Рожденные в завоеваниях (№1) - Рожденные в завоеваниях

На четвертый день все было сплетено, вербальное переплетение войны, похоти и — конечно — Главного Предательства. «Я расскажу вам о смерти Создателя», — монотонно напевала я, засыпая у себя за письменным столом, и мой разум воспользовался возможностью помечтать о тысяче утонченностей, которые может содержать эта строка, если воспользоваться речевыми режимами браксаны…

* * *

— Ланства, поэтесса.

Я низко поклонилась, сердце учащенно билось в груди. Я знала, что двое из собравшихся по крайней мере умеренно враждебны к моему Искусству; и их мне нужно завоевать на свою сторону, если жизнь дорога. Остальных нужно удовлетворить, совратить… манипулировать ими. Это было истинное искусство, которое включало поэзию типа моей.

1 — Я расскажу вам о смерти Создателя (триумф/удовлетворение/конечность)

2 — И те из вас, кто оплакивает богов, будут тронуты, (превосходство, окрашенное удовольствием)

3 — А все, кто серьезно поклоняется глупости (подчеркнутое превосходство)

4 — Упадут на колени перед судьбой небес (приказ с насмешкой)

5 — И не посмеют поднять недостойные глаза к Пустоте, где живут боги

К тридцатой строке я завоевала их на свою сторону, и в процессе редактировала свою работу, как подсказывали их почти неуловимые отклики. Это один из вызовов чтению поэзии: даже прекрасно подготовившись, невозможно предвидеть реакцию публики, и многие поэты провалились из-за нежелания адаптировать свой ценный текст в угоду ожиданиям слушателей. Я видела свой текст как живое, полное сил существо, и когда он стремился к внимающим браксанам, я помогала ему стать чем-то более великим, чем когда-либо может стать заранее приготовленное слово.

Я рисовала славную картину жизни Создателя в самых ярких и ильных образах. Мои образы пришли из мифологии других народов, для которых величайшим божеством было то, что отвечало за создание Всего Сущего. Таким образом его падение становилось еще более драматичным. Между строк, глубоко под той скрытой иронией, что была превалирующим речевым режимом этой части, я вплела в работу достаточно тонких намеков, чтобы позволить им посмеяться надо мной — потому что Авра-Салос, создатель Вселенной и всего того, что он в нее поместил, мой Создатель, не являлся отцом браксаны.

Я позволила голосу стать зловещим от дурного предчувствия, когда рассказывала о создании Тазхейна, как подходящего соперника Единому. Я нежно оттенила стих хаосом, когда родилась Ар, жена Единого и форма для отлива женщин. Ее рождение не оставило ни одной свободной мысли в небесах, после этого ставших известными, как Пустота Сознания. Они были мои, эти браксаны, и я знала это. Я работала, руководствуясь инстинктом, декламировала по памяти в некоторых местах и импровизировала в других. И насколько я могла судить, делала правильный выбор.

Ар в своей зловещей славе пролетела над моими слушателями, богиня хаоса, свобода ее устанавливала связь мужчины с волей женщины. Я знала, что в тот момент управляю ими, и они боялись богиню, чего никогда не сделали бы по здравом размышлении — эти притворщики-атеисты. Хотя большинство из них не могли понять все уровни значения, которые я им представляла, подсознательно они впитывали все. Я четко видела, как услышанное целиком поглощается, что видно было по глазам, и продолжала.

Я окутала слушателей дымом войны миров-сестер, и мой голос восхвалял Тазхейна за предательство и разрушение его Создателя, даже когда оплакивала плоды его вероломства в псевдорелигиозном горе. Миры содрогались — человеческая кровь лилась рекой — для вас достаточно жестокости, кайм’эра Затар?

Затем, переключившись на речевые режимы, подразумевающие сексуальность и силу, я говорила о появлении Тазхейна на Бракси и зачатии браксаны. Казалось, это им нравится, и я подольше задержалась на этом вопросе, импровизируя более детальное описание, чем изначально планировалось.

Внезапно перестроив тон, я перешла на условную привязанность Ар. Намеки на угрозу я свела к минимуму; мифологическое обещание ее свободы в случае женского доминирования было излишне, тем более из уст женщины, поэтому следовало работать с повышенной осторожностью. Я почувствовала, что эти мужчины, с презрением относившиеся к мифу, когда мое выступление закончилось уже не были так уверены в собственном атеизме.

Моя заключительная часть показывала варварство браксанов, в безжалостности которых — залог будущей силы и власти. Преувеличение было бы дешевым подхалимством. Браксанская мифология поддерживает Социальные Кодексы и право браксаны на власть. Сказать это — и достаточно, если вопрос представляет поэт, передавая каждое слово в другом режиме, придавая каждой фразе тысячу значений.

Публика молчала.

Затем Затар медленно кивнул — дал знак, свидетельствующий, что я преуспела и мне следует уйти, и ни слова больше. Я низко поклонилась в ответ и подчинилась приказу лорда.

Я не успела дойти до входной двери, как меня поймала Хозяйка.

— Он хочет, чтобы ты задержалась, — сказала Хозяйка. Я остановилась. — Вот здесь, — она указала на небольшую гостиную, сбоку от вестибюля. Комната была изысканно оформлена в стиле центральных браксанов. Поскольку я не привыкла сидеть на полу, независимо от количества подушек, то села на краешек низкого столика.

Прошло совсем немного времени и вошел сам кайм’эра. Я встала и поклонилась.

— Отличное выступление, — сказал Затар.

— Спасибо, О Великолепный! — еще раз поклонилась я.

— И это была непростая задача.

— Я понимаю это, кайм’эра, — я позволила себе показать, что меня это позабавило.

— Это было сделано специально, — заметил лорд. — Ты хорошо и напряженно поработала, поэтесса. Я слушаю.

Сердце учащенно билось у меня в груди. Я знала, что зашла с ним дальше, чем кто-либо из моих коллег, а репутация Затара привлекала многих опытных поэтов.

— Вашему Дому не хватает моего Искусства, Великий.

— У моего Дома есть Хозяин, — сухо ответил он.

Я продемонстрировала глубокое уважение к его вербальным навыкам.

— Но есть ли в нем поэт? Несомненно вы занимаетесь политикой с умением, в котором вам нет равных, но есть ли рядом с вами творец, чтобы выбирать слова, которые помогут максимально эффективно выражать красоту нашего языка? — Затар ничего не ответил и я продолжала без пауз, чтобы не перепугаться. — Я могу дать удовольствие — боль — советы. Меня учили заставлять аудиторию чувствовать то, что я хочу. Я приношу свое искусство к вашим ногам. Я дам вам простое удовольствие, кайм’эра, или создам для вас легенды. Вам требуется только выбрать.

Я иссякла. Затар молча рассматривал меня, его эмоции были замаскированы под каменным выражением лица, сквозь которое, как я знала, мне не дано проникнуть.

— Хорошо, давай расмотрим каковы твои мотивы, — равнодушно произнес лорд.

Я задрожала, но кивнула.

— Ты — женщина. Как женщина, ты не можешь прокормить себя, работая в любой отрасли, которая требует власти над мужчинами. Искусство несет в себе особый риск, поскольку будучи независимой, ты не можешь требовать оплаты, если тебе в ней отказывают.

— Это так, кайм’эра. — «На любимую мозоль!».

— Как творец, ты стоишь отдельно от браксинской классовой системы. В глазах простого общества ты — в самом низу. Если ты станешь частью Дома чистокровного браксана, то это сделает твое занятие законным и ты будешь относиться к второму классу.

— Это так, кайм’эра, но…

— И также ты из восставших. Неужели ты думала, что я не проверю твое прошлое? Ты вдохновила толпу на восстание на Врески после «упражнения в ораторской манипуляции». Жизнь тебе сохранили только после того, как ты отказалась от своих классовых привилегий, чтобы посвятить себя более безвредным поэтическим занятиям — да и тогда голосование было большинством не в твою пользу.

Внутри у меня все похолодело. Я с тех пор изменила имя, внешность и все остальное, связанное с моей личностью. Кто бы мог подумать, что Затар станет копать так глубоко!

— В дополнение к этому, судя по твоему выступлению, я нахожу, что ты наслаждаешься тем, что манипулируешь мужчинами, — лорд поднял руку, жестом пресекая мои возражения. — Точно также, как мастерица нашего языка может работать на подсознательном уровне, мастер может читать самые глубокие уровни. Итак. Ты хочешь принадлежать к второму классу, хочешь денег и безопасности. И ты, браксинская женщина, хочешь играть в игры и манипулировать представителями главной расы, надеясь когда-нибудь понять ту природу, которую мы скрываем от личностей типа тебя, и управлять ею под прикрытием поэта. Пойми, тебе придется оставить свою свободу у моей двери! За каждым твоим шагом будут следить. Каждое твое слово будет записываться и присылаться мне. Твоя поэзия будет подвергаться цензуре. А если твой поэтический подход когда-нибудь вызовет у меня беспокойство, то я прикажу тебя убить и ничто не заставит меня колебаться, — может, даже подвергну тебя медленной смерти. — Он смотрел на меня у упор, не мигая, и я содрогнулась от этого взгляда. Затар заставил меня заново подумать над тем, хочу ли я в это ввязываться. Что я знаю об образе жизни браксаны, я, которая думала только об Искусстве и собственном удовольствии?

Его лицо выразило странное удовлетворение, словно он почувствовал то унижение, что доставила мне его отповедь. Затар повернулся, собираясь уйти — но просто, чтобы отказаться от моих услуг, или наказать меня за прошлое, за восстание?

Он оглянулся через плечо перед самой дверью и снова по его лицу ничего нельзя было прочесть.

— Приходи в усадьбу завтра вечером! — по его низкому голосу было понятно: ему смешно. — Хозяйка предоставит тебе покои и жалованье. Спроси ее, когда придешь.

Я ничего не успела ответить, так быстро он ушел.

О, Тазхейн!

* * *

Таким образом я вошла в Дом Затара — я, творческая натура и подстрекательница, поэтесса и революционерка.

Несомненно, если бы я родилась мужчиной, то жизнь моя была бы другой. Я могу представить, как сражаюсь и умираю в первых рядах неподготовленной и слишком рано начавшейся революции, как возбуждает меня возможность управлять действиями других. В процессе я страстно желаю сбросить ярмо Бледнолицых и их правление. Но вместо этого я родилась женщиной и потому должна воплощать свои мечты способом, подобающим моему полу. Это трудная судьба. Меня не беспокоила ни вынужденная доступность, которую большинство женщин проклинают всю жизнь, ни дети, неожиданное появление которых стоило мне времени и здоровья. Но дар манипулятора был во мне с рождения, и это — жестокое несоответствие интересов той среде, где я появилась на свет.

Поэтому я обратилась к языку. Он позволял мне совмещать творческие и управленческие способности так тонко, что лишь немногие мужчины понимали манипулятивную силу моего Искусства. И когда браксаны, более чувствительные, чем большинство, в этом вопросе, арестовали меня за смелость и дерзость, они закрепили за мной ярлык шемар, а не революционерки — женщины, командующей мужчинами, служанки богини Воплощенного Хаоса, остающийся самым главным браксанским табу.

Думаю, спасло меня мое Искусство. Браксаны редко милостивы к тому, кто бросает им вызов, но те, кто приносят им удовольствие, часто избегают их ярости. Я умоляла их смилостивиться, славно воспользовавшись возможностями их языка, и это купило мне право на жизнь после того, как они лишили меня всех прав, кроме права говорить.

И теперь — Дом Затара! Волнение переполняло меня, и в то же время — ужас. Затар потребовал мою жизнь и я с готовностью отдала ее. Но сколько пройдет времени, когда снова поднимется дух шемар, станет наполнять меня энергией жизни и я окажусь в опасности из-за недовольства Затара?

Когда меня не преследовали навязчивые идеи и подобные страхи, жизнь моя представляла собой вызов и удовольствие. Молодой кайм’эра, которому я служила, на самом деле являлся мастером своего языка и мне требовалось использовать и талант, и полученные во время обучения навыки, чтобы приносить ему удовольствие. Но — о, как захватывает выступление перед браксанской аудиторией! Никакой сексуальный контакт не может принести такого удовольствия, никакое вино — такого опьянения.

Моей обязанностью стало обучение Ньен нюансам нашего языка, и поскольку так хотел Затар, она пыталась быть хорошей ученицей. Но даже когда она учила разговорный режим, он выдавал ее: в каждом случае, когда она применяла его сознательно, присутствовали еще пять, которыми она бессознательно окрашивала речь, выдавая себя больше, чем может допустить любая Хозяйка браксанского Дома. Половина наших уроков посвящалась тому, чтобы убрать из речи Ньен очевидное, научить выражаться не так, как представители ее класса — не просто выражать чувство, а делать так, как его класс, создавать образ и передавать приемлемые эмоции.

И как Ньен работала, чтобы порадовать Затара! Полностью ли ее преданность вдохновлялась теми эмоциями, которые мы стремимся отрицать (но которые, как знает поэт, все равно остаются в человеческом сердце)? Или потому, что она пришла в мир высшего класса со стороны и должна теперь либо служить Затару, либо испытать полную изоляцию? Браксанское общество вышвырнуло нас обеих, ее — за клеймо, меня — за мое прошлое. Где еще мы могли найти себя и получить удовлетворение, как не рядом с Затаром?

Лишь немногие мужчины в Доме проявляли ко мне сексуальный интерес, а большинство тех, кто проявлял, были бесплодны: хоть какое-то преимущество в службе браксанам. Такое положение вещей позволяло мне выражать чувственность в работе так, как я не смела раньше, и знаю, что такое развитие ситуации было и приятно Затару, и забавляло моего Хозяина, точно также, как приносило удовольствие и смущало меня.

Моя работа подвергалась цензуре, как Затар и говорил. Но для него это была только необходимость, тщательный контроль за тем, что его Дом представляет для других браксанов. Он сам не боялся того, что я могла сказать. Часто он призывал меня выступать только перед ним одним, и в таких случаях я могла выбирать любой предмет и экспериментировать с любым способом подачи текста. Другие находили Затара резким и нетерпимым, но это была его роль в обществе. Да, ко мне он проявлял требовательность, но и снисхождение вместе с тем. При условии, что я доставляла удовольствие его уму, я могла делать это необщепринятыми средствами.

Я стала более смелой. Казалось, его внимательные черные глаза проникают глубоко в мою душу и видят меня насквозь, тем не менее Затар никогда не выражал неудовольствия от моей очередной поэтической наглости. Я готовила большую работу, шедевр утонченности, в котором в конечном счете ставился вопрос о преданности Бракси Бесконечной Войне; представление этой работы будет опасным и в самой терпимой компании. Я не думала, что у меня когда-нибудь хватит смелости — или глупости — выступить с этой поэмой. Но истинный творец никогда полностью не ограничивает необходимость творческой реализации. Итак, однажды я завлекла своего Хозяина в возбуждающий рассказ о войне и интриге, в основе которого лежал пугающе-реакционный взгляд на браксино-азеанский конфликт.

После того, как я закончила, Затар какое-то время молча рассматривал меня.

— Интересно, — произнес он, помолчав.

Я задрожала. Может, я зашла слишком далеко? Длинная поэма, над которой я напряженно трудилась, была языковым шедевром, но я не осмелилась бы представить ее никому другому. Неужели я неправильно оценила Затара?

— У тебя поразительный ум, женщина, — взгляд Затара стал задумчивым. — На самом деле поразительный. Знаешь, я во время твоего последнего выступления очень внимательно наблюдал за публикой. Я всегда так делаю. Ты поворачиваешь их мысли, как не может ни один мужчина. В тебе есть настоящий дар властвовать. Ты способна оказывать влияние на мужчин.

Я оставалась неподвижна.

— Приходи ко мне сегодня вечером, — приказал он.

Я достаточно хорошо его знала, чтобы понять: меня выгоняют. И я была рада уйти: это позволяло мне скрыть страх.

Управление мужчинами — не это ли по сути он мне приписал? Абсолютно недопустимо по браксинским стандартам, невыносимо в браксанском Доме, и наказуемо, как любые другие нарушения социального браксинского порядка, смертью.

Если Затар признает меня шемар, я умру; никакое удовольствие, которое я могу ему принести, не выкупит меня у такой судьбы. Конечно, потенциал всегда жил внутри меня, и такой мастер по владению словом не мог этого не заметить, но если Затар увидел выход этого потенциала на поверхность, то у него нет выбора, кроме как вырвать случайный сорняк с корнем.

В тот вечер я отправилась к нему, внутренне содрогаясь.

Я никогда раньше не ложилась в постель с чистокровным браксаном; и это оказалось неожиданно приятным. Я нашла очень мало похожего между этим продолжительным удовольствием и отчаянно быстрым возбуждением и разрядкой низших классов. Мне они показались двумя совершенно разными занятиями. Должна сказать, что глядя смерти в лицо, я испытала огромное удовольствие, и хотя моя натура вызывала у него беспокойство, не думаю, что беспокойство вызывало и тело также. Затар оставил меня спать рядом с собой: это браксанский обычай, с которым я раньше не сталкивалась, и он вызвал тревогу уже у меня. Вместо того, чтобы спать, я рассматривала Затара, его прекрасные черты лица, расслабленного во сне, голую руку, лежавшую на груди, что вздымалась и опускалась в такт дыханию. Его пальцы украшали три тонких золотых кольца, которые оказались такими хрупкими, что я никогда не замечала их под плотно прилегающими перчатками, традиционными для браксана. Теперь они притягивали мое внимание к длинным пальцам с идеальным маникюром, которые я раньше никогда не видела открытыми. Я попытаюсь запомнить образ для будущих стихов. Если, конечно, эти стихи будут.

Затар проснулся, когда первые лучи проникли в окно. Со страхом и волнением я готовилась к худшему. Тем не менее он ничего не сказал, пока одевался. Я не могла отвести взгляд и смотрела как он облачался в браксанские одежды, затягивая стройное тело в серое, опять серое и еще раз серое, а поверх — короткий черный плащ, затем надел перчатки и сапоги. Затар заговорил со мной и вообще признал мое присутствие только когда был застегнут высокий ворот и золотой медальон, свидетельствующий о его ранге, лег на грудь.

— Значит, ты хочешь командовать мужчинами? — бросил он, расправляя длинные черные перчатки на предплечье.

— Я не стану оспаривать ваше мнение, кайм’эра, — поклонилась я.

Он резко посмотрел на меня.

— Ну тогда говори прямо. Ты наслаждаешься манипулированием.

Я слабо кивнула.

— Мужчинами.

Я подтвердила и это.

— Мужчинами, имеющими власть, — закончил он.

— Кайм’эра… — у меня вспыхнули щеки.

— Однозначного ответа будет довольно.

Я отвернулась, прошептала: «Да».

— Что может быть принято за служение Ар.

Я вся сжалась. Затар кружил вокруг одного слова, но все и так было ясно. Шемар нельзя терпеть. Он просто убьет меня или все получится гораздо более неприятно?

Затар заметил мой дискомфорт и на его идеальном лице появилась легкая улыбка.

— К счастью для нас ты являешься членом моего Дома и таким образом слугой моей воли; поэтому нет необходимости в официальном признании ситуации.

У меня перехватило дыхание.

— Ты обладаешь странной силой, Ланства, способностью контролировать эмоции своей аудитории, не осознающей этого, — говорил лорд. — Я наблюдал за твоей работой с тех пор, как ты оказалась здесь, и время и практика только добавили тебе умений. Я хочу воспользоваться этим талантом. Ты готова?

— Ваша воля — моя воля, — выдохнула я осторожно.

— Отлично, — Затар пригладил волосы. — Это означает, что в ближайшем будущем я могу сдать тебя в аренду некоторым Домам высшего класса. Они просили о твоих услугах, не замечая твоей силы, — он рассмеялся. — Лучше не придумаешь! Позднее мне придется периодически покидать Бракси, — я хотела возразить, но он жестом остановил меня. — Мои планы требуют этого. Поэтому я рад, что Ньен найдет поддержку в твоем лице. И буду рад еще больше, если смогу позволить тебе практиковать твое Искусство в других Домах, пока меня нет.

— А чего вы хотите? — я едва могла говорить.

— Даже я не могу позволить существование шемар, — его взгляд стал пронзительным и суровым. — Поэтому ты не должна заработать подобную репутацию.

Я ждала. Очевидно, Затар увидел что-то в моем лице, что ему понравилось, поскольку он улыбнулся шире.

— Это строго техническое определение, не так ли? Женщина приказывает мужчинам только когда сама отдает свои приказы.

Я начала понимать.

— Но если приказы исходят от мужчины…

— То женщина просто инструмент — хотя и действенный.

— Я сдам тебя в аренду другим, если хочешь, — Затар удовлетворенно кивнул.

— Ваша воля — моя воля, — повторила я. Страх заменило дикое возбуждение. Затар собирается заслать меня к браксанам и вменить мне в обязанность влиять на их мысли? Может ли женщина познать подобный экстаз за одну жизнь?

Я попыталась сохранить внешнее спокойствие, но хотя и говорила в основном речевом режиме, все же знала: Затар чувствует мое возбуждение.

— Я обещала создавать для вас легенды, — так сказала я.

— Я знаю, — ответил он. — И помню. Я этим воспользуюсь.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

«Великий правитель определяет, кто ему наиболее выгоден, и возвышает этих людей».

Харкур

Император Азеанской Звездной Империи производил впечатление. Даже среди самой высокой человеческой расы в иссследованной галактике он на полголовы возвышался над остальными. Волосы цвета сливок ниспадали ему на плечи и струились по спине, некоторые пряди были окрашены в золотой цвет по последней моде, к волосам было подобрано сливочно-золотое одеяние. На лице цвета полированной бронзы резко выделялись яркими белками глаза. На левой руке блестели четыре кольца, символы четырех других ветвей власти государства, которые одновременно являлись и слугами его, и господами. На правой руке он носил кольцо, выточенное из зейморита — память об Основании — с выгравированными двумя полушариями Азеи, его личную печать.

Пеш иль Сет ждал с монаршим терпением, как подобает особам королевской крови. Огромный зал был заполнен его подданными: людьми и инородцами, военными и гражданскими, они родились в высокопоставленных семьях или сами заслужили высокий пост… Здесь не нашлось места для простолюдинов. Огромная масса посетителей, собравшихся при дворе, уже превышала то количество, что был способен вместить большой зал. И не в первый раз он подумал: «Мы могли бы собраться на Лугасте». Не в первый раз император напоминал себе, что некоторые вещи следует делать на азеанской земле — ради соблюдения традиции, что делала государство сплоченным и дееспособным, и базировалась на том, что представляла собой именно эта планета.

Глашатай откашлялся и начал.

— От Совета Наций, — объявил он. — Старшая советница Асабин Телиа, Палата Людей.

Вошедшая была лугастинкой, невысокого роста и с приятной внешностью. Официальные одежды Лугаста ниспадали до пола, за советницей тянулся шлейф, свободное пурпурно-бирюзовое платье скрывало ее фигуру, а от золотой короны на голове отходила тонкая кристаллическая вуаль, укрывшая голову и плечи.

«Они всегда знали, как правильно одеться», — подумал император.

Советница поклонилсь монарху и заняла место рядом с ним, ее вуаль тихо позвякивала при каждом движении.

— От Совета Правосудия, — продолжал глашатай. — Верховный судья Лиш зи Рейс.

Вошел азеанец, надменный, где-то около ста стандартных лет. Возраст уже начал проявляться в его внешности, и морщины на лбу придавали ему еще большую резкость и достоинство, чем те, которыми он обладал ранее. Для этого мероприятия он выбрал черные с бордовым одежды; форма Совета Правосудия была полностью черной, но зи Рейс решил какое-то время тому назад, что это слишком мрачно для появления на государственных мероприятиях, и приказал добавлять детали других цветов, правда, темных и в разумном количестве.

Глашатай подготовился к произнесению имен не-людей. В них встречались сложные для человека звуки.

— От Совета Наций, — осторожно сказал он. — Старшая советница Сст Ффтф Шк-к, Палата Не-Людей.

Тисан не облачилась ни в корону, ни в длинное одеяние, потому что ее щиток, как у черепахи, не подходил ни для того, ни для другого. Существо остановилось перед глашатаем, чтобы сделать подходящий ситуации жест уважения и оценки, поскольку тисанский речевой аппарат так отличался от речевого аппарата Разбросанных Рас, что представители этого народа привыкли, чтобы их называли с использованием человеческих звуков. Глашатай предпринял попытку произнести настоящее имя и, даже при неполноценности человеческого речевого аппарата, подошел достаточно близко к правильному варианту.

Тисан выразила уважение императору и заняла место рядом с советницей Асабин. Существо нарисовало золотые спирали на всей верхней поверхности туловища, и они удачно сочетались с одеянием остальной компании. Хотя тисан полностью не понимала цели таких украшений — ее правительство использовало более сдержанную форму — но она могла сказать, что использование рисунка является и подходящим к ситуации, и по достоинству оценено остальными.

Присутствие коллеги не-человека, как всегда, вызвало у Пеша благоговейный трепет — перед тем, чего добилась Азеа и с какими малыми шансами на успех. В Палате Не-Людей было представлено более сотни видов, некоторые из такой чужеродной среды по сравнению с Азеа, что император не мог и надеяться понять их — это казалось просто бесполезным упражнением. Между ними и людьми имелось мало общего и иногда — достаточно оснований для враждебности. Тем не менее люди и не-люди стояли сейчас, объединенные при его дворе, связанные вместе общей мечтой, общей нацией. И если правительство, общее для всех, было ни во всем идеально, то этого следовало ожидать. Зная о таком разнообразии, казалось просто удивительным, что Империя вообще функционирует.

— От Императорских вооруженных сил, — продолжал глашатай, опять привлекая внимание Пеша к настоящему. — Директор Эбре ни Кахв, Звездный Контроль.

Парадная форма Эбре прекрасно сидела на его мускулистой фигуре и резко контрастировала со свободными, ниспадающими одеждами других людей. Черный приталенный китель с одним рукавом надевался поверх белой рубашки, застегивался на золотые пуговицы, по диагонали шла вышивка золотой нитью. По внешней стороне единственного черного рукава были вышиты планеты, по одной за каждый мир, который он покорил или силой, или в результате переговоров. Пришитая к кителю золотая тесьма объявляла, что Эбре участвовал в заключении мирных договоров, дипломатических переговорах с не-браксинцами и других мероприятиях от имени Империи. По белому рукаву рубашки шли ярко окрашенные квадраты, которые символизировали его подготовку и теперешний статус. Над квадратами красовался золотой обруч, самая желанная награда в Империи, которая означала, что Эбре давал клятву верности лично императору и имеет право выступать от его имени.

Эбре подошел к своему сеньору и преклонил перед ним колени.

— Ваше Высочество, могу ли я выступить с заявлением? — попросил он.

— Ваши слова всегда желанны, — ответил Пеш.

— Говорят, что хотя человек и приносит большую славу своему кабинету, он обесчещивает его, если в конце пытается удержать его дольше положенного времени. Почти сто лет назад я возглавил одну из ветвей государственной власти. Я пытался оправдать доверие. Мне доверили очень важный пост и я считаю, что служил на нем так хорошо, как только мог.

— Вы честно и доблестно служили нам, — заверил его император.

— Спасибо. Однако боюсь, что я больше не молод. Здоровье начинает подводить меня и не со всем уже справляется медицина. Я вынужден признать, что вступил в последнюю фазу жизни и смерть может забрать меня в любой момент, не исключено, что внезапно.

Эбре сделал паузу.

— По традиции Звездного Контроля место директора передается преемнику, пока глава еще жив, чтобы флот ни на минуту не оставался без действующего руководителя. Я чувствую, что пришло время сделать это.

— Нам всем будет жаль, если вы нас покинете, директор, — сказал Пеш. — Но мы также знаем о традиции и ее обоснованности, и всем сердцем одобряем ваше решение. Я знаю, что говорю и за своих коллег, освобождая вас от командования флотом с готовностью, но с большим сожалением.

— Не могу притворяться, что мне не жаль это делать, — быстро вымолвил Эбре.

Император подождал, пока директор возьмет себя в руки.

— Вы выбрали преемника? — спросил он после паузы.

— Да, Ваше Высочество, — откашлялся ни Кахв. — Разрешите мне представить ее вам?

Пеш кивнул. Он почти слышал, как это «ее» эхом разлетается по уголкам Империи вплоть до Бракси. Он конечно знал, кого выбрал Эбре, и уже одобрил этот выбор. Но информацию не сообщали другим, чтобы она не дошла до Бракси до начала церемонии при императорском дворе. На этот раз, как подумал Пеш, Представление станет больше, чем просто ритуалом.

— Я представляю почтенной публике командира звездного флота Торжу эр Литз, — Эбре протянул руку в направлении женщины, шедшей по центральному проходу, затем Торжа заняла место рядом с ним и склонилась перед императором. Ее одежду украшали многочисленные золотые отметки в заслуживающем уважение количестве. Пеш знал, что даже если другие ветви власти Азеи не могли точно прочитать значение всех отметок, то их количество произвело на них впечатление. — Данное ей родителями имя означает «огонь» в том смысле, что огонь очищает через разрушение — очень подходящее имя для одного из самых успешных командиров звездного флота Империи. Ее взрослое имя, Литз, было выбрано после браксинского покорения колонии под этим названием — покорения, которое повлекло за собой убийство более двух с половиной миллионов мужчин и женщин, и таким образом воплощает суть браксинской жестокости.