Изобретение зла

      Простые были лежанками непрофессиональными, не всегда умеющими понять мужчину, не слишком хорошо владеющими прикладной психологией. Те же, которые со звездочкой, с пятилетнего возраста получали обширное профессиональное образование и уже к десяти имели диплом, позволяющий им заниматься своим делом на вполне законных основаниях. Лежанки со звездочкой были уважаемы не меньше, чем врачи или дизайнеры, а лучшие из них даже пользовались славой, сравнимой со славой древних героев и поп-звезд. Лежанки со звездочкой были умны, умели творчески мыслить, владели основами любых наук, рукопашным боем, ориентировались в любых ситуациях, могли вести любое транспортное средство. Но главное - они умели понять любого мужчину и полюбить его. Для обучения на лежанку брали только очень любящих девочек. Лежанка не была обычной проституткой древних времен - грязной душой, мерзкой по характеру, тупой и с уголовными наклонностями. Проофессия примитивной проститутки окончательно умерла после изобретения электрического самоудовлетворения. Никто ведь не станет платить мерзкой женщине, если можно просто воткнуть вилку в розетку.
      - Вот именно, со звездочкой, - сказала Магдочка. - Потому и задумываюсь, что умею думать. Знаешь, что бы я сделала на их месте? Я бы нашла человека, который сможет повлиять на твою психику. Я бы и сама смогла из тебя веревки вязать, если бы бы не был импотентом. Хорошая женщина рассправляется с мужчиной как повар с картошкой. И они обязательно попробуют - сначала они подсунут тебе женщину. А когда не получится, тобой займется какой-нибудь ихний психоманипулятор. И вот он тебе выест мозги одними словами.
      - Почему же это они раньше не додумались?
      - Потому что раньше ты играл не с будущим, а с прошлым. А в прошлом не было хороших психоманипуляторов. Против них тебе не помогут никакие летающие кулаки.
      Кстати, два или три маленьких летающих кулака смотрятся эффектнее, чем один большой.
      - Хорошо, в следующий раз будут маленькие, - согласился Манус.
      - И ты мне ещё обещал любовь. Просто смерть не интересна, зато любовь и смерть всегда хорошо сочетаются - как красный цвет с черным. Включай любовь и поехали.
      30
      Когда я вошел в синюю комнату, Синяя сидела на полу, перибирая открытки.
      Пестрый что-то царапал на подоконнике.
      - Знаете, Ватсон, - сказал Пестрый, - на какую тему придумано больше всего анекдотов? Не знаете? Из четырех букв, первая и последняя "С". Малыши, желаю успешного секса. - Он вышел.
      - О чем это он говорил? - спросил я.
      - Притворяешься или не знаешь?
      - Не знаю.
      - Вырастешь - узнаешь.
      Я помолчал немного.
      - Ну чего ты здесь сидишь, пошли к нам.
      - А ну его, - ответила Синяя, - сам туда иди.
      - А я тоже не хочу, - я сел рядом и стал перелистывать книжку. Я часто носил книжку с собой, потому что скучно читать на одном месте.
      - А он кто? - спросила Маша.
      - Он Черный. Сказал, что его так зовут. А ещё он Белому чуть глаз не выбил. Сказал, что выбьет.
      - Я знаю, - Синяя вздохнула по-взрослому, придвинулась и закрыла мне книгу, потом отвела мою руку в сторону, потянув за палец. - Ну брось читать, хватит.
      Я любил, когда она со мной так обращалась - как с собственной куклой.
      Приятно, когда кто-то так бесцеремонно обращается с тобой, угадывая женским чутьем, что тебе нужно.
      - А ты у него шестерка, да?
      - Шестерка - это разведчик.
      - Ага, я знаю, разведчик, мне уже рассказали. Бедненький. Ты его боишься?
      - Не боюсь.
      - Да, ТЫ не боишься.
      Она сделала слишком сильное ударение на "ты".
      - Почему это ты так уверена?
      Но она и не собиралась отвечать. Она была уверена и все. Какие-то дальние перетекания и переплывания мыслей ясно просвечивали на её лице; она продолжала улыбаться. Наконец, придумав что-то интересное, она спросила.
      - Хочешь расскажу тебе что-нибудь про любовь?
      - Мне эта любовь уже в печенках сидит, так надоела.
      Синяя сделала круглые глаза.
      - Да, да, я все про любовь знаю. Представь себе.
      - Ой, что-то плохо представляется.
      - Все знаю. Во-первых, любовь, она очень большая.
      - Правильно.
      - Потом, она похожа на радугу.
      - Ты, что, поэт? - удивилась Синяя.
      - А ещё она всех нас держит привязанными на веревочках и дергает за веревочки. Мы бегаем, гуляем или вот тут сидим, а она возьмет и дернет. И ты даже не хочешь, но все равно должен слушаться и делать все, что она заставляет.
      - Я знаю, ты много страдал от любви!
      - Ну, не мало, - соврал я, - точно, много.
      В дверь снова просунулся Пестрый.
      - За что тебя так женщины любят? - спрашивает как-то Шерлок Холмс
      Казанову, - начал он.
      - Уйди! - грозно сказала Синяя.
      - А за то, что когда они мне говорят "Уйди!", я никогда не ухожу, продолжил Пестрый, но все равно скрылся за дверью.
      - А тебе когда-нибудь признавались в любви? - спросила Синяя.
      - Не признавались.
      - Что, ни разу?
      - Я ж сказал, ни разу.
      - Странно.
      - Почему странно?
      - Потому что ты красивый, да.
      Я не придумал сразу, что ответить на это. Вопрос о собственной красоте ещё никогда меня не волновал. Я часто размышлял о себе и много знал о себе, и ещё больше выдумывал. Я представлял себя сильным, огромным выше туч, здоровым навсегда и бессмертным, но красивым - никогда.
      - Да, красивый. И не возражай.
      Я и не собирался возражать.
      - А что, если бы какая-нибудь девочка тебе призналась?
      - Что призналась?
      - Ну в любви призналась, ну что ты не понимаешь?
      - Я бы обозвал её "Любка-язва" или стукнул бы по голове портфелем.
      Выражение "Любка-язва" я недавно прочитал в книжке и сразу же влюбился в это сочетание слов. Я только ждал первой возмиожности, чтобы самому высказаться так же красиво. И вот возможность предоставилась.
      - А меня бы ты не стукнул по голове портфелем? - поинтересовалась Синяя с милой отстраненностью. Она отвернулась в сторону и стала похожа на картинку из букваря. Я обиделся на нее, чуть-чуть, потому что она не заметила моего красноречия.
      - Не стукнул бы.
      - Почему?
      - А у меня здесь портфеля нет.
      - Ну и ладно, читай свою книжку, на, - она открыла книжку и положила передо мной.
      - Не хочу.
      - А почему не хочешь?
      - А ты мне не даешь.
      - Ну и пожалуйста, тогда я уйду.
      Но она не ушла, а осталась сидеть, все так же глядя на меня.
      - Не надоело читать?
      - Мне все надоело. Если бы сделать крылья, я бы отсюда улетел.
      - Крылья?
      - Ты только никому не говори. Я сделаю крылья, а потом убегу отсюда. Надо только взять твердой проволоки, а потом выгнуть её вот так, а потом спуститься вниз и убежать. Я так и сделаю.
      Синяя опять придвинулась, её глаза светились.
      - А это очень страшно, да?
      - Я не боюсь.
      - А ты правда прыгнешь с крыши?
      - Правда.
      - Если ты правда спрыгнешь с крыши, то я тебя поцелую. Хочешь?
      Я не предчувствовал никакого особенного счастья от её целования, но из вежливости притворился, что хочу.
      - А если я разобьюсь, ты будешь плакать?
      - Я все глаза выплачу, честное слово. Вот увидишь, я буду очень стараться плакать. Наплачу целый тазик. У меня слез много - смотри.
      Она прищурилась и выдавила слезинку.
      - Или не надо крыльев, идем.
      Она взяла меня за руку и подвела к окну.
      - Видишь, мы тут просто спустимся вниз, только потихоньку возьмем простыни и привяжем. С тобой я не боюсь.
      - Не получится, - сказал я. - Красный уже два раза пробовал убежать.
      Теперь все уверены, что убежать нельзя. И главное, что нет никакого забора. Он нам так рассказывал: ты бежишь, бежишь, сворачиваешь, и попадаешь сомвсем не в тот переулок. Потом опять бежишь и опять не туда попадаешь. Он так бегал целый вечер, никто его не хватился. Наверное, все знают, что отсюда сбежать нельзя.
      Куда бы ты не побежал, ты обязательно вернешься в те же самые двери.
      - Так не бывает, - сказала Синяя.
      - Попробуй сама.
      - А крылья сработают?
      - Должны, если правильно сделать.
      31
      Обед прошел как обычно, только не всем хватило ложек. Ложки трижды пересчитывали, но все равно не досчитались.
      Столовая была маленькой и неудобной; единственным достойным предметом здесь был аквариум. Столовая не отделялась от коридора, поэтому все проходящие норовили заглянуть тебе в рот. Тарелки всегда аллюминиевыме и очень горячие. На первое подали гороховый суп, довольно вкусный. Повезло тем, кому набирали со дна - не такое жидкое попалось. На второе дали отвратительную капусту.
      На третье налили, как всегда, чай.
      После обеда снова стали пересчитывать ложки и вилки и снова не могли досчитаться. Женщины даже начали ругаться между собой и позвали Лариску.
      Лариска их разняла. Наша лариска непобедима, как танк. Нашли из-за чего ругаться - из-за ложек.
      Полчаса спустя Пестрый, проходя мимо туалета, услышал странный звук. Как будто что-то царапали о стену. Он вошел и увидел Черного. На каменном подоконнике светлели свежие процарапанные полоски. Черный что-то быстро спрятал за пазуху.
      - Блохи сорока мастей есть за пазухой моей, - сказал Пестрый. - Сорок первая мастя мне уже не поместя.
      Он сам посмеялся своей шутке.
      - Есть дело, - сказал Черный.
      - Один человек падал с пятнадцатого этажа. "Эй, дело есть!" - крикнул он, пролетая мимо десятого.
      - Ты можешь говорить серьезно?
      - "Вы можете говорить серьезно, Ватсон, - спросил Холмс, которого переехало поездом..."
      - Заткнись.
      - Хорошо, заткнулся.
      - Если ещё начнешь шутить, по стене размажу.
      - Очень убедительно. Откуда такие шрамы? К малышам приставал?
      Лицо Черного выглядело так, как будто он недавно провел боксерский поединок
      - в качестве груши, а не в качестве соперника.
      - Так в чем дело?
      - Сегодня ночью сбежим.
      - Почему сегодня? И чего ради бежать?
      - Потому что я так решил.
      - Не выйдет, - ответил Пестрый. - Уже пробовали два раза. Красный даже все подробно рассказывал. Местность здесь какая-то неправильная. Одно из двух: то ли улицы завязаны узлами, то ли переулки.
      - Я знаю способ, - сказал Черный, - и мне нужен ты, зараза.
      - Попытаемся, - согласился Пестрый. - Только смотри сам не заразись. Мой руки после посещения туалета, а не прячь их за пазуху.
      - Тогда ровно в одиннадцать здесь. И если что-нибудь не так!
      - В одиннадцать - не позно? Все-таки ночь.
      - До двенадцати безопасно. Мы справимся.
      - Да?
      - Да.
      - Не нервничай так. Все в порядке, мне тоже здесь надоело.
      Они обсудили детали и расстались. Пестрый шутил, не переставая.
      А он совсем меня не боится, - подумал Черный, - значит, я правильно выбрал первого.
      В одиннадцать ноль пять они вышли и сразу спрятались за темную дверь.
      Невдалеке был стол Лариски.
      - Что дальше? - спросил Пестрый.
      - Дальше вниз и в женский туалет. Я открыл там окно.
      - Ты не мог открыть окно в менее пикантном месте?
      - В менее пикантном уже бы давно заметили.
      - Девочкам ведь холодно, зима как никак? А если они себе некоторые места простудят?
      - Потерпят.
      - А если там кто-то будет? Я не умею отказывать девушкам, которые не вполне одеты.
      - Это другой туалет, который в торце коридора.
      - Ладно. Так бы и говорил, - согласился Пестрый. - Но как ты умудрился открыть окно?
      - Мне повезло.
      - Что-то слишком часто стало всем везти. Красному, тому вообще просто на подносике подожили - наш новый воспитатель открыл ему окно собственноручно. Или вы все сговорились?
      По дороге они заглянули в раздевалку и взяли два плаща. Плащи оказались длинноваты, но подошли по цвету: черный и пестрый.
      - Вот и мне повезло, - заметил Пестрый, примеряя плащ, - как будто на меня шили.
      - Тебе это не кажется странным? - спросил Черный. - Вроде бы кто-то нас здесь ждал.
      - Кажется. Особенно странным мне кажется то, что у тебя ключ от замка. И ещё бы я хотел знать, кто тебя так отдубасил. Никто из наших этого не делал, а чужих здесь нет. Что-то ты мне не нравишься. Ты случайно не мазохист?
      - Я знаю, что я делаю, - ответил Черный.
      - Я знаю, что я делаю, - сказал жаворонок, вырезая стене аппендикс.
      Они надели плащи и вылезли в окно. Сияла полная луна и было довольно светло; было даже слишком светло для двенадцатого часу ночи. Они оказались во дворике, где больные обычно гуляли. Из дворика можно было просто выйти на улицу. Во дворике стояла полуразрушенная деревянная беседка, несколько скамеек, трансформаторная будка, от которой тянулось множество проводов. Все провода тянулись вверх. За аркой вспыхивали зеленые зарницы - отблески вечной немой войны. С тех пор, как перешли исключительно на лучевое оружие, война стала беззвучна.
      - Что теперь? - спросил Пестрый. - Ты посадишь меня в машину времени или превратишь в сову?
      - Теперь самое интересное. Ты что-нибудь знаешь про нулевой уровень?
      - Ничевошеньки. Но могу догадаться, что если он нулевой, то он самый нижний, не считая отрицательных. Так в школе учат.
      - Но ты самый умный, ты бы догадался первым. Поэтому я выбрал тебя.
      - Спасибо за комплимет, я тронут и горячие слезы благодарности примерзают к моим ресницам, - сказал Пестрый, - но что мне делать сейчас?
      - Сейчас расстегни плащ.
      - На сколько пуговиц?
      - На все.
      - Это не лучшее время для двусмысленных предложений.
      Черный уже сжимал в кармане ложку с ручкой, отточенной о камень проткнет ему бок не хуже финки. Но лучше, если плащ будет расстегнут надежнее.
      Пестрый расстегнул плащ:
      - Побыстрее пожалуйста, а то мне холодно.
      - Совсем не холодно, всего градуса четыре; это к утру похолодает, сказал
      Черный и ткнул лезвием.
      Лезвие прошло сквозь воздух.
      - Скажите, Холмс, - спросил однажды профессор Мориарти, - я столько раз пытался заколоть вас заточенной ложкой и все время промахивался. В чем тут дело?
      Черный снова пырнул лезвием и снова не попал.
      - Вам следовало бы затачивать вилку, дорогой профессор, тогда бы у вас было в четыре раза больше шансов.
      Пестрый сделал быстрое движение и у Черного потемнело в глазах. Что-то слегка хрустнуло в плече.
      - Я восемь лет проучился в спортинтернате, - сказал Пестрый, - и проучился именно этому. Заточенную ложку я вычислил ещё за обедом. Давай её сюда.
      Черный отдал.
      - Теперь можешь вставать. У тебя точно был план побега или ты только голову морочил?
      - Сбежать нельзя, - сказал Черный, - Мы в Машине.
      - Только не пичкай меня детскими сказками. Никакой Машины нет. Вот уже двести лет, как она сдохла, ко всеобщему счастью. Или ты в школе не учился?
      - Слушай, - сказал Черный, - я тебе расскажу. Мы все разных цветов, правильно? Задумайся об этом, очнись! Ведь люди не бывают разноцветными! Мы в игре, как пешки! Нами играют, пока не заиграют до смерти. Оглянись вокруг: переулки завязаны узлом - это для того чтобы мы не могли уйти. А кто подсунул нам цветные плащи в раздевалке? Они же видят каждый наш шаг! Ты знаешь, что бывает в таких играх? Нас десять, и мы должны убить друг друга. Из десяти остается один. Он будет играть дальше.
      - Я не понял. Повтори ещё раз и помедленнее. Мы в игре? Машина играет с нами?
      - Да.
      - Зачем?
      - Для развлечения. Играют всегда для развлечения.
      - Какие наши шансы?
      - Никаких. То есть, один к десяти. Один из десяти останется жив.
      - Что можно сделать?
      - Ничего.
      - Допустим. Я и сам почти догадывался. Откуда ты знаешь?
      - Я уже играл однажды.
      - А синяки на твоем лице?
      - Да.
      - Зачем ты мне это сказал? Я же могу запросто тебя зарезать? Если поверю?
      - Ты не сделаешь этого. Ты не станешь убивать девять человек ради удовольствия потом убивать ещё девять человек, а потом ещё девять человек и так далее. И ты никогда не убьешь девочку, поэтому тебе не нужно убивать и меня.
      Ты не сможешь победить.
      - Какую девочку? - удивился Пестрый.
      - Маленькая Синяя тоже в игре. Ты же не станешь её убивать?
      - Нет. А если мы будем тянуть время?
      - Тогда включится первый уровень, протом второй, потом третий. На третьем уровне будут кусаться даже камни. Все равно останется один из десяти.
      - Пускай, - ответил Пестрый, - но сам я убивать не буду. Даже тебя.
      Подожду, пока тебя загрызет твоя собственная кровать, например. Или задушит твоя собственная тень, обмотавшись вокруг шеи. А вообще, я тебе не верю. Но допускаю твою правоту в качестве рабочей гипотезы.
      - Можно проверить.
      - Проверяй.
      Они вышли из арки. Лунный свет был так ярок, что, казалось, можно читать газету. Лунный свет казался густым и текучим как сметана, он стекал по стенам.
      Лунный свет гравировал каждую неровность и оттого вещи были видны яснее, чем днем. Как будто лунный свет усилили для удобства зрителей. Луна сияла так ярко что было больно на неё смотреть. Улицы совершенно пусты. Главный вход в госпиталь светлел слева.
      - Странная сегодня луна, - сказал Пестрый.
      - Ты все хорошо запомнил? - спросил Черный.
      - Угу.
      - Ты знаешь ближние улицы?
      - Знаю.
      - Что будет, если мы пойдем прямо?
      - Мы вернемся в ту же точку, совершив кругосветное путешествие. Но восьмидесяти дней нам не хватит - воздушного шара нет.
      - Я говорю серьезно.
      - А если серьезно, то мы прийдем к моему дому, только нужно будет чуть свернуть в конце.
      - Тогда пошли.
      - Ко мне?
      - К тебе.
      Они пошли и дошли до темной части переулка; они шли по прямой.
      - Что теперь?
      - Теперь дойдем до фонаря и посмотрим на следы.
      Они дошли до фонаря и увидели следы на тонком снегу.
      - Да, это наши следы, - согласился Пестрый, - но нас здесь не было. Этого не может быть. Я думал, что он врет.
      Он дошел до ближайшего поворота и снова увидел арку и рядом с ней вход в госпиталь.
      - Здесь пространство закручено в какую-то улитку, - сказал он. - Куда ни иди, возвращаешься обратно. Антитопология.
      Он уже расстегнул плащ и шел быстро.
      - Я предлагаю вот что, - сказал Черный, - сейчас мы обойдем эту улитку, может быть в ней есть дырочка. Мы пройдем по всем переулкам. Но теперь ты мне веришь? Мы в Машине, мы всего лишь на экране; мы не можем выйти из него!
      - Непохоже, - сказал Пестрый, - я слишком хорошо себя знаю, чтобы быть нарисованным. Но все-таки проверим. Я такой настоящий, что просто дух захватывает. Я просто ас настоящести. Чемпион по настоящести в легком весе среди юношей. У меня даже волосы не накладные, можешь потрогать.
      - Ты не можешь не шутить?
      - Увы, нет.
      Они прошли тем же путем ещё два раза, постоянно встречая собственные следы. Один из переулков не заканчивался госпиталем.
      - Здесь пустота, - сказал Пестрый и протянул руку вперед.
      Рука коснулась чего-то гладкого и скользкого.
      - Похоже на стекло. Если стекло, то его можно разбить. Я попробую.
      Он выломал из забора кирпич, согрел замерзшие пальцы и метнул в преграду.
      Кирпич прошуршал сквозь воздух и ушел за территорию игры.
      - Он не выпускает только нас. Конечно, остальные спокойно ходят на работу. Даже ничего не подозревают. Надо бы проследить за человеком, который будет здесь идти. Посмотреть, как он проходит сквозь это, - сказал Черный.
      - Но нам это все равно не поможет.
      - Может быть, это и есть экран?
      - Экран? - Пестрый прислонился лицом к преграде и попытался разглядеть то, что за нею. - Экран? И сейчас какой-то изверг смотрит на меня, как я толкаюсь рукой в этот экран и потирает ладошки от удовольствия, и предвкушает, как он меня, к примеру, поджарит на сковороде? Прыгая по кравитатуре одной рукой, другой засовывает в рот жирный бутерброд, лоснясь от удовлетворенности собой? Все это - экран?
      Он развел руками, будто пытаясь охватить все пространство вокруг.
      - Все, что я вижу? Все это - ненастоящее? Да моя единственная мысль более настоящая чем все эти Машины вместе взятые! Все это я вижу - полная луна, а вон там созвездие Ориона, я его знаю с детства, это мое любимое созвездие. За два квартала отсюда - горка, с которой я катался на санках каждую зиму. А вон там, видишь? Вон там, там живет моя девушка. Я её целовал. Она была без ума от счатья, когда я её целовал! У меня уже есть своя девушка и она меня обожает.
      Меня есть за что обожать! Плевал я на все эти экраны!
      Он плюнул и слюна зависла в воздухе. Он сел и оперся спиной о невидимую стену.
      - Слушайте, Холмс, я хочу вам сказать... Тише, Ватсон, тише, - граница близко. Что делать будем?
      - Есть ещё один вариант, - сказал Черный, - но надежды мало.
      - Валяй.
      - Розовый придумал. Он хочет сделать крылья и улететь по воздуху. Вдруг экран не доходит до большой высоты?
      - Нет, это явный бред, - сказал Пестрый. - Я умный, я сейчас буду думать.
      Можно спрятаться в темноту, тогда нас не увидят. Ты сам как спасся?
      - Вначале спрятался, а потом убил главного убийцу. Может, слышал? Но дальше первого уровня я не заходил.
      - В лесу, что ли? Это был ты? Героическая ты наша сволочь.
      - Я могу обидеться, - предупредил Черный.
      - Не стоит, я же не для оскорбления. Просто утверждаю факт. Так говоришь, делать нечего?
      - Нет.
      - А если испортить им программу как-нибудь?
      - Как?
      - Да никак, если это и вправду Машина, то не нам с ней тягаться.
      - Ага.
      - Как-то наверное, можно. Но у меня не получится. И ни у кого не получится. Притвориться мертвым тоже не годится. Послушай! Ведь это значит, что я ими сотворен?
      - Ну да.
      - А как же бог?
      - А какая тебе разница, кем ты сотворен? Он и есть твой местный бог.
      - Действительно, разница только в масштабе. Бог тоже играет в какую-то игру?
      - Но ведь все время кого-то убивают.
      Пестрый снова встал и прижался грудью к невидимой стене. Потом он сбросил плащ.
      - Я не хочу быть пестрым! Я хочу быть собой! - он начал срывать одежду.
      - Замерзнешь и околеешь, - спокойно заметил Черный.
      - Пусть.
      - Ну как хочешь.
      Черный вынул из кармана плаща вторую отточенную ложку и вогнал её в беззащитный голый бок. Пестрый упал на колени и обернулся, удивленно.
      - Да, - сказал Черный, - я украл две ложки, на всякий случай. Это тебе урок - не считай себя умнее других. Жаль, что урок тебе уже не пригодится. Мне не хотелось тебя убивать, но ты был опасен. Поверь, я не хотел.
      - Луна, - прошептал Пестрый, - выключите эту луну...
      Луна погасла, как лампочка. Небо стало страшным от звезд.
      Черный взглянул на то место, где только что сияла луна, ткнул ещё несколько раз, для верности, отвернулся и ушел. Было почти двенадцать, приближалось опасное время и зеленые вспышки уже перемещались от окраин к центру.
      Итак, осталось ещё восемь. Следующим будет, например, Белый, он слишком действует на нервы. Остальные - так, в среднюю силу. Серый, тот послабее. А эта романтическая парочка: Розовый с Синей пусть пока поживут.
      Хотя, можно начать и с них. С ними же будет совсем просто.
      Он шел в произвольном направлении, зная, что обязательно прийдет ко входу.
      Несколько раз он прошел один и тот же фонарь. Дважды он проходил мимо умирающего Пестрого - что-то уж слишком закручена улитка. Нет, сейчас Пестрый был уже мертв, явно мертв.
      Наконец увидел нужную арку.
      32
      Арнольд Августович проснулся от необычного ощущения. Ему показалось, что погасла луна. Подобно древнему поэту он увидел сон, в котором не все было сном.
      Это из-за полнолуния, - подумал он, - луна сегодня разгулялась. Он прокрутил в голове последние картинки сновидения и попытался подойти к делу с позиции психоаналитика. Что бы это означало? Ничего, просто в комнате слишком темно.
      Почему вдруг так темно?
      Когда Арнольд Августович засыпал, свет луны падал треугольником на стену.
      Было около одиннадцати. Сейчас темно, значит, сейчас не меньше часу ночи. Душно.
      Нужно открыть шторы.
      Он накинул халат и подошел к окну. Отодвинул штору, ещё не до конца проснувшись, и понял, что продолжает спать - небо над городом дымилось звездами, воздух был кристально ясен и прозрачен, между звезд летели две зеленых точки спутников, тут и там падали метеоры, можно столько желаний назагадывать, что на всю жизнь хватит. Но луны не было. Луна пропала. Улицы освещены лишь звездным сиянием, который как лампа в операционной, не дает теней. Сколько же сейчас времени? - подумал Арнольд Августович и на этой мысли проснулся окончательно.
      Проснулся и похолодел.
      Если в одиннадцать вечера луна только поднималась, то она будет видна до самого утра. Это азбука. Светила движутся по кругу с постоянной скоростью. Луна смещается на пятнадцать градусов в час по небесной сфере. Дугу в сто восемьдесят градусов она проходит за двенадцать часов. И нет такой силы, которая могла бы остановить или изменить это движение. Но ведь сейчас ночь?
      За окном послышались голоса. Несколько человек пробежали под окнами. Они что-то выкрикивали о луне. Ах, да, - подумал Арнольд Августович, конечно, это просто затмение луны. Затмения ведь всегда происходят в полнолуние. Особенно в такие яркие полнолуния как это. Яркость происходит от того, что солнце освещает луну перпендикулярно поверхности и мы видим перпендикулярно отраженный свет, но это значит, что Земля своей тенью Луну накрывает. Элементарная логика. Что это я себе подумал?
      Он вышел в кухню и налил воды из графина. Потом добавил газа из сифона. Выпил. Его часто мучила жажда по ночам. Принес графин в спальню. Его кровать была широкой, но пустой. За двадцать шесть лет, со времени смерти жены, сюда приходили только три женщины и ни одна из них не задержалась надолго. Он помнил свою жену, хотя и перестал любить её за годы одиночества.
      Но сейчас кровать не была пустой.
      - Здесь есть кто-то? - спросил он.
      - Есть, - ответил молодой женский голос.
      - Если это шутка, то советую прекратить. Я имею зарегестрированный лучевик и имею право его использовать в целях обороны.
      - Вот как? - спокойно спросила женщина и перевернулась на спину. Включи ночник.
      - Подожди немного.
      Он снова вышел в кухню и достал лучевик из шкафчика. Снял с предохранителя.
      Прибор тихо пискнул - батарея включена.
      - Эй, что там за крики на улице? - спросила женщина из спальни.
      - Сегодня затмение. Наверное, смотрят.
      - Затмение?
      - Да.
      Он включил ночник, сделанный в виде цепочки голубых бабочек, включающихся попеременно, так что казалось настоящая светящаяся стеклянная бабочка порхает в темноте. Включил и направил оружие на гостью.
      - Ты будешь в меня стрелять?
      - Нет.
      Он опустил ствол. Девушка, лежащая на кровати, не могла существовать. Она была лишь его сном, его подправленным за почти полвека воспоминанием. Такая, какой она была сейчас, она не существовала никогда.
      - Велла?
      - Это я.
      Велла была его детским воспоминанием, первой его наивной любовью в возрасте двенадцати примерно лет. Он ещё сейчас живо помнил то напряжение чувств, то предчувствие совершающегося чуда, то ощущение свой единственности и уникальности того, что может произойти. Ничего не произошло. Та, давно исчезнувшая Велла, была слишком хороша, чтобы обращать внимание на наивного мальчика двумя годами младше себя. За нею всегда ходила стая кобелистых подростков, высунувших языки от вожделения. Может быть, и не высунувших языки, но бедному маленькому
      Арнольдику хотелось так думать. Единственное, что сблизило их, произошло на районном сборе грибов. Грибов тогда было больше, чем сейчас, да и выезжали за ними чаще. Тогда он попробовал её обнять и, как ни странно, получилось. Всего один раз. Потом они играли в цветы и он выбирал только её. Несколько парней из своры его хорошенько отколошматили за это. Тем все и закончилось, почти.
      Проходили годы и он встречал её, мстительно радуясь её вянущей красоте. Велла тучнела, становилось дряблой, с бородавкой на щеке, из бородавки вырастал волос, потом этот волос седел. Арнольд Августович спокойно и с интересом наблюдал этот процесс. Это было похоже на ускоренную киносьемку - один кадр в месяц или год - где человек стареет в сто раз быстрее. Однажды он узнал, что Велла умерла и не особенно расстроился, потому что настоящей была Велла только из его детского воспоминания. И вот воспоминание лежит перед ним.
      - Что значит "это я"? - спросил он. - Ты состарилась и умерла от диабета.
      Твоя взрослая дочь много пьет и путается с кем попало. Я это знаю, потому что она живет в семи домах от меня. По ночам она орет, даже сюда слышно. Ты не очень-то о ней заботилась, правда? Или это не ты?
      - Ну и что же? Разве я не похожа?
      - Похожа, даже слишком. Похоже все, кроме перчаток.
      - Ах, вот эти. Но это же мелочь, правда?
      - Велла не стала бы носить таких.
      - Да откуда ты знаешь? Ты ведь ничего о ней не знал. Она была для тебя тайной, ты даже не пошевелил пальцем, чтобы эту тайну разгадать.
      - Мне она больше нравилась в виде тайны.
      - Да? Ну это дело минувшее. Почему ты не ложишься?
      - Откуда ты взялась в моей постели?
      - Если я объясню, ты же не поверишь. Пришла.
      - Попробуй.
      - Ты меня вызвал сам, ты слишком сконцентрировал свое воспоминание. Ты никогда не задумывался о том, что память не исчезает, что она только уходит?
      Уходит - значит есть куда. А там с нею...
      - Дальше можешь не объяснять, я все равно не верю. Мне уже давно не двенадцать лет.