляди, зайдет. Мысль о том, что убитая олениха останется на съедение водкам, глубоко ранила ее.

— Недалеко уже, — утешила ее старуха. — Смотри-ка — пена. Это вытекло у нее из носа. Она издохла, пока мы с тобой толковали.

— Или просто упала.

— В любом случае сейчас-то она мертвая. Когда они падают, у них внутри начинается кровотечение, и им приходит конец. Сейчас мы до нее доберемся.

Они шли дальше по следам. Кровавых пятен было все больше. Лосиха, видно, ковыляла из последних сил, пытаясь уйти от охотников, а лосенок увивался за ней.

— А тебя хватило надолго. Я и думать не могла… — удивленно заметила старуха.

— Еще не то предстоит… — отозвалась Лиса, обернувшись на закат.

— Дивные дела! Не ожидала я, что у тебя настолько хватит силы. Я думала, ты через неделю как миленькая вернешься в племя.

— Тогда почему же ты ушла вместе со мной? Старуха криво улыбнулась:

— Ох, сама не знаю. Думала, посмотрю-ка, что у тебя выйдет. Давненько уже женщины не покидали свой народ, чтобы жить в одиночку. Мужчины — да, бывали такие, хоть и немного. Но женщина? Цапля — последняя, кого я упомню, а ведь с тех пор уж раз двадцать с лишним миновал Долгий Свет.

Лиса покачала головой. Вот бы ей дар Сновидицы, как у Цапли, — тогда бы она точно знала, как поступать! Сейчас все тяжелее…

— Я не могла остаться, — просто сказала она.

— Не любишь Вороньего Ловчего, да?

Лиса качнула головой, потом вдруг задумалась.

— Я… Правду тебе сказать, я и сама не знаю. Не то чтобы я по-настоящему его ненавидела. — Она усмехнулась себе под нос. — Можешь ты поверить? Ведь он приволок меня обратно к Кричащему Петухом — на позор и поругание. Он насиловал меня каждую ночь, пока ты не стала спать со мной под одним плащом. А я… сама не знаю, как я отношусь к нему.

— Поэтому ты и ушла? Она улыбнулась:

— И в первый раз в жизни, Бабушка, я свободна!

— А дальше что?

Пляшущая Лиса пожала плечами:

— На Обновление придет Бегущий-в-Свете.

— Если он жив.

Внутри у Лисы похолодело. Она закусила губу.

— Нет, он жив…

— Ты хочешь выйти за него замуж?

— Не знаю, если он все еще хочет…

— Что ж, попробуй. Только не забывай: Вороний Ловчий тоже там будет. И Кричащий Петухом. — Косматые брови старухи нахмурились. — И зачем этот старый плут все еще жив? Столько добрых людей померло от голода и холода, а ему — хоть бы хны…

Пляшущая Лиса покачала головой:

— Везет ему, вот и все. Кого-ток покосилась на нее:

— Никто тебя не осудит. Женщина имеет право уйти от мужа, если он дурно с ней обращается. А Кричащий Петухом с тобой обращался дурно. Теперь это все знают.

Лиса беспомощно подняла руки, чуя, как вечерний туман окутывает равнину. Последние лучи солнца оставляли повсюду глубокие тени; роса серебрилась на листьях осоки и полыни.

— Ты думаешь, я правильно поступила? Старуха вздохнула:

— Не спрашивай меня, деточка. Какой из меня судья? Я и так уж заживаю чужой век. Кабы не ты, меня давно уж занесло бы снегом. Пока я таскаюсь на ногах, я у тебя в долгу. Да только уж позволь старухе заглянуть чуть вперед. В конце концов нас съест медведь. Что ж, это почетная смерть, не всякому выпадает. А если я прежде помру, ты отпоешь меня, посвятишь Звездному Народу. С меня довольно.

— Теперь и с меня этого довольно.

Старуха озабоченно на нее поглядела:

— Знаешь, ты ведь долго так не протянешь. Какой-нибудь мужчина силой возьмет тебя и оставит в тебе свое семя. И тогда уже тебе не выжить одной. Это уж на всех женщинах такое проклятие! Всегда найдется какой-нибудь мужичонка — и засунет в тебя свое орудие. Или они ранят тебе душу до крови, а потом и знать тебя не хотят, или раздвигают тебе ноги и берут тебя силой!

— Ну, пока Вороний Ловчий не настиг меня, мне ни то ни другое не грозит, — с надеждой сказала Пляшущая

— Конечно… — признал он. Еще бы ему не нравилось! Это как огонь в зимнюю ночь.

— Но тебе не хочется отдавать за это свою душу? Ты хотел бы играть с огнем, как ребенок, но не жертвовать собой, чтобы узнать тайну огня?

— Я всего лишь Бегущий-в-Свете. Ублюдок какого-то Другого, — горячо возразил он. — Я не…

— Ну и что же с того? — Она запрокинула голову и вопросительно подняла бровь.

Душу его ел и страх — и тоска по прежним временам. Он готов был разрыдаться, вспоминая, как легко жилось ему до Волчьего Сна. Да, он голодал, но душа его была цельной и нетронутой. А сейчас она как раздвоенный наконечник копья.

— Я даже не принадлежу по-настоящему к Народу. Я недостоин!

— Почему?

— Я больше не гожусь. У меня сил нет…

— Каждому кажется, что он не годится, не подходит для своей роли. Такова уж доля человеческая.

— Со мной такого прежде не бывало — пока Волк не позвал меня.

— А теперь что же случилось? Он поежился, борясь с недомоганием, которое всякий раз вызывало у него воспоминание о Сне.

— Теперь я совсем другой.

— Конечно!

В горле у него образовался комок.

— Но почему я? — через силу произнес он.

— Потому что тебя коснулась душа мира. Ты видел вблизи, как сражаются Дети-Чудища, как в жуткой тишине сталкиваются их копья. И себя самого, сверкающий мрак твоей души, увидел ты в их глазах.

— Слова, — печально сказал он. — Это только слова. — Но их ошеломляющая правда колотилась в груди его, как барабанный бой.

— Да, ты другой. Бегущий-в-Свете умер, когда Волк вызвал его из Мамонтового Лагеря.

Бросив взгляд на залитую солнцем каменистую равнину, он тяжело вздохнул: "Да, она права, я уже наполовину умер. Но почему же я совсем не в силах больше жить? Где Пляшущая Лиса? Что случилось со мной?

Все, что я хочу, — это оказаться в безопасном лагере с женщиной, которую люблю, и смотреть, как растут мои дети. Разве это так страшно?"

Цапля обошла его, стала перед ним лицом к лицу, взялась за его развевающийся на ветру локон и изо всех сил натянула его, так что ему поневоле пришлось смотреть ей прямо в лицо.

— Ты что, не понимаешь, что ты делаешь?

— Нет.

— Ты изо всех сил пытаешься соединить осколки Бегущего-в-Свете в какое-то целое. А надо наоборот — дать им умереть, умереть до конца.

— Не хочу! — горько воскликнул он. — Ведь это я! Это все, что у меня есть. Я сам…

— Ба! Какой же ты глупец. Да будь ты только Бегущим-в-Свете, разве услышал бы ты зов Волка? Отчаяние разрывало его.

— Не понимаю я, о чем ты толкуешь!

— Не понимаешь? — Ее скрипучий старческий голос неожиданно смягчился. — Мне нет нужды объяснять, что ты чувствуешь. Тебя разрывают на части два мира — мир яви и мир Сна. Со мною все это тоже было. К счастью, Обрубленная Ветвь помогла мне сделать выбор. Годы прошли, прежде чем я научилась отворять врата моей души. Если я помогу тебе, ты освоишь это вдесятеро быстрее.

— Не нужно мне твоей помощи и твоей науки! Она улыбнулась — по-доброму, понимающе:

— Хочешь на всю жизнь остаться недоучкой?

— Может, и так.

— Что ж, предупреждаю… ты кончишь как Кричащий Петухом, потеряешь свою Силу и не сможешь ее вернуть, будешь метаться между правдой и ложью.

— Мне все равно! — хрипло воскликнул он, повернувшись к ней спиной. — Это мой выбор!

— Тогда и спорить не о чем.

Он слышал, как она спускается вниз по тропе, возвращаясь к своим горячим ключам, и судорожно сглотнул слюну. Сердце его колотилось. Поглядев вниз, он увидел Народ. Людей было уже не разглядеть — черными точками медленно двигались они к оледенелым скалам, покрытым вечными снегами.

Искушение пойти вслед за ними не давало ему покоя. Ведь их путь шел обратно — в знакомые места, туда где он без забот провел свое детство. Там остались смех и старинные сказания, и горячие огни в ночи. Последняя связь его с этим миром оборвется, когда занесет их следы на снегу.

«Хватит с меня! У меня больше нет сил!» Он спустился, отыскал свои копья и снегоходы и пошел по тропе — вслед за Народом. Сделав несколько шагов, он оглянулся, поглядев на гребень, на Цаплю. По спине у него пошли мурашки.

— Нет, — прошептал он, убеждая себя. — Я не тот. Он вновь заставил себя идти по тропе, все еще чувствуя в глубине души, что поступает неверно. Но ноги не слушались его.

Ночь застала его в расселине. Облака ползли рядами с дальнего горизонта, багровея в лучах заката. Он примостился во впадине среди камней, где до утра могло сохраниться тепло Отца Солнца. Усталый, он попытался уснуть.

Его преследовали образы его Снов, не давая ему покоя, — Священная Охота, зеленые долины, переполненные дичью, тяжелое дыхание Волка. Они сжимали его в объятиях, как влюбленная женщина. Горьковатый вкус волчьего мяса стоял у него во рту. Во Сне Волк выбегал из густой зеленой травы и глядел на него, высоко задрав нос.

— Ты пренебрег моим обетом? — спрашивал он.

— Нет! Я… есть кто-то лучше, кто-то, кто может…

— Я выбрал тебя.

— Нет!

Раздался звук, похожий на удар грома, и он проснулся весь в поту. Сквозь кожу своих мокасин он чувствовал прикосновение остроугольных камней и ночной холодок.

— Мне страшно! — прошептал он весь в слезах. Он ударил кулаком по камню. — Что со мной творится?

Ветер принес едкий запах. Он лежал опершись на локоть. В ночи завыл волк — хищный, ищущий добычи. Эхо повторяло и усиливало его вой.

22

Свежий ветер поднимал на реке белоголовые волны и шевелил обшлага рукавов Ледяного Огня. Со своего высокого камня он хорошо видел противоположный берег Большой Реки — неровный и изрезанный. На холмах проглядывала бледная зелень. Далеко на востоке сверкала белоснежная громада Великого Ледника. А дальше уходили в облака заснеженные горные вершины. Наступала середина Долгого Света. Жизнь наполнила землю.

Караваны гусей тянулись к югу по лазурному небу. Птицы вились над водой, высматривая рыбу. Былые надежды пробудились у него в груди при взгляде на них.

— Ты уже десять дней не сводишь глаз с белых гусей, — сказал Красный Кремень, подойдя к нему сзади. Ледяной Огонь даже не обернулся.

— Птицы — это удивительные существа… Представь себе, что они увидят там… — Он поглядел на юг. Гуси тем временем скрылись за горизонтом, их крики понемногу стихли.

— От этих птиц шуму много. Да и глупые они. Подсунешь им набитое травой чучело белого гуся — и вся стая полетит прямиком к тебе в сеть.

Ледяной Огонь обернулся и, прищурившись, поглядел на своего приятеля:

— Я думал, ты по делу меня беспокоишь.

— Ты два дня не ел, вот что. Лунная Вода тревожится о твоем здоровье.

— Твоя дочь вечно тревожится о моем здоровье. Будь я лет на двадцать моложе — подумал бы, что она глаз на меня положила.

Красный Кремень, не изменившись в лице, сложил на груди руки.

— Ей не нужно, чтобы ты был на двадцать лет моложе.

Ледяной Огонь повернулся и снова стал глядеть на летящие гусиные караваны.

— Я уже был однажды женат… а потом было это видение. На одну жизнь женщин довольно.

Красный Кремень подошел поближе, шаркая ногами по гальке.

— Я пошутил насчет Лунной Воды. Но она бы не отказалась, ты знаешь. Она восхищается тобой с детства с тех пор как ты носил ее на руках и рассказывал ей свои истории.

Ледяной Огонь рассмеялся при воспоминании о круглолицей визжащей девочке, о том, как развевались ее волосы, когда он подбрасывал ее кверху и ловил.

— Ей бы кого-нибудь помоложе.

— Хватит о Лунной Воде. Ты чем-то озабочен? — Красный Кремень опустился на камень как раз напротив своего друга. — Что с тобой, Почтенный Старейшина? Что ты здесь ищешь? Что ты хочешь поведать нам?

Ледяной Огонь обхватил рукою колено и потянулся вперед, не отводя глаз от южного горизонта. Даже отсюда он видел, как возвышаются там холмы. Темно-синяя речная вода текла по гальке, белая пена окружала пороги. Не день и не два молил он Великую Тайну даровать ему видение, которое объяснило бы ту боль, то неизбывное напряжение, которые томили его душу. Но не было ответа.

— Я не могу сказать тебе. Только вот… — произнес он, поднося к груди морщинистую руку, — я это вот здесь чувствую. То, чего я так долго ждал, настает, старый друг мой.

— Хорошо это иди плохо? Ледяной Огонь криво улыбнулся:

— Ни хорошо, ни плохо.

— Тогда что же?

— Тропа Великой Тайны открывается перед нами. К добру это или к худу — кто знает? То, что случится, будет не похоже на то, что мы знали прежде. И сами мы тоже изменимся.

Красный Кремень слушал его, слабо кивая. На его морщинистом лице появилась недоверчивая улыбка.

— Когда ты эдак говоришь, я слова слышу… А что ты хочешь сказать, мне порой невдомек.

Ледяной Огонь ласково улыбнулся. Положив ладонь на руку своему старому другу, он сказал:

— Я и сам не понимаю. Только какая разница? Мы все равно ничего не можем изменить.

23

Издающий Клич чуть не кричал от страха. Пальцы его судорожно вцепились в деревянную рукоять копья. Бизон резко повернулся и всей своей тушей полетел на него. Мышцы Издающего Клич напряглись до предела, руки затекли. Вдруг сердце его вздрогнуло, и весь мир у него перед глазами расплылся цветными пятнами: он потерял равновесие и стал падать.

Он упал на землю, и в это же мгновение бизон поскользнулся на льду. Копье сломалось в руке Издающего Клич; он тяжело выдохнул воздух.

Он лежал на спине с широко раскрытыми от страха глазами. Бизон поднялся на ноги, осыпав его градом колотых льдинок. Ужас отпечатался на лице Издающего Клич при взгляде на трясущуюся голову бизона со свисающими дугой кровавыми соплями. Мускулы на шее и бедрах животного вздулись.

«Он сейчас убьет меня!» Не в силах двинуться с места, Издающий Клич глядел, как бизон приближается к нему, собираясь поддеть его своим длинным черным рогом.

Крик застыл у него во рту.

Ни звука.

И тут бизон внезапно повернулся и тяжело затопал по слежавшемуся снегу и гальке. В боку у него торчало еще одно копье. Бизон дергался, как будто отгоняя надоедливую муху.

— Эй! Угу-гу! — раздалось откуда-то со стороны. Бизон отскочил, его черные копыта мелькали у самого носа Издающего Клич. Еще шаг назад, и…

Бизон подпрыгнул. Еще одно копье вонзилось в него. Издающий Клич слышал, как хрипит от боли огромный зверь, — острый каменный наконечник вошел в его кожу. Неуклюжая черно-бурая туша возвышалась над ним, Покачиваясь, тяжело дыша…

Издающий Клич попытался отдышаться. Повернув голову, он увидел струйку крови, стекающую между передних ног бизона. Животное опускало голову, борода его болталась где-то у коленей. Его кренило на одну сторону. Бизон топтался на месте и стонал, пытаясь удержаться на ногах.

А тем временем прохладный утренний воздух оглашали боевые кличи, все более оглушительные, все более отчаянные. Раненого бизона пытались отвлечь от упавшего на землю охотника.

Издающий Клич попытался подняться, превозмогая разрывающую тело боль. Он не сводил глаз с бизона, двигавшегося с трудом, — ведь и ему было так же больно.

При каждом движении тело животного сотрясали конвульсии. Бизон стонал и тряс головой, в бока его входили все новые копья.

Издающий Клич поднял обломок копья и кольнул им бизона.

Полные ненависти глаза уставились на него. Издающий Клич воткнул обломок в глаз обезумевшего животного. Бизон отскочил.

Вскрикнув, Издающий Клич покатился по земле: огромный рог проткнул его парку и пригвоздил ее к промерзшей почве.

Издающий Клич застонал, готовясь к худшему. Он изогнулся, боясь, что сейчас окончательно обессилеет. Но ничего больше не произошло.

— Погляди-ка!

Обернувшись, Издающий Клич увидел Прыгающего Зайца. Он шел к нему, удивленно качая головой.

— Никогда такого не видел! — прибавил Поющий Волк, облизывая губы. — Он истек кровью до смерти!

Издающий Клич отер с лица кровь и грязь. Он попытался подняться — но не тут-то было: бизоний рог прижимал его к земле. Животное вздрогнуло и затихло, только когда Издающий Клич ударил его еще раз.

— Это все тот же наконечник! — Издающий Клич рассматривал копье, извлеченное из бизоньего бока. — Первое копье, из тех, что я бросил… Видишь, задело ребро и сломалось. — Он поднял обломок ребра, показывая всем, где именно раздробил его двояковыпуклый наконечник копья. Потом он указал на сам наконечник, притупившийся от удара.

— Видишь, если заденет за ребро, уже ничем не помочь. Это надо запомнить. А вот это, — он показал второе копье, — никаких ребер не задело. Я метнул, оно вошло, а бизон только повернулся и пошел на меня. — Он с печальной гримасой поглядел на наконечник, все еще державшийся на конце обломка копья длиною в локоть.

Он почесал голову:

— Я и думать боюсь, что со мной было бы, проткни он меня своим рогом. Поэтому я и выдернул копье. Положим, это было безопаснее всего. Но это не выход. В том месте, где рукоятка соединяется с наконечником, копья получаются слишком толстые. Поэтому они не могут проткнуть зверя до конца.

— Ну и что? — удивленно подняла бровь Зеленая Вода. — Что мы можем с этим поделать?

— Переоденься-ка лучше, — усмехнулся Прыгающий Заяц, бросив взгляд на грязную, изношенную парку Издающего Клич, пропахшую кровью бизона.

Издающий Клич нахмурился и, прищурившись, поглядел на него:

— Нет уж, я лучше сделаю новые наконечники! Получше этих…

— Всегда делали такие наконечники! — горячо возразил Поющий Волк. — Так их заведено делать!

— Почему?

— Потому что заведено!

Издающий Клич, упершись рукой в подбородок, разглядывал наконечник.

— Соединение с рукояткой — вот где загвоздка… Слишком толстое.

— А я говорил тебе! — напомнил Прыгающий Заяц.

— Можно делать рукоятки потоньше…

— Тогда они будут слишком хрупкими. Наши копья и так легко ломаются. Береза и ива — деревья мягкие…

— И приматывать рукоятку к наконечнику надо накрепко, не то он держаться не будет. Нет, на этом не выгадать.

— Значит, остается одно — делать потоньше сами наконечники? — Издающий Клич подошел к огню и, прищурив один глаз, стал отмерять длину каменного острия.

— Народ всегда делал наконечники по обычаю! — не унимался Поющий Волк. — Хватит с нас Бегущего-в-Свете и его выдумок. А теперь вы и оружие наше хотите изменить?

— Ага, — отозвался Издающий Клич, разглядывая каменную заготовку. Он уже мысленно погрузился в работу.

— Куда путь держим?

Бегущий-в-Свете вскочил, схватившись за висящую у него на плече связку дротиков, и стал растерянно вглядываться в окружавшие его серые камни.

— Будь я Дедушкой Белым Медведем, я бы тобой славно пообедала! — усмехнулась Обрубленная Ветвь раззявив беззубый рот. — Поглядеть на тебя — только на это и годишься. Зовешь себя охотником, а сам бредешь себе невесть куда, опустив глаза?

Он почувствовал облегчение, испуганное выражение исчезло с его лица.

— Что ты здесь делаешь?

— Я? А ты что здесь делаешь? — хихикнула старуха и тут же стала падать, поскользнувшись на гладком камне. Вместо ответа он взял ее за руки, пытаясь поддержать. Ее ладони похожи были на дряхлых птиц. Тяжело опустившись на землю, она подняла свои глубоко посаженные карие глаза и сурово поглядела на него.

— Идешь обратно? — спросил он, все еще опасаясь, что старуха привиделась ему, как все предыдущее.

— Ноги болят. От купаний в заводи у Цапли я на десять лет помолодела. Потом, я уже побывала на Обновлении. Я станцевала там столько Благодарственных Танцев, что если Отец Солнце до сих пор не знает, как я ему признательна, он уже никогда не узнает. А больше мне там делать нечего.

Он поглядел на ее серые космы.

— А ты? Куда ты собрался?

Он медлил с ответом. Он и сам толком не знал, куда идет, — лист на ветру, который носит по прихоти своей неведомая Сила.

— Я…

— Я бы сказала, что ты идешь по следам Народа, сказала она, испытующе глядя на него. — Далекая дорога, особенно для такой старухи, как я.

Он опустил глаза, так сжав рукоятку дротика, что костяшки его пальцев побелели.

— Сдаешься, да? Не выдержал? Не под силу воплотить свой Сон в явь? Побежишь плакаться, валяться

Ногах у Кричащего Петухом? Хочешь стать посмешищем?

— Это мое дело, Бабушка.

— Пусть так. — Она оттолкнула его. — Тогда уходи. Получай свое. А мне еще есть чем заняться. Я еще не до конца свою жизнь прожила.

Бегущий-в-Свете сжал зубы, чувствуя тяжесть на сердце. Он повернулся и побежал за ней следом.

— Иди же, — ворчала она, неуклюже ковыляя своим путем, при каждом шаге припадая на одну ногу. — Валяйся в ногах у Кричащего Петухом. А я уж не пропаду. Я эти земли знаю как свои пять пальцев: я здесь хаживала, еще когда мать твоей матери титьку сосала.

— Но я…

— Что? Говори погромче, мальчик мой. Ветряная Женщина так долго дула мне в уши, что они еле слышат.

— Я никогда не знал своей матери… — неуверенно сказал он. Только бы Обрубленная Ветвь еще немного поговорила с ним. Он так нуждался сейчас в поддержке. Ему нужны были силы, чтобы совершить то, что зрело в глубине его души.

— Ты никогда… Ну конечно же нет! Она умерла, родив твоего глупого братца. Даже тогда у него все шло навыворот. Родился ногами вперед. Летящая-как-Чайка пыталась повернуть его, но… знаешь, случилось то, что случилось. Даже тогда от него были одни несчастья. А подрос — пошли несчастья большие. Я всегда надеялась: может, тебе удастся смягчить его буйный нрав, да, видно, зря.

— Его буйство и неукротимость сильнее меня…

— Ох, я знаю это. И Чайка знала. Она любила тебя за твою мягкость — ты напоминал ей ее погибшую дочь. Ты знаешь, что у нее была дочь, прежде чем она усыновила вас?

Он покачал головой.

— Да, девочка эта родилась чудной. Спинной хребет наружу, и на нем — ни кожи, ни костей. Такой уродец! И ножками не шевелила. Умерла довольно быстро, но

Чайка успела к ней привязаться. Она-то рада была взять вас двоих: было чем заняться в тоске и молоко даром не пропало. — Внезапно Обрубленная Ветвь хмыкнула, хлопнув себя по бедру. — Она, помню, морщилась, когда твой братец кусал ей грудь. Зубки у него рано прорезались. Ничего, он их еще покажет. Бьюсь об заклад, что они у него отравленные! Он горько кивнул:

— Он и меня бил — раз иди два. Она широко улыбнулась:

— Он всех хоть раз, да бил.

— Обрубленная Ветвь, — неловко начал он, — так ты знала, что я и Вороний Ловчий только наполовину из нашего Народа?

Она пожала плечами, положив руку ему на плечо:

— Некоторые из нас подозревали, но твоя мать ничего не говорила, а нам было все равно!

— Как это «все равно»? — недоверчиво спросил он. — Ведь это же наши Враги!

— Когда в народ приходит дитя — это счастливейший из всех дней. Это спасает нас, дает нам жизнь. Вы принадлежали нам, а не им. Мы хотели вашего рождения.

Он глубоко вздохнул. В душе его шла борьба. Он старался преодолеть мучительный страх. Он растерялся и готов был расплакаться, как ребенок.

Она искоса поглядела на него:

— И долго это тебя беспокоило? Он взмахнул рукой:

— С тех самых пор, как Цапля сказала мне об этом.

— Ну так забудь. Когда ты прожил пять Долгих Светов и человеческая душа вошла в тебя, это была душа из нашего Народа, а не из Другого.

— Но в моих жилах течет кровь Других.

— Если это тебя так тревожит — что ж, пусть эта кровь станет тропой, что соединит два мира.

— «Тропой, что соединит»… — Эти слова странно отозвались в его сознании. — Тропа… что… соединит… два… мира.

— Рано или поздно нам наверняка придется встретиться с ними. Используй же свою кровь! Как Чайка — свое молоко…

Он замолчал. Мысли его спутались; странные образы мелькали перед ним. Он представил себе паутину кровеносных сосудов, тянущуюся из его груди и оплетающую лагерь Других, и того высокого седовласого человека, что являлся ему во Сне. Паутина затягивала в себя.

— Красная паутина… — прошептал он. — Я вижу…

— Что? — пронзительным голосом спросила Обрубленная Ветвь.

Видение вспыхнуло перед ним. Он стоял широко раскрыв глаза, вдыхая прохладный воздух.

— Паутина, она растет как…

— Что это значит?

— Не понимаю. Только что появилось.

— А ты хоть пытаешься разобраться, что значат твои видения?

Он почувствовал в груди какую-то зияющую пустоту. Старуха спрашивала его, в состоянии ли он вообще принять на себя какую-то ответственность за возникающие перед ним отблески, разобраться в них поглубже, найти их корни.

— Знаешь, почему ты не можешь понять своих видений? Я же знала по меньшей мере десяток Сновидцев!

— Почему же?

Она задвигала челюстями и покачала головой, выпучив покрасневшие глаза:

— Голова у тебя забита всякой чушью, вот почему! Мыслишки глупые кишат — совсем как глисты в заднице у карибу.

— Как же я могу их заглушить? — возразил он, задетый ее словами. А странные образы все мелькали перед глазами — помимо его воли.