Хэзлитт долго смотрел на него, приоткрыв рот, потом медленно опустился на крутой берег ручья.
– Вы не смеете обнародовать этого, Дрискилл. Это чудо современной науки! Никто не должен знать, на что способен «Колебатель Земли». Мы в «Хартленд» создали оружие, решающее все проблемы, мы замаскировали его под силы природы. Это гнев Божий нисходит с небес, поражая врага… – Он говорил слабым срывающимся голосом, словно все уже не стоило свеч. Слишком быстро все произошло. Лейтенант-телохранитель подошел ближе. Хэзлитт с пепельно-белым лицом поник головой. – Вы не ведаете, что творите… Бен, это не должно выйти наружу, тайна должна остаться тайной… Она дает Америке власть над всей планетой. Мы сможем, не марая рук, карать зло, наказывать врагов. Человек веками мечтал о таком оружии… Боннер должен понять…
– Вам решать, Боб. Сойдите с дистанции, и вы спасете мир. Что может быть проще? Дайте мне слово прямо сейчас. Я передам президенту, что вы прекращаете кампанию и выступаете в поддержку президента. – Дрискилл вдруг понял, что можно вздохнуть, что он почти достиг земли обетованной. Все вот-вот кончится. – Вы с ним обменялись мнениями, бла-бла-бла… будьте так добры, Боб. Думаю, мне понадобится бумажка с вашей подписью, без нее я не вправе обращаться к президенту.
Хэзлитт хватал воздух ртом. Говорить он был не в состоянии. Телохранитель смотрел на него сверху и ждал. Дрискилл с беспокойством осведомился:
– Почему бы и нет? Вы всего-навсего вырезали мне сердце из груди. Ничего особенного.
– Это грязная игра. Никто не вел ее так грязно, как вы. Только и всего. Вам не следовало применять «Колебатель Земли». Хватило бы остального, у вас были все шансы получить поддержку съезда.
– Я послушался дурного совета, – пробормотал Хэзлитт. – Возвращайтесь в гостиницу, я дам вам знать.
– Шерм Тейлор будет страшно расстроен.
Хэзлитт покачал головой.
– Шерм Тейлор, – тихо повторил он. – Что вы знаете о хреновом Тейлоре? – Он взглянул на сопровождающего. – Лейтенант Боханнон… помогите мне встать. – Он уцепился за руку телохранителя и медленно поднялся. Он сильно постарел за последние несколько минут.
Дрискилл смотрел, как он медленно уходит, опираясь на сильную руку своего стража, возвращаясь на сотый день рождения матери.
Дрискилл вернулся в гостиничный номер и стал ждать. До него еще не вполне дошло, что план сработал. Слишком много в этом плане было блефа… Без «Колебателя Земли» и листка с извилистой линией ничего бы не вышло. Чем больше он предвкушал скорый звонок, тем быстрее билось сердце. Неужели он победил? Неужели действительно победил? И с Хэзлиттом покончено?
Наконец он дождался известия: речь, с которой Хэзлитт собирался выступить по телевидению с дня рождения матери, заменили записью речи, произнесенной несколько недель назад. Дрискилл смотрел ее, почти совсем убрав звук, и жалел, что нельзя позвонить в Белый дом, рассказать, что произошло в Бэкбон-Крик, что сражение выиграно. Он понимал, что слишком велик шанс быть подслушанным людьми Хэзлитта, и неизвестно, к чему это приведет… Он не слишком верил, однако оставалась возможность, что Хэзлитт передумает, попытается воспользоваться тем, что в лагере Боннера празднуют победу и забыли об осторожности. Так что он сидел и смотрел выступление, в котором не было ничего нового, все это уже стало историей. Если только Хэзлитт сдержит слово.
Потом он позвонил в больницу Святого Петра и вызвал уже знакомую сиделку. Но и там не было новостей. Он слушал сдержанные ответы. Нельзя было даже допускать мысли, что он может потерять Элизабет, и он держался за веру. Такого просто не может быть. Они будут вместе. Все кончится хорошо…
Курьер принес сообщение в одиннадцать вечера.
Посыльным оказался тот самый человек, которого Хэзлитт днем назвал лейтенантом Боханноном.
– Мистер Хэзлитт просил передать вам, что завтра вылетает в Чикаго. Он постарается связаться с президентом и лично передать сообщение. Но вы уполномочены заверить президента, что это письмо, – он вручил Дрискиллу конверт, – точно передает точку зрения мистера Хэзлитта.
– Вы давно участвуете в кампании? – полюбопытствовал Дрискилл.
– Достаточно давно, чтобы понять: политика – не мое дело.
Шутка? Или нет? Лицо Боханнона оставалось бесстрастным.
– Я того же мнения. Слишком дорого обходится.
– Да, сэр. Позволите ли сказать, как я огорчен нападением на вашу жену.
– Вы очень добры.
– Я молюсь за нее, сэр.
– Благодарю вас, – сказал Дрискилл.
Он проводил взглядом уходящего по коридору мужчину. Невозможно было угадать, сколько ему лет. Тридцать? Сорок? Пятьдесят? Бывают такие люди. Он унес конверт в комнату. Письмо было адресовано ему, и Бен вскрыл конверт.
Содержание уполномочивало его сообщить президенту Соединенных Штатов, что Хэзлитт не претендует на выдвижение своей кандидатуры на президентский пост от Демократической партии. Дрискилл был уполномочен сообщить президенту, что в свете состоявшихся дискуссий Хэзлитт вполне спокоен за будущее партии и народа. Все просто. Боб Хэзлитт сходит с дистанции. Теперь предстоит съезд в Чикаго, минута триумфа президента.
Дрискилл сильно вымотался, но в нем ключом била энергия. Оставаться на ночь в тени башен не хотелось. Хотелось убраться подальше: так человеку хочется выбраться из зараженной радиацией местности. Хэзлитт его больше не беспокоил, зато в голове, как тени, мелькали беспокойные мысли об убийце. Убийца оставался на свободе – пес войны. Он пытался убить Элизабет, потом явился по душу Бена. Отозвали его, или он и теперь еще выжидает, наблюдает, следит?
Дрискилл вел машину по горячей, освещенной луной дороге, мошкара разбивалась о ветровое стекло, от земли поднимался пар. Господи боже, что за безумие творится в нашем логичном мире: построить «Колебатель Земли», полный убийственной мощи, использовать его, чтобы вбить в землю президента, а потом обнаружить, что твое оружие обратили против тебя. Политики испоганили все принципы, которыми мог руководствоваться в жизни честный человек. Вот он несется сломя голову, чтобы доставить Чарли Боннеру хорошую новость, будто создание и использование «Колебателя Земли» – не более чем обычная составная часть политической кампании, не особенно важная сама по себе. А ведь, по сути, двадцать первый век отныне обречен учитывать существование оружия, более разрушительного, чем все созданные доселе бомбы. «Колебатель Земли» способен обратить весь мир в заложников: владеющий им держит в руках небесную дубину, которой нечего противопоставить. Мир будет смотреть со страхом и ненавистью на одну нацию – вернее даже, на группу людей внутри этой нации, – а террористы неизбежно примутся искушать эту нацию применить свое тотальное оружие. Способен ли кто-то сознательно использовать «Колебатель Земли» как политическое орудие? Боб Хэзлитт на это пошел. Воистину, род человеческий навлек на себя гнев Божий.
Впрочем, засыпая в придорожном мотеле, Бен думал не о будущем мира, в котором существует «Колебатель Земли», а о том, что было на уме у Дрю Саммерхэйза, когда тот вступал в заговор с целью подставить президента… и об убийце, свободно разгуливающем на свободе… и о слишком крепко уснувшей Элизабет.
Дрискилл подъезжал к Чикаго под ослепительным солнечным светом, мимо холмистых полей у реки Фивер, мимо сонного городка Орегон, мимо памятника индейскому вождю Блэкхоуку работы Ларедо Тафта и Рокривер, по равнине, на которой лежал сам город с его высокими небоскребами и затянутым дымкой озером Мичиган.
Авангард администрации занял позиции в новом отеле «Марлоу» над самым озером. Национальный центр съездов Эрни Бэнкса в нескольких сотнях ярдов от него напоминал огромный бетонный воздушный шар. Отель потрясал, в нем было что-то от лас-вегасской рекламы, дух бьющей в глаза вульгарности. Архитектура, позаимствовавшая понятия о масштабе у Великих пирамид, кружила головы критикам по всему миру. Архитектурный критик лондонской «Таймс» предположил, что «если под этой штукой не захоронена какая-нибудь весьма важная персона, возможно, вместе со своим „роллсом“, дворецкими, свитой и наложницами, то эта важная персона многое упустила». Философы нью-эйдж бесконечно обсуждали форму здания и использование различных кристаллических материалов в общественных местах. Они объявили, что строение обладает сильной энергетикой, и их мнение подтвердилось, когда туда въехал президент. А вот Бен Дрискилл, вылезая из машины у одного из четырех равно торжественных и величественных входов, решил только, что Чикаго слишком раскален, чтобы тут жить. Просто адская жара.
Никто из участников кампании его не ждал. Они и не знали, где он побывал. Центр связи Белого дома соединил его через Вашингтон с Эллери Ларкспуром.
– Бенджамин! Возвращение блудного сына! Поднимайся, поднимайся.
– Лучше ты спустись и потяни для меня кое-какие ниточки. Они тут ведут себя так, что можно подумать – у них важный постоялец. Без рекомендаций – никуда! Обеспечь мне пропуск по всему этому проклятому городишку, понял?
– Ты как всегда, – фыркнул Ларкспур, – с самыми простенькими просьбами. Объясни, где ты сейчас?
Через десять минут Ларкспур вышел в фойе под взгляд гигантского фараона. В своем легком костюме он выглядел столь же безупречным и невозмутимым, как на вокзале в Вашингтоне, когда встречал прибывшего с первым докладом президенту Дрискилла.
– Так где ты был?
– В раю.
– Это как понимать?
– В Айове.
– Ха! Я только и помню об Айове, что интервью в эфире Коки Робертса, рассказывавшего, как весело Айова убивает политиков.
– Смешно до слез. В Сентс-Ресте наш головорез пытался прикончить меня. Как тебе это нравится, Ларки? Через двадцать четыре часа после того, как добрался до Паттон и Элизабет. Какой черт подсказал ему, где меня искать?
Ларки усмехнулся:
– Боюсь, Бен, в наш век существуют миллионы способов. Он, очевидно, хорошо обеспечен. Техническими средствами, я хочу сказать. – Они уже поднимались на лифте.
– Вся шайка в сборе?
– Угу. Ну, Ландесман и Эллен на двадцатом этаже, этажом ниже меня и президентских покоев, а вице запихнули на десятый, чтобы не путался под ногами, и еще пара спичрайтеров, пиарщики, Мак, само собой. Все они толкутся в номере у Мака, пытаются вспомнить, что позабыли.
– Как на твой взгляд дела, Ларки?
– Все наши опросы делегатов показывают более или менее ничейную позицию. Хэзлитт набирает голоса, но дело движется вроде китайской водяной черепахи. Медленно. Все решат колеблющиеся делегаты, так что на них мы и давим как можем. Та история с LVCO висит, как газ с горчицей над полем боя. Новый шедевр Фэйрвезера коснулся «таинственных убийств в Айове», и эфирного времени у нас полно. Если мы все-таки пробьемся, нам предстоит разбираться с законом о предвыборной агитации. Тем более, – вздохнул он, – что слабость политики Боннера в Мексике не сулит ничего хорошего. Многие сыты по горло. Прошлой ночью в Техасе и Новой Мексике произошли пограничные инциденты… подонки!
– Я все исправлю, Ларки.
– Еще бы! Конечно, Бенджамин.
Из номера открывался вид на город, затянутый, как туманом, жаркой дымкой. Вдали кружили несколько вертолетов редакций новостей. Как только президент обоснуется в отеле, воздушное пространство будет, как говорится, выметено подчистую.
Все были здесь: Мак, Эллен, Ландесман, пара сочинителей текстов и еще кое-кто. Бен сказал пару слов с Ларки, тот – Маку, и малозначащих личностей разогнали по другим комнатам.
– Итак, леди и джентльмены, не буду вдаваться в подробности, история довольно запутанная… но суть ясна. – Бен обвел взглядам лица людей, не знавших, радоваться им или бояться. – Все кончено. Боб Хэзлитт отзывает свою кандидатуру.
Он полюбовался разинутыми ртами, проследил обмен взглядами.
– Выдвинут будет Чарли Боннер.
Он так потряс их, что бурного ликования не получилось. Глядя в недоверчивые лица, Бен предупредил, что ни намека на сказанное не должно просочиться за пределы группы поддержки президента.
– Нам придется на пару дней придержать новость… но, черт побери, ребята, вы заслужили право узнать заранее. Письмо я вам показать не могу, потому что первым его должен увидеть президент. Но я лично вручу ему документ, подписанный собственноручно Бобом Хэзлиттом и гарантирующий, что тот отзовет свою кандидатуру. Как только Хэзлитт прибудет в Чикаго, его люди сделают заявление.
– Здорово, умник, – заговорила наконец Эллен Торн. – И как это вышло? Как ты это проделал?
– Ну, терпеть не могу играть в конспирацию…
– Не беспокойся, – вставил Оливер Ландесман, – тебе это к лицу.
– А, высшая похвала – похвала мудрого! – Все они дурачились от облегчения. В конечном счете все кончилось хорошо. Игра стоила свеч.
– Серьезно – первым должен узнать президент.
Они дружно набросились на него. Но потом кто-то спросил об Элизабет. Как и лейтенант Боханнон, все они за нее молились.
Пятнадцать минут спустя Дрискилл столкнулся с Ником Уорделлом в вестибюле среди саркофагов, финиковых пальм, суровых львов и чего-то, напоминающего обломки кинодекораций. Отсюда они сбежали в причудливый бар «Ходячая мумия», и Уорделл, навалившись на столик, ткнул в Бена толстым пальцем.
– Ходят слухи, будто Хэзлитт отваливает. А вы что слышали, мой высокопоставленный друг?
– Я аплодирую его благоразумию. И надеюсь, что слухи не лгут.
– Народ в хэзлиттовской делегации с ума сходит… но представитель Хэзлитта клянется на пачке Библий, что это неправда. Шерман Тейлор уже здесь, и, чем бы вы думали, он занимается? Впервые в жизни разгуливает среди демократов, поджав губы, разыгрывает из себя президента… Знаете, что я думаю, Бен? Давайте взглянем правде в лицо: кампания набрала обороты после того, как в игру вступил Шерм Тейлор. И сейчас все хлопушки и петарды запускает Шерм. Пока с его кандидатом все было в порядке, Шерм выглядел, как самая нарядная в известной части вселенной свинья в навозе. Но сейчас вид у него загадочный…
– Как у сфинкса, – вставил Дрискилл, поглаживая маленькую керамическую статуэтку, украшавшую середину стола. Это был подмигивающий сфинкс.
– Кое-кто поговаривает, что он, мол, прямо из морской пехоты попал в президенты, не пообтершись в мире политики, – и ему это не нравится.
– Черт, они, видно, уже забыли, что было четыре года назад. Чарли напинал ему, что надо, забил гол с шестидесяти пяти ярдов, скажу я вам.
Уорделл покивал.
– Ну, сдается мне, что-то заваривается.
– Что-то всегда заваривается, – сказал Дрискилл.
Телекамеры обступили взлетную полосу. Две высотные башни «Хартленд» создавали идеальный фон для Летучего Боба в старой кожаной куртке, в шапочке со сверкающим козырьком и в белом летчицком шарфе, готового отбыть в Чикаго. Он перешучивался с операторами и просил снимать побыстрее, потому что тут слишком жарко для таких глупостей. Закончив фотосессию, он снял шарф и куртку и прошелся вокруг Р-38 «Лайтнинг». Из всех самолетов времен Второй мировой этот, с его двойным фюзеляжем и хвостовым оперением, был, пожалуй, самым узнаваемым. Красивая машина. Боб называл ее вершиной своей коллекции.
Хэзлитт, опершись на крыло и глядя на восходящее солнце, ждал, пока один из помощников загрузит в самолет чемоданы и саквояж.
– Все уложено, лейтенант?
– Да, сэр. Можно отправляться.
– Вы мне очень помогли.
– Спасибо, сэр.
– Вы тоже прямо в Чикаго?
– Да, буду там завтра, сэр.
– Ну что ж, не сомневаюсь, генерал будет рад вас видеть. Я увижусь с ним сегодня вечером… а завтра обращусь к народу. – Он заглянул в багажное отделение. – Все собрали? Не хватало только забыть смокинг или еще какую чертовщину.
– Все на месте, сэр. Я два раза проверил.
Хэзлитт забрался в кабину и закрыл колпак. Разогревая двигатель, показал фотографам и телеоператорам поднятые большие пальцы. Том Боханнон отдал честь. Тонкие трубы двойного фюзеляжа придавали самолету вид доисторической летучей твари. Пронесшись по полосе, Боб Хэзлитт махнул рукой, потянул рычаг на себя, и машина поднялась в воздух так плавно, что захотелось плакать.
Том Боханнон не позволял себе вспоминать о столкновении с Дрискиллом на темной лестнице. Глупость. Он никогда бы не поверил, что мог так оплошать, но что случилось, то случилось. Этот Дрискилл – здоровенный мудак, и все пошло насмарку. Он лежал на кровати в номере гостиницы Летучего Боба и смотрел телевизор. Видел парня, который свалился с лесов центра съездов, пролетел триста футов и уцелел, всего лишь вывихнув лодыжку. Поразительный случай. Просто поразительный.
Он открыл биографию Тома Пэйна, краем уха прислушиваясь к репортажу об игре юношеских команд в Питтсбурге. Там, в Питтсбурге, начинался дождь, но комментатор полагал, что ребята сумеют доиграть матч. Ему было хорошо. Прохладно, спокойно; все, что надо сделать, – сделано. Он взглянул на часы и стал читать дальше о том, как Пэйн во французской тюрьме ожидал решения: отрубят ли ему голову. Вашингтонское правительство бросило его на произвол судьбы, официальная политика требовала оставить всякого американца, путешествующего за границей, во власти законов соответствующей страны. Бедолага. Ему не помешала бы помощь. Но Том Пэйн был не в обиде. Он провозгласил себя гражданином мира – а не одной-единственной страны – и готов был держаться принципов даже ценой жизни. В этом Том Боханнон был заодно с Пэйном. Он считал, что, как и Пэйн, верен основным принципам, среди которых был принцип абсолютной верности себе. Гражданин Пэйн был лишь одним из многих героев в личном пантеоне Боханнона. Патрик Генри – мальчишка, шпион-любитель, но не достижения его остались в истории, а смерть, ставшая образцом для всех, кто был призван умирать за свою страну. И еще Вашингтон. Том Боханнон с трудом сдерживал слезы, думая о Джордже Вашингтоне. А этот… – этот готов разоружить разведку, оставить свой народ беззащитным перед враждебным, все более жестоким миром – и еще взывает к памяти Эвана Аллена и его ребят и называет себя зачинателем новой американской революции! От мысли о таком кощунстве Том захлебывался желчью.
Комментатор вопил, перекрикивая шум толпы, и игроки мчались к базам, теряя шлемы, взметая из-под ног брызги грязи.
В дверь постучали. Боханнон взглянул на часы, прошел к двери и открыл.
Ему протянули письмо.
– Мистер Клэйтон, сэр, это доставили для вас.
Боханнон принял простой конверт для деловой переписки. Пошарил в кармане и подал посыльной – светловолосой миловидной девчушке – долларовую бумажку.
– Спасибо.
– Не за что. – Она приветственно взмахнула рукой и убежала по коридору.
Том вскрыл конверт.
«Будьте готовы выступить на защиту Америки».
Он медленно улыбнулся. Он всегда готов защитить Америку.
Он вышел из номера и прошел два квартала до платного телефона. Достал карточку «Спринт» на имя Эндрю Клэйтона, сунул ее в прорезь и набрал номер междугородной связи. Послушал гудки, потом голос произнес:
– Больница Святого Петра.
– Здравствуйте, это Боб Макдермотт из Белого дома. Вы не могли бы соединить меня с этажом, где помещается миссис Бенджамин Дрискилл?
– Это четвертый в западном крыле. Одну минуту.
Он услышал щелчок и опять гудки.
– Четвертый западный.
– Здравствуйте, это Боб Макдермотт из Белого дома. Президент просил меня справиться о состоянии миссис Дрискилл.
– О, мистер Макдермотт, разве я не с вами сегодня говорила?
– Вполне возможно. Нас здесь трое или четверо – тех, кто постоянно хочет быть в курсе. Как она? Есть перемены?
– Это мистер Макдермотт?
– Да.
– Прошу прощения, но к тому, что сказала раньше, ничего добавить не могу.
– Ну что ж, отсутствие новостей – хорошая новость. Во всяком случае неплохая. – Он помолчал, размышляя. – Не забывайте о молитвах.
– Нет-нет, мы все помним. Наверно, мы, сиделки, молимся больше всех на земле.
– Президент очень доволен всеми сотрудниками больницы Святого Петра. Доброй ночи.
Он вернулся к себе, радуясь, что оставил позади удушающую жару, снова включил телевизор… Происходило что-то странное. Ему понадобилось помочиться, а когда он вернулся в комнату, застегивая молнию, корреспондент на экране сходил с ума. Кто-то умер.
На борту борта номер один президент играл в покер с Артуром Финли из «Нью-Йорк таймс», двумя парнями из «Ньюсуик» и Линдой, которая только что взяла самый большой куш за игру на роял-флеш. Было вдоволь шуток и смеха и самоуничижительных, в духе фатализма, рассуждений президента о том, чем он займется, если не будет выдвинут на новый срок. Корреспонденты считали, что он на удивление безмятежен.
– Для человека, который только что продул тридцать пять зеленых, – заметил Ларри Томсон, пиарщик, родившийся и выросший, как ни странно, в Сентс-Ресте.
К игрокам неожиданно вышел второй пилот, известный под дружеской кличкой Большой Билл. Лицо этого крепкого курчавого мужчины выражало озабоченность.
– Простите, мистер президент, мы только что получили сообщение из аэропорта О'Хара и из кордона службы безопасности… Там авария на полосе. Толком ничего неизвестно. Но нам не дадут посадки, пока как следует не разберутся. Мы задерживаемся. Ничего особенного, просто от этой кляксы на экране радара лучше держаться подальше. – Он взглянул на карточный стол. – От лица Америки хотел бы поздравить первую леди с выдающимися успехами в покере.
– Спасибо, капитан, – улыбнулась Линда.
– Еще одно доказательство ее везения, – сказал президент. – Спасибо, что предупредили. Держите нас в курсе, Билл. Надолго задержимся?
– Может, на полчаса. Или на час. Невозможно угадать, пока не узнаем, что там стряслось.
– Хорошо, Билл, но не забывайте, что у нас плотный график.
Миллионы телезрителей не сразу осознали, что произошло у них на глазах. Потом им не раз напоминали о войне в Персидском заливе 1991 года, когда все происходящее представлялось компьютерной игрой: клубы дыма, бомбы, оставляющие за собой дымный след – все чуточку нереально. Другие, помнившие относительно давние времена, вспоминали убийство Кеннеди и – микросекунду спустя – убийство Ли Харви Освальда, словно слившиеся в одно мгновение памяти.
Р-38 катил по полосе, сверкая на солнце, Хэзлитт махал рукой, и вдруг – выброс дыма, показавшийся безобидным из-за отсутствия звуковых эффектов, потом вспышка, и сразу, не в замедленной записи, как бывает в кино, а мгновенно – самолет взорвался брызгами осколков, мелькнувших в воздухе и исчезнувших чуть ли не раньше, чем их успели разглядеть. Потом, при замедленном повторе, стало видно, как он падал с неба, исчезая на фоне земли.
Телекамеры метались туда-сюда, словно отыскивая что-то, показывали фюзеляж, обломок хвоста, крыло на фоне облака, но к тому времени осколки, очень мелкие осколки, уже рассыпались по земле, засеяв многие мили вспаханных полей и промышленных районов, подступавших к аэропорту О'Хара. Прошло одиннадцать минут после взлета. Пройдет еще пять дней, и мальчуган, вернувшийся с родителями из летней поездки, найдет в миске их пса Одина большой палец левой руки Боба Хэзлитта. Один тоже ездил на каникулы в долины Висконсина, и, строго говоря, именно Один обнаружил последние останки Боба Хэзлитта. К счастью, маленький Айк подоспел прежде, чем Один успел проглотить улику.
Ни у кого в истории не было столько свидетелей гибели, как у Боба Хэзлитта – считая даже Освальда, убитого в сравнительно маленьких Соединенных Штатах, когда спутниковое телевидение еще не разносило картины катастроф по всему миру.
Матери не сообщили о кончине сына.
Борт номер один прибыл в аэропорт О'Хара в коконе почти невероятной охраны. Когда «747-й» зашел на посадку, они увидели внизу осколки догорающей разбитой машины; потом она осталась позади, и огромный самолет коснулся дорожки. Капитан Пози сообщил президенту и его команде, что самолет принадлежал Бобу Хэзлитту. Большая часть нации пребывала в шоке, репортеры намекали на возможность безумного заговора и советовали оставаться на той же волне, чтобы не упустить еще более потрясающих известий.
Президент поспешно покинул самолет, остановившийся в дальнем, пустующем конце поля. Кордон из двухсот полицейских окружил участок аэродрома, а чтобы препроводить президента в чикагский район Луп, прибыла бронемашина. Не было ни речей, ни оркестров – во всяком случае, президент их не слышал. Торжественная свита уехала в город на лимузине прессы, доставленном накануне грузовым воздушным транспортом вместе с восемью другими правительственными лимузинами. Мотоконвой, окружавший бронемашину, растянулся на три мили. В нем были боевые машины пехоты, полицейские автомобили, машины спецназа и еще несколько – неясной принадлежности, но весьма внушительных. Над дорогой кружил военный вертолет, вещавший на частотах журналистских вертолетов, что если те немедленно не уберутся куда подальше, то будут сбиты.
Хаос вокруг «Марлоу» порадовал бы фараонов в расцвете их величия.
Оркестры старшеклассников местных школ, акробатические команды школьников помладше, разнообразные клоуны и жонглеры, маржоретки, задиравшие ножки в ковбойских сапогах так, что становились видны трусики, – все они долго готовились к встрече президента и не собирались упускать великое событие из-за какого-то там разбившегося самолета.
В плотной толпе, среди конных полицейских и зевак, подскакивавших, чтобы заглянуть через головы впереди стоящих, просачивались слухи: слухи о страшной авиакатастрофе в О'Хара, о реактивном истребителе, рухнувшем на аэровокзал и унесшем тысячи жизней, о том, что «727-й» компании «Нортуэст» рухнул на штаб-квартиру «Америтех», что взорвался самолет Боба Хэзлитта и кандидат погиб… Никто из толпившихся перед «Марлоу» не знал, какая версия верна, зато они точно знали, что самолет президента уцелел… или загорелся при посадке, или был сбит самонаводящейся ракетой…
Линию охраны прорвало, когда конвой приблизился к отелю, и школьники с красными, белыми и синими воздушными шариками рекой хлынули из вестибюля, другая команда с флажками, украшенными школьным гербом, двинулась им навстречу, а духовой оркестр средней школы Стоктона в Иллинойсе грянул «Тихий, тихий, тихий вечер» и зашагал вперед, расчищая путь победоносной стоктонской школьной футбольной команде, но потом чикагская полиция, пешая и конная, принялась всех расталкивать и отгонять с дороги, на помощь полиции пришли агенты секретной службы, и кто-то из оркестрантов с грохотом уронил блестевшую на солнце тубу, а президент уже выбирался из бронемашины, и его теснили секретные агенты, пока он не решил, что с него хватит, и не сбил, ловко толкнул плечом ближайшего телохранителя, остановив безумное шествие; и те, кто стоял ближе к нему, расслышали его слова:
– Вы что делаете, ребята? Думаете, эти ребятишки хотят меня подстрелить? Эй, мисс! – Президент пробился к девочке в форме школьного оркестра, которая все старалась подобрать упавшую тубу, чуть не роняя с головы маскарадную шляпку и утирая текущие по щекам слезы. – Вы в порядке, мисс? – Он обнял девочку за плечи, оттолкнув ощерившегося секретного агента, и репортеры протискивались поближе, так что семь или восемь телекамер запечатлели эту картину и слова Чарли Боннера: – Как вас зовут? Джули? Понимаете, Джули, эти ребята хотят меня защитить. Дэн, хоть он и наехал на вас вроде парового катка, не хотел никого обидеть… верно, Дэн?
Ден помотал головой, сообразил, что его снимают, старательно улыбнулся и сохранил достаточно присутствия духа, чтобы выговорить:
– С мистером президентом бывает трудновато, Джули, но мы все понимаем, это просто оттого, что он хочет быть поближе к народу. Извините, честное слово. – Он оглянулся на президента, и тот сказал:
– Ну, Джули, вы получите новую тубу от правительства Соединенных Штатов, не сомневайтесь. И спасибо вам за теплый прием, спасибо, что пришли со мной поздороваться. – Он поцеловал Джули в щечку, оставил просиявшую девочку, помахал остальным и, пожимая на ходу руки, начал продвигаться к отелю, к полотняному навесу у входа.
Толпа захлестнула его – убийца, окажись он здесь, пришел бы в восторг, – а кто-то вдруг выкрикнул:
– Слыхали? В О'Хара только что разбился самолет Боба Хэзлитта!
Президент пробился ко входу, притворяясь, что не слышал этих слов.
Прежде всего президент встретился с Беном Дрискиллом. Бен подробно пересказал всю историю своей встречи с Хэзлиттом. О «Колебателе Земли» президент слышал впервые, так же как и о нападении на Дрискилла в Сентс-Ресте. По окончании рассказа последовала долгая пауза. Президент кончиками пальцев тер глаза и глядел в окно, за которым дрожали в знойном мареве небоскребы Чикаго.
– «Колебатель Земли», – повторил он. – Бен, этому невозможно поверить. Это действительно правда? Нет, погоди… все рано или поздно выйдет на свет. Конечно, публиковать это невозможно, но я не о том… Господи, как пить хочется.
Он вздохнул, нашел взглядом столик с напитками, выбрал бутылку диетического «швепса», выпил, взял вторую и подал ее Дрискиллу.
– Бен, боюсь, до меня еще не полностью дошло все, что ты тут рассказывал. Ты изобрел политику совершенно нового типа. Во всем, что ты наговорил этим ублюдкам, не было ни слова, которое ты мог бы доказать. Почему же они сломались?
– Я ничего не изобретал, мистер президент. Я просто изучил правила этой игры. Сделанные нами допущения случайно оказались верными. Хэзлитт держался, пока я не сказал ему о «Колебателе Земли». Человек изобретает тотальное оружие, испытание дает результаты, еще более ужасные, чем предполагалось… И тут какой-то паршивец заявляет, что ему все известно… Ну, уж когда он сломался, так сломался напрочь.
– Ему не пришлось ни с кем консультироваться. Он быстро просчитал, что коль скоро тебе известно, что это работа его спутника, значит, выхода для него нет. Думаю, он сам себе показался мельче крысиной горошины.
