Бен Дрискилл - Змеиное гнездо

      – Я совсем не королева красоты, а Герб принадлежал к старому типу тайных гомосексуалов. Он знал, что современные люди спокойнее относятся к сексуальной ориентации, однако в деловом мире различие ощущается до сих пор, да и заботило его главным образом мнение людей его поколения. С этими людьми он вел дела всю жизнь и не стерпел бы, чтобы у него за спиной отпускали шуточки на сей счет. Меня это устраивало – да и отношения наши были в основном просто дружескими. Не совсем, но большей частью. Мы встречались в отдаленных местах, таких как Банф, или Сен-Барт, или в Европе. А если мы сталкивались в обществе, Герб никогда не выдавал себя – никто в здравом уме, глядя на Герба, и близко не заподозрил бы в нем гея. Так что мы хранили тайну… но он говорил, что только мне может спокойно довериться… А в последние несколько месяцев ноша стала для него непосильной. Я имею в виду не наши отношения, а все это дерьмо, связанное с Бобом Хэзлиттом, которое он много лет тащил на себе… и в конце концов выложил как-то на выходных в Эвансвилле. Почему в Эвансвилле? Думаю, потому что Дон Маттингли был лучшим игроком, какого мне приходилось видеть, и мы не раз обсуждали, как хорошо бы отправиться туда, пообедать в его ресторане и все такое. Так что место казалось вполне безопасным: просто двое мужчин, живущих в разных номерах мотеля, обсуждают деловые вопросы на фоне бейсбола. Тогда-то он и рассказал мне обо всем, что его терзало…
      Дрискилл вставил:
      – Я разделяю ваше мнение о великом Доне Маттингли. Продолжайте.
      Больше часа Моррисон в мельчайших подробностях излагал причины озабоченности Герба Уоррингера: размах и мощь спутниковой системы слежения «Хартленд», возможность контролировать поток совершенно секретной информации и, в частности, ее доступность для самой «Хартленд», уровень подчинения разведслужб и сильнейшее влияние компании на курс внешней политики.
      Он описывал невообразимое богатство предприятия. Он рассказывал о давней дружбе Хэзлитта и Уоррингера, о том, как Герб занял место в совете директоров, как изнутри наблюдал не столь заметный извне рост «Хартленд». Он рассказывал, как Уоррингеру стало известно, что спутниковая система «Хартленд» достигла уровня, при котором могла проникнуть в любую телефонную сеть на планете, так что все телефоны оказались под угрозой прослушивания, как через спутники с расстояния в двадцать три тысячи миль над Землей можно взломать любую компьютерную систему, использующую модем.
      По словам Криса, Герб полагал, что Боб Хэзлитт начал отождествлять себя с Америкой. Он попытался поговорить с самим Хэзлиттом… и понял, что слишком далеко зашел, что в память о временах открытой и чистой дружбы, возможно, сам подписал свой смертный приговор. Крис рассказал, как Герб Уоррингер понял, что его жизнь и судьба оказались неразрывно связаны с предприятием, самый размах которого предполагал способность ко злу.
      Когда он закончил, Дрискиллу захотелось встать и зааплодировать. Сдержанное и точное повествование создало в комнате атмосферу скрытого напряжения.
      Лэд Бенбоу наконец оторвал взгляд от блестящей черной кожи своих ботинок и красных носков и взглянул на Дрискилла. Первые его слова поразили Бена:
      – Я умираю с голоду. Давайте закажем что-нибудь китайское.
      Дожидаясь, пока принесут заказ, Дрискилл описал им открытие Терезы Роуэн – она отчетливо поняла, что публикация бюджета разведки вызовет величайший скандал в истории республики. Сообщение Моррисона еще больше усложнило ситуацию. Если общественности станет известно, что «Хартленд» получил доступ ко всей информации спутников, предназначенной для правительства, и мог использовать ее по своему усмотрению для проведения собственной внешней политики и давления на государственные разведслужбы… ну, реакцию общества никто не взялся бы предсказать. Политический заряд этих сведений был эквивалентен заряду нейтронной бомбы. Расследование затянулось бы на годы.
      Лэд Бенбоу заговорил:
      – Значит, «Хартленд». Ящик Пандоры. Самый настоящий. У нас под носом, в Айове. – Кажется, все это представлялось ему по меньшей мере забавным.
      – Думаю, генпрокурор права, – сказал Дрискилл. – Они не могут этого допустить, «Хартленд» не может позволить опубликовать бюджет. И не могла позволить Уоррингеру выступить со всеми этими обвинениями.
      – К чему это вы? – Бенбоу играл с ершиком для прочистки трубки.
      – Если они не сумеют свалить президента, им придется его убить. Может быть, они в любом случае убьют его, просто для надежности, и в качестве предупреждения всем, кому хватило бы безрассудства попытаться осуществить выдвинутый в январе план. – Дрискилл ощущал, как чуть покачивается баржа, у борта плескались волны. – Разве что кто-то сумеет добраться до «Хартленд»… лишить ее головы, мозга, власти…
      Бенбоу заметил:
      – Беда в том, что, хотя мы тут можем философствовать всю ночь и не сомневаться, что все это правда, доказательств-то нет. Нам известно, зачем Боб Хэзлитт рвется в президенты: хочет раз и навсегда упрочить свое положение и позицию «Хартленд». Связать Белый дом и «Хартленд» воедино в одном человеке.Возможно, просто мания величия… Впрочем, после доклада, сделанного Чарльзом Боннером Конгрессу, дело уже не в мании величия, для него стало жизненно важным остановить президента. Теоретически мы можем предположить, что убийства как-то связаны с желанием «Хартленд» скрыть свое влияние – что убивают тех, кто сует нос в дела «Хартленд», в том числе Тарлоу и Герба Уоррингера: они могли догадываться, что Тарлоу слишком многое разузнал и готов сообщить обо всем Саммерхэйзу… а он почти наверняка доложил бы о том, что рассказал нам Крис.
      – Вокруг НДК и разведслужб крутились большие деньги, – напомнил Дрискилл. – Отсюда и исходят скандалы, в которые втягивают Чарли. Крупные суммы из НДК ушли в инвестиции. Вложены в LVCO, это мне точно известно, и расчет на то, что их удастся использовать против Чарли. Я готов поспорить, что большая часть денег исходит из «Хартленд» и возвращается туда – черный нал, не попавший ни в какие отчеты.
      – Интересно, – сказал Бенбоу, – знал ли Тарлоу, чем на самом деле занимается тайный канал, о котором вы говорили? И узнаем ли когда-нибудь мы? Никого не осталось, кроме вашего мистера Саррабьяна, да еще той неизвестной личности в Белом доме – которая, по правде сказать, попахивает ложным следом, Бен.
      Прозвенел дверной звонок. Доставили заказ.
      Крис Моррисон, наговорившийся до хрипоты, выкладывая свою историю, за едой болтал об общей политической ситуации. Наконец он поднялся.
      – Послушайте, люди, мне чуточку беспокойно сидеть тут с вами и слушать, как вы обсуждаете закулисную политику. Понимаете? Я старался помочь, но, думается, сделал все, что мог. Если я вам понадоблюсь, Лэд, вы знаете, где меня всегда можно найти. Мистер Дрискилл, приятно было познакомиться. Я не слишком политическое животное – живу в башне из слоновой кости. – Он застенчиво улыбнулся.
      – Еще одно, Крис, – остановил его Дрискилл. – Я прошу вас рассмотреть кое-что – возможно, вам это знакомо. – Он достал бумажник и расправил помятый листок бумаги на кофейном столике. – Вам это о чем-нибудь говорит?
      Моррисон опустился на колени, чтобы вблизи рассмотреть извилистую линию, протянувшуюся через страницу.
      – Тут вы меня поймали. Это тест?
      Дрискилл улыбнулся.
      – Пожалуй, да, в некотором роде. Но пока что ни одна душа не нашла ответа.
      Лэд Бенбоу поднял глаза от стакана.
      – Спасибо, Крис. Нам скоро предстоит еще побеседовать – о завещании и тому подобном. Я позвоню.
      Допивая джин с тоником, они услышали грохот «корветта» Моррисона, взметнувшего гравий из-под колес.
      К тому времени, как они вышли на палубу, начался дождь. Бенбоу отправился к игорной барже искать Уорделла. Вернувшись с ним, пригласил всех заехать к нему, выпить напоследок.
      – Вот этот язык мне понятен, Лэд, – поддержал Уорделл. – Вы за, Бен?
      – Я за, Ник.
      Пятнадцать минут спустя они преодолели пару крутых взлетов на известковый утес, отгораживавший центр Сентс-Реста, и по круговой объездной дорожке подкатили к викторианскому зданию девятнадцатого века, выглядевшему таким новеньким, словно его только вчера выстроили. Бежевая и тускло-зеленая краска, множество завитушек вдоль карниза и на безупречном портике с безупречной лестницей. Спрятавшись от косого дождя под крышей портика, Дрискилл оглянулся на город: золотой купол здания суда, темный силуэт арочного моста, по которому они сейчас проехали, поезд, движущийся вдоль реки на холмистом берегу Иллинойса – огни в дождливой темноте. Яркими пятнами горели зеленые и красные огоньки машин.
      – Добро пожаловать в мой дом и мою контору. Заходите.
      Все трое вошли в дом и вслед за Бенбоу свернули налево от прихожей, в большую восьмиугольную комнату. Окна ее выходили на веранду. Обстановка выглядела, мягко говоря, эклектичной. Освещение давал только двадцатисемидюймовый телеэкран, на котором беззвучно разворачивалась игра «Янкиз» с «Уайт сокс». Бенбоу наступил на встроенный в пол выключатель, и мягкий свет залил углы комнаты.
      – Лично я перехожу на что-нибудь вроде колы. Вы хотите чего-нибудь покрепче?
      Оба отрицательно покачали головами, а Уорделл добавил:
      – Мне бы того «Уайлд Боар», что ты держишь в холодильнике. Он ведь не крепкий, верно? В наших местах пиво за выпивку не считают.
      – В пяти милях отсюда, – фыркнул Бенбоу и отправился за напитками.
      – Лэд неплохой парень. Не судите о нем по прошлому разу.
      Бенбоу вернулся с двумя бутылками пива и кокой. Дрискилл признался:
      – Вы, Лэд, просто ошеломили меня своим Крисом. В нашу прошлую встречу вы называли его «она».
      – Ну, вы бы поступили так же, если бы защищали интересы клиента. Я не хочу, чтобы парня убили за то, что он слишком много знает, – он здесь совершенно ни при чем. Он всего лишь внес толику счастья в последние годы жизни Герба Уоррингера – за это преступление не вешают, знаете ли.
      – Верно… но я чуть в обморок не упал.
      – Что ж, признаюсь, я люблю маленькие сюрпризы. Жаль, что все так запутанно и неопределенно. – Бенбоу пригубил колу. – Мне попадались такие дела. Общие очертания животного под брезентом угадываются, нет только полной уверенности: верблюд это, слон или носорог. Но вы точно знаете, что у него имеются четыре ноги, два глаза и рыло и что скотина в чем-то да виновна… а вот насчет доказательств – это другое дело.
      – Я хотел бы позвонить в Вашингтон, – попросил Дрискилл, – узнать, как Элизабет.
      – Телефон в прихожей, Бен.
      Дрискилл позвонил, подождал немного. Его соединили с дежурной по этажу, а та переключила его на врача, занимавшегося Элизабет. В Вашингтоне шел двенадцатый час. Бен внимательно слушал доктора, рассказывавшего, что жизненные показатели в норме, осложнений от операционного вмешательства нет, постоянно ведется аппаратурное наблюдение и… нет, в сознание не приходила. Но реакция на глубокие болевые стимулы – легкое подергивание одной руки – внушают надежду. Дрискилл ощутил, как колотится у него сердце, и приказал себе успокоиться. Ему хотелось быть рядом. Надо только закончить работу, а потом он сможет вернуться туда, где должен быть.
      Когда разговор иссяк – Дрискилл мыслями был далеко отсюда, – он распрощался и настойчиво попросил дать ему возможность пешком прогуляться до пансиона на Блафф-стрит.
      Когда он вышел от Бенбоу, все еще лил летний дождь. Он стоял под взятым взаймы зонтиком и смотрел сверху на белую парковую эстраду перед зданием почтамта. Струи дождя под фонарями светились призрачным сиянием. Полночь.
      Он прошел по краю известнякового обрыва, рассмотрел сверху массивную глыбу здания редакции напротив библиотеки. С деревьев капало, в листве шелестел ветерок. Он попытался разложить в уме все по полочкам, что оказалось чертовски трудно. Ничего подобного ему и не снилось. Плохо дело. Однако все, что он узнал, кажется, вело к одному. У него уже сложилась версия, объяснявшая все… Нет, не все – все, кроме роли Дрю Саммерхэйза. Последнее ему не давалось.
      Остановившись над длинной крутой лестницей, прорезавшей обрыв и выводившей к библиотеке и окружавшим ее домам, он слушал журчание воды в водостоке, тянувшемся рядом со ступенями. Дорожка привела его к площадке, расположенной прямо под домом Бенбоу. Там в нескольких окнах еще горел свет. С крыши на нижнюю ступеньку стекали ровные струйки. Внизу единственный огонек светился у дальнего конца туннеля, перекрывающего лестницу. Бен нащупал перила и стал спускаться к этому огоньку…
 
      Свет бил в глаза, слишком яркий, вонзался, как скальпель, боль была почти нестерпимой, он мотнул головой, отчего стало только хуже, и почувствовал, что лежит вверх ногами и совсем промок, и он закашлялся, и кто-то склонился над ним, выговаривая слова незнакомого языка или просто бессмысленные жуткие звуки, а голова раскалывалась до тошноты, и голос звучал издалека, настойчиво и жутко, а лицо саднило, будто он проехался по земле…
 
      Над утесом гремел гром, и молнии раскалывали темное небо. Ливень не принес прохлады. Бенбоу стоял на крыльце, прислушиваясь, глядя сверху на городские огни, казавшиеся туманными пятнами за пеленой дождя. Он вышел проверить перед сном, все ли в порядке в его городе, и ему почудился крик – боли или удивления. Дождь барабанил по улице, играл в лучах фонарей.
      Он нашел взглядом темную расщелину, от которой прорезанная в скале лестница вела прямо на Блафф-стрит. Проклятые ступени. На них вечно кто-нибудь спотыкается. Скользкие, как вашингтонские адвокаты. Да и сам обрыв представлял опасность: наверху трава и пара больших валунов, даже ограду не потрудились поставить. Пару лет назад кто-то сидел над обрывом футах в двадцати от начала лестницы – и соскользнул вниз; то ли несчастный случай, то ли самоубийство – так или иначе, парень сломал себе шею. Что ж, придется сходить за фонариком и поискать бедолагу, который в дождь свалился с лестницы.
      Бенбоу обнаружил его почти в самом низу растянувшимся по длине ступеньки, как упавшее поперек дороги дерево. Бенбоу схватился за перила, чтобы не разделить его участь, и стал спускаться по скользким, словно смазанным жиром ступеням, покрытым слоем жидкой грязи и мелкими камешками, следуя за раскачивающимся конусом света, лившегося от его мощного фонаря.
      Добравшись до упавшего, он увидел, что лицо Дрискилла с одной стороны ободрано, из носа сочится кровь и весь он выглядит не лучшим образом.
      – Дрискилл… дайте знак… есть кто живой? – Он провел лучом по лицу, и веки вздрогнули, открылись, и послышалось что-то вроде ругательства. – Дайте знак, шевельните рукой.
      На мгновение он подумал, что все кончено.
      Потом Дрискилл медленно поднял руку и показал Лэду Бенбоу один палец.
      Бенбоу решил, что он будет жить.
 
      Из-за края кофейной чашки Лэд Бенбоу рассматривал лицо Дрискилла, весьма потрепанное. Дождь прошел, и утреннее солнце заливало крыльцо. Окна восьмиугольной комнаты были распахнуты, чтобы впустить любое дуновение, какое подарит этот день. Воздух уже прогревался. Купол здания суда дрожал в знойном мареве.
      Крис Моррисон стоял у окна с кружкой в руках, сдувал пар, остужая горячий кофе.
      Дрискилл, после того, как его более или менее обработали, спал плохо. Лицо саднило, голова болела. Впрочем, как заметила однажды Элизабет, он хорошо поддавался обработке.
      – Так что с вами случилось? – спросил Моррисон.
      – Объясните вы, Лэд. – Кажется, при падении на цементные ступени у него треснул зуб.
      – Основательно меня напугал, но потом вцепился за мою руку и поднялся, – заключил Бенбоу, описав, к чему привело Дрискилла нападение на темной лестнице. – И тогда сказал мне, что я должен найти второго.
      – Подонок сбежал, – пробормотал Дрискилл.
      Его распоротый на ленточки пиджак лежал на спинке стула. С рубахой то же самое. Но крови нет. Ночь он провел в одной из свободных спален в доме Бенбоу.
      Тот сидел за письменным столом спиной к широкому окну, попыхивал трубкой. Дым венчиком повисал у него над головой.
      – Повезло нашему другу Дрискиллу!
      – Я думал, мне здесь бояться нечего. Я же в Айове! Прошел уже до половины спуска, когда услышал сзади его шаги. Обернулся на звук, и тут он вроде бы повалился на меня – наверное, прыгнул. Нож у него был, но, странное дело, в руке он его не держал. Я заметил, когда с ним боролся. По-моему, он появился из рукава. Он напал, не мог же я его спрашивать… Сукин сын! – Дрискилл задыхался от ярости. – Он пытался достать меня клинком, вспороть кишки… так и рвался меня выпотрошить. Если бы он подождал еще секунду, дал мне подпустить чуть ближе… – Дрискилл передернул плечами.
      – Он бы вас достал.
      – Ему невероятно повезло, Лэд. Я больше него и уж точно не слабее. Он целился достать меня ножом, но я его сбил, шарахнул головой о стену, тогда он ткнул мне локтем в лицо, и боль меня на мгновенье ослепила. Боже, вот уж свалка была! А потом я боднул его и свалил в лестничный проем, он съехал вниз… А я поскользнулся и ударился лицом…
      – Очевидно, он следил за вами и в курсе ваших планов. – Бенбоу пошевелился на кушетке. – Он – убийца, и тот, кто его направляет, видимо, решил, что вы стали слишком большой занозой в заднице. Убить вас, какой бы шум не подняла потом пресса, не так опасно, как позволить вам копать дальше… Едва стало известно, что вы направляетесь в Айову, кто-то нажал кнопку «Пуск». Слишком близко вы подобрались. Я затрудняюсь решить, что это предвещает для всех нас.
      Дрискилл повертел занемевшей шеей.
      – Крис, – обратился он к Моррисону, – мне казалось, вы собирались устраниться, полностью устраниться.
      – Просто дома мне пришла в голову одна мысль… и я позвонил Лэду.
      Дрискилл смотрел на Бенбоу и ждал объяснений.
      Лэд Бенбоу произнес:
      – Крис…
      Крис Бенбоу отозвался, не отходя от окна. На нем были легкие брюки, закатанные рукава белой рубашки открывали загорелые руки.
      – Когда мы с Гербом сблизились, Герб решил, что обо мне надо позаботиться. Я зарабатываю не так уж много, я не бизнесмен, родители мои скончались… Поэтому Герб – такой уж он человек… вернее, таким был… – попросил Лэда стать его душеприказчиком и помочь придумать что-нибудь, чтобы обеспечить меня на всю жизнь. И о себе Герб в последние несколько недель тоже сильно беспокоился. Он сказал мне кое-что, о чем я не рассказывал вчера. Хотел сначала посоветоваться с Лэдом. Наверное, я слишком осторожничаю, это было последнее, о чем Герб со мной говорил перед… И он казался очень взволнованным. Всего то и было… два слова. Колебатель Земли.Он сказал, в «Хартленд» собираются запустить проект «Колебатель Земли» и он не знает, как их остановить. Что это такое, я не знаю. – Моррисон пожал прямыми плечами и засунул руки поглубже в карманы.
      – Продолжайте, Крис. Заканчивайте.
      Моррисон отвел глаза, уставился в солнечное сияние за окном. Голос стал далеким и бесстрастным.
      – Герб рассказал, что ходил к Хэзлитту, спорил с ним насчет «Колебателя». Пытался уговорить остановиться – а Боб Хэзлитт сам сказал ему, что намерен запустить «Колебатель Земли», что не жаль потерять несколько жизней, чтобы заварить кашу, – так он сказал Гербу. После того Герб и обратился к Саммерхэйзу, а тот прислал сюда Тарлоу. Вот и все… все, что я знаю. Никто не пытался со мной связаться, никто меня не запугивал, не выслеживал, так что, надо думать, обо мне им неизвестно. Я и хотел просто остаться в стороне. Даже не решился пойти на похороны Герба.
      «Колебатель Земли…» – соображал Дрискилл. Бенбоу дотянулся до тонкой кожаной папки и открыл ее.
      – Бен, тот листок, который, по вашему мнению, Тарлоу получил от Герба… Листок с извилистой линией. Вы не могли бы его достать?
      Бен подошел к стулу, на котором висели останки пиджака, извлек из нагрудного кармана маленький конверт.
      – Вот он.
      – Пожалуйста, положите на стол. Расправьте. Этому листку многое пришлось перенести. – Лэд тихо хмыкнул себе под нос. – А, вот так. Дайте-ка взглянуть… отныне на него придется смотреть другими глазами.
      Бенбоу достал из папки примерно недельной давности номер «Ю-Эс-Эй тудэй». Развернул и положил на стол. На развороте первой страницы в нижнем углу размещалась цветная карта.
      – Присмотритесь-ка к этой карте, Бен… Крис…
      Дрискилл тихо протянул:
      – Будь я проклят…
      Лэд Бенбоу медленно улыбнулся, покачал головой.
      – Прямо у нас под носом.
      Крупномасштабная карта изображала границу Мексики, прорезающую юго-запад Соединенных Штатов.
      Почти параллельно границе, немного в глубь мексиканской территории, тянулась извилистая линия.
      Линия сейсмического сдвига.

Глава 20

      Можно ли сообщить президенту, куда он собирается?
      Если Рэйчел Паттон не ошибалась, если кто-то в Белом доме работал на Хэзлитта, не этот ли некто и послал за ним в Сентс-Рест убийцу? Не мог ли он упомянуть об этом, стоя у постели над неподвижным телом Элизабет? Не мог ли упомянуть об этом при президенте? Бен не помнил… но кажется, нет. Как еще его могли выследить, чтобы напасть прошлой ночью? Через спутниковую систему слежения «Хартленд»? Он никому не говорил о своих намерениях. Хотя был ведь звонок от Ника Уорделла. Только один звонок…
      Нет, никуда звонить нельзя. Ни в Белый дом за утешением, ни Уорделлу, ни Лэду Бенбоу… никому из союзников.
      Он пойдет один.
      Дрискилл взял внаем машину и выехал из Сентс-Реста на запад. Оставив позади реку и обрывистый берег, он ехал через холмистые поля и лесистые холмы, по которым скользили тени пушистых облачков. Дальше холмы сменились равниной, и волны жара, отражаясь от шоссе, колебали бескрайние поля кукурузы, превращая их в морской ландшафт: волны кукурузы вздымались и перекатывались под горячим солнцем. Он три часа ехал по этим волнам, пока не увидел то, что искал. Тогда машина словно сама покатилась вперед, будто притянутая гигантским магнитом.
      Поднимаясь из волн зноя, из пыли, повисшей в убийственно горячем воздухе, сперва подобные миражам, затем обретая уверенную твердость, высились башни-близнецы «Хартленд».
      Два восьмидесятиэтажных небоскреба, каждый размером с городской квартал, с восьмиэтажной перекладиной галереи, протянувшейся над разделяющим их пространством, образуя огромную латинскую «Н», разрезающую горизонт и не сравнимую ни с чем в мире. Возвышаясь на плоской земле, эта великанская буква пробирала до самого нутра. Сто тысяч человек – лишь малая часть неисчислимой армии работников, марширующих под знаменами «Хартленд», развевающимися над всем миром, пусть даже под другими именами – трудились в этих башнях и в подземных лабораториях, лежащих глубоко под самыми плодородными землями самого урожайного из штатов. Этот вертикальный мир возносился, подобно гигантским силосным башням, над полями Айовы, словно возвещая о зарождении новой независимой нации в самом сердце страны. До «Хартленд», до Боба Хэзлитта во всей стране не было частных концернов такой величины. А потом, за относительно краткий срок, возникла «Хартленд». Живое сердце технологического мира двадцать первого века.
      Он проехал сорок миль. Башни виделись все отчетливее и росли на глазах. Еще двадцать миль – и он оказался внутри опорной системы зданий. Нет, городов. Боб Хэзлитт выстроил их по новейшим разработкам инженерной мысли человечества: с современнейшими школами, квартирами, центрами отдыха, стоянками, продовольственными магазинами, и универмагами, и рынками. Хартленд, штат Айова.
      Бен нутром чуял, что за всем тем, что закружило его с ночи, когда он вздумал проведать Дрю Саммерхэйза на Биг-Рам, стоит «Хартленд». И – об этом он только догадывался, но не сомневался, что догадка точна – «Хартленд» же обнаружится за историей с LVCO, вынырнет из тумана за спинами Балларда Найлса, Ласалла и Тони Саррабьяна, даже если сами они о том не ведают. «Хартленд» в сердце всего.
      И кто знает, сколько убийств совершалось во благо «Хартленд»? Скольких людей развратили и в конце концов уничтожили во благо «Хартленд»? Не ради ли «Хартленд» погиб такой человек, как Дрю Саммерхэйз, столь долго остававшийся неподкупным? Пощадила ли алчность «Хартленд» хоть кого-то? Или он заглотил и Дрю, и Чарли Боннера? Этот вопрос представлялся самым важным. Часть разведслужб несомненно превратилась в орудия «Хартленд», «Ай-си-оу» – наверняка… И они влияли на другие службы.
      А сколько компьютеров и телефонов, соединяющих разведслужбы и органы тайной полиции по всему миру, пали жертвой вторжения «Хартленд»?
      Давно ли «Хартленд» стала воплощением тайного правительства, против которого предостерегал мир Чарли Боннер?
      И возможно ли его остановить?
 
      Глядя, как поднимаются над ним башни из стекла и стали, представлявшиеся одновременно и новейшими, и немыслимо древними, словно некогда служили жрецам из иного мира, Дрискилл на мгновение ощутил отчаянную безнадежность своих усилий. Что может сделать человек в тени подобной горы?
      Ну что ж, и эти башни созданы людьми. Что может построить один человек, другой может испортить. Это один из основных законов природы, вроде закона всемирного тяготения.
      Слабость «Хартленд» состояла в том, что ее дух и мозг – роботы. Робот может быть невероятно точен, он может, не особенно перегреваясь, производить десять миллиардов вычислений в секунду, он может работать на вас: читать романы, исполнять песни, даже, черт возьми, сочинять оперы. Он уж точно может вести войну и нести миру смерть, а может между делом излечить рак и СПИД, если вы хорошенько постараетесь… и если все эти переделки и поправки не пустят по ветру человеческие надежды на будущее.
      И все же он робот, и потому – как бы ни старались инженеры – не может спуститься по ступенькам и пройтись по лужайке, шагнуть через бордюр и перейти улицу или будет без конца падать, пока от перегрузки его не замкнет накоротко.
      Труднее всего для него ходить: вверх-вниз, ой, осторожно, камушек, ой, здесь трещина в асфальте, о, черт, это что за хреновина, зеленая, мягкая, и не ковер, что же это такое? А, черт, трава… и мне никак не встать.
      «Хартленд» уязвима, потому что создана одним человеком. Отрубите голову и заставьте робота вести себя как следует.
 
      После того, как излучавший заученное дружелюбие секретарь в приемной установил его личность, Дрискилла препроводили в лифт, поднимавшийся как раз с такой скоростью, чтобы хватило времени просветить его рентгеном и полностью проанализировать все данные, включая испарину на коже, сокращение зрачков и скорость дыхания, чтобы служба безопасности успела вычислить подрывника и не допустить его к обитавшему в башне волшебнику. Несколько лет назад они опознали и перехватили джентльмена, который считал, что «Хартленд» украла его изобретение, и в отместку превратил себя в живую бомбу – не привязал к себе адскую машину, а проглотил какую-то экспериментальную взрывчатку, которую можно было подорвать, сконцентрировав мозговую активность на мысли о ненависти к Бобу Хэзлитту. В конечном счете убийца-самоубийца выполнил свой замысел ровно наполовину. Датчики-детонаторы далеко превосходили все, известное в Лэнгли и в Белом доме, но оставалось неясным, как они действуют, однако когда покушавшегося препроводили – очень вежливо – в помещение, где ему было предложено подождать встречи с мистером Хэзлиттом, и когда он понял, что находится не в обычной комнате, а в особой камере, он так заволновался, что вызвал взрыв, причинивший на четверть миллиона долларов ущерба человеку, который даже не заметил потери. В двух других случаях – с сумасшедшим террористом-одиночкой и с недовольным покупателем программного обеспечения «Хартленд» – камера ожидания тоже пригодилась, и Летучий Боб полагал, что бомбоглотатель вполне окупил ее стоимость.
      Дрискилла приветствовала миловидная женщина лет пятидесяти, успевшая прочитать сообщения следящей компьютерной сети, появившейся на экране, пока он ехал в лифте. Лифт остановился прямо в ее кабинете, отделанном в спокойной гамме коричневого, песочного и стального цветов. Над столом висел очень большой айовский пейзаж, выполненный одаренной художницей, разрабатывавшей эту тему, – Эллен Уодженер. Боковые стены кабинета были целиком прозрачны и открывали широкий обзор до самого горизонта. У вошедшего создавалось впечатление, что он стоит на подоконнике, глядя в вечность. Дрискиллу подумалось, что так должна выглядеть Земля из космоса.
      Женщина вышла из-за стола, протягивая ему руку. После теплого рукопожатия она представилась как миссис Китинг, уверила, что мистер Хэзлитт отзывался о нем с большим уважением, и очень участливо поинтересовалась, как чувствует себя миссис Дрискилл. Кроме того, она выразила надежду, что цветы, которые мистер Хэзлитт распорядился ежедневно доставлять в больницу, не мешают, поскольку «он твердо верит в благотворность вибрации самых прекрасных созданий Господа – полевых цветов, и надеется, что они помогут вашей жене вскоре вернуться к нам». Дрискиллу почудилось, что его занесло на сцену, где разыгрывали спектакль обитатели сумасшедшего дома.
      – Я надеялся повидаться с мистером Хэзлиттом, – сказал он, подражая, как умел, ее изящной любезности. – В сущности, я прибыл в Айову только для того, чтобы с ним увидеться, поблагодарить его за внимание к моей жене, но в первую очередь – поговорить с ним до начала съезда. Вы сами можете представить, что за бедлам будет твориться в Чикаго, когда туда съедутся делегаты.
      – О, право, это будет забавно! Я все уговариваю самоговзять с собой свою верную секретаршу, но он еще не решил. Скажите, вас послал президент? – Она улыбнулась.
      Здесь она могла именовать своего босса, одного из самых могущественных людей в мире – сам.Точно как Мак именует Чарли. Вам четко давали понять: она ни при чем, она просто здесь служит, еще с добрых старых дней. Коренная обитательница «Хартленд», заложившая душу в магазин компании и вполне довольная этим. Простой народ. Проведай она о том, что здесь творится, Хэзлитт избавился бы от нее так же легко, как от Герба Уоррингера.
      На ней был синий деловой костюм с красивой цветастой блузкой. В коротких волосах блестела седина. Она напоминала ему университетскую преподавательницу политологии.
      – Прошу вас, вы можете быть вполне уверены в моей скромности. Я, так сказать, последняя линия обороны мистера Хэзлитта. – Она опять улыбнулась. Великолепные вставные челюсти. Несколько золотых колец украшали чуть покрасневшие руки доброй айовской хозяйки, не чурающейся домашней работы.