Смерть на ипподроме

      Сел в будке на полу и осторожно прислонился к стене, положив голову на ящичек для сбора монет. Что лучше? Движение на пронзительном ветру или неподвижность в укрытии? Оба варианта были одинаково леденящими. Но я потерял слишком много сил, чтобы шевелиться без надобности, так что выбор несложен.
      Приложив руки к лицу, я по очереди кусал себя за пальцы. Они были мертвенно-белыми, холодными, как ледяшки, и ничего не чувствовали. Тогда я всерьез взялся за них, растирая о ноги, ударяя по коленям, сжимая и разжимая кулаки. Не помогало. Однако я не останавливался, если прекращу, станет хуже, Но от этого жестоко избитые плечи разболелись еще сильнее.
      Чтобы отвлечься от физических страданий, мне было о чем подумать. Например, о пластыре. Зачем он ему понадобился? Предположим, рот он заклеил, чтобы я не позвал на помощь. Но ведь когда я сорвал наклейку и стал кричать, никто не услышал. И не мог услышать, как бы громко я ни взывал о помощи, конюшни слишком далеки от дороги.
      А наклейка на глаза? Ну почему так важно было, увижу я пустой двор и заброшенную кладовую или нет? Что бы изменилось, если бы я был в состоянии говорить и видеть?
      Видеть., Я бы видел выражение его лица. Я бы видел Кемп-Лора... Вот в чем дело. Он не хотел, чтобы я видел именно его. А если это так, то и рот он мне заклеил просто, чтобы не отвечать и не попасться в ловушку. А заговорил он лишь раз и то измененным голосом. Конечно, он не хотел, чтобы я его узнал.
      В таком случае он считает: я не знаю, кто меня похитил, и не представляю, кто он такой. Значит, по его мнению, Джеймс случайно выбил сахар, и он не слышал, что мы с Тик-Током объехали все конюшни и что я расспрашивал насчет "ягуара". Это давало мне некоторое преимущество на будущее. Если он оставил где-нибудь какие-нибудь следы, у него не будет необходимости немедленно их уничтожить. И он не будет постоянно настороже.
      Глядя на свои бескровные пальцы и представляя, какую боль мне придется еще пережить, я понял, что в моем сознании отказали все тормоза. Восстановить то, что он разрушил, - этого недостаточно! Он сам вколотил в меня безжалостность, которой мне не хватало И теперь я должен отомстить и за себя, и за всех своих товарищей. И сделать это без сожалений.
      Наконец-то она приехала. Хлопнула дверца машины, и ее быстрые шаги зазвучали на дороге. Дверь телефонной будки открылась, впустив ледяной ветер, и она, одетая в брюки и стеганую синюю куртку, стояла на пороге. Свет падал на ее темные волосы, оставляя глубокие тени под глазами.
      Я страшно обрадовался. Попытался выдать самую широкую улыбку, но из этого ничего не вышло.
      Встав на колени, она внимательно оглядела меня: у нее застыло лицо.
      - Твои руки! - только и сумела она выговорить.
      - Ты привезла ножницы?
      Она вынула из сумки большие ножницы и разрезала веревки. Нежно и осторожно. Потом убрала крюки с моих колен, отложила их в сторону, сняла коричневые от крови обрезки шнура с запястий. На их месте остались раны темные и глубокие.
      - Там внизу - еще веревка, - указал я на ноги. Она разрезала путы и на лодыжках, ощупав брючину. Было слишком холодно, чтобы брюки могли высохнуть, Ты что, купался? - спросила она. Голос ее дрогнул. Послышались шаги, и за спиной Джоан возникла мужская фигура.
      - Ну как, мисс, порядок? - раздался простонародный говорок.
      - Да, спасибо. Не могли бы вы помочь моему кузену добраться до машины?
      Он остановился на пороге будки и, посмотрев на меня, не удержался:
      - Господи!
      - Да уж! - отозвался я.
      Это был крупный, крепкий мужчина лет пятидесяти, с лицом обветренным, как у моряка, и с таким выражением, будто он уже успел повидать все на свете и во всем разочароваться.
      - Здорово вас отделали.
      - Лучше некуда. Он усмехнулся.
      - Ну пошли. Нет смысла тут торчать.
      Я неуклюже поднялся и повис на Джоан, обхватив ее за шею. А оказавшись в таком положении, решил, что грех им не воспользоваться, - поцеловал ее.
      - А вы будто сказали, что он кузен!
      - Кузен и есть, - решительно отрезала Джоан, Даже слишком решительно.
      Водитель распахнул дверцу.
      - Его, видать, к врачу надо везти?
      - Нет, нет. Никаких врачей!
      - Но тебе нужен врач, - отозвалась и Джоан.
      - Ни за что!
      - У вас же руки отморожены.
      - Нет, просто я замерз.
      - А что с вашей спиной?! - обнаружил таксист прилипшие к коже клочки рубашки.
      - Я падал... На гравий.
      - Ловко. - Он не поверил.
      - Но спина, к тому же, вся в грязи, - ужаснулась Джоан.
      - Ты ее вымоешь. Дома.
      - Без врача вам не обойтись, - повторял водитель.
      - Мне нужен только аспирин и постель.
      - Ну, ты, наверное, знаешь, что делаешь, - заметила Джоан.
      - А где свитер?
      - В машине... И еще кое-что. Ты сможешь переодеться. И чем быстрее ты попадешь в горячую ванну, тем лучше.
      - Только не согревайте руки слишком быстро, а то пальцы отвалятся.
      Вот утешитель нашелся! И, пожалуй, не слишком-то надежный малый.
      Мы двинулись к машине. Обычное черное лондонское такси. И какими чарами Джоан удалось заставить этого типа поехать за город среди ночи! И еще меня интересовало: включен ли счетчик? Включен.
      - Садись скорее, здесь хоть ветра нет.
      Я повиновался. Из чемодана она достала свой свитер и теплую куртку на молнии - явно мужскую. И снова извлекла на сумочки ножницы. Несколько быстрых разрезов - и остатки моей рубашки на сиденье. Двумя длинными полосами она перевязала мне запястья. Таксист наблюдал внимательно, потом высказался:
      - Нет, это дело для полиции! Я покачал головой.
      - Обычная драка.
      Он показал мне крюки, притащенные из телефонной будки:
      - А это как назвать? Я отвел глаза.
      - Выкиньте их в канаву!
      - Ничего, пригодятся для полицейских! У меня уже не было сил повторять.
      - Я же сказал, никакой полиции...
      На его разочарованной физиономии появилось выражение - мол, видали мы и таких. Он пожал плечами, исчез во мраке и вернулся уже без крюков.
      - Они в канаве за будкой. Это если вы передумаете.
      - Ладно, спасибо.
      Джоан кончила бинтовать, помогла мне одеться и застегнула молнию. Пару меховых варежек удалось натянуть без особой боли. А уже после этого Джоан достала термос с горячим бульоном.
      Она поднесла чашку к моим губам, и я посмотрел в ее черные глаза. Я любил Джоан. Да и как можно не любить девушку, которая глубокой ночью позаботилась о горячем бульоне.
      Таксист тоже хлебнул бульона. Потопав ногами, заметил, что становится холодновато, и повез нас в Лондон.
      - Кто это сделал? - спросила Джоан.
      - Потом скажу.
      Она не настаивала. Вытащила из чемодана отделанные мехом домашние туфли, толстые носки и свои эластичные брюки.
      - Обойдусь носками, брюки мне не снять, - отказался я, и сам услышал, какая усталость звучала в моем голосе.
      Джон не стала спорить. В тряской машине она опустилась на колени, сняла с меня мокрые носки и туфли и надела сухие.
      - Ноги у тебя ледяные.
      - Я их совсем не чувствую.
      Туфли были велики мне и уж тем более велики для Джоан.
      - Это его туфли? - спросил я.
      - Да.
      - И куртка?
      - Я ее купила ему на Рождество. Вот, значит, как. Не самая подходящая минута, чтобы это услышать.
      Помолчав и как бы решившись на что-то, она сказала:
      - Но я ее не отдала ему.
      - Почему?
      - Она не вполне соответствует его респектабельной жизни. Вместо нее я подарила золотую булавку для галстука.
      - Подходяще.
      - Прощальный подарок, - сообщила она спокойно. Я-то знал, что все это далось ей нелегко.
      - Ты что, из железа сделан, Роб?
      - Было железо, да проржавело малость.
      - Прости, что мы так долго. Понимаешь, еле нашли.
      - Главное, что ты приехала.
      В тряской машине руки и плечи ныли без передышки, а когда я пытался усесться поглубже, - протестовала ободранная спина. В конце концов я закончил путешествие, сидя на полу и положив голову и руки на колени Джоан.
      Я, конечно, привык к ударам. Ведь в моей профессии физические травмы фактор неизбежный, Особенно в первый год, когда скакал на самых плохих лошадях, все части моего тела были сплошь в синяках. Случались и переломы, и вывихи. Но это ни в малейшей степени не влияло на мой оптимизм: все идет, как надо. Я был уверен, что не разобьюсь. Уж такое у нас, жокеев, упругое строение организма, что можно трахнуться и снова быть готовым к работе. Если и не на следующий день, то во всяком случае куда быстрее, чем предполагают медики.
      У меня даже свой метод выработался, как справляться с этими травмами: надо не обращать на них внимания и стараться сосредоточиться на чем-то другом. Но в тот зловещий вечер этот метод не слишком-то помогал. Например, когда я уже в теплой комнате Джоан наблюдал, как мои пальцы из желтых становились черными, будто древесный уголь, а потом раскалялись докрасна, Джоан включила два мощных обогревателя и потребовала, чтобы я сразу же сменил брюки и трусы. Было как-то неловко позволить ей раздевать меня. Но она сделала это как нечто вполне обычное. Похоже на возвращение в детство, когда нас купали в одной ванне.
      В бутылочке оставалось всего три раскрошившихся таблетки аспирина. Я проглотил все сразу. Потом Джоан сварила кофе и держала чашку, чтобы я мог пить. В кофе было полно коньяку.
      - Согреет, - коротко заметила она. - Слава богу, ты наконец перестал дрожать, Вот тут-то мне и стало покалывать пальцы. Покалывание превратилось в жжение. А потом начало казаться, будто пальцы зажали в тиски и закручивают все крепче и крепче. Вот-вот пальцы не выдержат давления и отвалятся.
      Джоан отерла пот у меня со лба.
      - Ну, все в порядке?
      - Угу...
      Она кивнула, подарила мне ослепительную улыбку, с детства заставлявшую вздрагивать мое сердце, и принялась пить кофе.
      Боль была ужасной. И продолжалась слишком долго... Я опустил голову. А когда поднял, она глядела на меня, и ее глаза были полны слез, - Прошло?
      - Более или менее.
      Мы оба взглянули мне на руки, которые горели огнем.
      - А ноги?
      - В порядке.
      - Надо промыть ссадины у тебя на спине.
      - Нет, утром. Я слишком устал...
      Она не спорила, Разрешила лечь в свою постель одетому. В ее черных брюках и голубом свитере я выглядел, как второсортный балетный танцор с похмелья В подушке была вмятина от ее головы. С чувством удовольствия я положил на нее свою голову. Джоан заметила мою улыбку и поняла ее правильно.
      - Ты в первый раз в моей постели. Но и в последний!
      - Имей жалость, Джоан!
      Она уселась на краешек тахты и лукаво взглянула на меня.
      - Это нехорошо для кузенов.
      - А если бы мы ими не были?
      - Но мы-то кузены! - вздохнула она.
      Она наклонилась, и я не удержался. Обнял ее, притянул к себе и поцеловал по-настоящему. Я сделал это впервые в жизни и вложил в этот поцелуй все свое так долго сдерживаемое и подавляемое желание. Поцелуй получился слишком страстным, даже каким-то отчаянным. На секунду она расслабилась, смягчилась и ответила. Но так мимолетно, что я решил: это мне показалось.
      Я отпустил ее. Она тут же вскочила и глянула на меня без гнева и без любви. Потом молча подошла к дивану в другом конце комнаты, завернулась в одеяло, улеглась и погасила свет.
      В темноте до меня донесся ее спокойный голос:
      - Спокойной ночи, Роб!
      - Спокойной ночи, Джоан, - ответил я вежливо и уткнулся в ее подушку.
      Глава 13
      Время тянулось медленно, в комнате было тихо. Кровь в пальцах еще неистово пульсировала. Сегодня во второй половине дня они должны прийти в норму, и можно будет работать. Обязаны прийти в норму, вот и все!
      Рассвело. Я услышал, как Джоан пошла в свою маленькую совмещенную кухню-ванную, чистила там зубы и варила свежий кофе. Донесся аромат жареного.
      Субботнее утро. День Зимнего Кубка. Я медленно перевернулся с живота на бок. Все мышцы от шеи до талии были поражены скованностью.
      В комнату вошла Джоан.
      - Кофе.
      - Спасибо.
      - Как ты себя чувствуешь? - прозвучало совсем уж по-больничному.
      - Жив. (Молчание.) Ну продолжай же, - не выдержал я, - Или стукни меня разок, или улыбнись. Но не стой с таким трагическим видом, будто сгорел Альберт-холл.
      - Ну черт с ним, с Альберт-холлом, Роб! - ее лицо осветила улыбка.
      - Мир?
      - Мир.
      Она даже присела на краешек тахты. Морщась от боли, я принял сидячее положение. Руки мои напоминали связки говяжьих сосисок.
      - Который час?
      - Около восьми. А что?
      Восемь. Скачки начнутся в два тридцать. Я начал обратный счет. Мне надо быть в Аскоте самое позднее в час тридцать. А поездка туда в такси займет примерно пятьдесят минут. С возможными задержками - час. Чтобы привести себя в готовность, у меня остается примерно четыре с половиной часа, А чувствовал я себя так...
      К какому же способу прибегнуть? Турецкие бани с парилкой и массажем? Но у меня слишком ободрана кожа. Можно размяться в гимнастическом зале. Можно проехаться в парке верхом - это было бы наилучшим выходом в любой день, кроме субботы, когда парк набит ребятишками...
      - В чем дело? - спросила Джоан. Я ей объяснил, -Ты это всерьез? Ты действительно собираешься? Сегодня?!
      - Собираюсь, - Ну ты же не в форме!
      - Об этом и идет речь, как побыстрее вернуть форму.
      - Но тебе нужно хоть денек отлежаться в постели.
      - Завтра полежу. А сегодня я скачу на Образце - участвую в борьбе за Зимний Кубок, Она пыталась настаивать, но я объяснил, почему мне это так нужно. Насчет ненависти Кемп-Лора к жокеям и про все, что случилось со мной накануне вечером. Это заняло много времени. Передавая ей эпизод в пустой кладовой, я прятал глаза. Мне почему-то ужасно неприятно было говорить об этом зверстве. Даже ей. А повторить это я уже не смогу никому.
      - Все понятно, - сказала она. - Так с чего начнем?
      - С горячей ванны и завтрака. И если можно, послушаем сводку погоды.
      Она включила радио. Передавали какой-то модерновый концерт. Наконец истерическая музыка прекратилась и последовал прогноз погоды.
      "Во многих частях страны прошлой ночью отмечались слабые заморозки, настораживающе мягким голосом сообщил диктор. - Сегодня они ожидаются вновь, особенно на открытых местах. В большинстве районов в ближайшие несколько дней ожидается сохранение холодной погоды."
      И далее:
      "Прослушайте объявление:
      Распорядители скачек в Аскоте обследовали скаковую дорожку в восемь утра и сделали следующее заявление: на ипподроме прошлой ночью была отмечена температура два или три градуса мороза. Но так как земля у барьеров защищена соломой, скачки состоятся обязательно."
      Джоан выключила радио.
      - Ты окончательно решил ехать?
      - Бесповоротно, -Тогда, пожалуй... Я вчера смотрела эту передачу... "На скаковой дорожке"...
      - Да ну!
      - Если я дома, иногда смотрю ее с тех пор, как ты в ней начал участвовать.
      - И что?
      - Он, - теперь ей не надо было объяснять, кого она имеет в виду, - почти все время говорил о Зимнем Кубке: о лошадях и тренерах и т, д. Я все ожидала, что он тебя назовет, но он все насчет того, какая замечательная лошадь Образец, а о тебе - ни словечка. Он объявил: это такие важные скачки, что он сам лично будет комментировать финиш и возьмет интервью у победителя. И если тебе удастся выиграть - ему придется описывать, как ты это сделал. Что само по себе будет для него достаточно горькой пилюлей. А потом еще публично поздравлять тебя на виду у нескольких миллионов зрителей...
      Я смотрел на нее пораженный.
      - Грандиозная идея!
      - Помнишь, как он интервьюировал тебя после той скачки на второй день Рождества?
      - Это была та самая скачка, которая и решила мою судьбу, Слушай, но ты довольно старательно смотрела эти передачи!
      Ее это немного озадачило.
      - Ну... А разве не тебя я видела прошлым летом на своем концерте в Бирмингаме?
      - А я-то думал, что прожекторы слепят вам глаза! - Я откинул одеяло. При свете дня черные брюки выглядели еще более несуразно, - Пожалуй, пора действовать. У тебя есть бинты и что-нибудь дезинфицирующее?
      - Всего несколько обрывков эластичного пластыря.
      - А бритва?
      - Я снимаю ею с ног пушок, - извиняющимся голосом объявила она, - Я составлю список, что нужно, и сбегаю в аптеку. Я быстро.
      Когда она ушла, я выбрался из постели и залез в ванну. Сказать это просто, а сделать куда труднее. Ощущение такое, будто слишком старательная прачка пропустила меня лишний раз через отжимной пресс. Поразительно, что сотворил со мной Кемп-Лор при помощи столь примитивных средств. Я пустил воду, снял брюки и носки. Голубой свитер прилип к спине, а самодельные бинты - к запястьям. Пришлось улечься, не отдирая их, и ждать, пока они отмокнут.
      Постепенно тепло сделало свое дело, и я смог шевелить плечами и поворачивать голову. Все добавлял и добавлял горячей воды, так что к возвращению Джоан лежал в кипятке по горло - даже пар от меня шел.
      За ночь она высушила и отгладила мои трусы и брюки. Одеваясь, я наблюдал, как она раскладывает покупки на кухонном столе. Завиток темных волос свесился на глаза, лицо сосредоточенное, рот решительный. Что за девушка!
      Она промыла мои ссадины дезинфицирующим раствором, Высушила и прикрыла салфетками, смазанными цинко-касторовой мазью. Ее прикосновения были легкими, и все она делала быстро и ловко.
      - А у тебя внушительные мускулы. Ты, наверное, очень сильный...
      - Ну, сейчас это какое-то желе, - вздохнул я и, натянув куртку поверх принесенного ею светло-зеленого джемпера, засучил рукава.
      Джоан осторожно размотала кровавые повязки на запястьях. Кое-где они прилипли, хоть я их и отмачивал. А то, что находилось под повязками, представляло собой весьма тревожное зрелище - особенно теперь, когда мы смогли увидеть все при дневном свете.
      - Нет, с этим я не справлюсь, - в отчаянии заявила она. - Ты должен пойти к врачу.
      - Только вечером, - пообещал я, - А пока забинтуй-ка снова.
      - Раны глубокие, легко получить инфекцию. Роб, не сможешь ты с этим скакать. Право, не сможешь!
      - Я окуну их в таз с дезинфицирующим раствором , а потом ты снова забинтуешь, чтобы не было видно.
      - Больно? (Я не ответил.) Конечно, больно. Глупости спрашиваю. - Вздохнув, она принесла таз, вылила в воду деттоль, так что она стала молочно-белой. И я окунул руки.
      - Это предохранит от инфекции. А теперь... Аккуратные, плоские повязки. Как можно незаметнее.
      Она заколола концы бинтов крохотными булавками, и белые, совсем узкие манжеты стали выглядеть опрятно. Под скаковым камзолом они будут незаметны.
      - Отлично, - одобрил я, опуская рукава куртки, чтобы прикрыть их.
      - А когда ты собираешься в полицию?
      - Не пойду я туда.
      - Но почему? Почему? - не могла она понять. - Ты можешь предъявить ему иск за нападение или за нанесение тяжких телесных повреждений. Или как там называется...
      - Предпочту сражаться по-своему... Для меня невыносима даже мысль, что я должен обо всем рассказывать, да еще подвергаться врачебному осмотру, позволить себя фотографировать... Чтобы потом вся эта гадость появилась в газетах...
      - Наверное, ты чувствуешь себя униженным... И в этом все дело?
      - Может быть, - ворчливо согласился я. Она рассмеялась.
      - Смешные все-таки существа мужчины!
      Горячая ванна хороша, жаль, действует недолго. Надо закрепить достигнутое гимнастикой. А именно этого меньше всего желали мои измученные мышцы. Но я все же сделал несколько нерешительных движений, пока Джоан жарила яичницу. И после того, как мы поели, уже более решительно вернулся к своим упражнениям, Ведь если я, не достигнув гибкости, окажусь на спине у Образца - нет шансов на победу.
      После часа интенсивной работы я все-таки добился того, что смог поднимать руки выше плеч.
      Джоан убирала квартиру, а когда я делал передышку, спросила:
      - Долго ты собираешься бить поклоны?
      - До самого отъезда в Аскот.
      - А почему бы нам не сходить на каток? Это хорошее упражнение, и уж , конечно, интереснее того, что ты делаешь.
      - Да ты просто гений, Джоан.
      - Ну я-то считаю, что тебе следовало бы полежать в постели.
      В числе постоянных абонентов катка на Квинсуэй мы значились с тех пор, как едва научились ходить. Но вместе не катались лет с шестнадцати. Однако все навыки в танце на льду, к которым мы приучены с детства, очень быстро вернулись.
      После часа, проведенного на катке, напряжение в мышцах отпустило с головы до ног. Да и Джоан, скользя по льду рядом со мной, разрумянилась, и в глазах засверкали ослепительные огоньки.
      В двенадцать мы, подобно Золушке, ускользнули с катка.
      - Послушай.., ну как теперь, не так больно?
      - Все прошло, - Лгунишка! Но вид у тебя не такой бледный, как раньше. Мы отправились переодеться. Главное - натянуть перчатки. Хотя пальцы были уже не такими распухшими и красными, но пульсация в них не прекратилась, кожа потрескалась во многих местах.
      Джоан сказала, что не поедет со мной в Аскот: будет смотреть по телевизору.
      - И ты уж постарайся победить!
      - Могу я приехать после скачек к тебе?
      - Конечно, - удивилась она, что я спрашиваю. - Желаю удачи, Роб!
      Глава 14
      По дороге я поддерживал тепло и упругость пальцев беспрерывными упражнениями - "игрой на рояле". Если водитель такси видел все это, он, пожалуй, решил, что я страдаю пляской святого Витта, да еще в тяжелой форме.
      Когда я с ним расплачивался у ворот ипподрома, он объявил, что останется тут и рискнет немного поволноваться, - Можете что-нибудь подсказать? - спросил таксист, пересчитывая мелочь.
      - А как насчет Образца в главной скачке?
      - Не знаю, - поджал он губы. - Не очень-то я верю в этого Финна. Говорят, он выдохся.
      - Не всякому слуху верь, - улыбнулся я, - До встречи.
      - Да уж ладно, Я направился прямиком к весовой. Часы на башне показывали пять минут второго. Сид - главный конюх Джеймса - стоял у дверей.
      Увидев меня, он подошел.
      - Значит, вы все-таки здесь!
      - А почему бы и нет?
      - Хозяин велел вас дожидаться. Он завтракает. Я сразу же доложу ему, что вы приехали. Понимаете, прошел слух, что вы не явитесь.
      В раздевалке меня встретил гардеробщик:
      - Привет! А я было решил, что вы раздумали выступать.
      - Значит, вы все-таки приехали? - заметил и Питер Клуни Тик-Ток спросил:
      - Какого черта, где ты пропадал?
      - Откуда вы все взяли, что я не приеду?
      - Не знаю. Такой слух прошел. Говорят, в четверг ты снова испугался. И вообще решил больше не участвовать, - Очень интересно! - угрюмо процедил я.
      - Не обращай внимания. Главное, - что ты здесь. Я звонил тебе утром, но хозяйка сказала, ты не ночевал. Мне можно будет после скачек взять машину? Я встретил потрясающую девочку, - весело закончил он. - Она тут, и когда все закончится, поедет со мной.
      - Машину? Встретимся после у весовой, и я покажу, где она.
      - Блеск! Послушай, а ты как, в порядке?
      - Еще бы!
      - А выглядишь так, будто провел бурную ночь. Ну, во всяком случае, желаю удачи!
      Распорядитель заглянул в раздевалку и позвал меня. Джеймс ждал в весовой.
      - Где вы были?
      - В Лондоне. А что это за слухи, будто я не явлюсь?
      - Бог его знает, - пожал он плечами, - Я-то был уверен, что вы нигде не задержитесь. По крайней мере, не сообщив мне об этом, если...
      Если не считать того, что я мог до сих пор висеть в пустой кладовой, превращаясь в пожизненного калеку.
      Он перевел разговор на скачки:
      - Земля все-таки местами тронута морозом, но это нам на руку, Я заверил его, что обошел накануне скаковой круг и знаю, каких мест надо избегать. Он похвалил меня, и было заметно, как ом возбужден. В глазах какая-то не свойственная ему застенчивость, зубы сверкают в полуулыбке. "Предвкушение победы, вот что это такое", - подумал я И не проведи я такие, мягко говоря, напряженные ночь и утро - чувствовал бы то же самое. А сейчас предстоящая скачка не сулила мне радости: если скачешь с ушибами и ссадинами, лучше остановиться. Но все равно я ни за что на свете не уступил бы своего места на Образце.
      Да, Джеймс и лорд Тирролд имели право ожидать, что их жокей явится на столь ответственную скачку в самом лучшем физическом состоянии. Но если бы мы обращали внимание на все раны и ссадины, - разглядывал я свои руки в перчатках, - мы слишком много времени проводили бы на трибунах, глядя, как побеждают другие. Не впервой мне обманывать таким образом тренера и владельца и все-таки приходить победителем. Надеюсь, и этот раз - не последний, Я думал насчет Зимнего Кубка. Многое зависит от того, как все пойдет потом. Но, в основном, я собирался стартовать с краю, стойко держаться четвертым и вырваться вперед на последних двухстах метрах. В этих скачках должна принять участие новая ирландская кобыла - Изумрудина. Репутация у нее потрясающая. А ее жокей, хитрый парень, здорово орудовал хлыстом. Как правило, он старался держаться впереди. И, выскользнув с поля стремительным броском, всех обгонять корпусов на десять при повороте к последнему забору. Если Изумрудмна вырвется у последнего забора, - решил я, - Образец должен держаться рядом, а не плестись на четвертом месте. Хотя он и отличный скакун, бессмысленно давать ему такую нагрузку на последней прямой. Обычно жокеи не торчат во время скачки в раздевалке, и гардеробщики удивлялись, почему я не на трибунах. Но, взяв джемпер и цвета лорда Тирролда, я скрылся в душевой. Наплевать, что подумают гардеробщики. Переодеваться мне необходимо без посторонних глаз, чтобы не видели бинтов.
      Первая скачка закончилась, и жокеи стали вваливаться в раздевалку. Я влез в брюки, чулки и сапоги, взял седло и пошел взвеситься на судейских весах. Надо выяснить, сколько свинца Майк должен подложить, чтобы общий вес составлял двенадцать стонов.
      - Вы в перчатках? - удивился Майк.
      - Да, сегодня холодно. Но для скачки лучше шелковые. Он вытащил из корзины ворох беловатых перчаток и протянул мне пару. Я взвесился на главных весах и отдал свое седло ожидавшему Сиду. Он сказал:
      - Хозяин велел, чтобы я оседлал Образца в конюшне и вывел прямо на смотровой круг.
      - Вот это правильно! - с чувством отозвался я.
      - Два частных детектива и чертовски громогласная собачища сторожили в конюшне всю ночь. И еще один сыщик трясся с нами в лошадином фургоне. Он до сих пор дежурит в деннике у Образца. Вот цирк!
      - А лошадь как? - спросил я, улыбаясь, Джеймс с блеском держал свое слово.
      - Образец их уделает! - уверенно сказал Сид. - Ирландец и оглянуться не успеет. Все наши парни поставили на Образца. Хотя ребята не в восторге, что на нем скачете вы'. Но я-то видел, как вы в четверг вывернули наизнанку Ботву, и велел им не волноваться.
      - Спасибо, - поблагодарил я искренне. Но лишняя гиря легла на чашу ответственности. Время ползло еле-еле. Плечи болели. Чтобы отвлечься хоть немного, я стал представлять себе выражение лица Кемп-Лора, когда он увидит на табло мое имя. Сначала подумает - ошибка. И будет ждать, когда ее исправят. Нескоро начнет понимать, что я и впрямь здесь.
      Я подвигал пальцами. Опухоль почти опала, и, несмотря на потрескавшуюся кожу, они снова обрели силу.
      Вернулись жокеи, болтая, смеясь, чертыхаясь, дружески и не очень дружески переругиваясь, покрикивая на гардеробщиков, сбрасывая с себя камзолы, - такая привычная шумная товарищеская суета раздевалки.
      Но я как будто жил в другом измерении. Медленно проползли еще четверть часа. Наконец распорядитель сунул в раздевалку голову:
      - Жокеи, на выход! И поторопитесь!
      Я застегнул шлем, взял хлыст и последовал к двери за главным течением. Ощущение нереальности все продолжалось.
      Внизу, в паддоке, стояла маленькая группка тренеров и владельцев, закутанных до самых глаз. Обжигающий ветер проникал сквозь оголенные ветки деревьев, окружавших смотровой круг, И у зрителей на трибунах лица были какие-то замученные, одинаковые. Посиневшие носы и глаза слезятся.
      На тонком лице лорда Тирролда было то же выражение возбуждения и предвкушения, которое я заметил и у Джеймса, Они оба так уверены, что Образец победит! Как бы их уверенность не поколебала мою.
      - Ну, Роб, - лорд Тирролд слишком крепко пожал мне руку, - вот оно!
      - Да, сэр, - согласился я, - вот оно!
      - Что вы скажете об Изумрудине?
      Она шла по смотровому кругу разболтанной походкой, с низко поставленной головой, что так часто свойственно чемпионам.
      - Говорят, это вторая Керстин, - сказал Джеймс, имея в виду самую прославленную в стипльчезе кобылу.
      - Пока судить об этом рано, - отозвался лорд Тирролд, Может, ему пришла та же мысль, что и мне: после Зимнего Кубка об этом уже все будут говорить. Но как бы для того, чтобы покончить с этим, он добавил:
      - Образец побьет ее!
      - Надеюсь! - согласился Джеймс.
      Я промолчал. Они были слишком уверены. Если Образец победит, они ничего другого и не ожидают. И я тут вроде ни при чем. А если проиграет - они обвинят меня. Ведь хозяева они, а хозяева всегда правы.
      Образец под темно-синей попоной вышагивал по смотровому кругу, взыгрывая всякий раз, когда ветер бил ему в морду и пытаясь повернуть боком. А конюх повисал на поводу, как ребенок на бечевке большого змея.
      Пробил колокол - жокеям пора садиться. Джеймс кивнул конюху. Тот подвел лошадь, и он сам снял с нее попону.
      - Все в порядке? - спросил Джеймс.
      - Да, сэр!
      Глаза Образца были ясными, влажными. Он насторожил уши, и мышцы трепетали от нетерпения - идеальная картинка взведенной скаковой машины, нетерпеливо рвущейся исполнять то дело, для которого она рождена. Образец не добродушная лошадь - в нем нет ни капли нежности. И он вызывает восхищение, а не любовь. Но мне нравились и его агрессивность, и горевший в нем огонь, и непоколебимая воля к победе.